Варьирование языковых средств в текстах церковно-книжных жанров Древней Руси: Текстовые особенности Словопоучений Серапиона, епископа Владимирского, XIII век

Предметом рассмотрения в данной работе являются тексты проповедей Серапиона, епископа Владимирского, их языковые и структурно-стилистические особенности в жанровой системе церковно-книжных памятников XIII века.

Обращение к текстам церковно-книжной традиции с позиций науки о истории языка не случайно — о необходимости изучения этого разряда памятников древнерусской письменности и их значимости для развития русской литературной нормы говорилось уже неоднократно. Действительно, роль церковно-книжных текстов в истории языка и велика, и парадоксальна — заложив основания для формирования нормированного литературного языка (см., например, 112, с. 109), эти тексты оказались своеобразным тормозом дальнейшего развития ими же созданной новоприобретенной нормы, надолго задержали литературный язык в его становлении и формировании современной системы нормативных отношений. Совершенно очевидно, что эта противоречивость должна быть описана и по возможности объяснена, а базу для такого исследования закладывают работы по исторической стилистике и текстообразованию.

Изучению памятников древнеславянской книжности, в том числе текстов канонического содержания, было посвящено в истории отечественной и зарубежной лингвистики немало работ, создалась определенная традиция работы, был разработан инструментарий исследований, определены основные подходы к работе с памятниками, в первую очередь в собственно лингвистическом аспекте. В силу известной зависимости приемов исследования от сложившейся на каждый конкретный исторический момент базы представлений о материале и средствах научного познания, эти подходы носили по преимуществу описательный характер и предметом исследования полагали различные формальные отличия древних текстов от современных исследователю текстов же, предполагая при этом, что системный статус изучаемых единиц на протяжении веков оставался неизменным (то есть таким, каким он предстает на момент исследования) и оставляя в стороне вопросы, касающиеся значения описываемых форм и категорий с точки зрения их исторического развития. Полученные описанным образом результаты до времени успешно складывались в общую картину, рисующую исторические этапы (нет нужды пояснять, что историческое языкознание этого периода занималось по преимуществу созданием последовательного ряда синхронических срезов, так что именно о этапах, но не о процессах и взаимодействиях в их развитии может идти речь) развития языка — то есть системы. При таком подходе лингвистический аспект обычно предполагал изучение конкретного памятника — текста — с целью извлечения из него языкового материала для диахронического исследования отдельно взятых явлений, относящихся к различным уровням системы языка в том ее понимании, каковое характеризовало данный период — фонетики, морфологии, синтаксиса (в качестве иллюстрации высших достижений этого периода см., например, работы А. А. Потебни, А. И. Соболевского, А. А. Шахматова, их предшественников и их учеников).

Отметим, что при этом внимание исследователей было в основном направлено на тексты собственно славяно-болгарского, а не русского происхождения либо на славянские переводы церковно-книжной литературы. В целом ряде работ (в том числе и последнего времени) отмечается тенденция к противопоставлению славяно-книжного и — собственно русского языкового материала, где последний воспринимается исключительно как принадлежность деловых текстов или текстов бытового содержания. Отказ современного исторического языкознания от положений теории диглоссии не привел к какому бы то ни было серьезному пересмотру этих позиций, несмотря на всеми признаваемое существование церковно-книжных текстов русского происхождения. По-прежнему появляется и будет появляться множество серьезных и несомненно нужных исследований, толкующих о наличии русских языковых элементов в языке того или иного памятника церковной письменности без определения каких-либо границ допустимости подобных рассуждений применительно к собственно русским текстам. История русского языка лишается, таким образом, значительной части текстового материала, представляющего особый интерес для исследователя именно за счет своей природы — мы подразумеваем реализацию средствами родного языка образной системы чужих оригинальных текстов, представляющуюся нам в творчестве святых отцов русской церкви.

В настоящее время эта картина меняется — с одной стороны имеет место тенденция к четкой дифференциации исследовательских подходов к генетически различным явлениям в рамках стиля и жанра, а также на уровне системных противопоставлений (см., например, исследования Л. П. Жуковской, В. М. Маркова, В.В.Колесова), а с другой — было развито и в целом ряде работ уточнено представление о тексте как предмете лингвистического исследования. Из обилия появившихся в науке определений и характеристик текста наиболее, на наш взгляд, значимыми оказываются следующие два момента.

