Эмотивное согласование как показатель многоуровневости оценочной системы

Эмотивное согласование как показатель многоуровневости оценочной системы

согласование эмотивный формальный Л. Ю. Мирзоева Термин «эмоциональное согласование» (в дальнейшем преобразованный в «эмотивное») был введен в лингвистику А. А. Потебней, который квалифицировал это явление как «согласование в представлении», затрагивающее как форму, так и значение: «…настроение, выразившееся в ласкательной форме имени вещи, распространяется в той или другой форме на ее качества, качества ее действия и другие представления» [1]. В рамках более общего процесса эволюции категории оценки представляется необходимым проследить трансформацию эмотивного согласования: от локализованного оценочного приема, каким оно представляется в корпусе текстов XVII в., до средства, формирующего единство оценочного знака в пределах сложного целого или текста на последующих «срезах». Приведенному выше замечанию А. А. Потебни, в котором оценка рассматривается как основа, или, скорее, даже как мотив, основание для грамматического уподобления, предшествовала характеристика явления, представленная в «Пространной русской грамматике» Н. И. Греча: «…правило требует, чтоб к уменьшительному существительному присоединяемо было и прилагательное уменьшительное, например: добренький старичок, маленькая девочка, полненькое личико, красненькие башмачки» [2; 201]. Однако и при столь отчетливо выраженной ориентации на формальную сторону явления невозможно было не отметить лежащее в основе подобного сочетания единство оценочного знака: «Сии уменьшительные прилагательные не означают недостатка или уменьшения качества, а употребляются только для смягчения речи, как и уменьшительные существительные приветственные» [2; 201].

В противовес чисто грамматическому истолкованию данного явления И. Мандельштам отмечал: «не вполне можно согласиться с Потебней, который усматривает некоторое сходство между согласованием (существительного и прилагательного) в роде и согласованием в степени уменьшительности между прилагательным и существительным, а несогласованность уподобляет несогласуемости последних. Тогда только возможна была бы параллель, если бы уменьшительные прилагательные превратились бы в обычную формулу, в общее место, или если бы не было случаев, когда уменьшение выражается в названии признака, а не в самом имени: конь вороненький» [3; 340]. В то же время И. Мандельштам подчеркивал, что согласование, имеющее место в данном случае, иного порядка, нежели формально-грамматическая связь между атрибутивом и определяемым словом: «Не согласование формальное перед нами, если песня говорит дочечка Марусенька, сынонька Ивашенька, а выражение чувства — в зависимости от связи с целым, от потребности проявления чувства» [3; 340]. А. А. Шахматов также акцентирует внимание на специфичности эмотивного согласования, связывая это явление с синтаксической природой средств выражения оценки: «…как отмечено А. А. Потебней, уменьшительные и ласкательные суффиксы имен могут влиять на форму согласующихся с ними прилагательных, которые принимают соответствующие уменьшительные или ласкательные формы: маленький кусочек, добренькая старушка.; таким образом эти суффиксы становятся сами синтаксическими факторами, что указывает и на их синтаксическую природу» [4]. Приводимые же далее примеры (мы имеем в виду «Синтаксис русского языка А. А. Шахматова. — М.Л.) демонстрируют расширенное понимание эмоционального согласования, во многом предопределившее современное; это не просто формальная корреляция определяемого и определения, а единство оценочного знака в пределах текстового отрезка: «Мне на спорщицу-женищу купить добрую плетищу, нахлестать ее спинищу», «Ты и не напялишь его на свои окаянные плечища», «Винница-то что выдули». Акцентируем внимание на том, что в приведенных выше случаях налицо пейоративная тональность фрагмента в целом, вне зависимости от количественного значения, которое (как это видно из последнего контекста в особенности) практически выведено на периферию в процессе восприятия: реципиент отчетливо воспринимает индуцируемую данной формой негативную оценку и не склонен принимать в расчет какое-либо понятие о величине.

