Темы поэзии Катулла

Катулл не ошибся, когда писал о своих стихах «plus uno maneat perenne saeclo», — «пусть не одно переживут столетье», действительно, его Carmina, посвященные Лесбии, волновали умы еще «не одно столетье».

Настоящее имя Лесбии, женщины, упомянутой (прямо или косвенно) по крайней мере в 26 стихах Катулла Quinn, K.L. Catullus. The Poems. Ed. with introduction, revised text and commentary. — Cambridge: Cambridge University Press, 1970. Р. XVI., было, согласно Апулею, — Клодия Apuleius Madaurensis. Apologia 10. «C. Catullum, quod Lesbiam pro Clodia nominarit» — «Катулла, что Лесбией Клодию называл» — перевод автора. Если это верно, — а причин сомневаться в том нет, — то наиболее вероятной кандидатурой на роль Лесбии Катулла становится жена (впоследствии вдова) Цецилия Метелла Целера, наместника Цизальпинской Галлии, одна из сестер трибуна Публия Клодия Пульхра, особенно в контексте Carmen 79:

«Lesbius est pulcher. Quid ni? Quem Lesbia malit.

quam te cum tota gente, Catulle, tua".

«Лесбий — красавчик. А разве нет? Его Лесбия предпочитает тебе со всем твоим родом, Катулл» Перевод автора.

В последнем двустишие этого Carmen Катулл обвиняет «Лесбия», который таким образом превращается в Публия Клодия, в совершении инцеста с собственной сестрой, играя на значении слова «pulcher» Pulcher — с латинского языка переводится как «красивый», «красавчик» и в то же время является именем римского демагога Клодия. В пользу такой интерпретации говорят и некоторые цитаты из писем Цицерона к Аттику: «surgit pulcellus puer» Epistulae Ad Atticum. 1.16.10. Cicero, Marcus Tullius. Letters to Atticus. — Michigan: W. Heinemann, 1912. P. 35. — «встает смазливый малый» Цицерон, Марк Туллий. Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. Т. I, годы 68—51. Перевод и комментарии В. О. Горенштейна. — М.—Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1949. С. 56.; «nam Pulchellum nostrum» Epistulae Ad Atticum. 2.22.1. Cicero, Marcus Tullius. Letters to Atticus. — Michigan: W. Heinemann, 1912. P. 57. Здесь и далее в переводе автора. — «ибо красавчик наш»; «furor Pulchelli» Epistulae Ad Atticum. 2.1.4 Cicero, Marcus Tullius. Letters to Atticus. — Michigan: W. Heinemann, 1912. P. 43. — «безумство Красавчика», — во всех этих случаях под «pulcellus» (диминутив от «pulcher») Цицерон подразумевал Клодия Пульхра, обыгрывая его имя.

Представляется необходимым отметить, что играя на значении слова «pulcher» в Carmen 79 по отношении к Публию Клодию, Катулл лишь однажды использовал его применительно к Лесбии, более того, как в полиметрах, так и в эпиграммах поэт предпочитает «bellus» вместо «pulcher». Связано ли это с тем, что Лесбией действительно была Клодия Пульхра?

Но Катулл скрывает не только имя: он пишет о своей любви к Лесбии, о размолвках с ней, о ревности, о желании, но ни разу не описывает ее саму. Лишь в Carmen 86 поэт решает поделиться, что его возлюбленная «pulcherrima tota» «вся красавица» — перевод автора., — и это единственный раз, когда слово «pulcher» и «Lesbia» встречаются в одной строке. В чем же заключается эта красота? «Ocelli» (3,18) — глазки Клодия, славилась именно красивыми глазами. Цицерон называл ее «волоокой». («К Аттику», II, 14, 1).; и «candida» — ослепительно-красивая, блистающая красотой Латинско-русский словарь. Дворецкий И. Х. 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Русский язык — Медия: Дрофа — 1976. С. 136. (68,70), вот и все, что известно о Лесбии. Восстановить портрет возлюбленной Катулла можно, рассуждая от обратного: в Carmen 43 — все, чего нет у подружки Мамуры, есть у Лесбии: «нос отнюдь не носик,/ Некрасива нога, глаза не черны,/ Не изящна рука, не сухи губы,/ Да и говор нимало не изыскан».