С точки зрения фундаментального противоположения языка и речи это представление о текстах как линейных структурах, которые подлежат рассмотрению не как «простая сумма элементов, которые необходимо выделять, анализировать, разлагать, но как связанные совокупности (Zusammenhange), образующие автономные единицы, характеризующиеся внутренними взаимозависимостями и имеющие собственные законы. Отсюда следует, что свойства каждого элемента зависят от структуры целого и от законов, управляющих этим целым"[60, с.122−123]. Такая характеристика текста с позиций поуровневого исследования системы языка приводит к выводу, что текст разрушает языковые уровни, смешивает их, и соединение разных средств обусловливает необходимость комплексного подхода к тексту — то есть, формальное исследование языковых единиц себя исчерпало.

Вторым очень важным моментом в современном восприятии текста явилось представление о тексте как форме энтропии (и как средстве номинации), в своем историческом движении представляющей на каждой новой ступени новые средства выражения денотата (ср., например, описанную у В. Н. Топорова хронологическую последовательность: текстточка (один гипертекст) — текст — совокупность текстовтекст — каждый индивидуальный тексттекст — блок текстатекст — предложениетекст — синтагматекст — словотекст — морфема, фонема), где «на каждой предыдущей ступени уже присутствуют средства выражения денотата, присущие следующей ступени. Они уже вычленяемы, но не имеют наполненности».

182, с. 203]. Очевидно, что верно и обратное — на каждой последующей ступени текст сохраняет средства выражения денотата, присущие ступеням предыдущим, и история текста состоит прежде всего в перераспределении этих средств. А это обстоятельство заставляет нас видеть в современных, например, фразеологических сочетаниях и различного рода проявлениях лексической и грамматической омонимии, где дифференциация форм и значений обусловлена исключительно контекстом, следы иной языковой и ментальной организации, строившейся на иных, чем теперь, принципах и выделявшей иные, чем теперь, единицы. Предметом исследования в этом случае оказывается сфера реализации этих древних отношений — то есть текст и текстуальная (в отличие от современной системной) семантика языковых единиц.

Известная переориентация лингвистики от изучения языковой системы на исследование функционирования элементов разных подсистем в текстах и на изучение текстов вообще" [172, с. 3], предъявляющая семантику как приоритетный объект изучения, обусловила особый интерес к семантике древнего текста. При этом в связи с новым восприятием изучаемых явлений появилась возможность увидеть, насколько ограничено в своих результатах историко-лингвистическое исследование, опирающееся в своих методах и инструментах на единицы, заданные современной исследователю научной базой, и насколько сложной оказывается попытка проникнуть в иную образно-семантическую среду (менталитет) даже с использованием всех возможных приближений.

Сказанное выше о специфике исторического движения текста предполагает, что средневековый текст не свободен, а создается по неким предварительно заданным общим моделям. Также неоднократно отмечалось (см., в частности, работы проф. В. В. Колесова [100, с. 11- 102, с. 46- 104, Б. 230, 232] и других исследователей), что в такой же степени несвободен и средневековый язык. Окончательное формирование самостоятельных парадигм, полное высвобождение слова из контекста (то есть возможность восприятия отдельной словоформы как грамматического варианта лексемы, лишенного каких-либо лексико-семантических отличий от исходной формы, как элемента функции, противопоставленного прочим элементом единственным дифференциальным признаком — грамматическим значением) представляют собой, по мнению ряда ученых, достижения лишь XIV — XVIII века, и неслучайно этот период традиционно воспринимается как переломный этап в развитии русской языковой системы. Для древнерусского языка «несвобода языка и текста объясняется той огромной ролью, которую играют в это время структуры, стоящие „между“ языком и текстом» [56, с. 91].

Исследование таких структур и представляет в наше время главную задачу исторической лингвистики. Детальное рассмотрение всего многообразия подобных единиц — «образца, жанра, канона, топики, формуль-ности и других явлений.» * - позволит определить, насколько текст представляет собой непосредственное следование упомянутой модели и собственно творчество проповедника.

Приложение к материалу приемов исследования, опирающихся, насколько это возможно (специфика материала, как было сказано выше, и неизбежная условность исследовательских построений при обращении к проявлениям другой ментальной сферы предполагают создание модели, не допускающей абсолютного совпадения с реальным положением вещей), на единицы, присущие исследуемой системе отношений, позволит выявить особенности соотношения явлений речевой (нестабильной, как и в современный период модифицирующей существующую систему) и системной (на уровне создания и воспроизводства текстов как носителей системных для того периода отношений) практики — традиции, образца, а также определить те основания, которые обеспечили переход от древней системы оппозиций к современным {системным в собственном смысле слова) отношениям.

