Композиционные приёмы в лирике Ф.И. Тютчева

Композиция стихотворений Ф. И. Тютчева отражает характер их содержания. Она является обычно двухчастной, развертывается в два параллельных плана; при этом обнаруживается или тождество обоих рядов («В душном воздухе молчанье», «Фонтан»), или противоположность («День и ночь», «Яркий снег сиял в долине»), или происходит метаморфоза явлений, переживаний, переход в противоположность («Венеция», «Твой милый взор»).

На особенность композиции произведений Ф. И. Тютчева обращал внимание Ю. Н. Тынянов, рассматривавший каждое его стихотворение как «фрагмент» лирики поэта в целом. Литературный критик заметил «образный преизбыток», «перенасыщенность компонентов различных порядков», позволяющие поэту проникновенно передавать трагическое ощущение космических противоречий бытия.

Рассмотрим, как действуют композиционные приёмы в лирике Ф. И. Тютчева на примере стихотворений «Проблеск», «Видение», «Тени сизые смесились…».

Проблеск Слыхал ли в сумраке глубоком Воздушной арфы легкий звон, Когда полуночь, ненароком, Дремавших струн встревожит сон?..

То потрясающие звуки, То замирающие вдруг…

Как бы последний ропот муки, В них отозвавшийся, потух!

Дыханье каждое Зефира Взрывает скорбь в ее струнах…

Ты скажешь: ангельская лира Грусти, в пыли, на небесах!

О, как тогда с земного круга Душой к бессмертному летим!

Минувшее, как призрак друга, Прижать к груди своей хотим.

Как верим верою живою, Как сердцу радостно, светло!

Как бы эфирною струею По жилам небо протекло!

Но ах, не нам его судили;

Мы в небе скоро устаем, -;

И не дано ничтожной пыли Дышать божественным огнем.

Едва усилием минутным Прервем на час волшебный сон, И взором трепетным и смутным, Привстав, окинем небосклон, -;

И отягченною главою, Одним лучом ослеплены, Вновь упадаем не к покою, Но в утомительные сны.

(1825).

В стихотворении выделяются две части:

I часть — 1−3-я строфы — развёрнутый образ «сумрака глубокого»; форма диалога («Слыхал ли?»). Первая часть представляет мир внешний.

II часть — 4−8-я строфы — внутренний мир души лирического героя; диалога нет, что подчёркивается использованием местоимения «мы», множественным числом глагольной лексики.

Выделим характерные образы тютчевской поэзии в первой строфе.

«Сумрак», «полуночь», «сон» — это грань перехода дня в ночь, «сна» в «звон». Именно «сумрак», «полуночь» становятся активным действующим началом: «…полуночь, ненароком, // Дремавших струн встревожит сон», свершит преображение.

Охарактеризуем лирического героя. Чуткая, вещая душа («О вещая душа моя!») лирического героя внемлет всему, что происходит в сумрачном мире Вселенной, призывает собеседника — «Слыхал ли?» — стать свидетелем таинства.

Как поэт описывает само таинство преображения? Гонцом ночи, будоражащим «дремавшие струны» арфы и человеческой души, становится Зефир: его дыхание тревожит «воздушную арфу», извлекая «то потрясающие звуки, // То замирающие вдруг…» И «лира // Грустит, в пыли, по небесах!» Лира, арфа — инструмент преображения души в высокое, чистое, бессмертное.

Какими средствами поэт подчёркивает значимость происходящего? Аллитерация («взрывает» — «скорбит» — «в струнах» — «лира» — «грустит») подготавливает читателя к таинству преображения.

Рассмотрим вторую часть стихотворения. Проследим, как развиваются поэтические образы первой части. Вторая часть открывается описанием слияния души лирического героя с сумраком («Душой к бессмертному летим!»). Стремление вырваться с «земного круга» — круга жизни — «сна» приводит к обретению мига истины. Пятая строфа — кульминация в развитии поэтической мысли стихотворения. Анафора («как»), внутренняя антитеза (сумерки, но «сердцу радостно, светло!»), метафора («По жилам небо протекло!») рисуют миг слияния с Вечностью. Это подчёркивается и сменой авторского «я» на обобщённое «мы». Истина обретается через примирение с прошлым, которое «как призрак друга, // Прижать к груди своей хотим», и веру: «Как верим верою живою…» Аллитерация на «р» достигает в пятой строфе своего наивысшего напряжения. «Проблеск» становится катарсисом — потрясением, очищением и обретением гармонии и покоя. Однако уже в шестой строфе поэтическая интонация неожиданно изменяется. Движение души «к бессмертному», к проблеску сменяется стремительным падением в земной круг жизни — в «волшебный сон». Постоянный звук «р», подчёркивавший неожиданность, исключительность переживаемого, к последней строфе иссякает и исчезает совсем, сменяясь «м», «с», «ч», нагнетая ощущение усталости, утомления.

