Вербализаторы концептов «Время» и «Мятеж» в следственном деле Емельяна Пугачева как материал для воссоздания языковой личности последней трети XVIII века

Изучение языковой личности — одно из приоритетных направлений в лингвистике последних десятилетий, что связано с антропоцентризмом, самой характерной чертой современного этапа развития мирового языкознания. Язык, в свою очередь, также «насквозь антропоцентричен». Присутствие человека «дает о себе знать на всем пространстве языка, но более всего оно сказывается в лексике и синтаксисе — семантике слов, структуре предложения и организации дискурса» [Арутюнова 1999: 3].

С 70-х гг. XX столетия появился ряд теоретических работ, посвященных изучению языковой личности (Ю. Н. Караулов 1987, 1989; В. И. Карасик 2001; Л. А. Шестак 2003 и др.). Практическое воплощение эти теоретические изыскания получили в трудах, где предпринимаются попытки создания языковых портретов обобщенной языковой личности, рассматриваемой в свете возрастных, профессиональных, социальных, национальных, диалектных и др. аспектов, или языковой личности художественного текста на материале современного русского языка (см., напр, С. В. Бекова 1973, Н. О. Золотова 1991, В. Д. Лютикова 2000, Ле Дык Тху 2003, В. П. Тимофеев 2003, Л. А. Шестак 2003, О. А. Казакова 2004, О. А. Левоненко 2004, Н. Н. Менькова 2004, М. Н. Панова 2004, О. Н. Шевченко 2005 и др.). В некоторых работах описываются языковые личности Х1Х-ХХвв. (В. Д. Спасович [Виноградов 1930]- А. А. Реформатский [Язык и личность 1989]- М. А. Цветаева [Ляпон 1995]- П. В. Чесноков [Инфантова 2001]- Ю. М. Лотман [Парсамова 2004] и др.).

Чрезвычайно важным и интересным представляется воссоздание языковых личностей исторических фигур, что позволяет прояснить индивидуальные особенности неоднозначно оцениваемых деятелей прошлого. Кроме того, объективный лингвистический анализ памятников, отражающих язык конкретной личности, может стать веским аргументом в исторических теориях и гипотезах, ибо в индивидуальных чертах языковой личности кроются черты, характерные для речевого поведения ее современников. Таким образом, воссоздание языковой личности определенной исторической фигуры — важный шаг на пути реконструкции обобщенной языковой личности соответствующей эпохи. Работы такого рода крайне редки. Это анализ языковых портретов Петра I [Гайнуллина 2002]- Ивана Грозного [Шилина 2003; Попова 2004], Ивана Неронова [Шулежкова 1998; Коротенко 2006].

В центре нашего исследования — многогранная противоречивая фигура известного самозванца Емельяна Ивановича Пугачева, предводителя Крестьянской войны 1773−1775 гг. На необычайную языковую одаренность Пугачева в свое время обратил внимание А. С. Пушкин, детально изучивший материалы следственного дела «бунтовщика, посягнувшего на императорский трон». В «Истории Пугачева» и особенно в повести «Капитанская дочка» великий русский писатель сумел передать притягательную силу этого «злодея», умевшего подчинять себе массы людей силой слова. Однако лингвисты пока не предпринимали попыток воссоздания языковой личности этой колоритной исторической фигуры, несмотря на то, что это позволило бы ответить не только на множество исторических вопросов, но и стать основой для реконструкции обобщенной языковой личности России XVIII века.

Потребность в термине языковая личность появилась в 70-х гг. XX века, хотя само понятие языковой личности связано с идеями В. фон Гумбольдта, И. А. Бодуэна де Куртенэ, А. А. Потебни, А. А. Шахматова, В. В. Виноградова и др. В их трудах утверждается мысль, что предметом лингвистики является человек во всем богатстве его качеств, свойств, а язык при этом рассматривается как «индивидуально-психическое образование», поэтому «изучение языка не заключает в себе конечной цели, а вместе со всеми прочими областями служит высшей и общей цели <.> познания человеком самого себя и своего отношения ко всему видимому и скрытому вокруг себя» [Гумбольдт 1985: 383].

Термин языковая личность был введен в 80-е годы XX века Ю. Н. Карауловым, который считает, что «за каждым текстом стоит языковая личность» [Караулов 1989: 5]. Следовательно, лингвистический анализ текстового материала позволяет восстановить содержание мировоззрения личности, его ментальные представления. «Мировозрение есть <.> результат взаимодействия системы ценностей личности, или „картины“ мира, с ее жизненными целями, поведенческими мотивами и установками, проявляющийся, в частности, в порождаемых ею текстах» [Караулов 1989: 8].

Ю. Н. Караулов выделяет три структурных уровня языковой личности: вербально-семантический (степень владения языком) — лингво-когнитивный (на нем происходит актуализация и идентификация релевантных знаний и представлений, присущих языковой личности и создающих коллективное (индивидуальное) когнитивное пространство (этот уровень предполагает отражение языковой модели мира, ее тезауруса, культуры) — прагматический (самый высший уровень, который включает в себя выявление и характеристику мотивов и целей, движущих развитием языковой личности [Караулов 2002: 36−37]. Кроме того, ученый называет основные компоненты, позволяющие дать полное описание языковой личности: 1) характеристику семантико-строевого уровня ее организации- 2) реконструкцию языковой модели мира, или тезауруса данной личности- 3) выявление жизненных или ситуативных доминант, находящих отражение в процессах порождения текстов [Караулов 2002: 43].

Понятие языковой личности теснейшим образом связано с понятиями индивидуума и коллектива. Одни ученые разрабатывают «совокупную языковую личность», то есть «базовую, частотную, общую или типологически сходную часть исторически запечатленных и синхронно продуцируемых дискурсов» [Шестак 20 036: 14]. Другие предлагают различать языковую и речевую личности, включая «речевую личность в состав языковой личности (в родо-видовом соотношении)» [Прохоров 1999: б.