Степень ориентации текстов Серапиона на образец требует сопоставления их с другими текстами данного жанра по ряду параметров, в первую очередь в смысле определения основной текстовой смыслоразли-чительной единицы. Таковой для древнерусского церковного текста мы, вслед за В. В. Колесовым, полагаем контекст-формулу. Поэтическая формула в средневековом тексте традиционна, она «когерентна топосу, т. е. соотнесена с ним по форме и по употреблению в тексте. Топика — общие места — позволяет сохранить образцовый текст во времени и пространстве, Там же одновременно создавая структуру повествовательных форм. Пришедшие из риторики, топосы стали способом организации устного текста, но вместе с тем обусловили и рождение новых словесных формул в текстах изначально письменных жанров» [105, с. 95]. В качестве отправной точки в нашем рассуждении о специфике организации текста у Серапиона Владимирского взято соотношение топоса и собственно авторского монолога, структурная и семантическая роль этих элементов текста проповеди. Обращаясь к такому материалу, как синонимические и ам-плификационные ряды, синтаксический параллелизм, лингвистические закономерности «символопорождения» (термин Ф. Н. Двинятина [См. 56, с. 92]), мы поневоле прежде всего рассматриваем различные виды повтора, удвоения языкового знака в их текстообразующей функции — реализация языка в тексте предполагает использование ряда специальных средств, -по его же (Ф.Н.Двинятина) классификации, в области семантической структуры это «троп: удвоение смыслов в одном знаке, „два в одном“ — средневековый троп, по преимуществу организующий наиболее значительные семантические сдвиги в тексте, — символ. В синтаксической структуре это повтор: „дважды одно“ — средневековый повтор обычно не материальный (буквальный), а структурный, т. е. параллелизм. Наконец, в стилистической структуре это синонимия, „двояко об одном“. Не исключена возможность и других удвоений.» [56, с. 92]. Слово — опора текстаможет либо представать в расщепленном виде, либо, напротив, может быть усилено через повтор. Повтор в художественном тексте — это традиционное название основной операции, определяющей отношение элементов в художественной структуре сопоставления, которое может реализовываться как антитеза и отождествление.

Система повторов включает в себя также и ритмо-мелодическую сторону текста — необходимо учитывать тот факт, что церковный текст прежде всего является произведением ораторской прозы, следовательно, предполагает определенную ритмическую структуру, — и потому для нас важно замечание В. М. Жирмунского: «Прежде всего рифма появляется в некоторых постоянных стилистических формулах аллитерационного эпоса. Сюда относятся, например, так называемые „парные формулы“, объединяющие союзом „и“ два родственных понятия (синонимических или контрастных), в параллельной грамматической форме» [64, с. 228]. Ю. М. Лотман в своей работе «Лекции по структуральной поэтике» дополняет традиционное представление о рифме древнерусского (в первую очередь) текста, отмечая не только звуковое соответствие нескольких рифмующихся слов, но также возникающие между ними семантические, грамматические и словообразовательные переклички [119, с. 101 — 103].

Объединение всех перечисленных элементов структуры текста в одном исследовании предполагает введение новой четкой методологической установки и движение одновременно в двух различных направлениях: от анализа текстовых единиц в их взаимодействии к общим приемам построения текста и, одновременно, от определения необходимой границы варьирования элементов, нужной для сохранения текстовой целостности, к уровневой дифференциации отдельных собственно языковых (системных) средств в пределах текста и затем — на позициях системы в современном о ней представлении.

Все сказанное выше позволяет нам говорить об актуальности данного исследования как очередной попытки проникновения в образно-семантическую, символическую сферу древнерусского церковно-проповед-нического текста и определения статуса исследуемых текстов в синхроническом (в пределах жанра и традиции) и диахроническом (место и роль указанных текстов в истории русского текста (языка)) аспектах. Объектом исследования являются тексты пяти поучений-проповедей Серапиона, епископа Владимирского, (XIII век) по спискам середины XIV — XV веков. Непосредственный предмет изучения представляет функционирование в текстах единиц различных уровней языковой системы как материала текстообразования.