Подобно Катуллу, Цицерон в речи «Pro Caelio» намекает на инцестуозную связь Клодии с братом «Pro Caelio». 49. Латинский текст цитируется по изданию: Cicero, Marcus Tullius. Pars Secunda sive orationes omnes ad optimos codices et editionem. N. E. Lemaire. Volumen Quartum: M.T. Ciceronis: 6. Firminus Didot. Paris. 1828. P. 124.: «nisi intercederent mihi inimicitiae cum istius mulieris viro — fratrem volui dicere; semper hic erro» — «если бы не хотел я ссориться с мужем этой женщины… братом я хотел сказать, вечно здесь ошибаюсь» Перевод автора. Цицерон, таким образом, хотел представить бывшую любовницу своего клиента Марка Целия Руфа как порочную и коварную женщину.

Такой была женщина, возбудившая любовь Катулла. Однако для этого концепта латинский язык не имел термина. Furror называл это чувство августинец Вергилий, осуждая Дидону. Любовь как и страсть есть разрушительница порядка Grimal, P. L’Amour, а Rome. — Paris: Les Belles Lettres, 1988. P. 36.; она ставит в оппозицию частное и гражданское, личное и общественное, удовольствие и долг; переворачивает с ног на голову всю систему ценностей, а этого квиритская мораль позволить не могла. Эрос, таким образом, должен быть изгнан из общества, либо соответствующим образом включен в его социальную структуру — в форме брака — liberum quaesundum С целью рождения детей — перевод автора. «брачный союз служил продолжению рода, что для античного человека было крайне важно» — отмечает М. Л. Гаспаров (ср. Carmen 68, 119−124). (описанного Катуллом как bonus amor в Carmen 61), или маргинализирован как сексуальное взаимодействие с партнёрами, стоящими на более низком социальном уровне: рабами и вольноотпущенными — подобно тем, в кого обычно влюблялись герои комедий, — профессиональных гетер. Этика паллиаты, по-прежнему являющаяся законом и для Горация, жившего после Катулла, может быть выражена следующими строками Плавта: «dum ted abstineus nupta, vidua, virgine, / iuventute et pueris liberis, ama quidlubet» Curculio 37. «Не тронь вдовы, замужней, девушки, и мальчиков свободных. В остальном — люби» — Перевод с латинского А. Артюшкова цитируется по изданию: Плавт, Тит Макций. Куркулион. Комментарии составлены на основе работ М.Покровского. Собрание сочинений в 3-х томах. Т. 2. — М.: Терра, 1997, С. 64. Однако, Клодия не рабыня и не вольноотпущенница, — была римской матроной, сначала замужней, а после вдовой.

Поскольку имя «Клодия» метрически эквивалентно псевдониму «Лесбия», одно легко могло быть заменено на другое, особенно если рукопись циркулировала в дружеских кругах Wiseman, T.P. Catullus and his world. — Cambridge: Cambridge University Press, 1985. P. 102. Однако куда более важно то, что использование данного псевдонима — «Лесбия», — означающего «девушка с Лесбоса», «лесбиянка», в контексте любовной лирики, несомненно, является номинативной аллюзией на Сапфо. Так прямые и косвенные упоминания Лесбии в поэзии Катулла немедленно вызывает в памяти как систему ценностей характерную для сапфической лирики, так и уникальный статус ее автора как любовного поэта.

Ille mi par esse deo videtur,.

ille, si fas est, superare divos,.

qui sedens adversus identidem te.

spectat et audit.

dulce ridentem, misero quod omnis.

eripit sensus mihi: nam simul te,.

Lesbia, aspexi, nihil est super mi.

* * * * * * * *.

lingua sed torpet, tenuis sub artus.

flamma demanat, sonitu suopte.

tintinant aures gemina, teguntur.

lumina nocte. Латинский текст цитируется по изданию: Catullo, Gaio Valerio. «I Canti Traduzione di Enzo Mandruzzato. Ventiduesima edizione. — Milano: Bur. Classi greci e latini, 2012. P. 51.

«Тот с богами, кажется мне, стал равен, Тот богов превыше, коль то возможно, Кто сидит напротив тебя и часто Видит и слышит, Как смеёшься сладко, — а я, несчастный, Всех лишаюсь чувств оттого, что тотчас, Лесбия, едва лишь тебя увижу, -;

Голос теряю, Мой язык немеет, по членам беглый.

Заструился пламень, в ушах заглохших Звон стоит и шум, и глаза двойною Ночью затмились." Русский перевод по изданию Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 31.