453]. Но, по словам Ю. Н. Караулова, «ничто не препятствует тому, чтобы имеющуюся трехмерную структурную модель языковой личности <.> не применить как эталон-анализатор, диагностирующий состояние речевого развития конкретного индивидуума. Тогда составляющий указанную структуру набор языковых умений может расцениваться как определенный коррелят черт духовного облика целостной личности, отражающий в специальной языковой форме ее социальные, этические, психологические и эстетические составляющие» [Караулов 1987: 69].

В данной работе мы вслед за Ю. Н. Карауловым, В. В. Воробьевым и др. под языковой личностью понимаем конкретного носителя языка, способного понимать, воспроизводить и создавать текстыэто личность, выраженная в языке и охарактеризованная на основе анализа произведенных ею текстов с точки зрения использования в них системных средств языка для отражения видения ею окружающей действительности.

Языковая личность является субъектом языковой картины мира (ЯКМ). ЯКМ — это неотъемлемая часть единой картины мира (КМ) всего человечества [Постовалова 1988: 19−21].

Несомненно, развитие любого языка теснейшим образом связано с историей развития общества, в котором данный язык функционирует. Поэтому очень часто изменения в языковой системе вызываются экстралингвистическими, в частности и историческими причинами. Это позволяет на основании изучения языковых фактов восстановить КМ, отраженную в том или ином языке.

Изучение ЯКМ является одной из актуальнейших задач современной лингвистики, с чем связано оформление уже в 70-е годы XX века нового направления — идеографического. Главное содержание идеографических исследований — анализ языка сквозь призму человеческого сознания, то есть на первое место выдвигается интерес к языку как к человеческому творению, как способу выражения человеческой личности.

Впервые мысль о существовании особого языкового мировидения была выдвинута ещё в начале XIX века В. Гумбольдтом, но наличие «языковой модели мира» (ЯММ) было научно обосновано только в 70-е годы XX века Г. А. Брутяном [Брутян 1973: 109]. В настоящее время можно говорить о целых направлениях в рамках общей проблемы изучения ЯКМ. Так, Е. С. Яковлева выделяет а) типологические исследования: славянская ЯКМбалто-славянские исследования (Вяч. В. Иванов, В. Н. Топоров и др.) — лингвистические основы балканской модели мира (Т. В. Цивьян, Г. Д. Гачев и др.) — изучение славянской ЯКМ в аспекте реконструкции духовной культуры славян (Н. И. Толстой, С. М. Толстая, С. Е. Никитина и др.) — б) исследования отдельных сторон языка: отражение ЯКМ в русском словообразовании (Е. А. Земская), в лексической семантике и прагматике (Ю. Д. Апресян, Т. В. Булыгина, В. Г. Гак, А. Б. Пеньковский, А. Д. Шмелев и др.) — своеобразие языка в зеркале метафоры и др. тропов (Н. Д. Арутюнова, В. Н. Телия и др.). Работа самой Е. С. Яковлевой лежит «в русле семантических исследований, нацеленных на системное изучение наивной картины мира носителей русского языка» [Яковлева 1994: 10].

Но, как говорилось выше, до сих пор пока не было предпринято попыток описания ЯКМ носителей русского языка последней трети XVIII в., известного яркими личностями и крупными событиямивека, который стал переломным как в судьбах России, так и в развитии национального русского литературного языка.

В современной филологии сложились разные точки зрения на ЯКМ. Благодаря исследованиям Г. Д. Гачева [Гачев 1967], Б. А. Серебренникова [Серебренников 1983], Е. С. Кубряковой [Кубрякова 1988], В. Н. Телия [Телия 1988], Г. В. Колшанского [Колшанский 1990] и др., ЯКМ рассматривается как запечатленный в языке единый для всех людей глобальный образ мира, являющийся результатом духовной деятельности человечества и оказывающий влияние на мировосприятие человека в зависимости от тех или иных национальных языковых особенностей.

Примечательно, что, по мнению этих ученых, многообразие языков мира не означает наличия в каждом из них своей КМ: «вся система языка настолько сбалансирована, что её лексико-грамматический потенциал, несмотря на всю оригинальность фонетической, лексико-семантической, этимологической и грамматической систем, в любом языке дает возможность отразить любой предмет, любое объективное отношение явлений адекватно их естественной природе» [Колшанский 1990: 67].

Другой взгляд на ЯКМ изложен в работах Е. С. Яковлевой [Яковлева 1994]- О. А. Корнилова [Корнилов 2003]- J1. А. Шестак [Шестак 2003а, 20 036] и др., где под ЯКМ понимается результат отражения объективного мира обыденным (языковым) сознанием того или иного языкового сообщества.

В настоящем диссертационном сочинении ЯКМ понимается как результат отражения объективного мира обыденным (языковым) сознанием конкретной исторической личности, так как «нет и не может быть двух языковых личностей, которые бы обладали одинаковыми картинами мира» [Морковкин, Морковкина 1997: 51]. Однако именно из ЯКМ отдельных носителей языка складывается ЯКМ этноса.

Единицей ментальности языковой личности и целого этноса является концепт. При всем многообразии определений концепта в исследованиях различной направленности одно его свойство — абсолютная антропоцентричность — представляется бесспорным.

Введение

термина «концепт» в лингвистических работах явилось «результатом сдвига в ориентациях: от трактовки смысла как абстрактной сущности, формальное представление которой отвлечено и от автора высказывания, и от его адресата», к изучению смысла, «существующего в человеке и для человека» [Фрумкина 1992: 30- 1995: 89].

