Необычайно растущим интерес к творческому наследию отечественных экономистов — характерная примета нашего времени. Внимание к творческим поискам ученых очень часто остается в рамках профессиональных интересов историков экономических учений. Но положение дел в теоретической экономии таково, что никогда так остро не стояла проблема обновления социально-экономического знания в условиях трансформации национальной экономики. Ставя вопрос об обновлении научных знаний и представлений, нельзя игнорировать исторические достижения национальных направлений творческой мысли, имеющих глубокие традиции.
Переход к новой хозяйственной системе выявил множество чисто российских проблем социально-институционального характера, требующих повышенного внимания. Исторический опыт хозяйственного развития многих стран показывает, что характер формы, темпы и результаты перехода к рыночной системе при всем своем универсальном содержании имели ярко выраженную национальную окраску. В этом отношении не является исключением и Россия. Она имеет колоссальный опыт становления рыночных отношений, определенным образом отраженный в истории ее экономической мысли. Но русская экономическая мысль отражает не только этот бесценный опыт многовекового хозяйствования, но и фундаментальные основы экономической культуры России вообще. Это та среда традиционных ценностей, которая содержит «образ мысли» народа или «менталитет». Это именно то, что устанавливает своего рода рамки и образует основы экономической деятельности людей. Таким образом, актуальным является исследование аксиологических, или ценностных ориентации национальной экономической мысли.
Расцвет русской экономической мысли в конце XIX — начале XX вв. трудно объясним с точки зрения влияния западноевропейских идей. В лучшем случае появятся хорошие ученики и эпигоны, но в России того периода были корифеи экономической науки мирового масштаба. Таким образом, ренессанс русской науки не мог не основываться на традициях национальной хозяйственной культуры. И в этой связи большое значение для ученых имеет исследование периода возникновения национальной науки. Этот период, когда происходила «кристаллизация» экономических представлений в теоретические знания, имеет большое значение в истории национальной науки. В период зарождения теоретических идей формируются многие характерные черты национального научного знания.
Хрестоматийной истиной стало утверждение, что первым национальным экономистом является И. Т. Посошков. Между тем, комплексных исследований его идей, которые показывают Посошкова родоначальником национальной экономической науки, не существует. Нет и научных работ, показывающих закономерный характер возникновения экономической теории именно в первой половине XVIII в. и связывающих это событие не только с самоучкой Посошковым, но и с ученым-просветителем В. Н. Татищевым. Кроме того, необходимо изжить тот подход к их научному наследию, который ограничивает глубину обобщений рамками меркантилистической доктрины, ведь восемнадцатое столетиепериод закономерного кризиса этого учения.
Важнейшим аспектом такой темы диссертационного исследования является вопрос о научной систематизации социально-экономических идей. И тут любой непредвзятый исследователь попадает в сложный круг науковедческнх и теоретико-методологических проблем, наполненных парадоксами. В самом определении понятия «наука» заложена «методологическая бомба». «Наука. — система развивающихся знаний, которые достигаются посредством соответствующих методов познания, выражаются в точных понятиях, истинность которых проверяется и доказывается общественной практикой. «Наука — система понятий о явлениях и законах внешнего мира и духовной деятельности людей. Понятие «наука» применяется для обозначения как процесса выработки научных знаний, так и всей системы проверенных практикой знаний» (ФЭ, 1964, Т. З, С.562−584). Так, в «Философской энциклопедии» очень ясно была сформулирована идея двух подходов к «науке» как знанию.
Если для науковедческого исследования применить второе рациональное описание понятия «наука» — как системы сложившихся и апробированных знаний со своей историей становления идей, то оно совершенно исключает идею взаимодействия разнообразных рациональностей. Если выбрать иную модальность «науки» — как процесса выработки новых знаний — то за пределами анализа окажутся господствующие теории. А если учесть, что в общественно-экономических науках существовало и существует множество школ и течений, то картина для науковеда может показаться довольно безрадостной. Для выхода из тупика необходимо более емкое определение понятия «наука» .
Наука, как живое, совершенствующееся знание есть «развернутая ассоциация эмпирических и теоретических, фундаментальных и прикладных, дисциплинарных и доктринальных, формальных и содержательных, строгих и нестрогих, описательных и объяснительных, качественных и количественных познавательных единиц, нацеленных на раскрытие объективных законов» (Ильин В.В., 1994, С.8). Такое «рыхлое» определение «науки» допустимо по той причине, что цель научного знания оправдывает все средства (у Ильина — «познавательные единицы»), которые бывают настолько многообразными, что представляющие их знания могут быть даже гносеологически альтернативны друг другу. Такое, не совсем строгое определение «науки» позволяет сохранить ее внутренний состав как сложную ассоциацию разнообразных концепции и даже «особых мнений» .
Говоря о составе науки как особой ассоциации знаний, следует обратить внимание на ее онтологическое строение. Оно не сложно: наука состоит из истории научных идей, господствующих научных представлений и науки «передового базирования». Все три компонента играют разную, но активную роль в «духовном производстве». Значение истории научных идей заметно возрастает, когда складываются новые научные школы и направления мысли. А если учесть и то обстоятельство, что «рост науки — это не столько накопление знаний, сколько непрестанная переоценка накопленного — создание новых гипотез, опровергающих предыдущие» (Налимов, 1978, С.49), то по мере убыстрения развития науки роль истории науки становится все более весомой. И может так статься, что идеи или теории, которые были на задворках науки, могут оказаться на передовых позициях.
Не менее сложным объектом науковедческих исследований являются те периоды в истории человеческой мысли, когда начинается сложный процесс «кристаллизации» рациональных представлений в научные знания. И здесь исследователям часто приходится «ломиться в открытую дверь». Многие из них для нахождения первых несовершенных «кристаллов» научного знания применяют критерии, описывающие свойства современных, развитых форм рациональности. Ещё большая неопределенность появляется тогда, когда свои критерии научности предлагают разные школы и течения. Это особенно характерно для экономической науки, в ходе эволюции которой всегда сосуществование и конкуренция разных научных рациональностей является достоянием ее истории. Наиболее яркий примерэкономические идеи Аристотеля. Для крупнейших экономистов XVIII — XX вв. он — предтеча, а для современных направлений науки этот крупнейший ученый античности — лишь творец «догадок», «проззрений», элементов будущих научных теорий. Но можно ли утверждать, что аристотелевская «экономия» — это не совсем еще наука. Дело в том, что Аристотель во многих своих сочинениях дает рациональные описания хозяйственных процессов, т. е. применяет метод моделирования. А это основа любого научного исследования. С полным правом Аристотель может быть причислен к отцам-основателям классического институционального направления экономической науки. Эта аристотелевская линия в развитии экономической науки совершенно игнорируется.
В отечественном науковедении проблемой зарождения социально-экономического знания никто специально не занимался, хотя отдельные аспекты этой проблемы обсуждаются более 150 лет. Когда состоялось «второе» открытие «Книги о скудости и богатстве» Посошкова профессором.