Целью настоящего исследования является определение особенностей текстов Серапиона как принадлежности жанра (русская церковная проповедь-поучение), принадлежности периода развития языковой системы (этап перехода от текстового блока и формулы к синтагме и слову как средствам выражения денотата), наконец, принадлежности авторского стиля.

Декларированная выше цель работы обусловила постановку следующих частных задач исследования:

1. Определение структурной специфики рассматриваемых памятников, основных средств организации текстового пространства и степени участия в этой организации традиционно выделяемых единиц различных языковых уровней.

2. Выяснение степени традиционности построения данных текстов в рамках жанра в целом и, соответственно, определение степени оригинальности текстов Серапиона в использовании средств языка и в создании текстовой образно-символической системы.

3. Описание наиболее интересных с точки зрения исторического языкознания явлений и процессов, фиксируемых текстами Серапиона, как собственно структурно-текстологического, так и узко лингвистического плана. Соответственно поставленной задаче мы рассматриваем тексты по нескольким имеющимся редакциям, которые будут перечислены ниже. Описание отдельной группы памятников, объединенных временем создания и общей прагматической установкой, жанром и тематикой, поневоле вынуждает историка языка смотреть на текст как на иллюстрацию определенных процессов — этот момент обусловил включение в работу нескольких экскурсов гипотетико-дидактического плана, не связанных с непосредственными задачами исследования.

4. Отдельной задачей исследования мы полагаем определение отношения текстов Серапиона Владимирского к тексту «Правила» митрополита Кирилла, что вызвано значительным сходством в определенных местах названных памятников (описание нашествия монгольских завоевателей).

5. Общая характеристика языкового материала, используемого Се-рапионом и переписчиками текстов, с учетом его текстообразующей функции и жанровой специфики.

Научную новизну и теоретическую значимость работы определяет совмещение традиционного лингвистического и текстологического подходов к исследуемым памятникам, позволяющее обнаружить многие до сих пор не учитывавшиеся факторы текстовой семантики и разработать новую методику исследования сакрального (а также и любого другого, с той или иной степенью активности внутритекстовых семантических связей) текста, разработка принципов структурного моделирования языковой и ситуации на материале конкретных древнерусских памятников, применение теоретических построений философского уровня современной текстологии к древнерусскому тексту — то есть практическая проверка общетеоретических выводов, постулируемых в ряде работ последнего времени и, наконец, абсолютная неизученность рассматриваемых текстов в лингвистическом аспекте при том внимании, которое поучения Серапиона вызывали и продолжают вызывать у специалистов (так, в качестве иллюстративного материала для подтверждения выводов общеязыкового порядка привлекают тексты Серапиона В. В. Колесов [100], И. Г. Некрасов [137]- непосредственно занимался изучением проповедей епископа Владимирского с точки зрения их природы как текстов риторического жанра Р. Богерт [199]- замечательную (в первую очередь, в смысле ее восторженности) работу посвятил историко-литературному описанию этих памятников Е. В. Петухов [162] и т. д.).

Помимо этой генеральной линии исследования представляются теоретически значимыми некоторые частные наблюдения, сделанные на материале изучаемых текстов, позволяющие в ряде случаев пролить свет на некоторые до сих пор темные места современной грамматики и словообразования, хотя, как уже отмечалось выше, большинство этих наблюдений приводит к выводам, которые мы принимаем пока только в качестве гипотез и которые нуждаются в дальнейшей, более тщательной разработке на более обширном текстовом материале. К таким наблюдениям, например, мы относим мысль о восприятии производных образований отвлеченного действия как бинарных (производных) единиц носителями языка уже в эпоху Серапиона.

Специфика исследования предполагала использование различных методов обращения к материалу. Изучение внутренней структуры текста (и, соответственно, языка) требует особых методов, в частности гипоте-тико-дедуктивных методов, опирающихся на формализацию и моделирование языковых явлений. Метод компонентного анализа был привлечен к работе в силу многоаспектного рассмотрения тех или иных единиц — с точки зрения их текстообразующей функции, с точки зрения их соотношения с другими единицами того же языкового уровня и т. д. Языковые и текстовые единицы рассматриваются, с одной стороны, с позиций синхронического языкознания, так как небольшой объем и примерное соответствие списков по времени создания, а также единый источник происхождения текстов не предполагают иного подхода. Те же условия необходимо вызывают обращение исследователя к сравнительному методу работы — нас интересовали не только и не столько разночтения между различными редакциями одного и того же текста, сколько сходства в структурно-семантической организации всех выбранных для изучения текстов.

