Проблематика и художественные особенности повести А. П. Чехова «Черный монах»

• Введение
• Глава 1. Повесть «Чёрный монах» в контексте творчества А. П. Чехова и эпохи
• 1.1 Истоки замысла повести
• 1.2 «Чёрный монах» в оценке современников и интерпретации потомков
• Глава 2. Система мотивов повести «Чёрный монах»
• 2.1 Мотив как теоретико-литературное понятие
• 2.2 Комплекс библейских мотивов повести «Чёрный монах»
• 2.3 Философские мотивы повести
• Заключение

• Список использованных источников

  и литературы

Изучение творчества А. П. Чехова имеет богатую традицию: специалистами разноаспектно рассматривались тематика, образная система, поэтика, традиции и новаторство, особенности стиля и др. особенности творчества писателя.

Инновации А. П. Чехова в литературе отразились на творчестве последующих поколений писателей. Характерной чертой А. П. Чехова стал принципиальный отказ от вывода, преподносимого читателю, который присущ, например, творчеству Л. Н. Толстого. А. П. Чехов, для того чтобы избежать навязывания своей позиции читателю использует открытый финал в произведении, который позволяет представить развязку в многообразии вариантов. Отказ от вывода и открытый финал становятся основой для неоднозначности интерпретаций произведений.

Одной из причин инноваций в творчестве А. П. Чехова становится увлечение душевной диалектикой, в том числе и определенными душевными аномалиями («Палата № 6», «Припадок», «Чёрный монах») и, как следствие, убеждённостью в постоянном движении души, невозможности остановки, а значит, и конечного финала.

Методологической базой дипломного исследования стали работы Д. П. Аверина (особенности стиля А.П. Чехова), В. П. Альбова (развитие творчества А.П. Чехова), Э. А. Бальбурова (понятие мотива), С. Н. Булгакова (философский подход к анализу творчества А.П. Чехова), Г. А. Бялого (творчество А. П. Чехова в контексте литературы XIX в.), Г. М. Валиевой (особенности жанра в повести «Чёрный монах»), В. А. Викторовича (понятие мотива), Л. С. Выготского (психология искусства), Б. М. Гаспарова (понятие лейтмотива) и др.

Творчество А. П. Чехова и, в частности, повесть «Чёрный монах», не раз становились предметами исследования. Уже непосредственно после написания произведения критики выдвигали противоположные оценки от признания очередного гениального творения до слов о нарушении выработанных Чеховым традиций творческого стиля.

Вопросами чеховского творчества и места рассматриваемой повести в нём занимались: М. И. Френкель («Загадки «Черного монаха» А.П. Чехова), С. Трухтин (О повести «Чёрный монах»), И. Н. Сухих («Черный монах»: проблема иерархического мышления), А. М. Скабичевский («Черный монах», рассказ Ант. Чехова), М. Л. Семенова (О поэтике «Черного монаха»), В. Т. Романенко («Черный монах» А. П. Чехова и его критики), Е. Сахарова («Черный монах» А. П. Чехова и «Ошибка» М. Горького), М. Рев (Специфика новеллического искусства А.П. Чехова), Р. Мелик-Саркисян (Диалогия черного монаха), В. Я. Линков (Загадочный «Черный монах»), Е. И. Куликова (Об идейном смысле и полемической направленности повести Чехова «Черный монах»), А. М. Кузнецов (Странный случай в жизни и творчестве А. П. Чехова: опыт антропологической интерпретации рассказа «Черный монах»), Т. В. Грудкина (Двойничество как организующий фактор поэтики повести А. ?П. Чехова «Черный монах»), С. Воложин (Чехов. Чёрный монах. Художественный смысл) и др. Как можно видеть, исследователи рассматривали вопросы творчества Чехова и его произведения разноаспектно.

Объект изучения в дипломной работе — проблематика и художественные особенности повести «Черный монах» .

Предмет — мотивная структура произведения.

Цель дипломной работы — определить мотивный тезаурус повести А. П. Чехова «Чёрный монах» и предложить свою интерпретацию произведения.

Поставленная цель требует решения следующих задач:

1) соотнести авторский замысел и наиболее типичные трактовки повести «Черный монах» ;

2) проанализировать мотивную структуру повести;

3) определить проблемное поле повести.

Применялись культурно-исторический, сравнительно-сопоставительный и биографический методы.

Структура: дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка.

Глава 1. Повесть «Чёрный монах» в контексте творчества А. П. Чехова и эпохи

1.1 Истоки замысла повести

Творчество А. П. Чехова приходится в основном на два последних десятилетия XIX века. Главным политическим событием, повлиявшим на состояние общества в этот период, стало убийство царя Александра II, повлекшее за собой ужесточение внутренней политики государства, в том числе и усиление цензуры. Всё это не могло не повлиять на умонастроения людей, в особенности интеллигенции, поэтому 80−90-е годы характеризуются как период растерянности, мистицизма, утраты прежних идеалов.

После убийства в 1881 г. императора Александра II в стране было введено жесткое «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия», все сферы жизни были поставлены под строгий контроль власти. Начался период политической реакции: страна жила в атмосфере репрессий, доносов и слежки. Повсюду ощущался идейный разброд и разочарование в прежних идеалах, обусловленное крахом народнической идеологии. Это время характеризовалось в литературе как «эпоха безвременья», «сумерки», «безгеройное время» .

Состояние российского общества конца XIX века отразилось на тематике и проблематике произведений А. П. Чехова. Изображая самые широкие социальные слои, писатель акцентирует внимание на ограниченности, нравственной несостоятельности обывателя, разрыве глубинных человеческих связей, утрате высших жизненных целей, тоске по идеалу.

80-е годы в искусстве русского реализма представляют собой переходный период. Гиганты предыдущего поколения — Тургенев, Достоевский — уже закончили свой творческий путь. Писатели нового поколения ищут свое направление.

В 80-е годы происходит трансформация системы литературных жанров. Роман, господствовавший в 60−70-е гг., постепенно теряет своё значение, ведущую роль начинают играть очерк, рассказ, повесть. Подобное изменение также обусловлено исторически, так как выросло число читателей, нуждающихся в книге, доступной их пониманию. Начинается активная издательская деятельность, выпускаются книги, которые отвечают вкусам новых писателей. Растёт интерес к социально-экономическим проблемам, хотя акценты меняются. Если в 60-е годы, после отмены крепостного права, в обществе широко обсуждались последствия крестьянской реформы, то с развитием в России капитализма интерес переходит на рассмотрение жизни рабочих.

