Проблематика исследования.
Диссертационная работа посвящена исследованию этнической идентичности двух локальных сообществ — так называемых пштинских голендров и вершининских поляков.
В данные сообщества входят потомки переселенцев, приехавших в Иркутскую губернию в 1910;х годах в ходе реализации столыпинской аграрной реформы. Одна из переселенческих групп прибыла с территории бывшего Царства Польского и, поселившись на Трубачеевском участке, основала деревню Вершина (которая в настоящее время относится к Боханскому району Иркутской области). Члены другой группы, выходцы преимущественно из Волынской и Гродненской губерний, обосновались на Пихтинском переселенческом участке, где в непосредственной близости друг от друга вскоре возникли четыре небольших поселения — Новины, Замостече, Дагник и Тулусин. Сегодня последнее уже не существует, а первые три в официальных источниках называются соответственно Пихтинск, Средний Пихтинск и Дагник Заларинского района Иркутской области. Нередко в прессе и в обиходной речи все три деревни обозначаются одним названием Пихтинск1.
В обоих случаях речь идет о людях, которые до переселения в Сибирь входили в более широкие, чем собственно переселенческие группы, этнорегиональные сообщества, описываемые как привисленские поляки (в случае с основателями Вершины) и бужские голендры (в случае с жителями Пихтинска). В Сибири в силу исторических и географических обстоятельств они оказались в изоляции от прежней родины и оставшихся там земляков. В обеих переселенческих группах начали активно проходить процессы внутригрупповой консолидации и формирования нового локального сообщества. Условия, в которых протекали эти процессы, так же как и обстоятельства переселения, имели много сходных черт. Однако те результаты, которые демонстрируют сегодня вершининские поляки и пихтинские голендры, серьезно различаются, если говорить об этнической составляющей их групповой идентичности.
Жители Вершины без труда оперируют этническими категориями, однозначно определяя себя поляками, подчеркивая свою этническую принадлежность и используя ее как символический капитал. Жители Пихтинска также ищут опору в этничности, но испытывают при этом определенные трудности. Часто они противопоставляют себя другим («мы — не немцы, не русские, не поляки»), но не могут однозначно «приписать».
1 Далее я также для краткости использую обобщенное название Пихтинск для всех трех поселений. себя к какой-либо этнической группе. Внешняя категоризация группы (Ф. Барт) также вариативна: в прессе и научно-популярной литературе пихтинцев характеризуют и как немцев, и как голландцев, и как поляков. В советских паспортах в графе «национальность» присутствовали номинации немцы, украинцы, русские, причем нередко у членов одной семьи.
В чем заключается причина подобных различий и можно ли определить факторы, которые обусловили разные варианты этнической идентичности — эти вопросы находятся в центре данного исследования. Таким образом, цель диссертационной работы состоит в том, чтобы проанализировать современное состояние этнической идентичности вершининских поляков и пихтинских голендров и на основании компаративного анализа собранного материала выявить факторы, обусловившие специфику формирования этнической идентичности в каждом из рассматриваемых случаев.
Для достижения указанной цели необходимо решить несколько задач:
• Выяснить, что собой представляли рассматриваемые переселенческие группы по приезде в Сибирь: как формировалось их внутригрупповое единство, каким образом их воспринимали и категоризировали представители внешнего окружения (чиновники, жители соседних деревень), какую роль при этом играли этнические характеристики.
• Определить важные с точки зрения формирования групповой идентичности моменты в дальнейшей истории рассматриваемых сообществ, выявить те вызовы, возникавшие перед обеими группами, которые обусловили специфику развития каждой из них.
• Проанализировать состояние этнической идентичности обеих групп на момент полевых исследований 2005 года и описать наиболее значимые этнические маркеры.
• Выделить коммуникативные контексты, актуализирующие этническую идентичность членов рассматриваемых групп. Показать, как выстраиваются межгрупповые символические границы в зависимости от контекста, и какую роль в этом играют этнические характеристики.
• Определить основные факторы, повлиявшие на формирование этнической идентичности в каждом из рассматриваемых случаев и обусловившие различные результаты этого процесса.