Изобилие в текстах проповедей семантически общих мест с другими текстами церковно-книжной письменной традиции обусловило необходимость проведения параллелей с текстами-источниками таких совпадений.

Одновременно принимаются во внимание специфические особенности различных редакций памятников, и таким образом исследование выходит на уровень диахронии, наблюдая эволюцию восприятия текстов на протяжении почти целого столетия. Восприятие материала как иллюстрации развития жанра в целом потребовало включения в работу ряда апелляций к более поздним, более ранним и, наконец, современным моменту создания памятников проповедническим текстам. В целом исследование потребовало применения в работе комплексного метода.

Структура работы. Диссертационное сочинение состоит из введения, двух глав, заключения, списка цитируемой литературы. Первая глава работы содержит основные сведения о рассматриваемых списках текстов Серапиона Владимирского и собственно структурно-семантический анализ памятников, выделяя при этом следующие аспекты:

ВЫВОДЫ.

Тексты Серапиона можно классифицировать как собственно русские церковные поучения. Несмотря на большое количество в текстах инородных включений, в том числе и из переводных текстов, общее направление в использовании языковых средств Серапионом ориентировано на русскую разговорную практику, что последовательно проявляется на всех уровнях языковой системы (используя этот современный термин применительно к языковой ситуации на момент создания текстов). Наиболее показательные в стилистическом плане языковые явления — использование определенных словообразовательных и фонетико-морфологических средств, свойственных славяно-книжной традиции, и последовательное сохранение глагольной системы времен в соответствии с практикой старославянского языка — не позволяют охарактеризовать тексты как образец церковно-книжного жанра, ориентированный на славянские переводы и греко-болгарскую книжную практику. Использование лексических и словообразовательных средств в создании «межблочных» связей текста показывает, что автор отдает предпочтение сочетаниям слов в тех случаях, когда переводная традиция предлагает сложные лексические единицыв сфере словообразования привлекает внимание тот факт, что преимущество в текстах поучений остается за нейтральными словообразовательными типами — в целом, Серапион ориентируется более на средства русской литературно-речевой практики.

Наиболее последовательно проявляющимся признаком принадлежности текстов Серапиона к церквно-книжной традиции оказывается значительная архаичность текстов в использовании грамматических средств языка. Тем не менее, тексты дают материал, позволяющий сделать некоторые наблюдения над формированием грамматической системы русского языка на период создания исследуемых списков.

В текстах отражен начальный этап унификации именных парадигм (например, отмечены взаимодействия форм родительного падежа существительных мужского рода о-кратких и и-кратких основ), ряд частных взаимодействий форм, образующих историю местоименного склонения и т. д. Система именного склонения в текстах Серапиона отмечена значительной архаичностью для момента создания списков.

Использование личных и временных форм глагола в текстах Серапиона подчиняется потребностям текстообразования — употребление той или иной формы лимитируется контекстом. Эта текстовая детерминированность форм говорит о известной архаичности рассматриваемых списков, так как в таком отношении к языковым единицам проявляется «внимание, которое до самого конца XIII века обращается именно на смысл знака, выраженного словом, который складывается из значения и назначения — эти два понятия еще не разделены в представлении средневекового человека» [95, с. 35].

Наиболее частотными в текстах Серапиона оказываются формы настоящего времени, которые в количестве употреблений конкурируют с формами простых претеритов. Основная динамика глагольных форм в тексте Серапиона состоит во взаимодействии форм настоящего времени и аориста.

Отсутствие форм имперфекта в текстах Серапиона обусловлено, в первую очередь, установкой текста на передачу основной, параллельной по структуре законодательным актам, схемы: «согрешил — отвечай», в пределах которой противопоставляются прошедшее и настоящее время и дополнительные оттенки в обозначении прошедшего, «совершенного» с точки зрения схемы времени оказываются излишними. Такое положение с использованием форм простых претеритов представляется особенностью жанра русского церковного поучения в целом.

Показатели старославянской и русской природы памятников в сфере употребления причастных форм распределены в текстах почти равномерно, а это, с учетом жанровой специфики памятников (церковная проповедь, поучение), заставляет определить тексты как русские.