Московского университета Погодиным, ученый поставил вопрос о научной атрибутацин этого сочинения. Историк охарактеризовал «Книгу» не только как исторический памятник, но и «как полный трактат о состоянии России» (Погодин, 1842, С.68). Это определение «жанра» сочинения как научной работы — принципиальная идея. Но уже в предисловии к публикации он прибавляет новые оттенки мнения. «Родясь за пятьдесят лет до Политической Экономии в Европе, — отмечал Погодин, — Посошков постигал живо ее правила и учил своих соотечественников только не отвлеченными положениями системы, а по действительным явлениям жизни». Книгу же в целом историк представил научной общественности как «высокое произведение здравого русского смысла». Суммируя характеристики Погодина, можно заключить, что книга Посошкова — это трактат по политической экономии «здравого смысла», написанный на национальной основе — «русским толком в сильной степени» (Там же, С. 8, 9, 23). К сожалению, все эти идеи историка не имели под собой серьезного концептуального обоснования.
Следующим толкователем Посошкова был также сотрудник Московского университета — профессор В.Лешков. Само название его большой статьи — «Древняя русская наука о народном богатстве и благосостоянии» , — опубликованной в юбилейном университетском сборнике, говорит само за себя. Разделяя во многом убеждения ранних славянофилов, этот историк обычного права обратил внимание на особое понимание богатства (или благосостояния) в истории отечественной экономической мысли. Анализируя экономические взгляды трех авторовСильвестра (редактора и соавтора «Домостроя»), Волынского и Посошкова, ученый обратил внимание на весьма существенную разницу между западными и русскими учеными в понимании богатства. «Западная наука о богатстве, — подчеркивал Лешков, — .не может бедняка сделать богатымрусская вовсе не берется за эту задачуно делает более, уча довольствоваться тем, что есть, вкореняя убеждение, что богатство не есть цель, а средство» .(Лешков, 1855, С. 14). Считая, что экономическая науканаука о народном богатстве, Лешков полагал, что в России в XVI—XVIII вв. зародилась самобытная школа экономической науки. «Русским политэкономом XVIII в.» называл Посошкова У. Карнович, известный историк и писатель (Карпович, 1858, С.35). Однако, в фундаментальной двухтомной монографии П. Пекарского «Наука и литература в России при Петре Великом» (1862 г.), Посошкова не оказалось вообще.
Именно в пореформенный период произошли решающие подвижки в изучении научного наследия Посошкова. И несмотря на определенный «научный скептицизм» некоторых исследователей, имя Посошкова прочно закрепилось в отечественной науке.
Первое основательное исследование экономических взглядов Посошкова принадлежит историку А. Г. Брикнеру, который посвятил Ивану Тихоновичу две монографин и серию статей. Причем одна из книг вышла на немецком языке и Посошков стал известен в научной среде Европы. Брикнер был последователем немецкой исторической школы и опирался на научный авторитет Вилгельма Рошера. Считая политэкономию наукой о народном хозяйстве, исследователь Посошкова подчеркивал, что условия даже успешного развития экономической науки «были различными у различных народов Западной Европы». Поэтому была поставлена задача выяснить национальные особенности России, подвергнув «разбору взгляды.
Посошкова на различные отрасли народного хозяйства" (Брикнер, 1876, С. 75,74). Применению такого подхода способствовало и простое на первый взгляд строение «Книги», представляющей некую совокупность отдельных преобразовательных проектов. Однако подобный «отраслевой» подход преследовал определенную цель. В представлении Брикнера петровская эпоха и ее порождение — книга Посошкова — представляют собой определенную «смесь различных мнений»: как консервативных, так и прогрессивных. Но, все же, Посошков был назван «смелым прогрессистом» и «отчаянным проповедником новых революционных идей». А последнее связано с тем, что мыслитель находился под непосредственным влиянием реформ Петра I, который, в свою очередь, сам «был учеником Запада» (Брикнер, 1876, С. 4,5,91). Логика рассуждений Брикнера становится абсолютно прозрачной, когда замечаешь его усилия показать главенство в теоретическом наследии Посошкова именно меркантилистических идей о росте торговли и промышленности. Но главное, Брикнер пытался обосновать идею вторичности посошковского меркантилизма, а, значит, и невысокой теоретической ценности сочинения. С другой стороны, «отраслевой» подход при анализе «Книги» Посошкова давал перспективу серьезного пересмотра отношения к научному наследию экономиста в целом.
Книга Брикнера вызвала рецензию В. П. Безобразова, который обвинил Брикнера в определенной модернизации посошковских идей. Рецензент считал, что исследователь «увлекся предметом своего анализа и преувеличивает глубину экономических воззрений Посошкова». Причем речь шла об «узкомеркантильных понятиях» Посошкова, где нет «особой высоты и гениальности». «Критикуя» Посошкова с помощью Брикнера, Безобразов по сути подписал «смертный приговор» посошковскому меркантилизму, который «не заключает в себе ничего полного и систематического, а перемешай со множеством всяких случайных мыслей» (Безобразов, 1879, С. 763,761). Эта крайне негативная оценка научного наследия Посошкова открывала широкую перспективу для серьезного исследования его других «случайных» мыслей.
Так, Н. Тарасов выразил мнение, согласно которому «меркантилизм Посошкова вылился в менее рельефную форму, проникал не во все хозяйственные сферы,. и переплетался с некоторыми воззрениями, характеризующими иное, позднейшее экономическое учение.» Ученый полагал, что Посошков «ступает твердою ногою в область нового, нарождавшегося тогда, хотя и не известного ему учения физиократов». Отсюда и особенность экономических идей русского экономиста, «зародившихся как бы на рубеже двух исторических периодов» развития экономической мысли (Тарасов, 1880, С. 200, 198). Точка зрения Тарасова не была серьезно обоснована, и осталась лишь гипотетическим предположением. Но она свидетельствовала о том, что Посошков будет найдено место в истории мировой экономической мысли XVII — начала XIX вв. с использованием известной формулы классификации: меркантилизмфизиократизм — классическая школа политэкономии. До классической школы Посошков «никак не дотягивал», поэтому выбор был невелик. Однако все время обнаруживаемую «смесь идей» и впрямь было нетрудно понять, поскольку они носили переходный характер. Почти никаких принципиально новых трактовок не давала книга А. Царевского «Посошков и его сочинения» (1883). Посошков был объявлен мыслителем «золотой середины», как бы примиряющим крайних западников и ревнителей русской старины. Но главное, что его идеи представляют собой «смесь неустановившихся взглядов и понятии», поскольку их автор был человеком переходной эпохи. Царевский обратил внимание на то, что Посошков видел в земледелии «всему богатству корень и основание.» (Царевский, 1883, С. ЗО, 34,90).
Убедительную критику концепции «смеси идей» в научном наследии Посошкова удалось осуществить Е. М. Полежаеву, который опубликовал в 1893 году наиболее полный вариант книги Посошкова «Завещание отеческое». Исследователь не без основания отметил определенную предвзятость подхода к идеям Посошкова. «Посошков потому и оказался способным написать „Книгу о скудости и богатстве“ , — подчеркивал он, -что не мог, как цельный и убежденный христианин, равнодушно видеть неисправности в народе и государстве» (Полежаев, 1893, С.9).