Carmen 51, является переводом вероятно самого знаменитого стихотворения Сапфо (Fr. 31), в котором описывается мучительная страсть и чувство бессилия, которые испытывает лирический герой (героиня) при виде возлюбленной. Мотив ревности подчеркивается анафорой ille ille, показывая, что Катулл (в отличие от Сапфо) сосредоточен на сопернике, который здесь является олицетворением противоположной поэту системы ценностей. Этот соперник не испытывает всего того, что чувствует лирический герой глядя на Лесбию. Катулл имплицитно критикует римские эстетические и этические ценности, выражая свою приверженность идеалам лесбосской поэтессы и идентифицируя себя с ней.

Примечательно, что в этом стихотворении только «вспышка» образа, Катулл не описывает Лесбию, неизвестно как она выглядит, известно только то, какие чувства она вызывает в нем. Следует отметить, что поэт сосредотачивается на физических ощущениях: «язык немеет», «в ушах звон стоит», «глаза ночью затмились»; безусловно, ключевой здесь является фраза «omnis eripit sensus mihi», — всех чувств меня лишает. Оба поэта описывают любовное переживание. Оба страдают от сильных внутренних волнений, не произнося не слова при этом: «lingua sed torpet» — язык немеет, говорит Катулл.

Что же есть поэт потерявший голос, если брать расширительно свой поэтический голос? Это не просто мужчина, немеющий при виде прекрасной женщины, это поэт, теряющий свой «божественный глагол», и свою роль просветителя в обществе. Иначе говоря, Катулл впервые осознает конфликт между своими чувствами к Лесбии и квиритской моралью. Этот конфликт заостряется в Carmen 5:

Vivamus, mea Lesbia, atque amemus,.

rumoresque senum severiorum.

omnes unius aestimemus assis.

Soles occidere et redire possunt:

nobis cum semel occidit brevis lux,.

nox est perpetua una dormienda.

Da mi basia mille, deinde centum,.

dein mille altera, dein secunda centum,.

deinde usque altera mille, deinde centum.

Dein, cum milia multa fecerimus,.

conturbabimus illa, ne sciamus,.

aut ne quis malus invidere possit,.

cum tantum sciat esse basiorum. Латинский текст цитируется по изданию: Catullo, Gaio Valerio. «I Canti Traduzione di Enzo Mandruzzato. Ventiduesima edizione. — Milano: Bur. Classi greci e latini, 2012. Р. 82.

«Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!

Пусть ворчат старики — за весь их ропот Мы одной не дадим монетки медной!

Пусть заходят и вновь восходят солнца, -;

Помни: только лишь день погаснет краткий, Бесконечную ночь нам спать придётся.

Дай же тысячу сто мне поцелуев, Снова тысячу дай и снова сотню, И до тысячи вновь и снова до ста, А когда мы дойдём до многих тысяч, Перепутаем счёт, чтоб мы не знали, Чтобы сглазить не мог нас злой завистник, Зная, сколько с тобой мы целовались".

Перевод приводится по изданию: Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 7.

Carmen 5 построена на противопоставлениях и самое очевидное из них: старость/молодость. Противопоставление двух тематических полей связанных с разными мирами: миром любви (прежде всего, сапфической любви) и миром денежных отношений «senum severiorum».

Измеряя ценность чьего-то мнения в деньгах («unius aestimemus assis»), Катулл имплицитно полемизирует с миром денежных отношений «суровых стариков», для которых деньги — мотив счета — единственный способ понять чего стоит человек. Показывая абсурдность подобных исчислений, поэт ниспровергает сам механизм подсчета. Он использует мотив счета для исчисления поцелуев! Анафористическое dein вызывает ассоциацию скорее с заклинанием, нежели с практическим, коммерческим миром.

Сфера, с которой полемизирует субъект речи — мир «суровых стариков» — сфера, в которой доминируют традиционные римские добродетели: долг прежде удовольствия, стоическая твёрдость против чувствительности, negotium прежде otium. Для римлянина подобная поэтическая экспрессия страсти и воображения была невообразима. Катулл пока не может преодолеть этот конфликт, интеллектуализация чувств для него только началась.