Использование словообразовательных средств в текстах Слов-проповедей Серапиона Владимирского демонстрирует стремление автора избегать единиц, ассоциирующихся с церковно-книжной языковой стихией, либо, где их использование неизбежно (единицы топики и т. д.), нейтрализовывать их стилистическую маркированность введением в текст аналогичных единиц нейтрального характера, опирающихся на разговорную речь.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Тексты Слов-поучений Серапиона, епископа Владимирского представляют собой русские церковные проповеди, предназначенные для произнесения перед паствой не по случаю какого-либо праздника, а на злобу дня.

Все пять текстов, приписываемых Серапиону, представляют развитие одной основной идеи (ориентированы на «борьбу с уходящим язычеством» [162, с. 44]), строятся по одной модели и выделяют один и тот же набор структурно-семантических единиц, объем которых может варьироваться в зависимости от авторских установок для конкретного текста. В данном исследовании мы определили эти структурно-семантические единицы как «темы» или «блоки текста». Такое построение традиционно для сакрального текста вообще и имеет глубокие корнимногие ученые полагают, что «в период устного распространения христианства сложились отдельные „блоки“ традиции: речения, притчи, сказания о чудесах, эпизоды, иллюстрирующие библейские пророчества. Разные проповедники применительно к своему пониманию нового учения по-разному соединяли эти блоки.» [171, с. 196].

Наибольшую значимость в текстах Серапиона, как показало исследование, имеют темы «маловерия» и «наказания грешников от Бога». Последовательность создания текстов, отраженная в их нумерации, предложенной Е. В. Петуховым, может, как мы полагаем, считаться действительной, так как при этой последовательности наблюдается развитие названных, наиболее значимых тем и увеличение их текстового объема. Те два текста, которые в литературе считались только предположительно принадлежащими перу Серапиона, имеют несколько иную структурную схему, что в сочетании с рядом других отличий в языке памятников не позволяет нам согласиться со включением этих двух текстов в литературное наследие епископа Владимирского.

Обсуждаемая модель представляет собой определенную последовательность структурно-семантических «блоков» текста (по В. В. Виноградову — синтаксических целых), объединенных рядом различных «межблочных» связей и отношением к идее текста. В то же время каждый «блок» (или «тема») текста представляет собой определенное единство с точки зрения создаваемого в нем символа-образа и средств выражения, обслуживающих данный «блок». При создании конкретного текста учитывается порядок (последовательность) «блоков» в тексте, их объем и отношение к тексту-образцу (в нашем случае таковым оказывается текст Евангелия либо одной из книг Ветхого Завета и заданная ими традиция). При этом сохранение основной последовательности единиц («блоков») и основных средств организации того или иного «блока» и связей между ними создают гипертекстотношение текстов между собой, подобное отношению четырех повествований Нового Завета.

За счет увеличения того или иного «блока» усиливается его значение в семантической картине всего текста. Ключевой образ «блока» распространяется на весь текст, что обуславливает восприятие текста как отдельного произведения и фиксируется в заглавии текста (ср. Слово № 1 -Олово о потрясенииСлово № 5 — Олово о млловерии и т. д.), что опять подводит нас к аналогии с четвероевангелием.

Задействование в такого рода отношениях определенных групп слов и форм позволяет с большой степенью уверенности говорить, какие явления языковой системы на момент создания текстов воспринимались как регулярные, позволяющие выделять и варьировать словои формообразовательные форманты, единицы синтагматики (синтаксиса), морфологии, лексики. Так, можно, в частности, утверждать, что в этот период истории языка производные образования нулевой суффиксации уже воспринимаются носителями языка как бинарные, членные структуры, подобные другим суффиксальным формам (-ние, -ость и т. д.).

Принадлежность текста Серапиона к жанру поучения отражается в указанном «блочном» строении текста при сохранении четких показателей сакрального памятника: специфический для жанра зачин и финал поучения, опора каждого «блока» на евангельский либо ветхозаветный контекст, последовательность включения «блоков» в текст в соответствии с традиционными принципами символопорождения.

Обособление рассматриваемых текстов в пределах жанра как русских проповедей осуществляется в подборе средств организации текстовых «блоков» и «межблочных» связей, а также в отношении «блока» к соответствующему контексту-источнику.