Что же такое «проблеск»? Перед нами как бы «перевёрнутая» аристотелевская трагедия. «Арфы лёгкий звон» пробуждает к внутренней, глубинной духовной работе, кульминацией которой становится катарсис, слияние с небом — миг истины. Но «проблеск» не несёт покоя и гармонии, он завершается трагически: заглянуть в Бездну — Беспредельное можно лишь на краткое мгновение («И не дано ничтожной пыли // Дышать божественным огнём»). За мгновением истины следует наказание «утомительными снами».

Таким образом стихотворение «Проблеск» состоит из двух частей, которые противопоставлены друг другу.

Всеобъемлющий мир «сумеречного» состояния Вселенной соткан и в стихотворении «Видение».

Видение Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья, И в оный час явлений и чудес Живая колесница мирозданья Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах, Беспамятство, как Атлас, давит сушу…

Лишь музы девственную душу В пророческих тревожат боги снах!

(1829).

Стихотворение состоит из двух строф. Проследим, как в них развивается поэтическая мысль — смысл.

Рассмотрим художественные образы и поэтические особенности первой строфы. Стихотворение открывается метафорическим образом сумрака — «есть некий час» — грани «двойного бытия». Императив «есть» в сочетании с эпитетом «некий» провозглашает особое мифологическое время, присущее Вселенной. Во втором стихе образ сумрака раскрывается как «час явлений и чудес». В мире происходит таинство преображения: действительность преображается в мифологические образы, душа человеческая растворяется в сумерках. Поэтический мир стихотворения реализуется в мифологических образах колесницы — Хаоса — Атласа — Муз. Образ древнегреческой колесницы символизирует круг — античный образ души. Но движение близится к концу, колесница неуклонно катится «в святилище небес», к своему логическому завершению пути — смерти, так же как человеческое существование есть всегда движение от начала к концу. Таким образом, в первой строфе поэтически воплощён вечный закон мироздания.

Образ сумрака, часа «всемирного молчанья», часа «явлений и чудес», создаётся поэтом при помощи аллитерации на «ч»: «час"—"в ночи» — «молчанья» — «час» — «чудес».

Вторая строфа открывается образом ночи «как хаоса на водах». «Хаос на водах» — Беспредельное — поглощает всё сущее: «Беспамятство… давит сушу». Возникает мотив растворения, движения жизни в сумерках, где «смесились» все грани. Мифологический образ Хаоса возвращает нас к мотивам сотворения Вселенной. По Гесиоду, раньше всего возник Хаос — как всё, но не упорядоченное ещё, в отличие от Космоса. Сотворение мира по Тютчеву — бесконечный процесс движения вечного Хаоса, окружённого первичными водами в царстве тьмы:

Настанет ночь — и звучными волнами Стихия бьёт о берег свой… («Как океан объемлет шар земной…»).

Память сменилась Беспамятством: в забвении прошлое, вся история, нет времени, нет бытия — мир в изначальном состоянии. Царит вечность и есть Боги; Муза, чья главная функция связывать прошлое, настоящее, будущее, сейчас дремлет и видит «пророческие сны».

Стихотворение «Видение» тоже состоит из двух частей, в которых отмечается «переход одной части в противоположность другой».

И ещё одно «сумеречное стихотворение» Ф. Тютчева — «Тени сизые смесились…».

«Тени сизые смесились».

Тени сизые смесились, Цвет поблекнул, звук уснул ;

Жизнь, движенье разрешились В сумрак зыбкий, в дальний гул…

Мотылька полет незримый Слышен в воздухе ночном…

Час тоски невыразимой!..

Всё во мне, и я во всем!..

Сумрак тихий, сумрак сонный, Лейся в глубь моей души, Тихий, томный, благовонный, Все залей и утиши.

Чувства — мглой самозабвенья Переполни через край!..

Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай! (1836).

Одним из шедевров лирики Ф. И. Тютчева является стихотворение «Тени сизые смесились…». Первоначально оно называлось «Сумерки». Этот ранний заголовок подчеркивает, что в начале произведение мыслилось как пейзажная зарисовка особой, переходной поры суток, где поэт пытается уловить почти неразличимое. И снова традиционная для Тютчева композиция стихотворения — две строфы. Первая строфа — картина наступающей ночи, вторая — страстный монолог-обращение лирического героя к «сумраку». Изображаемое время суток — сумерки (уже не вечер, но еще и не ночь) не случайно выбрано поэтом: его неизменно волнуют именно промежуточные состояния в жизни природы и человека.