Писатели ставят вопросы о новом пути России, о её будущем, они осознают необходимость перемен.

Уже в ранних произведениях А. П. Чехова чувствуется проницательность молодого писателя, способного раскрыть безобразную сущность человеческих отношений. Линия изображения общественных пороков продолжается и в зрелый период творчества.

Исследователи творчества писателя отмечают, что в рассказах А. П. Чехова страшно не то, что случилось; страшна жизнь, которая совсем не меняется. А. П. Чехов показывает трагизм современности: неизменность жизни обязательно меняет людей. В зрелом творчестве А. П. Чехова его герои неизбежно приходят к осознанию необходимости перемен в жизни («Дама с собачкой», «Учитель словесности»). Герои чувствуют пошлость окружающей их действительности, им некуда сбежать от неё.

В зрелый период А. П. Чехов часто пишет о близком счастье. О революции писатель не говорил, но её атмосферу передавал и чувствовал очень хорошо. В творчестве писателя 90-х гг. поиск идеи, мысли о природе и человеке, ощущение будущего счастья становятся главными мотивами.

Творческая эволюция А. П. Чехова характеризуется углублением психологического анализа, критицизма по отношению к мещанской психологии. Усиливается лирическое начало. Критериями художественности являются объективность, краткость, простота.

Предпосылками создания повести «Чёрный монах» стали как общественные, так и личные причины.

По воспоминаниям близких людей, рождением образа чёрного монаха А. П. Чехов обязан сновидению. Из воспоминаний брата Михаила: «Сижу я как-то после обеда у самого дома… и вдруг выбегает брат Антон и как-то странно начинает ходить и тереть себе лоб и глаза. Я видел сейчас страшный сон. Мне приснился чёрный монах». Этот факт так взволновал Чехова, что он написал повесть с одноимённым названием.

Вторым фактором, повлиявшим на создание этой удивительной повести, была «Валахская легенда» Гаэтоно Брага, которую любила петь Лика Мизинова, часто бывавшая в Мелихове, где и появился «Чёрный монах» .

В Мелихове, в отдельном домике, Чехов написал «Чайку». Звучала там и знаменитая «Серенада для голоса с виолончелью» итальянского композитора и виолончелиста Гаэтано Брага. Эта «Серенада» получила еще и название «Валахская легенда» .

Как нам кажется, сейчас, имея множество свидетельств, говорящих о прототипах этой повести, сложно судить об истинных причинах, побудивших А. П. Чехова написать ее.

В повести Чехова Таня — сопрано, одна из барышень — контральто и молодой человек на скрипке разучивали эту серенаду. Известно, что в Мелихове у Чехова расходились нервы — он почти совсем не спал. Стоило только ему начать забываться, как он вдруг пробуждался, вскакивал и уже долго не мог уснуть. В этой легенде больная девушка слышит в бреду доносящуюся до неё с неба песнь ангелов, просит мать выйти на балкон и узнать, откуда несутся эти звуки, но мать не слышит их, не понимает её, и девушка в разочаровании засыпает снова.

повесть чехов черный монах А. П. Чехов находил в этом романсе что-то мистическое, полное красивого романтизма, и он послужил импульсом к написанию повести «Черный монах». Коврин, признаваемый окружающими душевнобольным, может быть отождествлён с «больной воображением» девушкой из «Валахской легенды»: она слышит таинственные голоса, которые для него не существуют.

Н.Д. Телешов вспоминал об одном разговоре, когда Чехов сказал о сюжете: «А вот это разве не сюжет? Вон, смотрите: идет монах. Разве не чувствуете, как сама завязывается хорошая тема?. Тут есть что-то трагическое — в черном монахе на бледном рассвете» .

В письме к Суворину он обращает внимание на то, какого рода болезнью страдает его герой Коврин. Мания величия — болезнь, которая затуманивала блестящие умы многих русских людей XIX века. Это болезнь «избранников». Осознание своей гениальности, испепеляющая страсть, тщедушие, ломающее жизнь человека, — основная тема повести. Не исключено, что сюжет этого произведения А. П. Чехов мог взять из мирового интертекста того времени. Возможно, источником для писателя явилась баллада о черном монахе Байрона «Берегись! Берегись! Над Бургаским путем…». Она могла быть известна Чехову, т.к. переведена на русский язык М. Ю. Лермонтовым. В ней создается образ странствующего монаха, свидетеля давно прошедших времен, который за свои грехи вынужден был вечно скитаться по вселенной: «при бледной луне / Бродил и взад, и вперед» .

Повесть «Черный монах» была написана в Мелихове летом 1893 г. А. П. Чехов отзывался о своём произведении достаточно небрежно: «Написал я также повестушку в 2 листа «Черный монах». Оценки же современников оказались очень неоднозначны, о чём мы поговорим в следующем разделе работы.

1.2 «Чёрный монах» в оценке современников и интерпретации потомков

Повесть «Черный монах» — одно из самых сложных и неоднозначно трактуемых произведений А. П. Чехова. Современники писателя видели в ней разоблачение избраннических идей Д. Мережковского, теорий вырождения Макса Нордау, высмеивание учения Ломброзо о родстве гениальности с безумием. Главный герой повести трактовался как интеллигент, проникнутый декадентскими идеями, как тонкая, нервная, изящная натура, талантливый ученый.

Ф.А. Куманин, редактор-издатель А. П. Чехова, отзывался об этом произведении небрежно: «…вещь, признаться, не из важных. Очень водянистая и неестественная». Однако другой современник писателя видел в повести высокий образец поэтичности: «…это был „Черный монах“, т. е. квинтэссенция тончайшей поэзии и творческой проникновенности!»

Представляет интерес мнение о «Черном монахе» критика «Русских ведомостей», который отметил желание А. П. Чехова показать разлад между высокими стремлениями героя и современной действительностью: «Среди массы изображенных им мелких людей, с мелкими страданиями, с кропотливой возней в собственных ощущениях, с постоянной мыслью о своем ничтожестве он не вывел почти ни одного из так называемых положительных типов, сильных мыслью и чувством, сильных трудом, направленным на общую пользу. На этот раз перед нами очень живо изображен человек ума, чувства и стремления на пользу ближнего, но этот человек сумасшедший» .