Другим исследователем Посошкова в конце XIX — начале XX века был известный историк Н.П.Павлов-Сильванский. Он продолжал линию Брикнера, акцентируя на меркантилистических основах посошковских идей (См.: Павлов-Сильванский. Соч., Т.2, С.68). Заслуга этого ученого состояла в том, что он открыл для науки так называемую литературу проектов петровской эпохи, к которой отчасти относилась и книга Посошкова. Это означало, что «Книга о скудости и богатстве» — не случайное сочинение, а определенное отражение внутренних потребностей страны периода ее реформирования. Историк выделил внутри «прожектеров» целое течение общественной мысли — «московские прогрессисты типа И. Посошкова». Их особенность заключалась в том, что держась «московских начал духовной культуры», они поддерживали заимствования из области техники, государственных и общественных отношений. Но существовал и «другой лагерь, представители которого, как и Петр I, стремились к преобразованиям «вследствие сильно развившейся в них подражательности. Павлов-Сильванский первым серьезно поставил проблему изучения ряда понятий Посошкова, таких как «всенародное обогащение» и «невещественное богатство» (Павлов-Сильванский, 1897, С. 79,80, 62−63).
А.Н.Миклашевский считал, что книга Посошкова свидетельствует, что ее автор был «первым русским экономистом». Это связано и с тем, что «при отсутствии знакомства хотя (бы — Д.П.) с начатками западноевропейской науки, требовался недюжинный талант, сила которого становится все более очевидной при сравнении книги Посошкова с бедными по мысли и языку произведениями так называемых меркантильных теоретиков.» Книга мыслителя — «целая программа переустройства русского государства». Но главное, что подметил Миклашевский, — отсутствие узкой цели и «отраслевой» однобокости подхода реформаторских предложений (Миклашевский, 1898, С.691).
Книга о скудости и богатстве" была в 1911 г. переиздана по погодинскому списку. Предисловие к ней написал историк А. Л. Кизеветтер. Он весьма заострил проблему соотношения обыденного и научного в воззрениях Посошкова. По сочинениям Посошкова любопытно наблюдать, «как сквозь кору общих мест, неразлучных с обычным миросозерцанием человека конца XVII и начала XVIII вв., вдруг прорываются смелые, творческие идеи, из которых некоторые являлись в свое время новостью даже для западноевропейской науки». Кизеветгер уловил и одну из центральных идей книги: «экономическая крепость и сила страны выражается не в преуспеянии фиска, а в благосостоянии народа» (Кизеветгер, 1911, С. 4,5).
Заметную лепту в изучение научного наследия Посошкова внес В. В. Святловский. В 1913 он опубликовал курс своих лекций «Очерки по истории экономических воззрений на Западе и в России (Часть I)». Для критического разбора идей Посошкова Святловский выдвинул тезис, согласно которому «меркантилизм в России получил двоякое выражение: теоретическое н практическое». Первое было «самобытного направления», а «практический» меркантилизм был скорее перенят с западных образцов. Посошков был представителем «самобытно-московского литературного меркантилизма», а Петр I и некоторые его сподвижники — «прогрессивного, западного». Отсюда простой вывод: Посошков не был теоретиком-ученым, а лишь публицистом-практиком, публицистом-патриотом." (Святловский, 1913, С. 170,171). Меркантилистические идеи Посошкова разделяли многие его современники, но все они принадлежали к прогрессивному лагерю Петра. Особенность тогдашней ситуации заключалась в том, что меркантилизм в России «не естественно развивался, а искусственно насаждался». Поэтому все бремя этой экономической политики «упала на крестьянствоэта тяжесть окончательно поработила (его — Д.П.) и помогла окрепнуть земледельческому дворянству». Поэтому и последующее направление экономической мысли в России — физиократизм — «было еще более наносным влиянием, чем наш (российский — Д.П.) меркантилизм» (Святловский, 1913, С. 175,176).
В 1923 году Святловский публикует «Очерки экономических идей в России», где продолжает «научную расправу» над Посошковым. Повторяя многие положения работы 1913 г., автор дает более отточенные формулировки. По его мнению, значение «Книги о скудости и богатстве» явно преувеличено: Погодин, Бриккнер, Миклашевский и даже Павлов.
Сильванский «видели в нем крупного теоретика и даже новатора». Но это абсолютно неверно: «Посошков не смитианец, или предтеча экономического либерализма, только типичный меркантилист той эпохи с местным колоритом: признанием важности нужд сельского хозяйства.» (Святловский, 1923, С.56). Но Святловскому так и не удалось объяснить этот существенный «местный колорит» посошковского меркантилизма. Таким образом, вопрос о «чистоте» меркантилистических идей Посошкова был поставлен в довольно парадоксальной форме. В дальнейшем эта проблема станет «ахиллесовой пятой» многих посошкововедов XX века. Именно таким образом был заложен серьезный потенциал для нового прочтения книги Посошкова.
С критическим разбором идей Посошкова выступил и Г. В. Плеханов, который полагал, что ценность взглядов русского экономиста «не так велика», как считали многие отечественные ученые. Посошков -" консерватор по преимуществу" - выступал за реставрацию порядков Московской Руси, его взгляды сильно пропитаны «духом вотчинной монархии». А поскольку Плеханов находил в строе допетровской Руси черты восточного деспотизма и так называемого азиатского способа производства, то природа посошковского консерватизма становится понятной (Плеханов, 1925, С. 104,136,106).
При оценке сочинений Посошкова Плеханов руководствовался и другой, достаточно жесткой формулой: «ход идей соответствует ходу вещей». А поскольку Россия заметно отставала по уровню экономического развития от стран Западной Европы, то и ее первый экономист — Посошков — «весьма значительно отстал от западноевропейских». Плеханову пришлось мобилизовать всю свою научную эрудицию по части западноевропейского меркантилизма, чтобы доказать: идеи Посошкова «не заключали в себе ровно ничего революционного или радикального» .
Плеханов, 1925, С. 106,127). Однако, когда приводится слишком много доказательств, противоположное мнение всегда усиливается. Чем же так «не угодил» Посошков Плеханову? Сам критик ответил на вопрос просто: оказывается, общественное положение Посошкова «помешало ему усвоить. европейские знания, хотя бы в том объеме, в каком освоили их птенцы Петровы». И Посошков так и «остался самоучкой старомосковского типа» (Плеханов, 1925, С. 132,135,136).
Критические работы Плеханова и Святловского снизили на время внимание к Посошкову, но были и исключения. Огромный интерес к Посошкову проявил крупнейший русский экономист-аграрник Л. В. Чаянов. Он написал в 1927 году статью, посвященную истории аграрной мысли в России, где чрезвычайно высоко оценил идеи Посошкова. По мнению Чаянова, в посошковском трактате существуют «наиболее ранние сведенные в некоторую систему взгляды о сельском хозяйстве» (Чаянов, 1927, С.202). Это принципиальное мнение Чаянова свидетельствовало, что книга Посошкова — не просто публицистика или «литературный меркантилизм», а система взглядов. Это свидетельствовало о качественном отличии «прожектов» петровского периода от «Книги о скудости и богатстве». Чаянов достаточно рельефно обозначил посошковский «местный колорит», и дело оставалось за углублением исследовательской работы в этом направлении. Но, к сожалению, статья замечательного ученого осталась втуне и не опубликована до сих пор.