Несмотря на большое число лингвистических и лингвокультурологических трудов, посвященных концептам, в теории концепта остается немало нерешенных вопросов. Одним из главных является соотношение концепта и понятия. Позиции лингвистов в определении составляющих концепта, анализ которых проводился неоднократно (см. [Карасик 2001: 8], [Савенкова 2002: 118−122] и др.), сводятся к двум основным подходам. Сторонники первого подхода отождествляют понятие и концепт. Это понимание соответствует трактовке концепта в логике, откуда термин «концепт» и был заимствован лингвистикой. Такое понимание восходит к разработке теории концепта, начало которой заложено в работах С. А. Аскольдова-Алексеева, понимавшего концепт как «содержание акта сознания», как «мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода» [Аскольдов 1997: 267] и считавшего основной функцией концептов — заместительную. Подобный подход отмечается и в работах ряда современных лингвистов (Напр., [Илюхина 2003], [Красных 2003] и др.).

Сторонники второго подхода считают, что «концепт шире и объемнее понятия» [Алефиренко 2002: 17]. В. И. Карасик рассматривает концепт как многомерное ментальное образование и выделяет в нем три измерения — образное («зрительные, слуховые, тактильные, вкусовые, воспринимаемые обонянием характеристики предметов, явлений, событий, отраженных в нашей памяти»), понятийное («языковая фиксация концепта, его обозначение, описание, признаковая структура, дефиниция, сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к тому или иному ряду концептов, которые никогда не существуют изолированно») и ценностное (важность этого психического образования и для индивидуума, и для коллектива) [Карасик 2001: 8]. На сложность структуры концепта указывает и Ю. С. Степанов [Степанов 2001: 40].

Таким образом, в современной лингвистике нет единого определения термина «концепт». Нет и единого подхода к методике анализа языкового материала, вербализующего концепт. Концепт определяется и как «некая потенция значения» [Лихачев 1993: 6], и как «многомерный сгусток смысла», и как «смысловой квант бытия», и как «ген культуры» [Ляпин 1997: 16−17], и как «сгусток культуры в сознании человекато, в виде чего культура входит в ментальный мир человека» [Степанов 2001: 40], и как «квант знания» [Попова, Стернин 2002: 59- Алефиренко 2002: 17]. Более того, в работах одного и того же ученого определение концепта изменятся, уточняется в зависимости от эволюции научных знаний.

В данном исследовании концепт рассматривается с позиций широкого подхода, то есть, кроме знаний понятийного характера, в концепт мы включаем образную и ценностную ориентацию. При этом вслед за Л. А. Шестак рассматриваем концепт как «единицу ментального лексикона, ценностную рубрику мира, понятийное поле ценностно осмысленного традиционного знания с терминологически сформированным ядром, отражающим обобщенные коллективным языковым сознанием объективные свойства объекта, и ценностно окрашенной периферией, представляющей этнические и личные смыслы, фоновое знание, культурную символику» [Шестак 20 036: 7]. Концепт является составной частью концептуальной картины мира, или концептосферы. Но с точки зрения лингвистики корректнее говорить о вербализованной его части, представленной в ЯКМ, то есть о языковом концепте, который соотносится с концептом так же, как ЯКМ — с концептуальной.

Как полагают Е. С. Кубрякова, В. 3. Демьянков, Ю. Г. Панкрац, Л. Г. Лузина, Л. А. Шестак, в концептосфере можно выделить «исходные, или первичные концепты», из которых затем развиваются все остальные. «Основными конституентами концептуальной системы являются объект восприятия и его части, изменение (движение и действия с объектом), место (пространство), время и признаки объектов и действий» [Шестак 20 036: 17].

В многочисленных лингвистических работах, посвященных изучению концептов ([Лихачев 1993; Карасик 1996; Бабушкин 1997; Слышкин 1999, 2000; Алефиренко 2002, 2003; Попова, Стернин 2002; Никитин 2004] и др.), предлагаются различные подходы к описанию их существенных признаков. и.

Исследователи отмечают необходимость обращения к анализу парадигматических, синтагматических, эпидигматических, этимологических, ассоциативных связей слова, вербализующего тот или иной концепт. Поэтому в качестве источников информации в работах, посвященных описанию конкретных концептов, используются толковые, этимологические, фразеологические, словообразовательные, энциклопедические, ассоциативные словарирезультаты ассоциативных экспериментовпословицы, поговорки и прецедентные тексты, вербализующие тот или иной концепт в одном или нескольких языках (в основном исследуются тексты художественной литературы, публицистические тексты средств массовой информации, записи теле-, радиопередач и устной речи): «Война» [Бенедиктова 2004; Долгополов 2003], «Дерево» [Красс 2000], «Любовь» [Воркачев 2003; Чурилина 2002], «Память» [Шаталова 2005; Шулежкова 2003а, 20 036], «Развитие» [Анохина 2004], «Смерть» [Дзюба 2001; Кудрина 2005; Осипова 2005], «Страх» [Никитин 20 026], «Я» [Красных 2003] и др.

Таким образом, в диссертационном исследовании, принимая аксиому «за каждым текстом стоит языковая личность», мы рассматриваем конкретную историческую языковую личность Ем. Пугачева, ментальные представления которого сложились в индивидуальную ЯКМ, состоящую из индивидуальных концептов, вербализированных в текстах следственного дела. Естественно, что индивидуальные языковые личности являются частью коллективной, национальной языковой личности, а их индивидуальные ЯКМ формируют общенациональную ЯКМ, состоящую из концептов, образованных на базе индивидуальных концептов. Это с одной стороны. С другой, — поддерживая точку зрения 3. Д. Поповой и И. А. Стернина о невозможности полного моделирования концепта, мы считаем, что нельзя полностью описать и языковую личность с ее ЯКМ, так как языковая личность все время функционирует, развивается, следовательно, изменяются ее ментальные приоритеты.