Время работы над «Черным монахом» совпало с периодом острого интереса А. Чехова к психиатрии. В Мелихове он сблизился с доктором В. И. Яковенко, известным психиатром, основателем и директором лучшей в России в конце XIX в. психиатрической лечебницы, находившейся в селе Мещерском Подольского уезда. Т.Л. Щепкина-Куперник пишет в книге «Дни моей жизни» (М., 1928) о Чехове: «Одно время он очень увлекался психиатрией (как раз он писал для «Артиста» рассказ «Черный монах») и серьезно говорил мне:

Если хотите сделаться настоящим писателем, кума, — изучайте психиатрию, это необходимо" [40, c.515].

" Чтобы решать вопросы о вырождении, психозах и т. п., надо быть знакомым с ними научно" , — писал Чехов Е. М. Шавровой 28 февраля 1895 г. Упрекая Шаврову, в рассказе которой медицинские вопросы затронуты без должного понимания, Чехов замечает: «Предоставьте нам, лекарям, изображать калек и черных монахов» [40, c.516].

Возможно, в творческом сознании автора «Черного монаха» как-то преломилось и восприятие в России произведений немецкого писателя Макса Нордау. Весной и летом 1893 г. в п рессе широко обсуждалась книга «Вырождение», в которой Нордау утверждал, что интеллигенция всех стран переживает увлечение явно-психопатическими произведениями — как в области художественной литературы, так и в области философии. По мысли Нордау, это вызвано болезнью века — вырождением, ненормальными условиями жизни, переутомлением и т. д. Книга Нордау вызвала многочисленные отклики, о ней писали Н. К. Михайловский («Русская мысль», 1893, № 4, стр. 176−208), И. И. Иванов («Русские ведомости», 1893, № 147, 31 мая), З. А. Венгерова («Новости и биржевая газета», 1893, № 189, 13 июля). Одна из глав книги Нордау называлась «Гений и толпа», где, в частности, говорилось: «В глазах каждого одаренного благородной душой человек толпы есть «презренное существо» «; «Удел избранных людей — мыслить и желать.» [40, c. 517].

Чехов критически относился к Нордау и к теории вырождения.

В библиотеке Чехова находилась книга Н. Минского «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни» (СПб., 1890). Минский проповедовал в ней философско-религиозную систему «меонизма», т. е. несуществующего, расценивая стремление человека к идеальному как его желание познать бога, растворенного во вселенной. Некоторые положения трактата близки мыслям Нордау. «Болезнь, называемая в науке манией величия, по отношению к нашему времени не есть мания или болезнь, а всем общее естественное следствие высшей культуры, созревший плод самолюбия» — утверждал Минский [37, c.221].

Повесть «Черный монах» привлекла большое внимание современников Чехова.

Меньшикова более всего поразила чрезвычайно убедительно изображенная в чеховской повести психическая болезнь героя. «Монах меня ужаснул, — признавался он Чехову 1 февраля 1864 г. — Неужели бывают такие галлюцинации? Вам, как доктору, конечно, лучше это знать, но не мешает знать об этом и изнервленной, изнеможенной нашей учащейся молодежи». Отец Сергий (С.А. Петров) писал Чехову 8 мая 1897 г.: «Прочитал Вашего Монаха и, право, чуть с ума не сошел». «» Черного монаха" получил. Спасибо большое. Прочел я его с большим интересом, но он мне не так понравился (не общим замыслом — он хорош), как «Бабье царство» «, — сообщал Чехову 5 февраля 1894 г. И. И. Горбунов-Посадов. М. В. Киселева, поблагодарив Чехова за присланную книгу, писала: «Да наградят Вас боги и да внушат Вам и еще как-нибудь утешить меня присылкой хотя бы «Черного монаха» — вещи, которую я ужасно люблю» [37, c.221].

Очень нравился «Черный монах» Л. Н. Толстому. 2 апреля 1894 г. в беседе с Г. А. Русановым он сказал, что «» Черный монах" - прелесть". Русанов в письме к Чехову 14 февраля 1895 г. привел этот отзыв: «О «Черном монахе» Лев Николаевич с живостью и с какою-то особенною нежностью сказал: «Это прелесть! Ах, какая это прелесть!» «. В том же письме Русанов назвал «Черного монаха» среди произведений, причисляемых им самим к «перлам русской литературы». При делении лучших рассказов Чехова на два сорта Л. Н. Толстой отнес «Черного монаха» к первому [37, c.222].

В.Э. Мейерхольд писал Чехову в конце декабря 1901 г.: «Опять перечитываем Вас, Антон Павлович! Опять „Дуэль“, „Палата № 6“, „Черный монах“, „По делам службы“. С этими рассказами связаны воспоминания юности, печальной, но светлой. Опять сдавленные слезы, опять ласки поэзии и трепетное ожидание лучшего будущего.» [36, c.58].

С.Н. Булгаков трактует повесть «Черный монах» как рассказ о вере в бессмертие души, грехопадении Адама и Евы. Он называет тему сада у Чехова, проходящую через все его творчество, воспоминанием о райском саде, потерянного человеком. Наслаждение остатками рая на земле в саду — это тщетные и кичливые попытки человека сотворить что-то свое, оригинальное, это превращение райского сада в коммерческие сады, это, наконец, проданные человеком сады. С. Н. Булгаков анализирует эту повесть исходя из библейских положений [37, c.226].

Оценка З. Гиппиус, поэтессы Серебряного века, была негативной. Её оценки А. П. Чехова как писателя и человека таковы: «статичность», «гений неподвижности», «дар» Чехова — «не двигаться во времени», «родился сорокалетним — и умер сорокалетним». Раздражает Гиппиус и то, что Чехов был слишком «нормальным», и даже болезнь у него была «нормальная», не такая, как у Гоголя, Достоевского или хотя бы Л. Толстого. И её скорее отрицательна оценка «Черного монаха» («мрачная олеография») тоже весьма характерна. Ведь в этой повести Чехов, может быть, впервые в России, как художник и как врач показал и раскрыл самую суть декадентства, декадентского мироощущения, когда увлекательный и опьяняющий, как наркотик, мираж сначала вытесняет реальность из сознания декадентского «гения», а затем начинает эту реальность разрушать [14, c.7].