Объектом исследования являются группы потомков основателей деревень Пихтинск и Вершина, которые до сих пор составляют преобладающее большинство населения указанных деревень. Предметом исследования является их этническая идентичность.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав и заключения, снабжена списками использованной литературы и источников, а также алфавитным списком информантов.
§ 3.7. Выводы.
Представленный в этой главе материал показывает, что существует ряд коммуникативных контекстов, которые актуализируют этническую составляющую коллективной идентичности рассматриваемых групп. Каждый из них объединяет ситуации, в которых партнерами по коммуникации вершининских поляков или 1 пихтинских голендров являются представители определенной категории людей. Мы выделили семь таких категорий:
• Этнические активисты.
• Представители исторической родины.
• Представители местной власти.
• Журналисты.
• Исследователи.
• Жители соседних деревень.
• Односельчане, не входящие в группу потомков основателей деревни Всех их также можно обозначить как референтные группы, то есть группы, на которые ориентируется большинство членов локального сообщества при формировании.
133 В данном случае понятие «коммуникативный контекст» шире понятия «коммуникативная ситуация», поскольку контекст объединяет целый ряд различных ситуаций, имеющих отношений к одной теме. Так, контекст общения вершининских поляков с представителями исторической родины будет включать в себя и ситуации знакомства с туристами из Польши на деревенской улице, и обращение к дипломатическим представителям РП за визой, и посещение родственников за рубежом etc. представлений о собственной идентичности. Однако в том, как именно происходит процесс соотнесения себя с той или иной референтной группой, существуют различия.
Поляки Вершины ощущают себя частью более широкого, чем их группа, этнического сообщества, которое связано с определенным современным государством. Представители исторической родины являются для них своего рода идеальным типом, диктующим нормы и дающим образцы для подражания. На сравнении с ними и на основании их оценок происходит кристаллизация этнической идентичности. Если обратиться к типологии референтных групп, охарактеризованных во Введении, то в данном случае мы имеем дело с позитивной референтной группой.
Впрочем, как мы говорили выше, роль польских соотечественников в динамике идентичности вершининских поляков не ограничивается лишь предоставлением образцов «польскости». Сравнение себя с поляками из Польши наводит местных жителей на размышления о собственных отличиях, актуализируя тем самым локальную составляющую их коллективной идентичности. Тем не менее, вопрос этнической идентификации для них ясен: внешняя категоризация «поляки» совпадает с групповой самоидентификацией. Этническая общность с поляками Польши в данном случае важнее существующих культурных различий.
Что касается жителей соседних деревень и односельчан, не принадлежащих к потомкам основателей деревни, то они представляют, как для вершининцев, так и для пихтинцев, негативную референтную группу, поскольку на их фоне те более четко осознают собственные отличительные черты. В общении с ними члены локальных сообществ вырабатывают контрнормы и формулируют представления о себе, отталкиваясь от того, что они видят в партнерах по коммуникации.
Формирование этнического дискурса происходит во всех коммуникативных контекстах, но особо следует отметить роль журналистов и исследователей, которые активными расспросами и публикациями подталкивают местных жителей к рефлексии на тему собственной этничности, а также предлагают готовые клише (национальная культура, особый народ, этнос etc.).
Этнический дискурс преобладает в последние два десятилетия и в коммуникации рассматриваемых групп с местной властью. В связи с этим необходимо упомянуть о том, что активизация отношений вершининских поляков с исторической родиной вызывает у представителей власти негативную реакцию. Наряду с восприятием жителей Вершины как этнических поляков они всячески стремятся подчеркнуть их российскую гражданскую принадлежность.
Подобные проблемы не возникают в Пихтинске, поскольку внешняя группа, которая бы символизировала общую историческую родину и определенную этничность, в жизни пихтинцев отсутствует. Родина отцов и дедов скрывается для них за неясными и этнически не маркированными представлениями о Волыни и Буге. Мало кто может отождествить место исхода своих предков в Сибирь с конкретным современным государством, тем более что поселений, откуда выехали их предки, сегодня не существует. Отсутствие преемственности в отношении территории проживания и государственной принадлежности не позволяет пихтинцам сформулировать четкое этническое самоопределение.