В работе И. А. Карабань ставится вопрос о правомерности сопоставления эмотивного и формального согласования: «Правомерно ли отождествлять согласование прилагательного в роде, числе и падеже с так называемым эмоциональным согласованием? Грамматические формы рода, числа и падежа прилагательных не имеют самостоятельного значения, они полностью зависят от форм существительных. Формы, в которых выступают прилагательные, указывают только на связь, на отнесенность прилагательного к определенному существительному, т. е. они являются синтаксическими показателями. Этого же нельзя сказать по отношению к эмоционально-оценочным формам прилагательных. Мнение, что эмоционально-оценочные формы прилагательных являются показателями синтаксической связи с именами существительными, также не является обоснованным. Прилагательные при существительных с уменьшительно-ласкательными суффиксами далеко не всегда выступают в эмоционально-оценочной форме» [5; 212]. Первичной в данном случае считается корреляция оценочных значений, а не согласование форм: «Если существительное дано нам в эмоциональной форме, если оно само выражает определенное чувство, то прилагательные при нем и характером своего лексического значения, и эмоциональным оттенком также участвуют в выявлении и передаче эмоционального состояния, возникшего у говорящего из того или другого отношения к предмету или лицу. При эмоциональной согласованности прилагательного с существительным обнаруживается большая яркость, большая сила эмоционального тона, сопровождающего высказывание» [5; 212]. Эта же мысль проводится исследователем и далее: «Довольно часто прилагательные наеньксочетаются с уменьшительно-ласкательными и ласкательными именами существительными, что говорит о функциональной близости форм одной и другой части речи. В этом случае мы встречаемся с явлением так называемого эмоционального согласования. Факты показывают, что суффиксеньк- (-оньк-) присоединяется к основе прилагательного не в результате его формального приспособления к существительному. Общность форм у прилагательного и существительного обнаруживается и обусловливается главным образом характером проявления чувств у говорящего.» [5; 225].

В работе В. В. Виноградова «Русский язык» говорится о первичности согласования по форме: «формы субъективной оценки заразительны: уменьшительно-ласкательная форма существительного нередко ассимилирует себе формы определяющего прилагательного, требует от них эмоционального согласования с собою (например, маленький домик, седенький старичок и т. п.)» Но, утверждая приоритет формального согласования, В. В. Виноградов делает замечание о производимом данным явлением экспрессивном эффекте: «Относясь к имени существительному в уменьшительно-ласкательной форме, прилагательные наенький, -онький выражают своеобразное экспрессивное согласование с ним (ср.: голубое платье — голубенькое платьице, веселый день — веселенький денек). В таком словосочетании эти формы лишь обостряют и усиливают эмоциональную окраску определяемого предмета» [6].

Аналогичный подход к данному явлению имеет место и в работах А. Н. Кожина, где формальное согласование рассматривается как основа для формирования единства оценочного знака; в качестве первичного яруса, по его мнению, выступает согласованность форм, на которую надстраивается вторичный ярус — «смысловая соотнесенность»: «Уменьшительно-ласкательные существительные обладают синтаксической общностью; они требуют эмоционального согласования (тоненький голосок, голосочек, новенькая рубашечка, голубенькая тесемочка и др.); определенная степень качества оттесняет определенную сторону обозначаемого, находящего свое закрепление в уменьшительно-ласкательном имени. Модификация предметно-качественной определенности обозначаемого идет по линии синтаксической общности определяющего и определяемого: тонкий лед, тоненький ледок, красный флаг, красненький флажок. Смысловая соотнесенность форм прилагательного выступает как отраженное проявление формообразовательной определенности уменьшительно-ласкательного существительного» [7].