В отечественной историографии фигура Ем. Пугачева занимает видное положениеочень богата и разнообразна и пугачевская историография, основой которой является комплекс документов ставки Пугачева, повстанческих властей и правительства. Значительный вклад в публикацию источников и разработку темы внес историк Н. Ф. Дубровин [Дубровин 1884]. Заметным явлением в дореволюционной историографии Пугачевского движения была книга А. И. Дмитриева-Мамонова, написанная по материалам военно-походной канцелярии генерал-поручика А. И. Деколонга [Дмитриев-Мамонтов 1907]. Издание в 1926 г. первого тома «Пугачевщины» способствовало появлению источниковедческих работ, посвященных указам и манифестам Пугачева. Среди этих работ следует отметить исследования.

A. Н. Филиппова [Филлипов 1929], С. Ф. Елеонского [Елеонский 1929],.

B. Забирова [Забиров 1936]. Все они так или иначе оценивали документы ставки Ем. Пугачева, черпая из них сведения о ходе Крестьянской войны [Муратов 1954; Мавродин 1961; Андрущенко 1963; Жижка 1973; Демина 1974; Черепнин 1977 и др.], об идеологической направленности повстанческого движения [Андрущенко 1963; Мавродин 1975; Эйдельман 1993]и др. л.

Последним фундаментальным исследованием археографического и источниковедческого характера стал сборник «Емельян Пугачев на следствии», подготовленный Р. В. Овчинниковым. В нем впервые в полном объеме опубликованы материалы всех допросов Пугачева, что и составило его следственное дело (СД). Кроме того, сборник является изданием научного типа, так как в нем воспроизведен тщательно выверенный по архивным оригиналам текст документов, снабженный примечаниями, в которых приведены разночтения, варианты, зачеркнутые фразы, имеющиеся в копийных экземплярах и в черновиках. К каждому показанию Пугачева даны справки об упоминаемых им лицах, событиях, географических пунктах, о степени достоверности его слов, об уклонениях от истины, умолчаниях, ошибках памяти и т. д.

Таким образом, и сам Ем. Пугачев, и Крестьянская война, которую он возглавил, нашли достойное освещение в отечественной исторической науке, не говоря уже об известных беллетристических произведениях, начиная с «Истории Пугачева», «Капитанской дочки» А. С. Пушкина и кончая знаменитым романом В. Г. Яна.

Выбор источников исследования объяснялся идеологическими установками эпох. С одной стороны, историки дореволюционной России опирались по преимуществу на документы, которые представляют правительственную точку зрения на «злодея"-бунтовщика (доносы, рапорты, государственные указы), а с другой стороны, историки советской эпохи, руководствуясь марксистско-ленинским учением о классовой борьбе, идеализировали лидера повстанческого движения, поэтому, в основном, в 1920;1980;е годы были по-настоящему глубоко изучены указы и манифесты, которые исходили из ставки Пугачева и являлись документами, характеризующими, в первую очередь, ход Крестьянской войны, ее цели и «движущие силы». Из допросных речей, где Ем. Пугачев проявляется как личность, историки черпали лишь материал, позволяющий восстановить исторические события. Этот «перекос» мы наблюдаем и в единичных работах отечественных лингвистов, которые интересовались прежде всего языком указов и манифестов, но игнорировали следственное дело и саму личность Пугачева [Голуб 1950; Макогоненко 1950].

Данная работа посвящена изучению лексико-фразеологических полей (ЛФП), вербализирующих концепты «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ» как составных частей ЯКМ Емельяна Ивановича Пугачева — известного самозванца и предводителя Крестьянской войны 1773−1775 гг. — на материале следственного дела, до сих пор не изучавшегося учеными-лингвистами.

Объект исследования — извлеченные из следственного дела языковые единицы словного и сверхсловного характера, являющиеся вербализаторами концептов «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ», которые занимают центральное место в ЯКМ Ем. Пугачева.

Языковые единицы сверхсловного характера, вслед за С. Г. Шулежковой, мы называем устойчивыми словесными комплексами (УСК). УСК — это соединение двух и более компонентов словного характера, построенное по известным грамматическим законам языка, которое обладает постоянством семантики, воспроизводимостью и устойчивостью лексического состава и грамматической структуры при допустимом варьировании в определенных пределах [Шулежкова 1967, 1995].

Предмет анализа — состав, структура, семантические связи ЛФП «Время» и «Мятеж» в следственном деле и их роль в отражении существенных граней языковой личности Ем. Пугачева.

Последние десятилетия открыли много спорных вопросов, связанных с личностью Пугачева. Его обвиняют во всех смертных грехах: жестокости, алчности, необузданности и т. д. Пугачев и его сторонники — это, по определению Ф. Н. Шахмагонова, те, «кому нравилось, во-первых, убивать, те, кому не хотелось служить в армии и защищать Отечество, те, кто хотел ради личной выгоды споить собственный народ» [Шахмагонов 1990: 92]. Более того, из Пугачева пытаются сделать шпиона Франции или любого другого государства [см. Троицкий 1969; Шахмагонов 1990, 1991]. Эта идея не нова, так как еще сама Екатерина II пыталась узнать, не является ли самозванство Пугачева делом иностранных агентов, но доказательства не были найдены [СД 1997]. О жестоком Пугачеве писал и первый историограф Пугачевского движения А. С. Пушкин в «Истории Пугачева», который затем сам же «породил» и способного на добрые дела Пугачева в «Капитанской дочке».