Крупнейшим исследователем творчества Посошкова в 30−50-ые гг. XX века был известный историк Б. Б. Кафенгауз, опубликовавший в 1937 году новый и наиболее полный, ломоносовский список «Книги о скудости и богатстве», переизданный еще раз в 1951 г. Это стало событием в научной и культурной жизни России. Однако публикация нового варианта «Книги о скудости и богатстве» не привела к серьезному обсуждению творческого наследия Посошкова. Кафенгауз изначально рассматривал это сочинение лишь как некую программу экономической политики, «проникнутую типичными идеями меркантилизма». В этих условиях он резко критиковал дореволюционную историографию, которая «рассматривала Посошкова как выразителя интересов крестьянства». В своих критических суждениях Кафенгауз пытался опереться на научный авторитет Плеханова и историка М. Н. Покровского, которые «не приписывали ему (Посошкову — Д.П.) каких-либо освободительных тенденций» в отношении крестьянства (Кафенгауз, 1936, С. 141,143). Таким образом, была предпринята небезуспешная попытка затушевать крестьянский аспект посошковских взглядов. Во вступительной статье к публикации 1937 г. Кафенгауз высказал идею, согласно которой Посошков, по сравнению с Петром I, «занимал более радикальную позицию, оставаясь однако в рамках крепостного строя. В целом же книга Посошкова «является наиболее ярким и оригинальным, литературным выражением меркантилизма в России в первой четверти XVIII в.» (Кафенгауз, 1937, С. 35,40). При этом исследователь лишь уточнял Святловского и его предшественников, умалявших значение Посошкова.
После Отечественной войны интерес к Посошкову стал возрастать. Этому способствовала не только подготовка к изданию многотомной «Истории русской экономической мысли». В 1950 г. появилась научная монография Б. Б. Кафенгауза «Посошков. Жизнь и деятельность.», переизданная на следующий год. В полной мере ученый использовал «отраслевой» принцип разбора «Книги о скудости и богатстве», введенный еще Брикнером. Кафенгауз лишь «укрупнил» отрасли, сведя все к большим подразделениям хозяйства. Но и это обстоятельство не позволило ученому прочитать книгу как целостное произведение, научный трактат. Произведение Посошкова так и осталось для ученого лишь сборником отдельных проектов, составленных «на злобу дня». Впоследствии в университетском курсе лекций, опубликованном уже в 1961 году, появились начатки решительного изменения трактовки идей Посошкова. Оказывается, русский экономист только «до некоторой степени. примыкал к прожектерам», и его «сочинения по широте охвата и таланту далеко выходит за пределы «литературы проектов». «Книга Посошков, — отмечал Кафенгауз, — не только содержит конкретный материал и проекты реформ, но и проникнута общими, принципиального характера положениями» (Кафенгауз, 1961, С. 200,202). Однако ученый не разъяснил, о каких положениях или теоретических принципах идет речь. А «Книга о скудости и богатстве» все же представлялась ему не целостной программой преобразований, а собранием проектов реформирования.
Существенный вклад в изучение научного наследия Посошкова внес А. И. Пашков. Его статья, опубликованная в 1945 г., стала событием в посошкововедении. Характеризуя в целом взгляды экономиста, Пашков подчеркивал, что Посошков — «первый из русских людей дал развернутую и стройную систему экономических взглядов». Конечно, Пашков несколько переоценил уровень научных взглядов Посошкова, поскольку речь может идти только о начальном оформлении системы взглядов со всеми вытекающими последствиями. Но главное, что Посошкову была «присуща народохозянствеппая, государственная широта кругозора» (Пашков, 1945, С.43). К сожалению, «народохозяйственный кругозор» так и не превратился в народохозяйственный подход, а связи между отдельными проектами книги так и не были установлены. Но большая заслуга Пашкова состояла в том, что он очень серьезно поколебал прежние мнения о развитом, «системообразующем» характере меркантилистических идей Посошкова. «У Посошкова, — отмечал он в этой связи, — нет свойственного представителям «классического» меркантилизма Западной Европы отождествления богатства с деньгами (Пашков, 1955, С.329). И это оказалось самой существенной идеей тогдашнего посошкововедения. В этой связи возникал резонный вопрос: если Посошков — не меркантилист, то кто же он на самом деле? Эту проблему наиболее остро поставил Л. М. Мордухович, который продолжил работу по разрушению стереотипов в трактовке научного наследия Посошкова.
Еще в 50-е годы Л. М. Мордухович выступал за необходимость нового толкования экономических идей Посошкова. В отличие от Пашкова, который в силу ряда причин очень робко писал об общеэкономических принципах построения «Книги о скудости и богатстве», Мордухович прямо заявил о «народохозяйственном подходе Посошкова при решении поставленных вопросов (Мордухович, 1957, С.116). Но, анализируя теоретические положения Посошкова с помощью сложившейся в конце XVIII-начале XIX вв. системы категорий классической политэкономии, исследователь не смог раскрыть оригинальный характер рациональных построений Посошкова, а его термины были оставлены без внимания. Впоследствии Мордухович будет вносить поправки в свою концепцию, согласно которой Посошков (как и Юрий Крнжаннч) «являлись ранними представителями классической буржуазной политической экономии, не получившей развитие в России» (Мордухович, 1983, С.26). К сожалению, Мордухович не обратил внимание на то, что значение посошковских «понятий» можно выяснить только в системе взглядов экономиста.
В 1 томе «Всемирной истории экономической мысли» (Гл.ред. издания В. Н. Черковец, Отв.ред. тома И. П. Фаминский. М., 1987) Ф. Я. Полянский и И. П. Фаминский показали, что Посошков и Татищев высказывали «некоторые идеи меркантилизма», и «хотя они и считали необходимым равивать внешнюю торговлю, в центре их внимания было развитие отечественного производства, расширение внутренней торговли.» Кроме того, «русский меркантилизм отличался от западноевропейского и тем, что затрагивал так же аграрный вопрос» (Полянский, Фаминский, 1987, С. В 1989 году В. В. Орешкин подчеркивал, что в системе воззрений Посошкова «торговля и производство выступали как единый хозяйственный комплекс» (Орешкин, 1989, С.41), что не характерно для классических теорий меркантилизма.
Логическое воспроизведение посошковской системы социально-экономических взглядов и стало актуальнейшей задачей исследования научного исследования русского экономиста. Этой проблеме была посвящена книга автора настоящей работы. В монографии «Иван Посошков» (1989) автор пытался показать не только логическую взаимосвязь всех отраслевых «прожектов» Посошкова, но и дал анализ опорных понятий экономиста, таких, например, как «богатство» во всех его необычных смысловых оттенках. Автор впервые в истории отечественной экономической мысли стремился к обоснованию первоначального характера научных идей Посошкова.
В книге А. В. Аникина «Путь исканий» подчеркивается, что «по объективным условиям существовавшей в России социально-экономической реальности он (Посошков — Д.П.) не мог подойти к принципам буржуазной классики». Но «как у западных экономистов XVII века, — отмечал Аникин, -некоторые элементы экономической теории запрятаны у Посошкова в гуще конкретного материала и практических вопросов и выражены в неявной форме». (Аникин, 1990, С.32−33,33).