В настоящее время в ряде исследований подчеркивается субъективность данного языкового явления, что также свидетельствует о его аксиологической природе (будь то оценка количественная, как в работе С. В. Александрович, или оценка любого иного типа) и антропоцентричном характере: «видимость градации — явление субъективное. Это подтверждается многочисленными примерами из художественных текстов, как громадная бутыль, колоссальная голова, исполинский самовар, а с другой стороны — крохотная, малюсенькая хатка. Например: Челяк озабоченно искал в сенях и вернулся оттуда с громадной ведерной бутылью настойки темно-вишневого цвета, из которой наполнял маленький графинчик, и опять уносил колоссальную бутыль куда-то в чулан; Катя подошла к малюсенькой хатке и прильнула к закрытому ставней окну. Какой бы ни была малюсенькой, крохотной хатка, она все же по своим объективным размерам превышает исполинский самовар и колоссальную бутыль. Мерительное значение всех этих прилагательных носит субъективный характер. У качественных прилагательных 1) хороший, удивительный, поразительный, изумительный, 2) хороший, замечательный, превосходный, восхитительный, великолепный, идеальный, 3) плохой, страшный, ужасный, жуткий, чудовищный со значением эмоциональной оценки мерительные градо-семные различия носят всегда субъективный характер: кому-то превосходный покажется по своей градуаль-ности выше удивительного, кому-то наоборот; кому-то ужасный покажется выше чудовищного по своей мерительной градуальности, а кому-то чудовищный покажется более крепким определением. Объективные же их смысловые различия связаны не с мерой проявления признака, а с характером выражения эмоциональной оценки через сопоставление и сравнение» [8].

Интенсификация оценки, являющаяся закономерным следствием эмотивного согласования, отмечена также в статье С. С. Плямоватой: «При взаимодействии оценочного существительного с квалифицирующим его согласованным определением возможны такие частные случаи:

• 1) и определяемое, и определение выражены уменьшительно-оценочными производными, т. е. эмоционально согласованы между собой (узенький дворик);
• 2) уменьшительно-оценочное производное служит лишь определяемым, определением же является слово, оценочное по своему значению, но не имеющее оценочного суффикса;
• 3) уменьшительно-оценочное производное служит только определением, а определяемым является слово без оценочного суффикса. В первом из этих трех частных случаев эмоционального согласования создается более яркая экспрессия словосочетания, сгущение того эмоционального оттенка, который заключает в себе оценочное существительное (особенно если эти оттенки в определяемом и определении одинаковы)" [9; 33]. Необходимо отметить своего рода терминологическое упорядочение, проведенное в данной работе; вполне логично согласование форм субъективной оценки обозначить как эмотивное, а не экспрессивное: экспрессивным, по нашему мнению, будет эффект, являющийся следствием данного явления. Хотя в цитируемой работе формально-грамматический аспект также квалифицируется как основа эмотивного согласования, здесь намечена тенденция расширения самого понятия: «Существительное рассматриваемого класса как член предложения может вступать в эмоциональное взаимодействие с синтаксически связанными с ним словами: а) с квалифицирующим согласованным определением; б) с зависимыми предложно-падежными формами; в) с однородными членами. В пределах синтаксического целого указанное существительное может распространять оттенки своей эмоциональной выразительности и на слова, с ним не связанные» [9; 33]. Последнее замечание особенно важно, так как при подобном рассмотрении возможно сопряжение эмотивного согласования и выполняемой оценочными средствами функции формирования целостности текста не только в аспекте формально-грамматическом, но в особенности — в плане эмотивном.

Данную точку зрения развивает В. И. Шаховский, утверждая, что «на уровне предложений и текста имеет место эмоционально-экспрессивное согласование, что, видимо, позволяет говорить о нем как об одной из закономерностей эмотивной прагматики» [10]. В более поздней работе В. И. Шаховский указывает также на возможность «нагнетания» эмотивов, а также связывает этот фактор с экстраполяцией эмотивной оценки ситуации на личную сферу субъекта оценки [11]. «Будучи облигаторным свойством человека — носителя языка, эмоциональность рассматривается как важное качество процесса речевой деятельности и коммуникации, регулирующее основные процессы смыслопорождения и формирования прагматики высказываний» [12; 41].