Структурные и семантические приметы заглавия, зачина и концовки проповеди обусловлены установкой на образец и не содержат каких-либо черт, специфических для языка (текста) данного автора. Представлены такие традиционные для церковно-книжного текста средства организации зачина, как парная оппозиция (Бог — братие, автор — чада), использование синонимической глагольной пары удивимся и почюдимся с перераспределением семантических полей синкретичных слов за счет совмещения в пределах формулы и т. д. Особенностью текстов Серапиона можно считать регулярность использования во всех проповедях одной из форм указанной оппозиции обращений (братие — чада), которая становится у Серапиона, таким образом, обязательным структурным признаком зачина Слова-проповеди. Заключительная формула проповеди Серапиона представляет вариативность использования парного сочетания и однокорневого с одним из элементов пары глагола, что подтверждает предположение о восприятии древнерусским книжником производного слова как дискретного, бинарного знака, способного так же структурировать текст, как и лексический повтор.

Значительную роль в организации текста проповеди играют «общие места» с другими текстами церковно-книжного стиля — топосы. Основная масса топосов в текстах Серапиона — реминисценции из ветхозаветных (книги пророков и псалтирь) и новозаветных (евангелие, деяния апостолов) текстов. Обычно используемый Серапионом топос не просто переносится в текст, но обретает в нем трактовку-толкование, расширяя тем самым систему разноуровневых повторов.

Основным средством создания текста и оформления единства его структурных частей является повтор языкового знака, способный расширяться до троичных единств и взаимодействовать с подобными повторами на других уровнях языка.

Тексты Серапиона имеют несколько поразительных совпадений (в пределах указанных переносов единиц топики) с другими текстами русской церковной традиции. По объему и количеству совпадений наиболее интересны отношения между Словами Серапиона и «Правилом» митрополита Кирилла, характер и направление которых (направление заимствования) пока не были точно определены в литературе по предмету. Анализ совпадений на уровне структуры текстов показал, что совпадающие с текстом «Правила» единицы у Серапиона включаются в разные Слова, каждый раз в близком, но не полностью идентичном структурно-семантическом оформлении, возможно использование в Слове только одного или нескольких образно-семантических полей соответствующего фрагмента «Правила», а основные структурные признаки этого фрагмента — введение его в текст риторическим вопросом и союзный параллелизм конструкции не. ли, не. ли — вообще не является для Серапиона обязательным. Таким образом можно сделать предварительный вывод, что в данном случае направлением заимствования следует считать движение от «Правила» к текстам Серапиона, а никак не наоборот.

С точки зрения использования языковых средств тексты Серапиона можно классифицировать как собственно русские церковные поучения. Несмотря на большое количество в текстах инородных включений, в том числе и из переводных текстов, общее направление в использовании языковых средств Серапионом ориентировано на русскую литературно-речевую практику, что последовательно проявляется на всех уровнях языковой системы (используя этот современный термин применительно к языковой ситуации на момент создания текстов). Наиболее показательные в стилистическом плане языковые явления — использование определенных словообразовательных и фонетико-морфологических средств, свойственных славяно-книжной традиции, и последовательное сохранение глагольной системы времен в соответствии с практикой старославянского языка — не носят в текстах Серапиона регулярного характера и не позволяют определить тексты как образец церковно-книжного жанра, ориентированный на славянские переводы и греко-болгарскую книжную практику. Наоборот, предпочтение, отдаваемое Серапионом, например, нейтральным стилистически словообразовательным типам, тенденция к замене сложных лексических единиц, присущих традиции, на словосочетания и другие подобные явления, отмечаемые в рассматриваемых текстах, свидетельствуют об ориентации создателя поучений на русскую языковую среду.

Последовательно проявляющимся признаком принадлежности текстов Серапиона к церквно-книжиой традиции оказывается значительная архаичность текстов в использовании грамматических средств языка. Тем не менее, сравнение различных списков исследуемых текстов дает материал, позволяющий сделать некоторые наблюдения над формированием грамматической системы русского языка на период создания списков. Так, в текстах отражен начальный этап унификации именных парадигм (например, отмечены взаимодействия форм родительного падежа существительных мужского рода о-кратких и и-кратких основ), ряд частных взаимодействий форм, образующих историю местоименного склонения и т. д.