Анализ допросных речей Ем. Пугачева должен был дать ответы на целый ряд вопросов, связанных с конкретной исторической личностью последней трети XVIII столетия. Кто был на самом деле Пугачев? Злодей, не ценивший человеческих жизней, или «царь-батюшка», «защитник своих земель и людей» [Андреев 1995: 53- Усенко 1995: 72]- как он относился к жене, детямбыл ли способен на любовь и дружескую привязанностьчем он интересовался, что умел делатькаким был его характеркак он оценивал жизнькак относился к смерти? Эти вопросы и сформировали цель работы — на основе когнитивного анализа вербализаторов концептов «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ» из следственного дела Ем. Пугачева воссоздать языковую личность последней трети XVIII века.

Для достижения поставленной цели в диссертации решаются следующие задачи:

1) выявить корпус языковых единиц, вербализующих концепты «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ» в следственном деле Ем. Пугачева;

2) описать структуру ЛФП «Время» и «Мятеж» в материалах следственного дела Ем. Пугачева;

3) исследовать семантику, парадигматические и синтагматические взаимосвязи языковых единиц, составляющих ЛФП «Время» и «Мятеж»;

4) на основе когнитивного анализа ЛФП «Время» и «Мятеж» установить существенные черты языковой личности Ем. Пугачева как типичного представителя казачества последней трети XVIII столетия;

5) опираясь на комплексный анализ конституентов ЛФП «Время» и «Мятеж», дополнить описание реконструируемой языковой личности индивидуальными чертами, которые были свойственны Ем. Пугачеву как конкретному человеку.

Источником исследования стали допросные речи Ем. Пугачева, через словесную ткань которых вырисовывается неординарная языковая личность последней трети XVIII столетия. Характеризуя источники изучения языковой личности Ем. Пугачёва, можно говорить о блоке документов, ядром которого являются допросные речи, или, как было принято говорить в рассматриваемую нами эпоху, сказки, заведенные в Тайной канцелярии по указам императрицы Екатерины II (что само по себе является доказательством ощущения ею реальной угрозы для царской власти со стороны Пугачева). Будучи типичным образцом деловой разновидности русского литературного языка 70-х годов XVIII столетия, следственное дело содержит и уникальные образцы устной речи колоритной исторической фигуры.

Привлеченные подлинные документы дают представление о русском деловом языке последней трети XVIII века как о развитом, богатом, гибком языке, способном передать самую разнообразную информацию об окружающем мире, о самих людях, об их мыслях и чаяниях. Многие ученые, в том числе Г. О. Винокур, В. В. Виноградов, В. Д. Левин, вполне резонно полагают, что деловой язык можно считать стилистической разновидностью литературного языка. «Светско-деловой язык решительно выступил в роли средней нормы литературности», — справедливо писал В. В. Виноградов [Виноградов 1982: 72], причем деловой язык «выгодно отличался своей нормативностью, строгостью отбора словесного материала. Именно этим объясняется тот факт, что деловой язык <.> стал общегосударственным языком Российской империи» [Шулежкова 1967: 5].

Введение

в научный оборот текстов, связанных с судьбой Ем. Пугачева, во многом подтверждает наблюдения филологов над состоянием русского литературного языка данной эпохи и, в особенности, деловой его разновидности.

Естественно, возникает вопрос о правомерности воссоздания языковой личности Ем. Пугачёва по дошедшим до нас письменным материалам. Однако, построенные по законам следственного делопроизводства, допросные речи были обязаны предельно точно фиксировать ответы подследственных через прямую или косвенную речь. Кроме того, Пугачев вынужден был отвечать на определенные, четко поставленные вопросы, что обусловливает несомненную ценность следственных материалов для исследователей.

Следственное дело Пугачева состоит из многочисленных записей показаний на допросах в различных отделениях Тайной канцелярии. Первый допрос, самый обширный и обстоятельный, состоялся 16 сентября 1774 года в отдельной секретной комиссии в Яицком городке (документ № 1 в СД). Этот допрос представляет собой запись прямой речи Пугачёва, его рассказ о собственном жизненном пути с самого рождения до момента, когда он был «привезён в Яицкой городок в секретную комиссию, где во всем выше писанном и спрашивая», и о причинах, побудивших его назваться Петром III. Допрос вел чиновник Яицкой отдельной секретной комиссии гвардии капитан-поручик С. И. Маврин, а записывал канцелярист Степан Пенчуков. Этот допрос является единственным, в котором отмечена фамилия канцеляриста. Остальные протоколы дела дополняют показания Яицкого допроса.

Так, протокол допроса Пугачева в Симбирске, произведенный 2−6 октября 1774 года, представляет собой уже запись вопросных пунктов, подготовленных начальником секретной комиссии генерал-майором П. С. Потемкиным, и запись показаний по ним. Основную часть предваряет «вступление к расспросу», где перечисляются все преступления Пугачева, возможные варианты наказаний за них и требования к правдивости ответов на поставленные вопросы (Документ № 2 в СД).

В ноябре-декабре 1774 года следственное дело пополнилось в Московском отделении Тайной экспедиции Сената не только подробнейшими допросами (документы №№ 3−8, 12, 13, 16 в СД), но и записями во время очных ставок (документы №№ 9, 10, 14, 15, 17 в СД), а также протоколами показаний Пугачева накануне Крестьянской войны на допросах в Моздокской комендантской канцелярии, управительской канцелярии Малыковской дворцовой волости и Казанской губернской канцелярии (Приложения I—III вв. СД). В допросных речах московского периода широко представлена как прямая, так и косвенная речь подследственного, и это делает их особенно ценными для объективной реконструкции отдельных граней ЖМ Пугачева по нескольким причинам:

1) сам жанр допроса предполагал точную запись слов допрашиваемого;

2) следственное дело Пугачева было предназначено только для внутреннего пользования Тайной канцелярии и санкционировано личным повелением Екатерины II. «Следователи руководствовались прямыми указаниями и наставлениями императрицы, которая направляла дознание к выяснению причин восстания, выяснению его «подстрекателей» «[СД: 24];

3) тождественность языковых средств, наличие одинаковых просторечных и диалектных слов, слов-паразитов и, наконец, одинаковое синтаксическое построение различных допросов, производимых в разных местах, свидетельствуют о точной записи слов Пугачева.