А.С. Суворин высказал предположение, что в Коврине писатель изобразил самого себя, то есть считал данную повесть автобиографичной. Чехов данного факта не отрицал, подтверждая: «Монах же, несущийся через поле, приснился мне» .

С.А. Андреевский в рецензии на чеховский сборник «Повести и рассказы» (1894) писал: «» Черный монах" дает нам глубокий и верный этюд психического недуга <. >. Фигуры фанатического помещика-садовода и его слабонервной, симпатичной дочери <. > обрисованы чрезвычайно живо. Роковая размолвка между душевно-здоровыми и душевно-больным приводит к ужасной, по своей бессмысленности, трагедии" («Новое время», 1895, № 6784, 17 января). А. М. Скабичевский также увидел в «Черном монахе» лишь «весьма интересное изображение процесса помешательства». С точки зрения критика, «никакой идеи, никакого вывода читатель из всего этого не выносит» [36, c.59].

Г. Качерец полагал, что Чехов «смотрит на людей, рвущихся к идеалу, переполненных жаждой его и страдающих ради него, как на больных душою», поэтому «увлечения, искренность, чистые страсти ему представляются как симптомы близкого душевного расстройства». Автор статьи «Журнальные новости» в «Русских ведомостях» (1894, № 24, 24 января), также относил повесть целиком к «области психиатрии» и в заключение делал вывод: «Очень может быть, что г. Чехов не думал противопоставлять психиатрическую повесть другим своим произведениям, тем не менее, согласно его изображению, сильное стремление и истинная благородная страсть возможны только в погоне за призраками.» [36, c.63].

Волжский (А.С. Глинка) утверждал, что «Черный монах» — типический случай разрешения конфликта идеала и действительности «путем какой-нибудь прекрасной иллюзии» [36, c.65].

Ю. Николаев (Ю.Н. Говоруха-Отрок) в статье «Литературные заметки. Современные Поприщины» относил «Черного монаха» к повестям фантастическим и считал этот опыт неудачей Чехова. Он полагал, что «маленький человек с ущемленным самолюбием — этот характернейший человек нашего времени — мог выразиться гораздо яснее. Ведь Коврин г. Чехова — это тот же Поприщин, только Поприщин, пропитанный духом современности». Коврину, по мысли Николаева, незачем было сходить с ума, так как «всегда найдутся Тани, готовые признать современного Поприщина за «гения» и «необыкновенного человека» «[36, c.65].

Михайловский в статье «Литература и жизнь. Кое-что о г. Чехове» возражал тем, кто видел в «Черном монахе» только экскурс в область психиатрии. Михайловский расценивал появление повести как еще одно свидетельство намечающегося перелома в творчестве Чехова. Однако, авторская позиция, выраженная в этой повести, казалась Михайловскому недостаточно ясной. «Но что значит сам рассказ? Каков его смысл? Есть ли это иллюстрация к поговорке: «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», и не следует мешать людям с ума сходить, как говорит доктор Рагин в «Палате № 6»? Пусть, дескать, по крайней мере те больные, которые страдают манией величия, продолжают величаться, — в этом счастье, ведь они собой довольны и не знают скорбей и уколов жизни. Или это указанно на фатальную мелкость, серость, скудость действительности, которую надо брать так, как она есть, и приспособляться к ней, ибо всякая попытка подняться над нею грозит сумасшествием? Есть ли «черный монах» добрый гений, успокаивающий утомленных людей мечтами и грозами о роли «избранников божиих», благодетелей человечества, или, напротив, злой гений, коварной лестью увлекающий людей в мир болезни, несчастия и горя для окружающих близких и, наконец, смерти? Я не знаю.

Но думаю, что как «Палата № 6″, так и „Черный монах“ знаменуют собою момент некоторого перелома в г. Чехове, как писателе; перелома в его отношениях к действительности.» [30, c.65].

В. Альбов в статье «Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова.» также связывал идею повести «Черный монах» с поисками писателем «общей идеи». «Только мечта и идеал дает цель и смысл жизни, только она делает жизнь радостною и счастливою. Пусть это будет какая угодно мечта, хотя бы бред сумасшедшего, все-таки она лучше, чем эта гнетущая душу действительность» [2, c.64].

Ф. Батюшков утверждал, что автор «Черного монаха», не принимая на веру представлений, выработанных прошлыми поколениями, стремится проверить привычные нормы общественной и индивидуальной жизни. «Мы понимаем теперь, — пишет Батюшков, — почему Чехов так настаивал на относительности и подвижности всяких человеческих норм; они суть только ступени к чему-то высшему, далекому от нас, едва предугадываемому нашим сознанием» [16, c.128].

Во всех отзывах о «Черном монахе» внимание критиков сосредоточивалось главным образом на фигуре центрального героя, значении его галлюцинаций. Все остальные персонажи представлялись второстепенными или, как их назвал Михайловский, «подсобными» .

Большой интерес вызвала повесть у зарубежных исследователей и переводчиков.

Ж. Легра увидел в «Черном монахе» сюжет не для повести, а для романа. Легра писал Чехову 9 июня 1895 г.: «Это целый роман нервозного, образованного русского человека». Вторая часть повести показалась Легра скомканной, по сравнению с началом, которое «было довольно широко рассказано». Но для того, чтобы писать роман, Чехов, с точки зрения Легра, должен «изменить значительно свою maniиre, и писать уже не только мелкими, чудно выработанными фразами», а «больше участвовать» в описываемом. По словам Легра, Чехов-новеллист является «жестоким наблюдателем», в романе же надо наблюдать жизнь «с любовью» [15, c.12].

В 1903 г. в Англии вышел сборник «» Черный монах" и другие рассказы" («The Black Mouk and Other Tales») (см. А. Л. Тове. Переводы Чехова в Англии и США. — «Филологические науки», 1963, № 1, стр.145). Этот сборник впервые серьезно познакомил англичан с творчеством Чехова. Одновременно с Лонгом журнал «Review of Revieng» в 1898 г. запрашивал Чехова о переводе и выпуске в свет желательных для издания повестей и рассказов, в том числе и «Черного монаха» [15, c.12].