Н.С.Шухов считает, что Посошков — «общепризнанный основоположник российской национальной политической экономии». Однако эта заявка па представление Посошкова в качестве родоначальника национальной школы политэкономии так и не имела достаточного научного обоснования (Шухов, 1994, 4.2, С.36). Уже в новейшем сочинении Шухов (соавтор — Фрейдлин) стремится доказать, что Посошков — «основоположник русской классической политэкономии». Он является таковым, поскольку был создателем теории ценности, которая «первоначально развивалась в рамках религиозно-нравственных учений». Шуховым было сделано предположение, что идеи «Завещания отеческого» Посошкова близки «по смыслу с нравственными поучениями основоположника английской политической экономии Адама Смита» (Шухов, Фрейдлин, 1996, С. 245, 246, и т. д.).
Сравнение Посошкова с Адамом Смитом стало, к сожалению, данью своеобразной «научной моды». Но если Шухов пошел по пути «нахождения» точек соприкосновения, то Л. Зайцева избрала обычную сравнительную характеристику идей двух абсолютно разных мыслителей (Зайцева, 1995, С.5—45). Однако, чтобы делать результативное сопоставление почти несопоставимого, необходимо очень хорошо представлять фундаментальное строение и суть теорий экономистов, а главноеконкретно-экономическую базу их обобщений. Зайцева не только не основывается на достижениях посошкововедения (она их просто игнорирует), но и фактически оставляет без серьезного анализа основное понятие Посошкова — «гобзовитое богатство» .
К сожалению, досадного толкования идей Посошкова не избежал и составитель интересного сборника «Экономика русской цивилизации» О. А. Платонов. Публикуя оригинальные тексты русских мыслителей, и в том числе Посошкова, составитель отметил, что в «Книге о скудости и богатстве» присутствует пафос «огульного и не всегда справедливого обличительства внутреннего порядка». И не столь важно, что для автора остались неясными основание идеи посошковской теории. Главное, что ученый не может не знать о негативных результатах «петровской революции», глубоким критиком которых и был Посошков (Платонов О.А., 1995, С.43).
Если к настоящему времени, ценой усилий ряда исследователей русской экономической мысли (прежде всего Брикнера, Полежаева, Святловского, Миклашевского, Кизеветтера, Чаянова, Кафенгауза, Пашкова и Мордуховича) отечественное посошковедение подошло к рубежу комплексного исследования научного наследия Посошкова и была сделана первая попытка осуществить его (Платонов Д.Н., 1989), то научно-экономическому наследию Татищева повезло гораздо меньше.
На многие годы Татищев-историк заслонил от русской науки Татищева-экономиста. Дело в том, что неисторические, основополагающие работы Татищева обществоведческого характера были введены в научный оборот довольно поздно. Так, знаменитый трактат «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищах» поступил в научный оборот лишь в 1875 г., и то в не очень хорошей редакции. Основной корпус сочинений Татищева, включая первое научное издание «Истории Российской», в наиболее полном виде вышел вообще только в последнее время (См.: Тат., 1950; Тат., 1962;1968; Тат., 1979; Тат., 1990 и др.). Лишь после Отечественной войны все основные экономические работы Татищева, стали доступны исследователям. Но экономистов, к сожалению, они не интересовали. Достаточно сказать, что первые исследователи экономических взглядов Татищева были историки — П. К. Алефиренко и И. С. Бак. Посредством их работ утвердилось мнение, что Татищев стоял на позициях «развитого меркантилизма» не только в идеологии, по и в практике своей административной деятельности (См.:Алефиренко, 1948, С.89−97- Бак, 1955а, С.362−381). Среди экономистов наибольшей известностью пользовался И. С. Бак, сотрудничавший с коллективом А. И. Пашкова, создававшего многотомную монографию по истории русской экономической мысли. Именно в этом сочинении воплотились все достоинства и недостатки толкования экономических идей Татищева. Эта работа на долгие годы стала классической. «Будучи идеологом дворянства, — резюмировал Бак, -защитником феодального базиса Татищев отстаивал развитие производительных сил и рынка в условиях феодального строя.» Это ли не парадоксальная характеристика экономических идей русского ученого. Тем более, что как считал Бак, основные экономические сочинения Татищева написаны с позиций системы торгового баланса, системы мануфактуры". Следовательно, его «теоретические, политико-экономические позиции имели в основном меркантилистический характер» (Бак, 1955, С.401). Эта странная уживчивость, сосуществование феодально-крепостнического строя с «мануфактурной системой» и «рынком» не находила должного объяснения. Это станет «ахиллесовой пятой» всего послевоенного татнщеведения. К сожалению, научный спор пойдет не по существу открытого парадокса, а исходя из того, какие элементы — «феодальные» или «буржуазные» — в его мировоззрении преобладали (См.: Алефиренко, Кафенгауз, 1959, С.194−197- Мавродин В. В. и др., 1959, С.164−169- Пештич Л. С., 1965,4.2,С.125−127- и др.).
Исследователи, к сожалению, не смогли (или не хотели) выйти за рамки сложившихся представлений, увидеть не только «борьбу», но и прежде всего, совместимость, сотрудничество общественных форм.
В 1981 г. вышла научно-популярная книга А. Г. Кузьмина «Татищев» (серия «Жизнь замечательных людей»), переизданная в переработанном виде в 1987 г. Появление этой книги (по сути монографии) вызвало разноречивые толки в научной среде. После книги Попова (Попов Н.А., 1861) это была вторая попытка создания научной биографии ученого-энциклопедиста. «Подчинение всего мировоззрения идее „государственной пользы“ , — резюмировал Кузьмин, — делает Татищева мыслителем, лишенным однозначно выраженных классовых позиций». Идеологом дворянства он был лишь в той мере, в какой российская государственность была дворянской). Но для дальнейшего поступательного развития страны необходимы были реформы, открывающие «дорогу буржуазному развитию» (Кузьмин, 1981, С. ЗЗЗ, 334). За это и выступал Татищев. Эту фундаментальную идею.
Кузьмин сохранил и в следующем издании книги (См.: Кузьмин, 1987, С.334—335).
Однако у Кузьмина появился серьезный оппонент, историк-архивист А. И. Юхт, который издал монографическое исследование «Государственная «деятельность В. Н. Татищева в 20-х — начале 30-х годов XVIII века» (М., 1985). Автор, располагая большим архивным материалом, стал, к сожалению, заложником старой концепции. При этом обоснование собственных теоретических позиций было дано Юхтом на фоне не совсем убедительной критики концепции Кузьмина. Основные экономические сочинения Татищева так и остались без серьезного анализа. А идея в целом дворянского происхождения идеологии Татищева с некоторыми чертами «просветительства» сохранила свое значение (См.: Юхт, 1985, С.26). Позже Юхт не изменил своей позиции, хотя она становится еще более уязвимой. Он отмечал меркантилистический характер идей Татищева в 20−30-е гг., связанных с широким вмешательством государства в дела национального хозяйства. Но анализируя «Представление о купечестве о ремеслах» (1748), Юхт заявил, что Татищев хотел корректировки экономического курса Петра I, предусматривая создание «более благоприятных условий для торгово-промышленной деятельности купечества, ремесленников и крестьян»: отмена монополий, откупов, подрядов, запрета на вывоз за рубеж ранее запрещенных товаров, а также «организации государственного кредита и учреждение банков, улучшение вексельного дела, открытия новых ярмарок». Эти идеи ученого трудно соотносятся с его критикой точки зрения Кузьмина, ведь, по-существу, Юхт «выходил» за рамки своей сложившейся концепции и заметно усиливал научные позиции критикуемого. Он так и не ответил на вопрос: стал ли пересматривать Татищев свои экономические идеи в 40-е годы. Юхт вновь повторил старый тезис: «татищевская программа экономического развития России не была буржуазной, потому что ее основные требования не выходили за рамки феодальных отношений» (Юхт, 1990, С. 8,16). Противоречия точки зрения Юхта приводили к главному вопросу, косвенно поставленному самим исследователем: что это за хозяйственная система, когда в рамках господствующего феодального строя государство может создать условия для развития свободного предпринимательского уклада? Это ли не запоздалое признание правоты Кузьмина?