В связи с тем, что в современной русистике данный вид согласования вызывает интерес с точки зрения его эмотивного характера и оценочного потенциала, возникает закономерный вопрос о его представленности в диахронии языка, т. е. о том, всегда ли оно существовало в языке, и если имело место, то какие формы оно приобретало в речевой практике на предшествующих этапах развития русского литературного языка. Этот фактор определил возможность рассмотрения эмотивного согласования в диахроническом аспекте с целью выявления варьирования его оценочного потенциала на разных хронологических отрезках. Отметим также, что анализ случаев эмотивного согласования — это низший уровень исследования, связанного с вопросами развития языкового кода, языковыми приращениями, появляющимися за счет реализации эмотивного потенциала языковых единиц в разных условиях общения. Значимость изучения данного явления, которое может служить своеобразным переходом от локализованных сегментов, к которым можно отнести слова с оценочной семантикой, обусловлена еще и тем, что такой подход дает основания для рассмотрения эмотивности в качестве важного средства интерпретации смысла текста [12].

Необходимо акцентировать внимание и на сложной оценочной природе эмотивного согласования: во-первых, на способности отразить ту или иную оценку, во-вторых, на возможности генерирования вторичной оценки, своеобразной «надстройки» (В.И.Шаховский и В. В. Жура отмечают, в частности, что «эмоция является не только результатом определенного вида оценки, но и сама может служить основанием оценки») [11; 40], и, в-третьих, на интенсивности оценки, выражаемой при помощи эмотивного согласования. Историчность этой особенности в системе категории оценки проявляется в том, что как в XVII в., так и позже мы находим достаточно фактов, подтверждающих ее. Скорее всего она связана с двойственностью эмотивного согласования, которая отражается также в том, что даже формализованные диминутивные образования амбивалентны по своей природе, т. е. они способны выражать, наряду с мелиоративным значением ласкательности, значения уничижения, пренебрежения, а также сложную, диалектически сочетающую в себе позитивное и негативное начала, интенцию самоуничижения, самоумаления. Сравним фрагменты, извлеченные из текстов, относящихся к XVII—XIX вв.: Что собачка в соломке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил, — и батожка не дадут, дурачки! (Житие протопопа Аввакума). Приежжайте ко мне, дорогой соседушко, ей-богу. Откроем вместе что-нибудь, литературой займемся и вы меня поганенького вычислениям различным поучите; Извините и простите меня старого старикашку и нелепую душу человеческую… (А.П.Чехов. «Письмо к ученому соседу»). Привели меня к нему смирненького, седенького, ничтожненького и посадили за стол (А.П.Чехов. «Торжество победителя»).

Эмотивное согласование в качестве аксиологических ориентаций в системе СВО продолжает свое эволюционное развитие на различных этапах истории русского языка. Мотивирующим фактором этой эволюции выступает присущая человеку как носителю языка познавательная деятельность, а «. процессы вербализации эмоций высвечивают важные моменты устройства и механизмы функционирования человеческого мышления» [12]. В качестве одной из структур, где достигнута вербализация эмоций, которая в то же время отражает формально-грамматическую специфику репрезентации оценочного и эмотивного факторов в высказывании и тексте, может рассматриваться эмотивное (эмоциональное, оценочное) согласование, представленное на различных синтаксических уровнях: от отдельно взятого слова до синтаксического целого и текста. Именно «положения эмотиологов об эмоциональном содержании концепта и эмоциональной природе внутренней формы знака, являющиеся сегодня базовыми в теоретической лингвистике, дали толчок для использования эмотивности в качестве важного средства интерпретации смысла текста» [12]. Проследить реализацию этих положений в диахроническом аспекте позволяет, в частности, обращение к структурам, которые в той или иной степени связаны с эмотивным согласованием: во-первых, налицо реализация авторских аксиологических интенций; во-вторых, на наш взгляд, в контекстах подобного рода органично сочетаются характеристики языковой личности и целостного языкового коллектива как в плане продуцирования аксиологически ориентированных высказываний, так и в плане их декодирования в процессе восприятия. «Изучение эмотивности языка в динамике (языковой эмотивный код — развитие языкового кода — эмо-тивные приращения — эмотивный потенциал языка) позволяет акцентировать внимание на новых возможностях реализации его скрытых ресурсов, выявить перспективы развития языковых моделей. Положение эмотиологов об эмоциональном содержании концепта и эмоциональной природе внутренней формы знака, являющиеся сегодня базовыми в теоретической лингвистике, дали толчок для использования эмотивности в качестве важного средства интерпретации смысла текста» [13; 60]. Следует указать и на то, что в онтогенезе языковая личность усваивает не только нормы и правила употребления языковых единиц, но и оценочную систему в целом, так как «в конечном счете моя субъективность — не более чем всеобщность стереотипов» [14], что, безусловно, справедливо по отношению к оценочности в языке, поскольку основанием аксиологически ориентированного отношения к действительности служит общая для социума оценочная шкала.