Это значит, что в деловых документах зафиксирована в значительной мере устная речь интересующей нас личности, что составляет уникальность исследуемых материалов.

Языковая личность Ем. Пугачева проявляется прежде всего через лексико-фразеологический состав анализируемых документов, который представляет собой совокупность языковых единиц, организованных в ЛФП. Анализ ЛФП позволяет адекватно описать понятийное членение окружающего мира, отраженное в языке исследуемых памятников.

В качестве основных методов и приемов анализа в работе используются, помимо полевого метода, метод сплошной выборки, позволивший составить полную картотеку языковых единиц ЛФП «Время» и «Мятеж" — метод компонентного анализа, который применяется при анализе семной структуры конституентов ЛФП и системы связей между нимиописательный метод с включением приемов наблюдения, сопоставления, обобщения и интерпретации, реализующийся при описании структуры ЛФП и классификации лексико-фразеологического материаламетод контекстуального и ситуативно-контекстуального анализа языковых единиц, без которого была бы невозможна оценка роли лексем и УСК в обнаружении общих и индивидуальных черт языковой личности Пугачеваприем количественных подсчетов (для определения продуктивности различных групп, подгрупп и разрядов в составе ЛФП) и др.

Заданная цель предусматривает рассмотрение языка допросных речей с идеографических и когнитивных позиций. Сплошной анализ текста позволил нам выявить следующие ЛФП, вербализующие основные концепты ЯКМ Ем. Пугачева в следственном деле: «ВРЕМЯ», «МЯТЕЖ» «САМОЗВАНСТВО», «ЗАГОВОР», «ВЕРА», «ЛЮБОВЬ», «СЕМЬЯ», «ПРИВЫЧКИ», «БЫТ». Но в рамках диссертационной работы оказалось невозможным подробно рассмотреть все перечисленные выше ЛФП, поэтому для подробного изучения были избраны лишь два из них, наиболее важные для понимания языковой личности Пугачева как носителя русского языка последней трети XVIII столетия, возглавившего антиправительственное народное восстание, — «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ».

Концепт «ВРЕМЯ», вербализованный в одноименном ЛФП, является исходным, или первичным концептом. В структуре любой языковой личности, восстанавливаемой по соответствующим текстам, обязательно есть место для концепта «ВРЕМЯ». Являясь общенациональным ментальным знанием, концепт «ВРЕМЯ» преломляется и по-новому реализуется в сознании отдельной языковой личности, что позволяет говорить и о частных его проявлениях, характеризующих индивидуальные черты языковой личности.

Во время карательных действий и всего следствия Екатерина II не раз указывала ведущим следствие: «Буде никак от злодея самого или сообщников его узнать неможно, кто выдумал самозванчество Пугачева, то хотя бы и сие из него точно выведать можно было: когда в него мысль сия поселилась, и от котораго времяни он имя сие на себя принял, и с кем, во-первых, о сем у него речь была» [СД: 25]. Эти указания определили направления действий следственных комиссий в дознании над Пугачевым и прямым образом сказались на содержании протоколов его показаний, где преобладает материал, отображающий ЛФП «Время», а также языковые единицы, характеризующие подследственного как самозванца и заговорщика. Пугачев был не единственным самозванцем, принявшим имя.

Петра III, а лишь одним из 42-х (!) известных в отечественной истории. Но именно он смог реально противопоставить себя законной власти и вызвать адекватную реакцию со стороны Екатерины II. Это объясняется тем, что Пугачев объединил бунтующие слои населения, организовал свою повстанческую армию и военными действиями создал реальную угрозу законной власти. То есть он выступил в роли не просто самозванца, а, прежде всего, как мятежник и предводитель Крестьянской войны. Поэтому именно ЛФП «Мятеж» дает надежную информацию для воссоздания тех граней языковой личности Ем. Пугачева, которым прежде мало уделяли внимания даже историки, не говоря уже о лингвистах.

Таким образом, выбор ЛФП «Время» и «Мятеж», вербализующих одноименные концепты в ЯКМ Ем. Пугачева, не случаен: концепт «ВРЕМЯ», являясь первичным, позволяет увидеть в языковой личности Пугачева черты, присущие всем носителям русского языка последней трети XVIII века, в то время как вербализаторы концепта «МЯТЕЖ» дают богатый материал для описания отдельной, реально существовавшей личности. Кроме того, именно в концепте «МЯТЕЖ» сконцентрированы все те понятия, которые характеризуют Пугачева не только как самозванца, но и как бунтаря, заговорщика и военачальника, — то, что составляло сущность его как исторической фигуры.

Полная картотека, созданная путем сплошной выборки из следственного дела, составила 3709 языковых единиц в 11 384 употреблениях. Материалом для подробного анализа в диссертационном исследовании послужила часть оригинальной картотеки — 859 единиц словного и сверхсловного характера (в 7378 употреблениях), входящих в ЛФП «Время» и «Мятеж», которые являются вербализаторами одноименных концептов.

Научная новизна диссертационной работы состоит в том, что в научный оборот вводится новый лингвистический материал — следственное дело Ем. Пугачева, представляющее собой не только типичный памятник делового письма, но и уникальный образец зафиксированной устной речи последней трети XVIII столетия. Если образцы письменных текстов XVIII в. становились объектом лингвистического описания, то устный текст оказывался (в силу объективных причин) абсолютно недоступным. Кроме того, следственное дело впервые рассматривается с лингвистических позиций. На основе анализа ЛФП «Время» и «Мятеж» также впервые реконструируется языковая личность Ем. Пугачева.