Не способствует этому и отсутствие однозначного понимания слова «голендры». В последние годы начался процесс закрепления этой номинации в качестве этнонима. Юбилейные мероприятия 2010 года сыграли в этом значительную роль, введя слово не только в журналистский, но и в официальный дискурс. Однако процесс еще далек от завершения, и не все члены локального сообщества готовы согласиться с подобной этнической идентификацией.
Говоря об этнониме, следует подчеркнуть принципиальную разницу между пихтинской и вершининской ситуациями. Для жителей Вершины существует определенное слово — «поляки», которое называет их группу, выражает ее суть. Содержание этнонима (свойства, поведенческие нормы, основные этнодифференцирующие маркеры и пр.) может отличаться в деталях в зависимости от коммуникативных ситуаций. Однако в любом случае вершининцы как бы подстраиваются под имеющееся этническое определение, ищут соответствия ему в самих себе, соотносят себя с неким представлением, стоящим за этим словом. В Пихтинске же подобного этнонима нет, и здесь идет поиск «от обратного» — тому, что присуще данному локальному сообществу, ищется адекватное наименование (будь то немцы, голландцы или голендры).
Этнические активисты берут на себя роль выработки более или менее цельной концепции коллективного «мы». Формулируемый ими этнический код как в Пихтинске, так и в Вершине, можно назвать традиционалистско-интегративным. Принадлежность к этнической группе мыслится здесь в связке со «знанием традиции», которая ассоциируется, прежде всего, с «национальными» песнями, танцами, костюмами, обрядами. Сохранение или возрождение традиций, языка и веры предков входят в модель этничности в качестве основных элементов. Интегративность понимается как нацеленность на интеграцию в окружающий социум, отсутствие стремления обособиться от него.
Существенным отличием пихтинского варианта этнического кода является опять-таки отсутствие фактора исторической родины, который определял и определяет деятельность этнических активистов в Вершине. В Пихтинске задачи «возрождения и сохранения национальной самобытности» не соотносятся ни с каким-либо конкретным государством, ни с какой-либо этнической общностью. Кроме того, между образом группы, предлагаемым этническими активистами, и представлениями «рядовых» членов сообщества существует явный зазор. Музейные и клубные работники порой действуют слишком прямолинейно, стремясь расставить точки над 1 в вопросе этнической идентификации пихтинцев. Их версии нередко вызывают скептицизм, смущение либо же равнодушие у членов местного сообщества.
Все эти выделенные моменты — размытость понятия исторической родины и, соответственно, живущих там соотечественников, отсутствие однозначного этнонима и более широкой этнической группы, с которой бы ассоциировали себя члены локального сообщества, а также позиция отрицания приписываемых идентификаций — определяют кардинальное отличие «пихтинского» варианта формирования этнической идентичности от «вершининского». Этот вариант мы характеризуем как протестную этническую самоидентификацию.
Из двух видов процессов, имеющих место при формировании групповой идентичности — выделение себя из окружающего социума и одновременно с этим присоединение своей группы к более широкой общности, в данном случае преобладает первый. Групповая идентичность жителей Пихтинска существует, прежде всего, как осознание своего отличия от окружающих. Этническая составляющая этой идентичности во многом определяется отрицательным отношением к предлагаемым вариантам идентификации без выдвижения собственного. Соотнесение своей группы с более широким сообществом, которое определялось бы в этнических категориях, становится в данном случае проблематичным.
Подобные проблемы отсутствуют в сообществе вершининских поляков. В их распоряжении имеются необходимые элементы, показывающие отличие от окружающих соседей. В то же время, потомки основателей Вершины осознают себя поляками, то есть отождествляют себя с более широкой этнической группой. Их сегодняшние представления о своей «польскости» — лишь отчасти результат сознательных действий этнических активистов. Образ, репрезентируемый последними, не слишком расходится с теми представлениями о «польскости», которые фиксируются в интервью с «рядовыми» членами сообщества. Практически ни у кого из них не вызывает сомнения естественность параллелей, проводимых между жителями Вершины и жителями Польши.