Переводчица Е. Конерт писала Чехову в 1896 г. о том, что она познакомилась с его рассказами. В особенности ее внимание привлек «Черный монах», и она просила разрешения перевести его на немецкий язык [15, c.13].

А.Г. Константиниди уведомлял Чехова 29 сентября 1900 г., что редакция одного греческого журнала, «желая представить своим читателям произведения современной русской литературы в греческом переводе», обратилась к нему с просьбой «выбрать таковые из самых талантливых и выдающихся писателей современной России». Константиниди у Чехова перевел «Черный монах», «Пассажир 1-го класса», «Произведение искусства» и «Скрипка Ротшильда» — «в полной уверенности, что греческая читающая публика оценит по достоинству» эти рассказы [15, c.14].

Итак, в первых откликах критики на повесть «Чёрный монах», основном положительных, наметились несколько направлений интерпретации произведения:

сближение содержания повести с биографией и личными переживаниями автора (Суворин);

выдвижение в качестве главной темы исследования психического недуга;

вывод о Коврине как о «маленьком человеке», с ущемлённым самолюбием;

основная проблема — соотнесение идеала и действительности.

Кроме того, обнаружились разногласия в определении жанра. Нередко критики называли «Черного монаха» рассказом. Сориентироваться в этих разногласиях предстояло исследователям ХХ века.

Посылая свой перевод «Черного монаха» на чешский язык, Елизавета Била писала Чехову 6 мая 1896 г.: «Мне особенно хочется ознакомить нашу публику с вашими произведениями. Пока я перевела для разных чешских газет почти все рассказы из вашей книжки («Орден», «Детвора» и др.) и «Черного монаха» «[15, c.13].

При жизни Чехова повесть «Черный монах» была переведена на английский, немецкий, польский, сербскохорватский, финский, французский и чешский языки.

В советском литературоведении повесть «Черный монах» также трактовалась неоднозначно. По мнению Г. А. Бялого, «ненормальным является не столько нарушение нормы (болезнь Коврина), сколько сама норма, т. е. такое состояние мира, когда величие уходит из жизни и остается только в мечтах маниаков, т. е. когда экстаз становится уделом психических больных». Г. А. Бялый формулирует главный мотив повести «Черный монах» как «Ненормально состояние мира, в котором величие, дерзновенность и счастье „остаются только в мечтах маньяков“, а психически здоровые люди больны более страшной, потому что незаметной, болезнью — ординарностью. Страшна жизнь, в которой ничего не происходит» [6, c.310].

Особую позицию в оценке образа Коврина занимает Е. Сахарова, которая утверждает, что «Коврин — тонкая, нервная, изящная натура», глубокая личность, посвятившая себя служению науке [38, c.62].

Вероятно, чеховская повесть дает основания для различных трактовок и параллелей, однако не следует искать в повести и в образе Коврина четких привязок к определенной концепции или системе. А. П. Чехов неоднократно подчёркивал, что в некоторые эпохи лучше не иметь строгих убеждений, чем придерживаться четких ориентиров. В противном случае стремление служить идее может привести даже субъективно честного человека к трагедии, что и произошло с Ковриным.

По мнению литературоведа T.Г. Тагера, «сумасшествие магистра, мания величия, в сущности, спасали его от трагедии пошло-обыденного существования». Под влиянием черного монаха он был готов «с героической самоотверженностью» служить человечеству, а выздоровев, вынужден примириться с окружающей посредственностью, которая «социально опасна и губительна». Именно посредственность делает Коврина виновником гибели и Песоцких, и сада [43, c.395].

Те из исследователей, которые считают, что Чехов «разоблачает» магистра психологии Коврина и воспевает садовода Песоцкого, видят смысл повести в противопоставлении «ненастоящей философии» «настоящей практике», ложных «декадентско-романтических построений — подлинной красоте действительности», в развенчании «идеи неоправданного величия» «отступника от жизни» Коврина. Их оппоненты видят в Коврине «гениального страдальца», говорят о «красоте ковринской мечты о служении человечеству», пишут о том, что в Коврине Чехов выразил «поиски высоких целей человеческой жизни», в Песоцких же осудил «делячество», «мизерность интересов»; смысл повести видится в столкновении «великих целей и идеалов» с «миром пошлости и ограниченности» .

В.Я. Линков делает акцент на философском значении образа главного героя. Главная черта поэтики и содержания повести — двойственность, порождающая противоположные толкования. Одни исследователи видят суть повести в развенчании Коврина, другие — в его оправдании. Важное наблюдение заключается в том, что поступки героя определяются не его характером, а его жизнеощущением, причём не мимолётной сменой настроений, а «длительными, прочными внутренними состояниями героя». От радости к равнодушию и снова к радости (на пороге смерти) — в этом глубокий символический смысл произведения, в котором, по мнению критика, «Чехов утверждает, что подлинная жизнь души человека в радости» [30, c.64].

Поэтику произведения и его сокровенный смысл выявляет «феномен двойничества», утверждает Т. В. Грудкина и показывает ряд «дуальных моделей», двойнических оппозиций (как в поведенческом плане — двойственность призрака, разрушающего психику Коврина и наполняющего его жизнь смыслом), так и философских (норма — болезнь, весело — скучно, бытовое — высокое, любовь — ненависть и др.) Мифологема сада насыщена мифологическими и библейскими смыслами, в именах героев зашифрованы библейские и мифологические сюжеты, имена программируют характеры, обнаруживая их космологическую суть. Этим произведением Чехов констатировал кризис духовности в современном ему обществе. «Бесом тщеславия» одержимы в равной степени и Коврин, и Песоцкий [17, c.104].

З.С. Паперный находит в повести противопоставление людей, прочно связанных с реальной жизнью (Егор Семёнович, Таня), маниакальному себялюбцу Коврину, уходящему «от жизни в себя». Критик видит в повести «ответ» Чехова декадентствующим философам, проповедовавшим «уход от жизни в мечту», и народникам, выступавшим с идеалистической концепцией героев, стоящих «над толпой» [37, c.230].

Таким образом, суммируя высказывания критиков и литературоведов о чеховской повести, можно сделать следующие выводы:

1) «Чёрный монах» нередко получал диаметрально противоположные оценки специалистов и читателей: от восхищения до отрицания художественных достоинств данного произведения.