В первой строфе картина сумерек, наступающей ночи дана через восприятие лирического героя. Уловлена сама эта зыбкая грань перехода, когда окружающий мир растворяется в темноте, исчезает из зрительного восприятия человека: Тени сизые смесились, Цвет поблекнул… Сизый — самый смешанный цвет: «черный с просинью и белесоватым, голубоватым отливом, серо-синий с голубой игрою» (В.Даль). Смысловая острота эпитета усилена внутристрочным созвучием: «сизые смесились». В одном только этом эпитете — сизый — как в зерне, содержится всё стихотворение с его темой космического смешения, слияние всего со всем.

Звук уснул…

Жизнь, движенье разрешились В сумрак зыбкий, в дальний гул…

Звук, неизменный спутник движения, жизни, уснул. В мире так тихо, что «мотылька полет незримый слышен в воздухе ночном». Слова «жизнь» и «сумрак» находятся в сильной позиции начала строки, они как бы противопоставлены. Но только «как бы», потому что сумрак зыбкий — жизнь не замерла, а лишь затаилась, задремала, ушла куда-то в глубину («дальний угол»). Сумрак, тени, тишина — это условие, в которых пробуждаются скрытые душевные силы человека. Его мысли сливаются с «дальним гулом», на смену исчезнувшему, растворившемуся миру приходит иная реальность. Человек остается один на один со всем миром, вбирает его в себя и сам сливается с ним: «Все во мне, и я во всем». Однако странным образом эта причастность к «жизни божеско-всемирной» не вызывает ликования, а определяется как «час тоски невыразимой». В чем же причина этой тоски?

Вся вторая строфа — страстная мольба, нарастающий призыв, обращенный к «сумраку» (в данном случае синониму природы, жизни): лейся, залей, переполни через край и, наконец, смешай. «Единственное, более энергичное чувство, которое я испытываю, — это невозможность уйти от самого себя» (из письма Тютчева жене). Во второй строфе лирический герой отказывается от собственного «я», что присутствовало в конце первой строфы («Все во мне, и я во всем»). Его страстное стремление — раствориться в окружающем мире, слиться с ним, стереть грань меж «я» и «не-я»:

Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай! Композиционное кольцо стихотворения замыкается: совместились первая и последняя строки, глаголы смесились и смешай. Слиться с миром природы, раствориться в нем — для человека это редкая возможность «уйти от самого себя». Однако противоречие сознательно-индивидуального («я») и бессознательно-стихийного («жизнь») остается для Тютчева неразрешимым. Точнее, проблема эта решалась многократно и по-разному.

Рассмотрим первую строфу. Ключевые образы, создающие мир сумерек в первой строфе: «тени сизые», «сумрак зыбкий», «гул дальний», «полёт незримый», «тоска невыразимая». Эпитеты точные, единственно возможные. Тени действительно «сизые» — они переливаются множеством оттенков, поэтому сумрак «зыбкий». А постепенный уход дневной жизни и внешней точней и не выразить — «гул дальний».

Интересно употребление глагола «смесились». Это устаревшая форма глагола «смешиваться». Здесь означает не столько механическое смешение, сколько слияние.

Перед нами не просто словесные образы, а как бы реальный сумрак на исходе реального дня, в реальной комнате, где слышен «мотылька полёт незримый». Удивительный дар поэта находить слова со множеством смыслов придаёт первому стиху характер какого-то неясного, сказанного шёпотом (аллитерация на свистящее «с»), но вполне ощутимого откровения. Реалии дневного мира растворяются: «цвет поблекнул, гул уснул»; само бытие человеческое становится зыбким:

Жизнь, движенье разрешились В сумрак зыбкий, в дальний гул…

Рассмотрим значение глагола «разрешились». Разрешиться можно от бремени. У Тютчева сквозь одно значение «мерцает» другое: разрешиться — превратиться. Так возникает ощущение начала драмы.

Образ «полёта незримого» мотылька символичен. Этот образ становится кульминационным в создании внутренней реальности сумерек: с одной стороны, слух в сумерках утончается так, что слышен трепет крыльев мотылька; с другой — физически ощутимо одиночество человеческой души. Этим объясняется трагическое восклицание: «Час тоски невыразимой!..» В нём можно услышать страх, одиночество, ужас.

В последнем стихе первой строфы передаётся ощущение растворения «я» во Вселенной.

