Пушкин и Лермонтов в оценке Белинского

В глазах Белинского Пушкин был гением всеобъемлющей силы и глубины, который завершил многовековое стремление русской литературы к самобытности и положил начало ее нового периода, когда она «развилась до полной художественности и сделалась выражением жизни своего общества, стала русскою».

Ни один поэт не имел на русскую литературу такого многостороннего, сильного и плодотворного влияния.

Пушкин убил на Руси незаконное владычество французского псевдоклассицизма, расширил источники нашей поэзии, обратил ее к национальным элементам жизни, сдружил ее впервые с современной ей действительностью, обогатил идеями, явился «великим реформатором русской литературы». Он создал новые художественные формы, общенациональный литературный язык, довел до высшего совершенства русский стих.

Пушкин был для Белинского олицетворением героической эпохи, полной свободолюбивых надежд, начавшейся народной войной 1812 года. Критик включал творчество Пушкина в широкую историко-литературную перспективу: писать о Пушкине для Белинского значило «писать о целой русской литературе». Он решительно возражал тем, кто несправедливо утверждал, будто Пушкин подражал Шенье, Байрону и другим, и доказывал, что Пушкин был выражением «современного ему мира», но «мира русского, но человечества русского».

Уже лицейские стихотворения давали право отметить способность Пушкина-художника свободно переноситься во все сферы жизни, во все века и страны. В ранних стихах поэта критик видел живую историческую связь Пушкина с предшествовавшей эпохой, а в последующих за ними произведениях — ученика, победившего своих учителей: Державина, Жуковского, Батюшкова.

Став главой новой реалистической русской литературы, Пушкин коренным образом изменил ее характер: он дал ей новое содержание и новую форму. Поэзия Пушкина, как писал критик, «чужда всего фантастического, мечтательного, ложного, призрачно идеального, она вся проникнута насквозь действительностью; она не кладет на лицо жизни белил и румян, но показывает ее в ее естественной, истинной красоте».

«Он дал нам поэзию как искусство, как художество. И потому он навсегда останется великим, образцовым мастером поэзии, учителем искусства. К особенным свойствам его поэзии принадлежит ее способность развивать в людях чувство изящного и чувство гуманности, разумея под этим словом бесконечное уважение к достоинству человека как человека».

Белинский относил Пушкина «к числу творческих гениев, тех великих исторических натур, которые, работая для настоящего, приуготовляют будущее…».

В 1840 году критик писал Боткину: «Пушкин есть такой наш поэт, в раны которого мы можем влагать персты, чтобы чувствовать боль своих и врачевать их. Лермонтов обещает то же». Немного позже Белинский назовет Лермонтова «другим властителем наших дум», заступившим место первого — Пушкину.

Пушкин, по мнению Белинского, завершил исторический путь русской литературы XVIII и первых десятилетий XIX века, заложив основы всего, ее дальнейшего развития. Лермонтов и особенно Гоголь открывали своим творчеством новый этап этого развития, отразивший новый период развития русского общества. Лермонтов и Гоголь внесли в русскую литературу дух отрицания и критического анализа действительности. Пушкин был их учителем, но, прежде всего, из творчества Лермонтова и особенно Гоголя вытекали те художественные принципы натуральной школы, которые становятся знаменем критики Белинского в 40-е годы.

Белинский блестяще решает важный вопрос о месте Лермонтова в русской поэзии, о том, какой сдвиг в духовном и нравственном развитии русского общества ознаменовывал он своим творчеством. Преемственность между Пушкиным и Лермонтовым критику представлялась совершенно очевидной, но то новое, что внес Лермонтов, в русскую литературу, позволило стать ему для своих современников тем, чем для своей эпохи был Пушкин. «Нет двух поэтов, — писал Белинский, — столь существенно различных, как Пушкин и Лермонтов. Пушкин — преимущественно художник; Лермонтов — поэт беспощадной мысли-истины.

В данном случае у Белинского оказалось слишком подчеркнутым чисто художническое в поэзии Пушкина: ее волновали и социальные и нравственные вопросы, и ей не было чуждо то отрицание, которое приняло, несомненно, более острую форму — «с небом гордой вражды» — у Лермонтова. Но в бунтарстве Лермонтова, «в громах негодования» и «грозе духа, оскорблённого позором общества» критик вправе был видеть существенно новое и более соответствовавшее духу времени по сравнению с гармоничной пушкинской лирой. Белинский указывает, что «…Лермонтов призван был выразить собою и удовлетворить своею поэзией несравненно высшее, по своим требованиям и своему характеру, время, чем-то, которого выражением была поэзия Пушкина».