Структурная стабильность текстов поучений Серапиона Владимирского оказывается не только (и не столько) собственностью авторской манеры изложения, сколько необходимостью соответствующего периода истории текстопостроения. Структурно-символическая организация церковной проповеди в русской письменной традиции в той же степени подчиняется изменениям характера средства выражения денотата, что и языковая (текстовая) система в целом. В этом плане тексты Серапиона представляют собой переходную ступень между жесткой структурной ориентацией текста на славянский образец, отмечаемой в текстах Слов Кирилла Туровского (обязательное соответствие числовой символики текста троичным — скаральнымфигурамсам текст по сути представляет контаминацию тем и образов канонического текстаязыковые средства отбираются по принципу наибольшего соответствия тексту оригинала — славянского и греческого), и известной свободой в выборе средств создания текста, присущей позднему периоду. Эта свобода отражена в творчестве Епифания Премудрого и затем, в период, близкий современному в смысле переориентации системы на «парадигматические» отношения, — в творчестве других авторов.

На эту переходность указывает, в частности, использование структурных единиц и семантических полей текстов Серапиона в сочинениях Максима Грека, проповедника, чье творчество представляет собой не только другой исторический период, но и иную письменную традицию. При этом на уровне лексики и семантических полей наблюдается достаточное соответствие основным единицам того же уровня в теме «маловерия» в Словах Серапиона. Однако принцип строения фрагмента уже иной: парное соположение элементов последовательно проявляет себя только при использовании распространителей (в первую очередь — согласованных определений), что свидетельствует об уменьшении объема формулы (иначе — о ее совпадении с синтагмой речи) как средства обозначения денотата. За исключением единственного случая не используется союзный параллелизм как средство организации синонимического ряда — и в том единственном случае, о котором идет речь (контекст различныя скорвн и раны и нахождения кезв^рныхъ языкч" и стужы и мразы и Безмерны сухмени), не соблюдается грамматическое и словообразовательное единство компонентов ряда, допускается распространение одного из компонентов несогласованным и другого — согласованным определениями, нет возможности говорить о числовой символике традиционной (троичная) либо русской (двоичная) схемы: создается впечатление, что приведенная последовательность имеет открытую структуру, допускает дальнейшее расширение, что подчеркивается и «запирающей» ряд формулой с лексическим повтором одного из элементов ряда — вс^ми сими и сицевыми ранамиактивизируется модель создания сложной синтаксической конструкции с союзным подчинением. Единственным примером сохранения числовой символики на грамматическом уровне предстает сохранение союзного и приставочного параллелизма в троичной структуре семантики «наказания от Бога», оппозитивной вводящей ее формуле Наше Беззаконное жительство виновно есть с использованием в распространителе формы с той же приставкой. Вот эта конструкция: ВСАКОМу Б63ПЛ0ДИЮ земному и мразомч. везпрем^ннымъ и вездождю. Затем повтор приставочной формы с без-создает бинарную конструкцию, объединенную также синтаксической функцией объекта: престанемч" уво ото таковыя везумныя прелести и везчеловечия, но на этом структурное сходство с текстом Серапиона и заканчивается.

Однако приведенные примеры структурных совпадений в не меньшей, если не большей степени, чем лексико-семантические соответствия, дают основание для размышлений о «перехожести», заимствовании текстовых тем между рассматриваемыми памятниками. Более вольное обращение с символической структурой текста предстает в поучении Максима Грека как примета времени, однако при заимствовании определенной темы из более раннего текста автор, адаптируя заимствуемый фрагмент к своему произведению, учитывает и структурную специфику источника в том объеме, в котором это не мешает его собственным установкам, из чего следует, что он еще видит эту структуру, несмотря на то, что она уже утратила свое значение как архитектурная примета жанра.

Итак, в своей концепции создания текста Серапион Владимирский представляет робкую еще попытку смещения акцентов в текстообразовании от следования традиции (репродукции текста-образца различными средствами, что вообще было свойственно русской церковной письменности XI — XII вв и наиболее ярко представилось исследователям в творчестве св. Кирилла Туровского) к самоценности своего текста в совокупности его структурных, символических и языковых примет. Подобные попытки и обусловили переход всей системы на новый, парадигматический уровень отношений, когда соотнесенность с гипертекстом-образцом оказалась необязательным признаком и потребовалось новое, внетекстовое основание унификации средств языка, каким явилась система в нашем современном понимании термина. Такой взгляд на творчество епископа Владимирского сближает его с Епифанием Премудрым — центральной фигурой переходного периода истории русского литературного языка, который «в качестве автометаописания предлагает образную характеристику именно строения своего текста» [56, с. 89].

Таким образом, в преимущественном внимании Серапиона к текстовым структурно-семантическим построениям кроется зародыш будущего «плетения словес» как терминологической характеристики новой теории текста.