Вторая строфа носит характер прямого обращения к сумраку — вся глагольная лексика использована в повелительном наклонении. В этой строфе развивается поэтический образ сумрака. Сумрак обретает текучую природу: «лейся… залей… утиши…». Человеческая душа стремится к покою и тишине. Призыв звучит не просто «сумраку литься», но «всё» залить. Местоимение «всё» делает равнозначными мир души и Вселенную. Лирический герой жаждет «самозабвенья». Как заклинание звучит трагически торжественное: «Дай вкусить уничтоженья…» Смысл стиха необычен. Вкушают обычно блаженство. Опять возникает тютчевская «вибрация» смыслов: оказывается, есть не только ужас уничтожения, но и сладость его.

В чём особенность композиции стихотворения?

Последняя строчка лишь одним словом «смешай» замыкает магическое кольцо стихотворения: вначале тени сизые «смесились», а теперь и «я», уничтожаясь, смешивается с ними.

Перед нами стихотворение о душе в сумерках и о душе сумерек.

В стихотворении «Тени сизые смесились…» одна часть «переливается» в другую, происходит своеобразная метаморфоза.

Таким образом, мы увидели, что мысль Тютчева о противостоянии и, в то же время, о единстве миров природы и человека, мира внешнего и внутреннего, часто воплощается в двучастной композиции его стихотворений.

Своеобразие композиции произведений Тютчева особенно ярко представлено в его стихотворении «Silentium!», оставшемся навечно в истории русской и мировой лирики в качестве одного из глубочайших постижений внутренней жизни человеческой души.

Silentium!

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои ;

Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, ;

Любуйся ими — и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

Мысль изречённая есть ложь.

Взрывая, возмутишь ключи, Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей ;

Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, ;

Внимай их пенью — и молчи…

«Каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления; вследствие этого… происхождения своего мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлечённою, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает нераздельно и неразрывно», — писал Иван Сергеевич Тургенев.

В самом названии чувствуется торжественность, состоящая в том, что Тютчев назвал стихотворение не русским словом «Молчание», а латинским «Silentium!».

Среди лучших тютчевских стихотворений «Silentium!» имеет совершенно особую судьбу. Поэт не хранил черновиков, в изданиях его стихотворений раздел «Другие редакции и варианты» чрезвычайно беден; «Silentium!» — единственное произведение, дошедшее до нас в трёх редакциях. Редакции эти свидетельствуют не о тщательных поисках слова, а как бы о неполной небрежности автора, то ли смутно, по памяти воспроизводящего забытый текст, то ли вообще не нуждающегося в точной записи своего гениального творения.

«Молчи, скрывайся и таи / И мысли и мечты свои» — печатает Тютчев в «Молве» 1833 года. «И чувства и мечты свои» — «Современник» 1836-го. «Пускай в душевной глубине/ Встают и кроются оне…» — «Молва». «Встают и заходят оне» — «Современник». «И всходят и зайдут оне» — «Современник» 1854 года. «Как звёзды мирные в ночи» — «Молва». «Безмолвно, как звезды в ночи» — «Современник». «Как звёзды ясные в ночи» — «Современник» 1854 года. Легко можно объяснить первую из перемен, «И мысли и мечты» на «И чувства и мечты». Может показаться чрезмерным количество сонорных в первых двух строках, особенно слогов: «мо», «мы», «ме», а отрывистое «ч» задаёт тон первой строфе. Остальные перемены объяснить труднее.

Такая свобода обращения с собственным текстом не была свойственна Тютчеву ни в ранний период его творчества, когда он переводил Горация, подражал Жуковскому и Батюшкову, увлекался Державиным, ни в поздний период 1850—1860-х годов, когда тютчевская лирика может быть сочтена одним из замечательных достижений русского реализма в лирике.

Восемнадцать строк поделены на три секстины. Каждая из трёх частей замкнута в себе — по смыслу, интонационно, синтаксически и музыкально. Связь частей — лишь в развитии мысли. Единственная формальная деталь, которой поэт позволяет себе подкрепить, подчеркнуть единство трёх частей, — последние строки секстин:

Безмолвно, как звезды в ночи, ;

Любуйся ими — и молчи.

Взрывая, возмутишь ключи, ;

Питайся ими — и молчи.

Дневные разгонят лучи, ;

Внимай их пенью — и молчи!

Настойчивое повторение — этот приём превалирует в стихотворении, построенном как призыв, как убеждение, как стремление объяснить.