Актуальность работы состоит в том, что диссертация отвечает требованиям современной лингвистики с ее основным принципомантропоцентричностью. В центре внимания оказалась говорящая личность: через анализ вербализаторов концептов «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ» вырисовывается языковой портрет реальной исторической фигуры — Ем. Пугачевахарактеризуются индивидуальные и общие черты языковой личности, что открывает возможности реконструкции ЯКМ носителей русского языка последней трети XVIII столетия.

Теоретическая и практическая значимость работы состоит в том, что ее результаты вносят коррективы в теоретическое осмысление проблем языковой личности, ЯКМ и концепта при воссоздании языкового портрета исторической фигуры с позиций идеографии и когнитологии. Результаты диссертационного исследования дают беспристрастный материал для характеристики личности Ем. Пугачева и могут быть использованы при подготовке спецкурсов и спецсеминаров как собственно лингвистического цикла дисциплин, так и историко-лингвистического.

Положения, выносимые на защиту.

1. Следственное дело Ем. Пугачева — памятник, отражающий реальную речь исторической фигуры, поэтому оно является объективным и достоверным источником для воссоздания конкретной языковой личности.

2. На основании изучения текстов определенной эпохи можно реконструировать обобщенную языковую личность этого периода. Изучение языка следственного дела Ем. Пугачева позволяет выявить существенные черты ЯКМ представителей казачьего сословия России последней трети XVIII столетия.

3. Для воссоздания языковой личности наиболее информативными оказываются ЛФП, которые вербализуют концепты, занимающие одно из ведущих мест в концептосфере соответствующей эпохи. Для воссоздания языковой личности Ем. Пугачева, учитывая его место в отечественной истории, наиболее важными являются ЛФП «Время» и «Мятеж».

4. ЛФП «Время» в следственном деле Ем. Пугачева отражает понятие о времени представителей среднего сословия в России XVIII в. Однако конституенты этого поля могут дать существенную информацию и об индивидуальных чертах самого Ем. Пугачева. Вербализаторы концепта «ВРЕМЯ» указывают на то, что время в исследуемых документах предстает и как циклическое, и как линейное, однако эти начала тесно взаимодействуют друг с другом, образуя единое целое.

5. ЛФП «Мятеж» в следственном деле Ем. Пугачева отражает в основном индивидуальные черты исторической фигуры последней трети XVIII в. Оно свидетельствует о природной сметке, об авантюрности характера предводителя Крестьянской войны 1773−1775 гг, о его врожденном таланте лидера, способного поднимать народные массы на бунт силой слова.

Апробация работы. О результатах исследования докладывалось на международной конференции «Фразеология в аспекте науки, культуры и образования» (Челябинск, 1998), на всероссийских научно-практических конференциях «Методология, теория и методика формирования научных понятий у учащихся школ и студентов вузов» (Челябинск, 1998; 1999), на международной научной конференции «Россия — Польша: филологический и историко-культурный дискурс» (Магнитогорск, 2005), а также на внутривузовских научно-практических конференциях (Магнитогорск, 20 022 005) и на заседаниях научно-теоретического семинара молодых преподавателей и аспирантов-лингвистов при кафедре общего языкознания и истории языка Магнитогорского государственного университета (2002;2006). Основные положения диссертации освещены в 8 публикациях, из которых 5 статей и 3 тезисов.

Структура диссертации подчинена решению поставленных задач. Исследование состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы. Выводы даются отдельно по каждой главе.

Выводы по 2 главе.

ЛФП «Мятеж» представлено в следственном деле Ем. Пугачева 633 языковыми единицами в 5442 употреблениях. В зависимости от дополнительных сем, которые входят в структуру значения единиц с ядерным комплексом сем, многочисленные вербализаторы концепта «МЯТЕЖ» можно разделить по трем зонам:

1) ядерная зона ЛФП «Мятеж», которую составляют 2 языковые единицы (бунт и возмущение), репрезентирующие ядерный комплекс сем 'вооруженное выступление против существующей государственной власти';

2) околоядерная зона ЛФП «Мятеж», которая состоит из 446 языковых единиц (в 4212 употреблениях), объединенных комплексом сем 'иметь отношение к вооруженному выступлению'. По дополнительным комплексам сем она делится на шесть групп: 1) языковые единицы, называющие действия во время вооруженного выступления- 2) языковые единицы, называющие виды оружия, использовавшиеся при вооруженном выступлении- 3) языковые единицы, называющие виды родов войск и воинских подразделений, участвовавших в вооруженном выступлении- 4) языковые единицы, называющие сражения и виды сражений во время вооруженного выступления- 5) языковые единицы, называющие действия по исполнению воинских обязанностей при вооруженном выступлении- 6) языковые единицы, называющие лиц, участвовавших в вооруженном выступлении. Единицы пятой группы одновременно являются вербализаторами концепта «ВЛАСТЬ» в ЯКМ Пугачева;

3) зона периферии ЛФП «Мятеж», состоящая из двух групп, объединяющих 183 языковые единицы (в 1271 употреблении), которые являются общими для целого ряда ЛФП, вербализующих самостоятельные концепты («ЗАГОВОР», «САМОЗВАНСТВО», «ВЛАСТЬ») в ЯКМ Пугачева. Первая группа периферии представлена 82 языковыми единицами (в 715 употреблениях) с дополнительным комплексом сем 'подготовка к вооруженному выступлению против существующей государственной власти'. Вторая группа периферии ЛФП «Мятеж» состоит из 101 языковой единицы (в 556 употреблениях) с дополнительным комплексом сем 'подвергнуть наказанию, каре, возмездию'.