Выделение коммуникативных контекстов, актуализирующих этническую идентичность, позволяет более ясно увидеть социальную обусловленность этого феномена. Такой анализ помогает понять причины различий между двумя разбираемыми в диссертации вариантами формирования этнической идентичности, а через это выйти на более широкие обобщения относительно феномена этнической идентичности.
Заключение
.
Итак, мы рассмотрели динамику развития двух локальных сообществ, от времени их возникновения до сегодняшнего дня, с точки зрения формирования групповой идентичности и ее этнической составляющейописали главные этнические маркеры, а также проанализировали основные коммуникативные контексты, актуализирующие этничность. Не повторяя всех выводов, сделанных в предыдущих главах, суммируем лишь основные положения, касающиеся того, в чем заключается принципиальное различие в характере этнической идентичности этих групп, и каковы факторы, обусловившие его появление.
С одной стороны, перед нами жители «сибирской польской деревни» Вершина, довольно известной благодаря публикациям в СМИ. Вершининцы репрезентируют себя в качестве поляков, четко выражая этническую самоидентификацию. Подобным же образом их категоризируют официальные и неофициальные представители «исторической родины» — Республики Польша, а также российские власти, жители соседних поселений, исследователи и журналисты. При этом на первом месте среди этнических маркеров, упоминаемых как членами группы, так и теми, кто вступает с ними во взаимодействие, находится польский язык и польское происхождение.
С другой стороны, мы видим жителей Пихтинска, которые также широко известны в местном сообществе и постоянно привлекают к себе внимание СМИ. Но, в отличие от ситуации с Вершиной, этот интерес всегда сопровождается вопросом — «кто же они на самом деле?». При этом имеется в виду, каково их «настоящее» этническое происхождение, к какой из известных «национальностей» их следует отнести. Упоминаемые в разных ситуациях как немцы, поляки, голландцы, украинцы, голендры, сами они дать четкого однозначного ответа на эти вопросы не могут, предпочитая говорить о том, кем они не являются. Аргументация отрицания может быть различной, но чаще всего строится на незнании соответствующего языка. В разговоре о себе они предпочитают использовать «пространственное» самоназвание, опирающееся на топоним — пихтинцы, пихтинские, или просто обозначают членов своей общности как «наши». Сообщество характеризуется высокой степенью внутригрупповой солидарности, наличием позитивных автостереотипов, ценностных ориентаций и других черт, характерных для позитивной групповой идентичности. Проблема, главным образом, возникает тогда, когда перед членами группы ставится вопрос об однозначном этнониме.
Суть этих различий можно кратко выразить следующим образом: вершининцы и пихтинцы демонстрируют нам два разных варианта соотношения внешней категоризации и внутреннего самоопределения. Понимая этническую идентичность как отражение и во многом как результат взаимосвязанных процессов внутренней и внешней идентификации [Barth 1998], [Jenkins 1997] мы видим, что вершининские поляки и пихтинские голендры представляют два случая, которые находятся на разных концах шкалы совпадения / несовпадения этих идентификаций.
Однако случай с пихтинцами более интересен, чем простое несовпадение внутреннего и внешнего определения. Не принимая навязываемую извне дефиницию, члены группы не отстаивают какое-либо собственное автономное определение, но парадоксальным образом привносят отрицаемую идентификацию в свою идентичность. Так, сопротивляясь внешней категоризации в качестве «немцев», они сосредотачивают усилия на том, чтобы доказать, что не относятся к этой этнической группе. Не будь этой конкретной внешней идентификации, не было бы и столько внимания с их стороны к данному этнониму. Отрицая его и выстраивая на этом собственную групповую идентичность, они тем самым вбирают его, интернализируют, закрепляют в качестве обязательного отрицаемого элемента. Они вырабатывают новое самоопределение, которое содержит эту отрицаемую дефиницию, но со знаком минус («мы — не немцы»). На этой основе постепенно возникает целый комплекс представлений о своей группе, отражаемый, например, в коллективной памяти. Формируется групповая идентичность, в основе которой лежит принцип «мы — не-А», где «А» — навязываемое извне этническое определение. Этот принцип мы обозначили как протестную этническую само идентификацию.