2) Чаще всего современники в повести видели убедительное изображение психического недуга и относили повесть целиком к области псииатрии (Меньшиков, Андреевский, Качерец, Михайловский и др.). Во всех отзывах о «Черном монахе» внимание критиков сосредоточивалось на фигуре центрального героя, значении его галлюцинаций.

3) Советские исследователи делали акцент на философском значении повести. Они говорили о «феномене двойничества» (Грудкина), о противопоставлении людей, прочно связанных с реальной жизнью, людям, «уходящим от реальной жизни в себя», «гениального страдальца» .

Глава 2. Система мотивов повести «Чёрный монах»

2.1 Мотив как теоретико-литературное понятие

Представление о мотиве в семантическом аспекте ввёл в науку А. Н. Веселовский, подчеркивая как основные свойства его повторяемость и неразложимость: «Под мотивом я разумею формулу, отвечавшую на первых порах общественности на вопросы, которые природа всюду ставила человеку, либо закреплявшую особенно яркие, казавшиеся особенно важными или повторявшиеся впечатления действительности. Признак мотива — его образный одночленный схематизм; таковы неразлагаемые далее элементы низшей мифологии и сказки» [8, c.53].

В трудах учёного мотив оказывался неким видом знака, устрёмленным своим означаемым к реальности бытовой, а означающим — к реальности художественного текста.

Иное отношение к мотиву явлено в трудах В. Б. Шкловского. Для него мотив — чисто синтагматический элемент, единица сюжета: «Сказка, новелла, роман — комбинация мотивов; песня — комбинация стилистических мотивов; поэтому сюжет и сюжетность являются такой же формой, как и рифма» [51, c.38].

Б.В. Томашевский определял мотив через понятие темы: «Путём разложения произведения на тематические части мы, наконец, доходим до частей неразлагаемых, до самых мелких дроблений тематического материала, „Наступил вечер“, „Раскольников убил старуху“, „Герой умер“, „Получено письмо“ и др. Тема неразложимой части произведения называется мотивом» [44, c.37].

Эти определения демонстрируют связь понятого таким образом мотива с нарративностью. Связь мотива и темы оказывается чисто терминологической, неслучайно при описании фабулы и сюжета Томашевский вновь обращается к мотиву: «C этой точки зрения фабулой является совокупность мотивов в их логической причинно-временной связи, сюжетом — совокупность тех же мотивов в той же последовательности и связи, в которой они даны в произведении. При простом пересказе фабулы произведения мы сразу обнаруживаем, что можно опустить. Мотивы неисключаемые называются связанными; мотивы, которые можно устранять, не нарушая цельности причинно-временного хода событий, являются свободными». «Мотивы, изменяющие ситуацию, являются динамическими мотивами, мотивы же, не меняющие ситуации, — статическими мотивами» [44, c.216].

Мотив как единица чисто парадигматическая был представлен в следующей интерпретации: «Мотив — устойчивый смысловой элемент литературного текста, повторяющийся в пределах ряда фольклорных (где мотив означает минимальную единицу сюжетосложения) и литературно-художественных произведений». При всей размытости этого определения нужно отметить закономерность отказа от непосредственной связи мотива с сюжетностью в традиционном ее понимании: именно вычленение мотива в лирике требовало расширить сферу применения термина, ухода от событийности.

Структуральный подход к категории мотива явлен в работе Б. М. Гаспарова. Мотивом здесь признается смысловой элемент текста, которому свойственны следующие признаки: повторяемость; способность к накоплению смысла, (т.е. способность, явившись в некой контекстуальной ситуации, отослать к своему прежнему контексту, войти в новый контекст и новую смысловую ситуацию с памятью о прежней), возможность быть явленным в тексте своими представителями, устойчивыми атрибутами [13, c.39].

Важным этапом в развитии теории мотива стала монография Б. М. Гаспарова «Литературные лейтмотивы» (1994). Мотив здесь — любой смысловой компонент текста, который не наделяется никакими постоянными свойствами: «…в роли мотива может выступать любой феномен, любое смысловое „пятно“ — событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесенное слово, краска, звук и т. д.; единственное, что определяет мотив, — это его репродукция в тексте, так что в отличие от традиционного сюжетного повествования, где заранее более или менее определено, что можно считать дискретными компонентами („персонажами“ или „событиями“), здесь не существует заданного „алфавита“ — он формируется непосредственно в развертывании структуры и через структуру» .

Л.С. Выготский, советский психолог, занимавшийся проблемами искусства, анализировал творчество А. П. Чехова в поиске основных мотивов его произведений, т. е. побудительных причин, поводов к развитию действий. Трактовка мотивов у Л. С. Выготского, скорее, психологическая, на что указывает специфика его работы.

Рассуждая о драмах «Три сестры» и «Вишневый сад», Л. С. Выготский делает вывод о неверности толкования мотивов А. П. Чехова. Первую из этих драм обычно совершенно неправильно толкуют как воплощение тоски провинциальных девушек по полной и яркой столичной жизни. В драме Чехова устранены все те черты, которые могли бы хоть сколько-нибудь разумно и материально мотивировать стремление трех сестер в Москву, и именно потому, что Москва является для трех сестер только конструктивным художественным фактором, а не предметом реального желания — пьеса производит не комическое, а глубоко драматическое впечатление [12, c.63].

Критики на другой день после представления этой пьесы писали, что пьеса несколько смешит, потому что в продолжение четырех актов сестры стонут: в Москву, в Москву, в Москву, между тем как каждая из них могла бы прекрасно купить железнодорожный билет и приехать в ту Москву, которая, видимо, ей совершенно не нужна. Автор, сделавший Москву центром притяжения для сестер, казалось бы, должен мотивировать их стремление в Москву хоть чем-нибудь.

В драме «Вишневый сад» мы никак не можем понять, почему продажа вишневого сада является таким большим несчастьем для Раневской, может быть, она живет постоянно в этом вишневом саду, но мы узнаем, что вся жизнь ее растрачена по заграничным скитаниям и она жить в этом имении не может и никогда не могла. Вишневый сад для Раневской, как и для зрителя, остается столь же немотивированным элементом драмы, как Москва для трех сестер. И вся особенность драматического построения в том и заключается, что в ткань совершенно реальных и бытовых отношений вплетается какой-то ирреальный мотив, который начинает приниматься нами также за совершенно психологически реальный.