Несмотря на определенные успехи татищевоведения, по сравнению с Посошковым этот русский ученый еще недостаточно изучен как экономист. К сожалению, до сего времени не предпринималось попыток комплексного анализа его социально-экономических взглядов, а многие его теоретические работы так и не стали предметом экономического анализа.
Подход к Посошкову и Татищеву как к меркантилистам со всеми вытекающими последствиями, сильно обедняет реальное содержание их творческого наследия, низводя этих экономистов до проектировщиков государственной политики, «меркантилистов-литераторов». Поэтому диссертант ставит перед собой цель комплексного исследования социально-экономических воззрений как Посошкова, так и Татищева. Автор исходит из того предположения Пашкова, что у этих мыслителей сложились собственные системы экономических взглядов, которые необходимо детально проанализировать, обнаружив их научио-теоретические «ядра». Для достижения этой цели были поставлены следующие задачи:
• рассмотреть предпосылки появления национальной теоретической экономии как объективные — эволюционный потенциал отечественного хозяйстватак и субъективные — развитие отечественной мысли от социально-экономических идей и традиций хозяйствования до первых форм теоретических обобщений;
• проводя комплексное исследование сочинений Посошкова и Татищева, раскрыть как научную, так и социально значимую природу первых систем экономических взглядов;
• рассмотреть те формы, в которых происходило возникновение первых форм научных экономических знаний и их методологические основы;
• выявить особые черты российской теоретической экономии в связи с ценностями национальной культуры;
• существенно обновить методы научного прочтения экономико-категориального языка отечественных экономистов.
Теоретической и методологической основой для написания работы послужили современный науковедческий (case studies), а также институционально-социологический подходы к анализу отечественной мысли. Большое значение для автора имеют работы отечественных исследователей (от М. П. Погодина, А. Г. Брикнера, А. В. Чаянова до А. И. Пашкова, Л. М. Мордуховича и А.В.Аникина).
Диссертационное исследование состоит из Введения, трех основных глав, Заключения и списка использованной литературы. В первой главе автор показывает объективные основания зарождения теоретической экономии в первой половине XVIII века. В главе имеется очерк развития русской экономической мысли ХУ1-нач.ХУ1Н вв. При этом диссертант выбрал не всё.
5.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Проанализировав эволюцию отечественной экономической мысли XVI-начала XVIII в. автор сосредоточил свое внимание на экономических идеях первой половины XVIII столетия. При этом конкретными объектами научного анализа стали сочинения выдающихся экономистов той эпохиИ.Т.Посошкова и В. Н. Татищева.
В ходе длительной исследовательской работы автор предпринял более детальную смысловую расшифровку текстов первоисточников, произведя непростой лексический анализ опорных понятий отечественных экономистов и их интерпретацию на современный экономический язык. Чтобы лучше понять неразвитые формы тех научных теорий, которые представлены в сочинениях Посошкова и Татищева, автору приходилось прибегать к такому анализу их сочинений, который не «убивает текста», а позволяет понять их во всей их значимой полноте и сложности, а значит, выявить замыслы и оригинальные системы взглядов, методологию и построения научного материала в целом. Эта задача была наиболее трудной.
Предпринятый анализ взглядов Посошкова и Татищева показывает, что в первой половине XVIII века произошло превращение экономических идей в первые формы теоретической мысли. Но возникли не просто концепции, а системы экономических взглядов, хотя и не совершенные. Сам процесс «кристаллизации таких идей шел у экономистов по-разному. У Посошкова было два основания, приведшие его на путь разработки общеэкономических идей. Во-первых, сама история создания «Книги о скудости и богатстве» весьма своеобразна. Эта книга — программа экономического обновления, представляющая собой совокупность проектов преобразований. Фундаментальная идея Посошкова — целостность экономики и общества «в частях». Поэтому «нестроения» в отраслях — объект его критики и возможных преобразований. В результате отраслевые проблемы поднимаются Посошковым на народнохозяйственный уровень. Такой подход экономиста уже выводил его на дорогу не просто серьезных обобщений, но и своего рода «революции идей». Другим важнейшим элементом формирования научных взглядов является аксиологический подход к изучению и интерпретации социально-экономических явлений, который появился у Посошкова. Обыденные рациональные экономические идеи не имеют концептуальных оснований. Посошковский концептуализм носит этический характер.
Опираясь на этические нормы православного христианства, Посошков создал оригинальное учение о богатстве. Это учение существенно углубляет, поднимая на научный уровень, представления о создании и распределении материальных и нематериальных благ. Понятие позволяет понять идеальный характер функционирования социально-экономической системы, которое приводит к умножению богатства — качественному и количественному. С другой стороны, умножение «гобзовитого богатства» свидетельствует о зарождении нового воспроизводственного механизма экономики, поскольку богатство, создающее условия для появления нового, еще большего богатства, — важный элемент всей обновленной хозяйственной системы. Посошков окончательно преодолел рамки натурального хозяйства, которое связано с простым воспроизводством.
Не менее глубоки объяснительные возможности другого понятия -" изобильное богатство". Это понятие нацелено на объяснение статики хозяйственной жизни, получения и распределения национального продукта. Дело в том, что идея «прибытка» у Посошкова не связана с производством прибавочного продукта. Этот термин, а также такие его смысловые эквиваленты, как «прибыль», «приплод» и т. д. свидетельствуют о продуктивности любого вида труда. Поэтому «прибыток» — вновь произведенный продукт. Именно «изобильный» характер вновь созданного «прибытка» становится основой распределения национального продукта на три части, одна из которых и является материальной основой «царского интереса», или государственного дохода. Такая постановка проблемы, данная Посошковым, совершенно опровергает прежде распространенный подход к его идеям с позиций «зрелого меркантилизма». Идеи меркантилизма в системе взглядов присутствуют, но не они составляют его теоретическое ядро. Но не был Посошков и предтечей физиократизма. Конечно, он идеализировал сельскохозяйственное производство, и его центральное понятие — «гобзовнтое богатство» — имеет аграрное происхождение. Но Посошков никогда не исходил из западноевропейской идеи строить хозяйственную систему вокруг некоего «решающего звена» -будь то внешняя торговля с экспортными мануфактурами, сельское хозяйство или торгово-промышленная система. Его подход был более органичен. Для него важнее гармоничное внутреннее строение экономики в целом и правильное соотношение в «частях», а не доминирование одной из «отраслей». Этот «строеннический» подход к национальной экономике есть к характернейшая и самобытнеишая черта не только Посошкова, но и Татищева.
