Старость в движении человека от бытия к небытию

Ситуация вновь меняется на последнем этапе жизненного пути личности — в старости. Лишенный, как правило, способности активной созидательной деятельности и не имея в последние годы своей жизни положительных перспектив, человек вынужден жить преимущественно воспоминаниями, и его прошлое становится обычно более значимым, чем реальное настоящее.

Да, были люди в наше время, Не то, что нынешнее племя: Богатыри, не вы! —.

воспроизвел М. Ю. Лермонтов типичную психологическую ситуацию ценностного противопоставления прошлого настоящему, т. е. превознесения небытия над бытием; такова устойчивая социально-психологическая проблема соотношения поколений, отличающаяся от проблемы «отцов и детей». С этой точки зрения, старость зеркально симметрична детству: в «возрасте сказок» жизнь ребенка устремлена к моделируемому в «ролевых играх» «еще-не-бытию» будущего, а жизнь пожилого человека обращена к «уже-не-бытию» прошлого, что позволяет назвать ее «возрастом мемуаров». Вместе с тем, жизнь человека начинается с доминанты общения, ибо к предметной деятельности ребенок еще не способен, и завершается той же доминантой, поскольку от предметной деятельности пожилой человек обществом уже освобожден.

Такое инвариантное положение старости по-своему преломляется в разных исторических типах культуры. Вердикты культуры традиционной, все ценностные нормы которой выработаны в прошлом и приобрели императивную силу для настоящего: «Так поступали отцы и деды, значит ты должен поступать так же», «Это заветы предков», «Таков обычай» и т. п., — играли определяющую роль в оценке поведения членов общества; старость, как прямая носительница этих ценностей и норм вызывала к себе уважение, более того, она требовала почитания; в социально-организационной сфере в домонархическую эпоху это выражалось в том, что власть в племени принадлежала Совету старейшин, а в христианской мифологии сам Всевышний представлялся седобородым старцем. Именно в этой культуре должна была родиться идея сооружения памятников людям и событиям, ушедшим в небытие, ради их сохранения в памяти народа как образцов поведения, подлежащего воспроизведению в поведении потомков. С культурно-онтологической точки зрения, не имело значения, это памятник реальному лицу (фараону, императору, полководцу, мыслителю) или мифологическому персонажу (Зевсу, Будде, Христу, Мадонне) и относилась ли его деятельность к ставшему небытием реальному прошлому или к вневременному квазибытию богов — существенно, что изображаемое находилось вне наличного бытия, изображение же должно было представить его как налично присутствующее и изъятое из тока времени. Так искусство сохраняло унаследованную от мифологии способность придавать небытию облик бытия, дабы уравниваемое с бытием небытие входило в реальный жизненный опыт людей и участвовало в формировании их сознания.

То, что европейская культура Нового времени вместе с преодолением традиционализмом первых этапов истории человечества «отменила» не только поклонение старости, но даже элементарное к ней уважение (вплоть до презрительного понятия «геронтократия», оправданного действительно маразматическим состоянием психики последних «вождей» советского народа), ограничившись ее материальным — пенсионным — обеспечением (полноценным на Западе и, увы, далеко еще не полноценным в России) и медицинским обслуживанием, явилось прямым следствием модернистского разрыва «детей» с «отцами» и, тем более, с «дедами», а значит противопоставления современного традиционному, творческого унаследованному, оригинального классическому; неуважение к старости проистекает и из характерного для буржуазного общества гедонистического отношения к жизни, которое абсолютизирует ценность наличного бытия, и из столь же характерного для индивидуалистического сознания новоевропейской цивилизации эгоцентрического нарциссизма прагматистски ориентированной личности. Впрочем, в конце XX столетия стало ясно, что обе эти ментальные установки смертельно опасны для бытия человечества и что оно должно найти способы органического сопряжения, уравновешивания, гармонизации отношений между настоящим и прошлым в истории культуры, в частности между богатым жизненным опытом «дедов» и скромным опытом самоуверенных «внуков», вырабатывая эффективные педагогические способы их диалогических контактов.