Следующее противопоставление: Природное/Человеческое связано с мотивом невозвратности, необратимости движения времени: вечное природное («Soles occidere et redire possunt», «nox perpetua») и краткий свет человеческой жизни. Устанавливая параллели между человеческой жизнью и временем суток Катулл последовательно осложняет исходную метафору: вечная ночь становится вечной ночью любви. Мотив призыва жить и любить, не смотря ни на что, позволить миру «суровых стариков» раствориться пусть на мгновение, оставив лишь поцелуи возлюбленной, которые не имеют практической ценности.

Это глубокое переосмысление феномена любви, который Катулл здесь соединяет с мотивом «вечной славы» вызывает в памяти слова Сапфо: «мнЬубуибЯ фйнЬ цбймй кб? ?феспн ?ммЭщн» «И не забудут о нас, говорю я, и в будущем» — Эллинские поэты. В переводах Вересаева В. В. Библиотека античной литературы. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. с. 243., именно поэзии дает силу выйти за пределы собственного бытия. Это победа влюбленных над смертью. Это «plus uno maneat perenne saeclo» «Пусть он век не один живет в потомстве» — перевод автора., которого желает Катулл, это утверждение себя в чужих сознаниях, и прежде всего в чужой памяти.

Однако не стоит забывать, что Клодия была замужем. Даже если Катуллу удавалось иногда сорвать поцелуй, это определённо не «vesano satis et super Catullo est» «более чем достаточно для безумца Катулла» — перевод автора. Страстное желание близости выплескивается в форме своеобразного гимна Русский перевод по изданию Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 31. ручному воробью Лесбии Хозяйка воробья не названа по имени, но уже древние не сомневались, что это Лесбия (Марциал, VII, 14: «…любимая нежным Катуллом / Плакала Лесбия, ласк птички своей лишена»)., к которому поэт ревнует возлюбленную.

Passer, deliciae meae puellae,.

quicum ludere, quem in sinu tenere,.

cui primum digitum dare appetenti.

et acris solet incitare morsus. «Птенчик, радость моей подруги милой, С кем играет она, на лоне держит, Кончик пальца дает, когда попросит, Побуждая его клевать смелее» — русский перевод Гаспарова цитируется по изданию: Русский перевод по изданию Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 6.

Сюжетообразующий для этого стихотворения, безусловно, является мотив игры девушки с ручной птицей, который таким образом становится метафорой сексуального желания. Поэт, однако, пытается «облагородить» страстное желание чувственной любви, наделить его добродетелью благочестия — pietas.

Свои отношения с Лесбией Катулл именует foedus — пакт, союз или договор sanctae foedus amicitiae (carm. 109) — «Договор священной Дружбы», fides in foedere (carm. 87) — «Верность в Договоре»., термин, заимствованный им из профессиональной лексики юристов. Цицерон, призывая тень Аппия Клавдия Слепого, — предка Клодии, — дабы обличить развратное поведение последней, вкладывает в его уста следующие слова: «Для того ли расстроил я заключение мира с Пирром, чтобы ты изо дня в день заключала союзы позорнейшей любви?» Pro Caelio 34. Русский перевод цитируется по изданию: Цицерон, Марк Туллий. Речи в двух томах. Том II (62−43 гг. до н.э.). Издание подготовили В.О., Горенштейн, М.Е. Грабарь-Пассек. — М.: Издательство Академии Наук СССР, 1962. С. 45. Если эта метафора не была рождена в риторическом порыве, то можно предположить, что Цицерон обрушивается на Клодию, используя язык Катулла.

Следует отметить, что foedus Катулла этимологически связан с fides — верностью и по ассоциации наследует ее священность Pepe, L. Studi Catulliani. — Napoli: BUR, 1963. P. 70.: ярким примером этого, без сомнения, является aeternum sanctae foedus amicitiae — «вечный договор священной Дружбы» в Carmen 109.

Сохранность этих священных уз, обязывающих влюбленных быть верными друг другу всю жизнь (109. 5), поэт возлагает на богов (109, 3). Эти священные узы есть не что иное, как суррогат (а, возможно, и ступень) реального скреплённого обрядами и опекаемого богами брачного союза. Carmen 68 вызывает в памяти начало их любви ныне для поэта пропитанное сожалениями: «Nec tamen illa mihi dextra deducta paterna / fragrantem Assyrio venit odore domum» — «Ведь не отцовской рукой была введена она в дом мой, / Где ассирийских духов брачный стоял аромат» Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 88.