Другом чертой посошковской теории является особое внимание к аграрной сфере экономики. Но сельское хозяйство может быть «первым среди равных». Только потому, что именно там «нестроений» более всего. И Посошков предложил царю провести многоступенчатую аграрную реформу. Эта реформа была призвана в конечном итоге не только легализовать крестьянскую собственность на землю, но и создать условия для умножения «гобзовитого богатства». Таким образом, преобразовательные идеи, или «невещественное богатство» становятся «гобзовитым богатством» .
У Посошкова наблюдается еще одна интересная идея — идея становления хозяйственных форм. Так, он мечтал о предпринимательских формах аренды земли, о крестьянских хозяйствах, торгующих хлебом. В промышленности же ему хотелось провести такие реформы, которые приведут к росту ремесленного производства и его превращению в предприятия мануфактурного типа. Именно этот рост и совершенствование организационных форм приведут к умножению «изобильного богатства». Поэтому посошковские регламентации не типичны для XVIII века, когда меркантилистические «регулы» Петра I и его единомышленников сковали на полвека развитие «низших» форм промышленности. В результате «петровской революции» был создан особый сектор рыночной экономики, где широко применялся труд крепостных.
Но самое интересное то, что идея развития хозяйственных форм непосредственно связана с кардинальной реорганизацией финансового хозяйства государства. Дальновидный Посошков полагал, что государственные доходы сильно возрастут, если не увеличивать налоговое бремя, а превратить систему налогообложения в своеобразный инструмент совершенствования хозяйственных форм. Реформирование последних во многих сферах материального производства создает для государства более благодатные в финансовом отношении объекты налогообложения. По Посошкову финансовая (прежде всего налоговая) система не должна носить самодовлеющий характер, а разумно опираться на возрастающие ресурсы национального хозяйства. Так проявляется идея «изобильного богатства» в финансовой отрасли.
Нестроения" хозяйственных форм часто означают упадок финансов и наоборот. К сожалению, на эту идею Посошкова не обращают внимание историки финансовой науки. Посошковское финансовое хозяйство — это не меркантилистическое хозяйство, ориентирующееся на «прибыль от отчуждения» во внешней торговле и живущее за счет роста торговых пошлин. Ведь именно сельское хозяйство должно в основном обеспечить развитие финансовой системы государства, поскольку «земля самый гобзовитый данник» .
Посошков был гениальным самоучкой, ему не были известны работы западноевропейских мыслителей. Единственное, что он мог изучить, так это древнерусский «Домострой», где есть определенные элементы рационализации хозяйственных представлений эпохи, но нет еще обобщений, общеэкономического характера. Тем не менее, Посошков создал первую в России самобытную теоретическую систему, хотя и не развитую по некоторым признакам. Специфический характер носит методология Посошкова. Его «отраслевые» проекты, как элементы национального хозяйства, представлены по степени «нестроений», т. е. беспорядка. При этом описание «проекта» представляет собой своеобразный рациональный отбор эмпирического материала и здесь идеи «здравого смысла» становятся элементом обобщения. Таким образом, грань между ненаучным и научным представляется стертой. Эта нечеткость, размытость между обыденным и рационально-научным — очень характерная черта не только для Посошкова, но и в определенной мере для Татищева. Это вообще особенность тех экономических знаний, которые опираются на разного рода эмпирические формы первичной рационализации. Однако Посошков начинал преодолевать эти обыденные черты экономических идей с помощью своего рода смысловой концентрации рациональных описаний. В некоторых случаях это привело к появлению специфических понятий, имеющих неоднозначный характер. Но они хорошо описывали многослойность социально-экономических явлений. Поэтому понятия Посошкова — это еще не аналитические категории в строгом смысле слова, а своего рода •V, предпонятийный аппарат, с помощью которого ему прекрасно удалось выразить свои научные идеи. В этом и заключается парадоксальная особенность научных знаний Посошкова: он описал и сформулировал их одновременно. Но самое интересное то, что самоучка Посошков дал понятие «науки», которое обозначил как «мнимое дело», т. е. занятие, имеющее отношение к выработке «мнений», «идей» и т. п. Посошков был не только «прожектёром», «прибыльщиком» петровской эпохи, но и волею судьбы стал первым русским ученым-экономистом.
В этом отношении научная биография Татищева сложилась куда-как определеннее. В силу карьерных обстоятельств и под влиянием Петра I, Татищев еще в 20-е годы стал интересоваться разными науками, в том числе «экономией» (См.: Тат., 1990.С.339). В течение 20−40-х годов он создал целую серию замечательных экономических произведений, содержание которых позволяет сказать, что, наряду с Посошковым, он стал родоначальником национальной экономической науки России. Но если Посошков в большей степени стихийно обретает право называться русским ученым-экономистом, * «то Татищев, можно сказать, сознательно занимался экономической наукой. Причем его интерес к этой науке год от года возрастал, достигнув своего пика в 40-е годы. По сочинениям Посошкова почти невозможно установить факт превращения его в экономиста-ученого, и только «Книга о скудости и богатстве» являет это. Другое дело — Татищев: именно история развития его взглядов позволяет проследить зарождение и эволюцию его общеэкономических идей. На рубеже 20−30-х гг. Татищев написал своеобразную науковедческую работу — трактат «Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах». Работа, построенная в форме диалога, который по своему характеру превращается в своеобразный социально-этический кодекс. Отличительная особенность этого просвещенческого трактатапризнание огромной социальной роли науки как приобретенного «внутреннего знания». Основа любой науки есть социальная практика, и этот тезис становится основанием становления любой науки. Эта своеобразная социализация науки, показ ее истоков в практике человеческой жизни предоставляют экономике очень своеобразное место. Татищев показал социальные корни экономической науки посредством этической теории. Причем, двигаясь от этических норм к социально-экономическим отношениям, Татищев нарисовал довольно ясную картину образования хозяйственной системы, показав ее изначально сложный характер и семейно-коммунитарную основу. Коммунитаризм — вообще одна из характернейших ¦ черт татнщевской этико-хозяйственной системы. Одно семейное хозяйство является определенным условием существования другого, благодаря наличию взаимодополняющих «избытков». Причем, форма Татищевскои хозяйственной организации относительна (как и для Посошкова), а вот ее основная цель — «истинное благополучие» — абсолютна. Хозяйственные р отношения между семьями строятся на основе «заимодательной любовн»: она «организует» экономику как целое, придает ей глубоко нравственный характер. Но в «Разговоре» экономика остается все же недостаточно самостоятельной научной дисциплиной. Ее мощными коррелятами были социальные, а также государственно-политические отношения. Дело в том, что Татищев допускал такое теоретическое смешение наук исходя из того, что этику и государствоведение он относил, наряду с экономикой, к разряду «нуждных наук». Эти науки отражали самые необходимые потребности («нужи») людей. Причем, если этика («нравоучение»), опирается на естественные законы и связана с саморегуляцией человеческого поведения (в том числе норм «любонмения», «плотоугодия» и т. д.), то государственно-политические идеи («законоучение») есть выражение иного порядка. Значение государственности для социально-экономической системы таково, что в идеальном виде оно выступает как «целый народ», то есть «здоровый», «невредимый», народ «целостный в своих частях». Такого состояния государственность достигает путем «согласия», одно из самых фундаментальных значений которого есть «взаимное соответствие частей целого». Поэтому Татищев, как и Посошков, считал, что для России огромное значение имеет восстановление допетровской государственности: монархии с Земским Собором. Именно такая государственность имеет полномочия и ее экономическая политика основана на принципе Т общественного согласия и выражает общенациональные идеи. Государственная политика («законоучение») должна поддерживать гармонию в социально-экономической системе, ту гармонию, которую не может сохранить саморегуляция, основанная на «естественных законах», описанных Татищевым.