Подобную теоретическую модель описывает в своей работе Р. Дженкинс. Он пишет: «существуют ситуации, когда подавляемая группа сопротивляется, отрицает навязываемые границы и/или их содержание. Однако самим актом сопротивления, стремлением отстоять самоидентификацию, в действительности, достигается эффект категоризации. Отрицаемое внешнее определение интернализируется, но парадоксальным образом, как фокус отрицания» [Jenkins 1997: 71].
Возникает вопрос — почему пихтинцы выстраивали свою этническую идентификацию подобным образом, а не предлагали собственное определение, не связанное напрямую с отрицаемой внешней категоризацией. На основе проведенного анализа здесь можно выделить два комплекса причин.
Первый связан с отсутствием у членов группы внутренних оснований для принятия дефиниции «немцы» или для выдвижения собственного этнического определения. У них не было опоры в виде исторического нарратива, обосновывающего немецкое или какое-либо другое этническое происхождение. Частое перекраивание государственных границ и меняющаяся государственная принадлежность территории, где располагались колонии бужских голендров (Российская империя — Республика ПольшаГерманский рейх) не способствовали кристаллизации такого исторического нарратива или исторического мифа, общего для всех членов группы, не создавали ситуацию заинтересованности в его производстве.
Не было такой опоры и в виде четкого образа исторической родины, а также находящихся с ней в связке «соотечественников». С бужскими голендрами, переселившимися в Германию в 1940;е гг., контактов практически не было. Да и те сами чувствовали себя чужаками на «вновь обретенной родине» и вряд ли бы могли стать опорой и фактором актуализации немецкой самоидентификации, как это происходило позже в ситуации контактов вершининцев с польскими соотечественниками. Фактор исторической родины присутствует почти во всех проанализированных в Главе III коммуникативных контекстах. Он выходит на первый план каждый раз, когда мы говорим о различиях между двумя рассматриваемыми группами.
Отсутствие немецкого языка в языковом репертуаре группы также не способствовало принятию немецкой идентификации.
Второй комплекс причин связан с особенностями конкретного исторического момента, напрямую повлиявшего на судьбу членов группы. Начавшаяся война с Германией привела к тому, что все «немцы» стали восприниматься как враги. Это, в свою очередь, усилило негативное отношение к группе пихтинских жителей, которых государство идентифицировало как немцев, отправив значительную их часть в трудовую армию. Можно предположить, что не будь травмирующего опыта трудовой армии и негативного отношения окружающих уже в мирной послевоенной жизни, то не было бы этого стремления доказать ошибочность подобной внешней идентификации. Его также могло не быть, если бы группа имела прочные внутренние основания для принятия такой, пусть и стигматизирующей, категоризации — как это произошло в случае с российскими немцами. Но, как сказано, выше, таких оснований у пихтинцев не было.
Р. Дженкинс считает, что, несмотря на ту роль, которую играет в производстве этнической идентичности социальное взаимодействие, нельзя забывать и о всегда присутствующих «потоках традиции» или «совокупностях дискурсов» («streams of tradition» or «universes of discourse»), которые обладают определенным уровнем стабильности и влияют на акторов. «В социальном конструировании этнических границ и идентичностей история сочетается с компромиссом текущего момента. <.> Акторы могут создавать свои собственные идентичности, но на самом деле они не могут делать этого в обстоятельствах, выбранных ими самими» [Jenkins 1997: 142].