При анализе мотивов произведения вводится понятие «мотивный тезаурус», который представляет собой относительно самостоятельную отдельную систему, выстроенную по принципу идеографического словаря, в центре которой находится жестко определенная ядерная сема. Основные характеристики мотивного тезауруса совпадают с характеристиками мотива и мотивной структуры текста (как то внутренняя иерархичность, наличие центрального значения и периферийных вариантов, семантическая разомкнутость и упорядоченность смысловых связей). При работе с повестью «Чёрный монах» мы будем стремиться к построению мотивного тезауруса.

2.2 Комплекс библейских мотивов повести «Чёрный монах»

Можно с полной уверенностью утверждать генетическую связь «Черного монаха» А. П. Чехова с библейской традицией. Лейтмотивом всего произведения является главный библейский сюжет, повествующий о корне всех бед человеческих, — отлучении от Рая поддавшегося искушениям противника Бога человека.

Главный герой «Черного монаха» Андрей Васильич Коврин попадает в имение Песоцких Борисовку, как утомленный путник в Землю Обетованную. Фамилия приютившего гостя семейства Песоцких является символичной в образной структуре повествования. В ней явно просматривается отсылка к библейскому времени Авраама, которому была обещана Богом счастливая жизнь на Ханаанской земле и умножение рода «как песка морского» .

Образ сада сродни Эдемскому: «…около самого дома, во дворе и в фруктовом саду, который вместе с питомниками занимал десятин тридцать, было весело и жизнерадостно даже в дурную погоду. Таких удивительных роз, лилий, камелий, таких тюльпанов всевозможных цветов, начиная с ярко-белого и кончая черным как сажа, вообще такого богатства цветов, как у Песоцкого, Коврину не случалось видеть нигде в другом месте» [34, c.524 — 541]. Уже в описании сада ярко обозначена основная цветовая гамма, тяготеющая к Библейской символике: белый — символ Рая, черным цветом обозначались Ад, смерть, дьявол.

Обитатели усадьбы живут трудами праведными, возделывают сад, стремятся передать будущим поколениям в первозданном виде райский уголок. Коврин испытывает светлые чувства, легкость и радость. Детские ощущения всплывают в его памяти. Не случайно именно в саду Песоцких к Коврину вспоминает детство. Райский сад — заря человечества, его детская, чистая, невинная ипостась.

Но очень скоро радость праведных трудов героев омрачается. Сад подвергается опасности быть замерзшим. И ещё, к тому же, кто-то портит яблоню, привязав к ней лошадь. Образ погубленного Райского сада усиливается от испорченной Степкой яблони — библейского древа познания Добра и Зла — до гибели сада. «Черти! Пересквернили, перепоганили, перемерзили! Пропал сад! Погиб сад!» [34, c.524 — 541]. В саду хозяйничают другие, чего так боялся его хозяин.

Образ утраченного Рая напрямую связан с образом змея-искусителя. В повести библейский персонаж персонифицирован в образе черного монаха. Черный дьявол является герою. Причем появление его близко мифологическому восприятию нечистой силы: «…точно вихрь или смерч, поднимался от земли до неба высокий черный столб. Контуры у него были неясны, но в первое же мгновение можно было понять, что он не стоял на месте, а двигался с страшною быстротой …, и чем ближе он подвигался, тем становился все меньше и яснее» .

Монах в черной одежде, с седою головой и черными бровями, скрестив на груди руки, пронесся мимо… Босые ноги его не касались земли. Уже пронесясь сажени на три, он оглянулся на Коврина, кивнул головой и улыбнулся ему ласково и в то же время лукаво. Но какое бледное, страшно бледное, худое лицо! Опять начиная расти, он пролетел через реку, неслышно ударился о глинистый берег и сосны и, пройдя сквозь них, исчез как дым" [34, c.524 — 541].

Пространство, на котором происходит встреча героя с черным монахом представлено мифологическими топонимами. Река служит границей между обжитым местом, райским садом, и пустынным полем, где «ни человеческого жилья, ни живой души вдали» .

Стоило Коврину только подумать о монахе, как тот возник в его бредовом сознании.

Как и библейский персонаж, монах производит подмену истинного ложным в сознании героя. Величайший грех — гордыня овладевает сущностью Коврина. Даже с хозяином сада происходит некоторая метаморфоза: то он «настоящий», прозревающий гибель сада, то «не настоящий», продолжающий идеализировать Коврина: «В нем уже сидело как будто бы два человека: один был настоящий Егор Семеныч, который, слушая садовника Ивана Карлыча, докладывавшего ему о беспорядках, возмущался и в отчаянии хватал себя за голову, и другой, не настоящий, точно полупьяный. Не настоящий Егор Семеныч вздыхал и, помолчав, продолжал:

Когда он был мальчиком и рос у меня, то у него было такое же ангельское лицо, ясное и доброе. У него и взгляд, и движения, и разговор нежны и изящны, как у матери. А ум? Он всегда поражал нас своим умом. Да и то сказать, недаром он магистр! Недаром! А погоди, Иван Карлыч, каков он будет лет через десять! Рукой не достанешь!" [34, c.524 — 541].

Таня пытается спасти мужа. Но душа его уже отравлена ядом искусителя, а вслед за ней гибнет и тело.

Мифологические представления народа на страницах произведения связаны с особенным местом, на котором происходит встреча представителей двух миров. После пересечения реки, которая как граница отделяет райское место — сад, Коврин попадает в поле, где «ни человеческого жилья, ни живой души вдали». Пространство делится на две части: обжитое и пустынное. Монах — обитатель пустынного места, иного мира. И эта принадлежность подчеркивается также его появлением из-за сосны, дерева, означающего в мифологическом сознании покой и покой смерти. И что немало важно, он незрим для других героев — праведных тружеников «райского» сада.

Библейское понимание Вечности, чем обольщает монах героя, для Коврина становится концом жизни. Его проклинает Таня. А для изгнанника из Рая впереди только забвение. Из последних сил главный герой пытается обрести утерянное: «Он звал Таню, звал большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна». Но рядом с ним в момент смерти был тот, кто красивыми словами внушил Коврину мысль об его избранности и привел к гибельному концу.