Если в «Завещании отеческом» Посошков назвал экономическую пауку «прибыточным делом», то в «Разговоре» Татищева появляется другое название экономической науки — «экономия», или «домоводство». Татищев дает предметное описание науки, необходимое для дисциплинарного размежевания. Однако «опредмечивание» научной дисциплины носит настолько специфический характер, что по основным признакам ничем не отличается от известных аристотелевских определений домохозяйства.
Дальнейшее совершенствование предмета экономической науки показало неслучайный характер положения «экономии» в семье «нуждных» наук. Если в «Разговоре» мы наблюдаем определенное «смешение» предметов наук и их взаимопроникновение, которое было продиктовано татищевскнм прагматизмом, то впоследствии все встало на свои места. Дело в том, что уже в самом первом определении экономической науки ее предметность представляется как «пребывание», т. е. «состояние жизни» — конкретное положение, в котором находится любое хозяйство. Такое «ситуационное» определение предмета «экономии» говорит о том, что в конкретной ситуации экономике могут помочь самые разнообразные науки. Таким образом, Татищев заложил основы своеобразного междисциплинарного сотрудничества, но на основе экономической науки. Такая открытость предмета «экономии», которую сформулировал Татищев, могла привести к Т" другому результату — «растворению» науки в большом междисциплинарном синтезе наук. И это мы в определенной мере наблюдаем в «Разговоре». Но дальнейшее развитие экономических взглядов Татищева показывает, что этого не произошло.
В 1744 году Татищев впервые описал состав «экономии»: это «ремесло», промыслы", торговля и «земские работы», т. е. земледелие. И все говорило за то, что понятийная основа науки будет уточняться. Причем именно в 1744 году Татищев впервые обращает внимание на взаимосвязь отраслей большой «экономии», т. е. национального хозяйства. Он, как и Посошков, не отдал приоритета ни одному подразделению национальной экономики, что отличало отечественных экономистов как от меркантилистов, так и от физиократов. Этот целостный подход к реформированию хозяйственной деятельности не мог не привести к изменению понятийного строя.
В «Лексиконе» (1745), первом в России словаре научных понятий, дается развернутое определение «экономии». Во-первых, «економия» -" особливое искуство", а не Е1аука. Это уточнение имеет принципиальный характер, поскольку «искуство» лучше подчеркивает идею совершенствования знаний, т. е. развития самой «науки». И Татищев дал в «Лексиконе» новое определение экономической науки, расщепив ее предмет на части, соответствующие разной организации «экономии». Он выделил «экономию», где есть подвластные люди, обратив внимание на две ее разновидности — государственную и частную, и чисто частную «домовную» ее форму, которая является своего рода архитипом этой хозяйственной организации.
Основные теоретические открытия Татищева были сделаны им в последние годы жизни: в «Разсуждении о ревизии поголовной.» и в.
Представлении о купечестве и ремеслах" (1747 и 1748 гг.). Еще в предшествующий период Татищев пришел к выводу, что «економня» -достаточно сложный социальный организм, работающий как на принципе саморегуляции, так и посредством ситуационных форм вмешательства государства. В «Разсуждении» Татищев (как и Посошков) выступил за кардинальное реформирование системы налогообложения. Рассматривая этот вопрос, он, собственно, вышел на общеэкономические проблемы. Татищев обратил внимание на «видимые» и «невидимые» связи («яко цепь») между всеми частями национальной экономики. Исходя из этого, он предложил развернутую программу преобразований, где главная их цель -" умножение доходов", что приведет к «доброй економии». Согласно Татищеву «добрая экономия» — это внутренне гармоничная экономика как по составу, так и по формам организации. Более того, Татищев предложил идеи не просто внутренне гармоничного хозяйства, а хозяйства, сохраняющего эти качества в ходе своего развития. При этом «первым среди равных» реформированию подлежит сельское хозяйство. Татищев вряд ли мог знать аналогичную идею репрессированного Посошкова. Но в отличие от него, Татищев четко выстроил отраслевую «цепь» реформирования национального хозяйства, приводящего совершенно к определенному результату. Обоих русских экономистов интересовали отраслевые аспекты реформирования настолько, насколько совершенствование отдельных подразделений приводило к внутреннему складу, или гармонии, определяющей целостность национального хозяйства. В этой связи торговля и сфера обращения носит у Татищева важный, но вспомогательный характер.
Вершиной научного творчества Татищева стала его удивительная попытка составить схему функционирования национального хозяйства, показав движения продуктов от переработки сырья через сферу обращения до ячеек «рукоделия». Говоря о «рукоделии», он имел в виду не только неземледельческие промыслы, но и крестьянское хозяйство. Таким образом, в примитивной схеме Татищева оказались в равной степени задействованы три агента хозяйствования: крестьяне, «мастеровые» и купцы. Экономическая роль купечества заключается в распределении, посредством обмена, «избытков». Поэтому торговля, внутренняя и внешняя, работая за счет этих излишков, зарабатывала не меркантилистическую «прибыль от отчуждения», а приносила «довольство» всем субъектам национальной экономики.
Посошков, как и Татищев, не были ни меркантилистами, ни предтечами физиократической доктрины, они жили в России, которая оказалась на периферии развития динамичной западноевропейской экономики. Открыв себя Европе и стремившись превратиться в Европу, Россия поставила себя в сложное положение. Она не подготовилась к встрече с Европой и встала на путь своеобразного приспособления к новым условиям хозяйствования. В результате этого уже при Петре I началось усиление и «модернизация» крепостничества, все национальное хозяйство стало в определенной мере превращаться в часть государственного фиска. Экономическое единство страны было установлено, но в неудачной форме.
Однако в России нашлись люди, которые смело выступили против преобразований, которые исчерпали себя, принеся населению разорение. Среди них были и первые отечественные экономисты Посошков и Татищев. Они стали родоначальниками национальной школы экономической науки, где социально-этические черты стали преобладающими.
В связи с этим необходимо поставить проблему национальных особенностей русской экономической мысли. Специфическое положение отечественных ученых в мировой экономической мысли обусловлено тем, что многих из них трудно причислить (по ряду критериев) к представителям традиционного (ортодоксального) экономического направления. Многие российские ученые полагали и полагают, что экономика не может быть абсолютно самостоятельной, самодовлеющей системой, полностью определяющей общественные отношения. В связи с этим можно обратить внимание на то, что идеи очень многих ученых России XVIII — начала XX века носили ярко выраженный институциональный характер. И можно с большой долей уверенности считать, что появление экономических идей Посошкова и Татищева является свидетельством зарождения одного из основных направлений национальной науки.