Без сомнения тема брака или брачного союза является доминирующей в Carmina docta настолько, что выходит на жанровый уровень — эпиталамии (Carmina 61, 62) и Carmen 64 — «Свадьба Пелея и Фетиды». Среди эпиграмм, в Carmen 70, Катулл использует необычный для этого топоса глагол nubere являющийся, без сомнения, центральным для тематического поля — брак/брачный союз. «Nulli se dicit mulier mea nubere malle / quam mihi, non si se Iuppiter ipse petat» — «Милая мне говорит, что меня предпочтет перед всяким, Если бы даже ее стал и Юпитер молить» Русский перевод по изданию Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 89.; в сходной ситуации Мелеагр использует уф? сгейн — «voler bene» Anthologia Palatina 5, 8, 3. Этим глаголом Катулл подчеркивает особый характер своих отношений с Лесбией, обладающих священностью благодаря связи с fides и foedus.

Таким образом, благодаря Катуллу, любовь впервые из вопиющего нарушения этико-социального кодекса превращается в положительную ценность, приобретая психологичность и законность в контексте традиционно римских представлений.

Следует отметить, что аллюзия к fides была сделана Катуллом не случайно, — Лесбия не отвечала поэту верностью. Rara furta — редкие измены, которые Катулл намеревался простить Лесбии в Carmen 68 (строка 136), нагнетали обстановку, и вот уже она «держит их в объятье по триста сразу» ведет к окончательному разрыву в Carmen 11, написанном той же сапфической строфой, что и первое стихотворение обращенное поэтом к Лесбии. Последствия этих измен — iuria talis — в Cramen 72 создают конфликтную ситуацию, они расщепляют любовь на чувственное влечение и любовь как эмоцию; на желание и чувство. Для современников Катулла та сила и ясность, с которой он разделял эти два аспекта Эроса, были необычны, не сказать странны. Grimal, P. L’Amour, а Rome. — Paris: Les Belles Lettres, 1988. P. 11. Настолько что поэту приходиться создать новую лексику для своей любви, — подобно тому, как он сделал с foedus.

В Carmina 72 и 75 ситуация конфликта достигает своего апогея семантически противопоставляя: amare, uri и diligere, bene velle. В более поздней литературе эти слова являются синонимами, различающимися лишь интенсивностью чувства. У Катулла они противопоставляются: «iniuria talis/ cogit amare magis, sed bene velle minus» — «может сильнее любить, но уж не так уважать» Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 90.; «Huc est mens deducta tua, mea Lesbia, culpa /… ut iam nec bene velle queat tibi,… / nec desistere amare» — «Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла, / Впредь не смогу я тебя уважать,…/ И не могу разлюбить». Антитеза окончательно оформляется в Carmen 85: odi et amo, где odi предстает в виде положительного эквивалента non bene velle.

Чтобы преодолеть этот конфликт, который «лучшие радости прочь гонит из груди» Там же. С. 92. Катулл взывает к богам, прося исцелить его (Carmen 76, 20 ipse valere opto) в награду за его pietas — благочестие. О каком благочестии идет речь становится понятно благодаря строке 3 этого же стихотворения: «Nec sanctam violasse fidem» — «Верности не нарушал священной».

Такое представление Эроса было новым, прежде всего новым для Рима. Поэты и прежде писали о силе этого бога, но, до Катулла последствия его атак на смертных, как в архаической, так и в классической греческой литературе, изображались как мощные, но кратковременные приступы безумия, — то чего хотелось избежать или если возможно, освободиться как можно быстрее.

Любовное чувство едва ли было тем, что поэты стремились детально разработать в своих стихах. Прежде всего, потому, что течение этого безумия было за пределами разума и разумного описания. Любовное чувство не нуждалось в словесном выражении, напротив его следовало остерегаться любой ценой. Его, безусловно, нельзя было назвать тем, ради чего люди могли пожертвовать всем. До Катулла никто придавал Эросу значение упоенного восторга, или стремительного потока, растворяющего в себе саму суть личности влюбленного, его индивидуальность, трансформирующего ее в нечто иное, нечто совершенно новое.

Это страстная рефлексия, сдвиг внимания с предмета любви на саму любовь, ошеломляющая и своего рода роковая страсть, рассматриваемая не с точки зрения стороннего наблюдателя, но передаваемая со всей силой личного чувства — становится одной из центральных тем поэзии Катулла.