Легенда о втором Пришествии сопряжена с Нагорной проповедью Христа, в которой он предупреждал, чтобы не всякому духу верили люди: «Он сказал: берегитесь, чтобы вас не ввели в заблуждение, ибо многие придет под именем Моим, говоря, что Я; и это время близко: не ходите вслед их» (Лук. 21:8). В произведении есть прямая отсылка к библейским пророчествам, прозвучавшая из уст Коврина: «…самая суть, самый гвоздь легенды заключается в том, что ровно через тысячу лет после того, как монах шел по пустыне, мираж опять попадет в земную атмосферу и покажется людям. И будто бы эта тысяча лет уже на исходе…» [34, c. 524−541]. По смыслу легенды, черного монаха мы должны ждать не сегодня — завтра". Одновременно задается раздвоенность образа монаха. Его вторая часть, «другой», появляется на страницах повести: «Тысячу лет тому назад какой-то монах, одетый в черное, шел по пустыне, где-то в Сирии или Аравии… За несколько миль от того места, где он шел, рыбаки видели другого черного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж. От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой. Наконец, он вышел из пределов земной атмосферы и теперь блуждает по всей вселенной, все никак не попадая в те условия, при которых он мог бы померкнуть» [34, c. 524−541].

Таким образом, библейский сюжет нашел свое подлинное отражение в идейно-образной композиции «Черного монаха». Подоплека конфликта произведения имеет глубокие нравственные, философские и религиозные корни.

Коврин — человек 90-х гг. XIX века, эпохи безвременья, одной из тех эпох, которые Чехов имел в виду, когда говорил, что в иные эпохи лучше не иметь определенных убеждений. Чувство томления по новой прекрасной жизни и ощущение неблагополучия современной ему действительности — эти два начала пронизывают все творчество писателя. Ни одна из идей, распространенных в то время, не могла удовлетворить Чехова: ни выродившееся народничество, ни толстовское «непротивленчество», ни уход от жизни в башню из Слоновой кости. Но для того, чтобы не попасть под влияние какой-нибудь идеи, нужно было быть таким «внутренне свободным» человеком, как Чехов, имеющим незыблемые представления о правде и красоте. В случае с Ковриным автор показывает, как фанатичное служение идее приводит даже субъективно честных людей к трагедии.

Разговоры с черным монахом свидетельствуют о том, как изменяется ход мыслей героя, как благородные и честные порывы постепенно сменяются пагубными идеями избранничества, мессианства. Вначале Коврин думал, что, будучи «избранником божиим», он сможет принести людям пользу, служить «вечной правде», сущности которой он не понимал, но установлению которой на земле хотел искренне служить. Когда черный монах, отвечая Коврину на вопрос о его болезни, говорит: «Ты болен, потому что свое здоровье ты принес в жертву идее, и близко время, когда ты отдашь ей и самую жизнь» , — мы верим, что Коврин готов отдать жизнь служению идее. Стремление уйти от ужасной, пошлой действительности заставило его обратиться к миру мечты, и пока он верил в эту мечту, он был счастлив: «Он пошел к дому веселый и счастливый. То немногое, что сказал ему черный монах, льстило не самолюбию, а всей душе, всему существу его. Отдать идее все — молодость, силы, здоровье, быть готовым умереть для общего блага, — какой высокий, какой счастливый удел!» [34, c. 524−541].

Однако мечта оказалась обманчивой. Она не только не привела в царство вечной правды, а устами черного монаха вещала человеконенавистнические идеи, способствующие не объединению, а разъединению людей. Но Коврин не понимает этого, он верит в то, что находится на правильном пути. Состояние Коврина в период болезни это отнюдь не норма. Чехов не противопоставляет реальную жизнь обманчивым грезам, он не утверждает в рассказе «Черный монах», что если жизнь отдалилась от нормы, то нормой стала аномалия. Эта мысль является центральной в «Палате № 6». Коврин — не Громов и не Дымов, он не подвижник, как это считает Е. Сахарова. Это человек мучающийся, страдающий и уже за это заслуживающий сочувствия автора и читателей. Его идея была ошибочна, она привела его к краху, заставила быть жестоким с близкими людьми, но он до конца жизни был уверен, что должен ей служить. Для Коврина идея избранничества была спасительной, благодаря ей он перед смертью вспоминает все прекрасное, что было в его жизни: Таню, большой сад с прекрасными цветами, молодость, жизнь, «которая была так прекрасна» .

Чехов отнюдь не оправдывает своего героя, наоборот, он ненавязчиво подводит читателей к выводу о том, что ложная вера и мечта приводят к трагическому финалу. Горькой иронией звучат слова черного монаха о том, что «слабое человеческое тело» Коврина «уже утеряло равновесие и не может больше служить оболочкой для гения» .

И Таня, и ее отец считают Андрея Коврина великим: «А погоди. каков он будет лет через десять. Рукой не достанешь» [34, c. 524−541]. Но, в сущности, никто не знает, чем же это «велик» магистр философии Андрей Коврин. Песоцкий даже не очень точно осведомлен о роде его занятий: «Ты ведь все больше насчет философии?» [34, c. 524−541]. Никто не упоминает и о «великих» открытиях магистра или его трудах. Да и были ли они? Восторженные оды почитателей — строительный материал Вавилонской башни Коврина. На вершине самомнения и улавливает человека лукавый. Появление его в образе черного монаха не внезапно. Оно приуготавливается самой атмосферой в имении, где, кажется, сгущается тьма.

Для Песоцкого сад стал идеей fix, золотым тельцом, идолом. Таня, тоже, по-своему, «крепостная» дочь своего отца, жалуется Коврину: «У нас только сад, сад, сад — и больше ничего. Вся, вся наша жизнь ушла в сад.» [34, c. 524−541]. Егор Семеныч «любит дело» ради дела и ради прибыли. Душа его опустошена, выхолощена непрестанным вращением беличьего колеса нескончаемых садовых забот. Песоцкий — антисадовник, его контакты с природой лишены одухотворенности.

Песоцкий в этом отношении не одинок. Как всякий человек, он — поле битвы. Для Коврина Егор Семеныч в своем роде предтеча будущего черного собеседника его. Вместе с дочерью он лелеет идею избранности своего бывшего воспитанника. Коврин не противится ей. Идея вызревает в нем и заполняет сознание. Поле созрело: душа готова для уловления, и магистр перешагивает рубеж, отделяющий возможность спасения от погибели души.