Вновь и вновь перечитывая стихотворение, перенасыщенной повелительной интонацией, убеждаемся, что оно не носит характера спора и у него нет адресата — человека, с которым спорят. В стихотворении «Silentium!» нет полемики. Скорее оно утешает отчаявшегося, объясняет растерявшемуся, другому или себе, как жить в мире. «Как бессильна человеческая мысль, так бессильно и человеческое слово. Не удивительно, что в одном из самых задушевных стихотворений Тютчев оставил нам такие суровые советы», — пишет Валерий Брюсов.

Первая строфа — энергичное убеждение, волевой напор, обращённый к себе ли, к другому ли, но к родному и слабому, нуждающемуся в помощи словом со стороны более опытного или просто себя же, но повзрослевшего: «Молчи, скрывайся и таи…». И тут же успокоение: твои чувства от этого не погибнут, но будут жить всё той же жизнью, вставать и заходить в душевной глубине, «как звезды в ночи», «любуйся ими». Старший друг заботливо оберегает младшего; повзрослевший человек учит юного романтика, в душе которого встают и заходят прекрасные звёзды чувств и мечтаний. Такова первая строфа.

Во второй строфе энергичный напор, настойчивость уступают место убеждению с помощью логического размышления, доказательств. На три предельно острых вопроса:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

следует афористически ёмкое: «Мысль изречённая есть ложь». Вот что пишет по этому поводу В. Брюсов: «Из сознания непостижимости мира вытекает другое — невозможность выразить свою душу, рассказать свои мысли другому… Если „мысль“, то есть всякое рассудочное познание, есть ложь, то приходится ценить и лелеять все нерассудочные формы постижения мира: мечту, фантазию, сон». Во второй строфе идёт речь о возможности передать словом жизнь сердца и души. «Мысль изречённая» — это не просто мысль сказанная, произнесённая, это ещё антоним слову «неизречённая». Значение слова — необыкновенный, неописуемый. Следовательно, изречённая — это ещё и обыкновенная. Я думаю, что читателям девятнадцатого века этот смысл слова «изречённая» был гораздо более явен, лежал ближе к поверхности, чем для нас.

Тютчев необычайно скуп на тропы в «Silentium!». На три строфы — три образа: сравнение «Безмолвно, как звезды в ночи», параллель души с незамутнёнными ключами и образ дневных лучей, разгоняющих мир «таинственно-волшебных дум». Звёзды и ключи — образы, выражающие внутреннюю жизнь души, дневные лучи — символ внешнего мира.

Таинственно-волшебные думы — это не мысли, это романтические мечтания. Соприкосновения с реальной жизнью они не выдерживают:

Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, ;

Призывом «Молчи…» начинается стихотворение, и этим же оканчивается каждая из трёх строф:

Любуйся ими — и молчи, Питайся ими — и молчи, Внимай их пенью — и молчи.

Основываясь на прочитанной мной статье Н. Королёвой, хочу сказать, что лирически стихотворение «Silentium!» выдержано в нейтральном стиле лирики 1830-х годов со словами высокого стиля: «оне», «звезды» вместо «звёзды». Параллельно со словами высокого стиля используется разговорный синтаксис.

Пускай в душевной глубине Мнения о размере, которым написано «Silentium!» разделяются. Вот какой точки зрения придерживается Н. Королёва, статью которой я прочитал: «Сказать о „Silentium!“, что это стихотворение написано четырёхстопным ямбом, равносильно тому, чтобы не сказать ничего. Ритмика тютчевского стихотворения и система ударений строки свободны от условно-стихового размера. О размере этого стихотворения возникли фантастические теории, что оно написано ямбом со включением трёх строк амфибрахия… Видимо, к музыке тютчевского стиха должен быть найден другой ключ». Если подойти к раскрытию секрета ритмики тютчевского «Silentium!» с другой точки зрения, то окажется, что оно написано в основном трёхударной строкой:

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои ;

Пускай в душевной глубине Встают и заходят оне Безмолвно, как звезды в ночи, ;

Любуйся ими — и молчи.

«Тютчев мастерски умел пользоваться перебоями ритма, подчёркивая ими смысл стиха. На сбое строки, начинающейся словом «дневные», ритм, как бы споткнувшись, образует паузу и тем подчёркивает её «заветный смысл», — пишет А. Горелов о ритмике тютчевского стихотворения.

В своём «Silentium!» поэт призывает романтика вслушаться в пение «таинственно-волшебных дум» в его собственной душе. Гармония соразмерности частей, гармония смысла и формы, фраз и строк — таковы главные средства, с помощью которых Тютчев создал свой великий шедевр романтической лирики — 18 строк о молчании.