Иначе говоря, люди могут осуществлять тот или иной выбор относительно собственной идентичности (в какой степени осознанно — другой вопрос) во многом под влиянием и в ходе социального взаимодействия. Но их выбор при этом ограничен обстоятельствами конкретного момента, в которые входит как совокупность специфических социальных, политических, экономических черт, так и общепринятые в данном обществе модели категоризации, способы «говорения» на те или иные темы. То есть обстоятельства, в которых происходят процессы трансформации идентичности, далеко не всегда зависят от конкретных акторов. Есть нечто, как бы навязанное им извне в силу сложившихся традиций, сложившегося дискурса, всего хода развития данной группы в конкретный исторический период.
Так, в случае с пихтинцами большое значение сыграло причисление их к стигматизированной этнической группе, негативное отношение к которой сложилось в результате войны с Германией. Что касается общих схем категоризации, то в российском бытовом и общественном дискурсе по-прежнему преобладает примордиалистский подход к этничности, согласно которому каждый человек имеет определенную этническую принадлежность или «национальность», причем ее название должно входить в список общеизвестных и общепринятых134 наименований. Поэтому вряд ли название «голендры» закрепится за группой в качестве самостоятельного этнонима как во внешней, так и во внутренней идентификации. Скорее всего, привычка определять людей в однозначных и привычных категориях «национальности» возьмет здесь верх и поместит слово «голендры» (вместе с группой, им обозначаемой) в более привычную классификационную ячейку. И вслед за утверждениями об «уникальном народе, живущем в сибирской глубинке» будет следовать исторический экскурс, расставляющий точки над 1 и поясняющий, к какой из известных национальностей он «на самом деле» относится.
Вопрос об исторической родине остается для пихтинцев открытым — в том смысле, что здесь возможны варианты развития ситуации. Сейчас под исторической родиной они понимают место проживания дедов и прадедов накануне переселения в Сибирь, то есть, Волынь и земли вдоль реки Западный Буг. Но с распространением исторического нарратива о более далеком прошлом группы бужских голендров возможно усиление внимания к «изначальной родине», откуда предки волынских колонистов пришли на эти земли. Можно предположить, что ответ на вопрос об этой далекой «изначальной» родине будет сформулирован более определенным образом, нежели сейчас, и здесь возможны.
134 Появление в последних всероссийских переписях населения таких самоидентификаций, как сибиряки, эльфы и пр., думаю, являются, скорее, исключением, чем правилом. варианты: Германия, Голландия, Польша. Вполне вероятно, что острота негативной реакции на внешнюю категоризацию пихтинцев как немцев будет снижаться с течением времени и с усилением контактов с германскими голендрами.
Впрочем также можно предположить, что отмеченная тенденция превращения слова «голендры» в этноним получит дальнейшее развитие. Тогда этническая идентичность местного сообщества будет терять свой протестный характер. Однако для этого параллельно должен идти процесс развития этнонима, наполнение его содержания — утверждение истории «народа» с таким именем. Другими словами, должен будет оформиться этнический миф, соединяющий различные версии, фрагменты исторического нарратива в стройную непротиворечивую картину.
В заключение хотелось бы отметить, что простая декларация о приверженности конструктивистскому или инструменталистскому подходу в исследовании этнических процессов мало что дает для их понимания. Анализ же конкретных ситуаций, происходящих в небольшом локальном сообществе, помогает понять, как формируется и трансформируется этническая идентичность, как между людьми возникают символические границы, понимаемые как этнические.
Клиффорд Гирц писал о том, что одной из особенностей этнографического описания является его микроскопичный характер, и что «антрополог, как правило, выходит к более широким интерпретациям и абстрактному анализу через этап очень подробного изучения чрезвычайно мелких явлений» [Гирц 1997: 189]. Он подчеркивал, что, только обладая материалом, полученным в результате полевых исследований в ограниченном контексте, можно «придать действительную актуальность мегаконцепциям, которыми страдают современные общественные науки <.>, сделать возможным размышлять не только реалистично и конкретно о них, но, что более важно, творчески и продуктивно с их помощью» [Гирц 1997: 192].
В диссертационной работе были рассмотрены, казалось бы, частные случаи истории и современного состояния двух локальных сообществ. Но понимание этих конкретных вариантов формирования/трансформации этнической идентичности помогает перейти к более широким обобщениям относительно природы этнической идентичности в целом.