Выше уже затрагивался вопрос о том, что эмотивное согласование может коррелироваться с нормой (в частности, с превышением нормы в количественном отношении): Пошла я в кухню сказать Прасковье, чтобы она поставила самовар, гляжу — а у ней на столе хорошенькие молоденькие ре-почки и морковочки, точно игрушечки. Я съела одну морковочку, ну, и репку (А.П.Чехов. «Страдальцы»). По нашему мнению, здесь налицо трансформация эмоционально согласованного отрезка в прагматически связанное оценочное утверждение, где количественное превышение нормы создает предпосылки для иронического восприятия субъекта речи.

Как частный случай эмотивного согласования и, следовательно, как один из значимых способов представления оценки в речевом потоке можно рассматривать семантическую разноплановость лексических единиц. Широк диапазон функций, связанных с этими явлениями: от реализации авторских интенций в эмотивной сфере и выражения широкого спектра оценок до функции индикатора функционально-стилистической принадлежности текста и своеобразного сигнала, подготавливающего верное декодирование текстового фрагмента или целого текста реципиентом.

Исследование эмотивного согласования в аспектах диахроническом и аксиологическом одновременно позволяет взглянуть по-новому на проблемы «динамики языкового кода, развития и реализации его скрытых возможностей, на вопросы эмоциональной специфики речи в разных условиях общения, механизмов распознавания чужих эмоций, согласования эмоций разного качества, стимуляции положительных и нейтрализации отрицательных эмоций в актах межличностного, институционального и межкультурного общения» [15]. Так, именно эмотивное согласование в литературном языке XVIII века предстает в качестве имманентной характеристики текста, актуализирующей его оценочный потенциал. Возможность адекватно воспринимать личностные, эмоциональные доминанты чужих текстов как отражения иной, удаленной во времени концептосферы русской национальной культуры связана с корректным восприятием существующего в исторически конкретный момент на диахронической оси оценочного кода, органичной частью которого выступает эмотивное согласование как один из способов выражения оценки (СВО) на текстовом уровне.

Эволюция эмотивного согласования в процессе поступательного развития системы СВО идет в XIX в. по линии расширения контекста, формируемого лексическими единицами с единым знаком оценки, и по линии усложнения функций данного явления. Во многих исследованиях 90-х годов утверждается, что «язык одинаков для всех и различен для каждого прежде всего в сфере его эмотивно-сти, где диапазон варьирования и импровизации семантики языковых единиц в сфере их личностных эмотивных смыслов наиболее широк и многообразен» [13; 59]. Данные положения полностью соотносятся с эмотивным согласованием как одним из ведущих оценочных средств в русском литературном языке XIX в., когда развитие данного лингвистического явления вывело его на новый уровень актуализации, выразившийся и в единстве оценочного знака, и в спаянности эмотивного и рационального, подчеркивая дальнейшее усложнение и развитие категории оценки во времени.