Во все времена дружба имела огромное значение для Рима, однако, исключительно в сфере civitas: например как форма политического союза. Тем не менее, если представить, что дружба самоценна, как любовь, тогда, как и любовь, она требует fides — верности (Carmina 30, 91 и 102). Члены дружеского кружка обладали общностью идеалов, вкусов, манер и, разумеется, общностью поэтического языка. Нетрудно заметить, что для описания своих взаимоотношений, как с друзьями, так и с возлюбленной Катулл использует слова, составляющие семантическое поле lepos — изящество: lepos 12, bellus 15, deliciae 10, dulcis 26, elegans 4, facetiae 6, iocus 10, iucundus 15, mellitus 3, mollis 19, mundus 5, tener 10, urbanus 5, venustus 12.

Трудно переоценить то эстетическое значение, которое поэт вкладывает в данное семантическое поле, внутри которого естественным образом появляются две сущности эмитент и реципиент. Lepidus — первое прилагательное, которое встречается в сборнике, входит в семантическое поле lepos. Однако оно также является частью семантического поля, которое можно назвать программным, характеризующим весь Libellus.

Можно ли назвать это лексикой галантной поэзии? «Ut convenerat esse delicatos» — «Как утонченным людям подобает» Русский перевод по изданию Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 30. пишет Катулл Лицинию Кальву в Carmen 50. Безусловно, тот дружеский кружок, в котором вращался Катулл, не только являлся адресатом его стихотворений, но и оказывал влияние на формирование авторской модальности поэта.

Этот дружеский кружок был, прежде всего, кружком литературным, первым на римской почве, и вероятно, единственным не имеющим патрона (какими прежде были Сципион Эмилиан и Лутаций Катул; и какими станут Меценат и Мессала Корвин). Если бы не три небольших пассажа из Цицерона, распыленные в корпусе его писем, не только название, но и сама идея неотерической поэзии, — поэзии литературного кружка Катулла, — могла бы и вовсе быть утерянной.

В самом начале письма к Аттику (7.2, 26 Ноября, 50 год до н.э.) Цицерон объявляет о своем возвращении в Италию из Сицилии весьма красочным гекзаметром: «flavit ab Epiro lenissimus Onchesmites» — «От Эпира подул легчайший Онхесмитес» Цицерон, Марк Туллий. Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту. Т. I, годы 68—51. Перевод и комментарии В. О. Горенштейна. — М.—Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1949. С. 27. Здесь он, несомненно, пародирует чрезмерно — на его вкус — изысканный стиль некоторых поэтов, чей недавний успех на поэтическом поприще доставляет ему недовольство, далее он клеймит их всех вместе взятых по-гречески: «неюфеспй», — «новые поэты», — «неотерики».

Четыре года спустя, популярность их стихов по-прежнему расстраивает Цицерона, дающего им новое (в Orat. 161) теперь латинское прозвище «poetae novi», — «новые поэты».

И наконец, год спустя, в Тускуланских беседах (3.45) Цицерон называет кружок Катулла «cantoribus Euphorionis» противопоставляя их Эннию «o poetam egregium! Quamquam ab his cantoribus Euphorionis contemnitur, «o несравненный поэт! Несмотря на все те гнилые слова, брошенные Эвфорионовыми подголосками в его адрес» Перевод автора.

Чем же был так недоволен Цицерон? Главных различий было два — в форме и в содержании. Поэзия Энния была поэзией ingenium — поэзией вдохновения (?нипхуйбумьт о котором говорили Платон и Демокрит) в противоположность ему поэзия Каллимаха — кумира молодых поэтов «неотериков» — была поэзией ars — искусства (фЭчнз).

Представляется верным замечание Дж. Байета (J.Bayet) термин александрийская поэтика слишком общий. Трудно спорить с тем, что вся римская литература была вскормлена греческой и прежде всего александрийской литературой. Вернее было бы назвать ее каллимаховой. А для поэзии Каллимаха с его культом формы и полемикой с традицией были характерны следующие художественно-эстетические каноны: краткость, ученость и рафинированность (тщательная отделка) стихотворений.