Во всех случаях, приведенных здесь, согласование по оценочному знаку является средством формирования экспрессивного потенциала текста. Очевидно также, что имеет место трансформация эмотивно согласованного фрагмента в прагматически связанное оценочное утверждение. Эмотивное согласование показательно также тем, что в литературном языке XIX в., как в языке стилистически нормированном, оно служит также показателем не только аксиологического, но и функционально-стилистического единства.

Приведенный материал позволяет говорить о продуктивности более широкого подхода к такому экспрессивному явлению, каким является эмотивное согласование. По нашему мнению, следует развивать заложенное в лингвистической традиции представление о том, что оценочные смыслы оказывают воздействие на грамматические явления, и согласование как явление синтаксиса может быть производным, вторичным явлением по отношению к согласованию оценочной семантики лексических единиц. Эмотивное согласование, в отличие от формально-грамматического, может реализоваться не только на уровне словосочетания, но и на более локальном, в пределах слова, и на более масштабном, в рамках целостного высказывания либо текстового фрагмента. В последнем случае оно может рассматриваться и как фактор, формирующий целостность текста на уровне грамматических показателей, и как явление, детерминирующее общую прагматическую направленность текста или высказывания.

• 1 Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. — Т. 3. — М.: Просвещение, 1968. — С. 92.
• 2 Греч Н. И. Пространная русская грамматика. — Т. I. — Ч. 2. — СПб.: Тип. Императ. СПб. воспитательного дома, 1830. 579 с.
• 3 Мандельштам И. Об уменьшительных суффиксах в русском языке со стороны их значения (к истории поэтического стиля) // Журнал Министерства народного просвещения. — 1903. — № 7. — С. 34−66, 317−335.
• 4 ШахматовА.А. Синтаксис русского языка. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1941. — С. 453.
• 5 Карабань И. А. Эмоционально-оценочные прилагательные с суффиксоменьк- (-оньк-) (на материале белорусского и русского языков) // Труды по языкознанию БГУ им. В. И. Ленина. — Вып. 1. — № 45. — Минск, 1958. — С. 202−226.
• 6 ВиноградовВ.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. — 3-е изд., испр. — М.: Высш. шк., 1986. — С. 203.
• 7 Кожин А. Н. Уменьшительно-ласкательные имена существительные // Уч. записки МОПИ им. Н. К. Крупской // Русский язык. — Т. 228. — Вып. 15. — М., 1969. — С. 10.
• 8 Александрович Л. В. Сопоставительно-сравнительные отношения языковых единиц в синонимических микрополях лексической системы русского языка: Автореф. … канд. филол. наук. — Майкоп: Изд-во АГУ, 2008. — С. 20.
• 9 Плямоватая С. С. Взаимодействие с контекстом и экспрессивная роль уменьшительно-оценочных имен существительных // Филологические науки. — 1961. — № 1.
• 10 Шаховский В. И. Значение и эмотивная валентность единиц языка и речи // Вопросы языкознания. — 1984. — № 6. -C. 102.
• 11 Шаховский В. И., Жура В. В. Дейксис в сфере эмоциональной речевой деятельности // Вопросы языкознания. — 2002. № 5. — С. 38−51.
• 12 Шаховский В. И. Лингвистика эмоций: основные проблемы, результаты и перспективы [ЭР]. Режим доступа: tverlingua.bV.ru/archive/010/2₁₀.htm).
• 13 Шаховский В. И. Языковая личность в эмоциональной коммуникативной ситуации // Филологические науки. — 2002. № 4.
• 14 Барт Р. S/Z: Бальзаковский текст: опыт прочтения / Пер. Г. Косикова и В. П. Мурат. Общая редакция, вступ. ст. Г. К. Косикова. — 2-е изд. испр. — М.: Ad Marginem, 1994. — С. 37.
• 15 КутинаЛ.Л. Словарь русского языка XVIII века. — Л.: Наука, 1984. — 141 с.