Именно эти три художественно-эстетические категории порой скрыто, порой эксплицитно присутствуют в похвале Катулла (Carmen 95) только что законченному эпилию его друга Гая Гельвия Цинны. Краткость выражена прилагательным parva выступающим антитезой к стихоплетству Гортензия («Триста тысяч стихов успел в то же время Гортензий»). Рафинированность, — в девяти годах тонкой отделки, противопоставленных tumido Антимаху (tumido является латинским переводом греческого рбчэт, которым Каллимах Fr. 398 Pf. описал «Лиду» Антимаха, в сравнении с его собственными и Арата стихами, которые определялись эпитетом лерфьфзт Ep. 27, 3 и Fr. 1, 24.). Ученость в аллюзиях на тему эпиллия Цинны, в его названии, — «Смирна» (редкий вариант имени Мирра), и в упоминании реки Сетрахос.

Zmyrna mei Cinnae nonam post denique messem.

quam coepta est nonamque edita post hiemem,.

milia cum interea quingenta Hortensius uno.

Zmyrna cavas Satrachi penitus mittetur ad undas,.

Zmyrnam cana diu saecula pervoluent.

at Volusi annales Paduam morientur ad ipsam.

et laxas scombris saepe dabunt tunicas. «Смирну», поэму свою, наконец, мой выпустил Цинна Девять посевов и жатв он протрудился над ней Триста тысяч стихов успел в то же время Гортензий…

«Смирну» везде разошлют, до вод глубоких Сатраха Свиток ее развивать будут седые века.

А в Падуанском краю Анналы Волузия сгинут И на рубахи пойдут тамошним карпам речным.

Будь же в сердце моем необъемистый подвиг поэта,-;

Чернь же радует пусть дутый болтун Антимах.

Перевод цитируется по изданию: Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 97−98.

Гай Гельвий Цинна молодой поэт, принадлежавший к тому же дружескому кружку что и Катулл, взял на вооружение эпиграмму Каллимаха, посвященную поэту Арату и приспособил ее для своих собственных целей. В той эпиграмме (27 Pf.), Каллимах приветствовал стихи Арата как «тонкие песни, — свидетельство бессонных ночей» — что, безусловно, остроумно, учитывая, что поэма Арата была посвящена астрономии. Цинна в своей адаптации везет книгу, содержащую стихи Арата кому-то:

«Haec tibi Arateis multum uigilata lucernis.

carmina, quis ignis nouimus aetherios,.

leuis in aridulo maluae descripta libello.

Prusiaca uexi munera nauicula" fr. 11 Bl.

«Эти песни в бессонных ночах при лампаде Арата Сочинены, чтобы знать тайны небесных огней;

Их, как в книжку, вписав на листья подсушенной мальвы, Я на прусейской ладье вез в подношенье тебе" Катулл Веронский, Гай Валерий. Книга стихотворений. АН СССР (Литературные памятники).- М.: Наука, 1986. С. 144.

«Бессонные ночи» отсылают к Каллимаху, но использование диминутивов, «листья подсушенной мальвы» и, безусловно, маленькая книжечка (libello), перекликаются с Carmen 1 Катулла.

Вторым существенным отличием была форма. Энний был автором Анналов — римской эпики — он был vates. Цицерон после подавления восстания Катилины в поэме «О своем консульстве» писал, что эпическая поэзия есть decora — украшение досуга (otium) свободного человека. Что касается лирической поэзии то, согласно словам Сенеки (epist. 49,5), Цицерон считал, что ему не хватит времени на нее, даже если его жизнь удвоится. Такое обесценивание лирической поэзии в римском обществе имело следующее обоснование: литературным каноном признавался эпос или трагедия, имеющие идеологическую окраску.

Катулл и его товарищи по «неотерическому кружку», жили и творили в то время, когда ценности, олицетворяемые Эннием — стали казаться зыбкими, а порой и вовсе бессмысленными. Чтобы заменить эти ценности, нужна была новая поэзия, которая смогла бы придать смысл хаосу, что царствовал в Риме конца первого века до н.э.

Катулл и неотерики не стали подновлять стиль Энния, или его язык. Как верно отметил В. С. Дуров: «Для неотериков Энний, как в свое время для александрийцев Гомер, был за пределами какой-либо критики и любая попытка подражать ему была, по их мнению, обречена на провал» Дуров, В. С. История римской литературы. — СПб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, 2000. С. 62. Вместо этого они абсолютно трансформировали римскую поэтическую традицию, углубили ее повышенным психологизмом, и облекли в новую форму. Страсть Каллимаха к поэтическим экспериментам и стилистическому новаторству нашла в неотериках достойных продолжателей.