Анализ ЛФП «Мятеж» следственного дела Ем. Пугачева позволил реконструировать языковую личность предводителя Крестьянской войны 1773−1775 гг. в ее существенных чертах. Допросные речи самозванца свидетельствует о том, что человек, принявший на себя имя Петра III, был личностью, которая отразила менталитет определенных слоев населения крепостной России. Пугачев — это исключительное явление, «наиболее полно выражающее характерные признаки своей эпохи и способное выступать ее «полномочным представителем» «[Гаспаров 1990: 21]. Он плоть от плоти казачьей низовой среды, дитя своего времени, и в своих речах, и в тех фрагментах языковой картины мира, которые представлены в дошедших до нас документах, Пугачев выразил свои политические, религиозные, этические и даже эстетические взгляды.

Жизнь и смерть — два философских понятия, которые не были чужды Пугачеву. По следственному делу Ем. Пугачева можно проследить смену его ориентиров во взглядах на жизнь, на ее смысл. Поначалу, как и все простые казаки, смысл своей жизни Пугачев видел в казачьей службе, в создании семьи. Но затем, после жизненных перипетий, ориентиры резко меняются, появляется иной смысл, формируется новая цель в жизни — отомстить за обиженных и страдающих, коим, в какой-то мере, являлся и он сам.

Пугачев не мог не задумываться о смерти. Она всегда шла за ним по пятам. Текст следственного дела свидетельствует, что лучшим исходом для себя Пугачев считал смерть в бою, без мучений и со славой. Самозванец не боялся смерти как таковой, но последние месяцы, полные пыток, заставляли его мечтать о легкой смерти, смерти без пыток.

Определенную эволюцию можно проследить и в отношении Ем. Пугачева к воинскому, казачьему долгу: от беспрекословного подчинения и стремления выслужиться до дезертирства и создания своей повстанческой армии. Надо отметить, что языковой материал зафиксировал довольно лояльное отношение Пугачева к законной царской власти. За долгий период своей службы ему пришлось три раза присягать на верность императорам, и это для него было вполне естественно. Пугачева неоднократно пытались подбить на нарушение присяги, склоняли к бегству с государственной службы, но он только по прошествии почти года с начала волнения казаков на Дону принял имя российского императора. Как свидетельствует лексико-фразеологический состав первой группы периферии ЛФП «Мятеж» с дополнительным комплексом сем 'подготовка к вооруженному выступлению против существующей государственной власти', Пугачев играл роль Петра III не как реального исторического лица, а как царя-избавителя, образ которого жил в народном сознании. Самозванец искал доказательства своего царского происхождения. Он рассказывал легенды о жизни Петра III, его похождениях после изгнания, а также показывал своим сообщникам различные «государевы» знаки. Представляясь Петром III, Пугачев действовал как царь-батюшка, защитник народа. Потому вполне естественными кажутся не только пожалования и дарование воли, но и казни «непослушных» дворян. Примечательно, что в указах Ем. Пугачева пожалования и дарования варьируются в зависимости от социальных слоев, которым они предназначены.

Как свидетельствуют группы околоядерной зоны ЛФП «Мятеж», Пугачев был талантливым полководцем. Хорошо зная военное дело, он пытался организовать свою спонтанно образовавшуюся армию по подобию регулярного государственного войска. Он планировал «итти в Москву» и захватывал встречающиеся на пути к столице крепости и селения. Обладая ораторским мастерством и талантом вождя, самозванец собирал силы для дальнейшей борьбы даже после больших поражений. Совмещая принципы иерархического устройства регулярной армии с демократическими принципами казачьего войска донского и яицкого, Пугачев достаточно тонко чувствовал, чего ждут от «царя-избавителя» низовые казаки, крепостные крестьяне, работные люди уральских заводов, и, добиваясь присяги от своих «подданных», «даровал свободы» и привилегии тем, кто был бесправен в России XVIII в.

Надо отметить, что единицы первой группы околоядерной зоны, называющие действия во время вооруженного выступления, свидетельствует и о находчивости и смелости Пугачева. Однако не раз, предчувствуя поражение, Пугачев бежал с поля брани, оставляя свою «толпу».

Несомненно, Пугачев казнил, и казнил много. Именно поэтому единицы, называющие виды наказаний, занимают видное место в ЛФП «Мятеж». В некоторых случаях это была необходимость, подкрепленная требованиями казаков. Но самому самозванцу вряд ли это доставляло удовольствие, так как противоречило его нравственным представлениям. Именно поэтому, вероятно, и была им организованна карательная команда, которая сама вершила суд и расправу.

Уже оказавшись под арестом, не выдержав пыток, Пугачев наговаривает на своих товарищей и сообщников, но затем, несмотря на невыносимую боль, находит в себе мужество признать свои ошибки.

Пугачев был веротерпимым человеком. В его «толпе» были и мусульмане, и лютеране, хотя сам он был православной веры. Его поверхностная, нефанатичная вера в Бога заставляет думать, что это. было атрибутом времени, сложившейся веками традицией. И самозванец не находит ничего страшного в том, что в стенах храма божьего убивают людей, размещают пушки, и сам он венчается во второй раз при живой первой жене. Эти факты «прорисовываются» через языковые единицы, составляющие ЛФП «Мятеж».

По допросным речам трудно судить об отношении донского казака к семье, к женщинам, так как сам жанр документов не предполагал откровений подобного рода, да и следователи не интересовались внутренним миром Пугачева. Однако сквозь многочисленные цифры и факты в речах самозванца звучит нота любви «к женщине из Татищевой крепости», которую его же казаки убили. Была ему «люба» и Устинья, вторая жена-красавица. Вероятно, сложные чувства испытывал он к матери своих детей: Пугачев не бросает своей первой семьи и возит ее с собой. Дипломатично он старается относится и к своим подчиненным, позволяя им самим выбирать атаманов и других должностных лиц, даруя права и свободы.

Таким образом, человек с очень богатым словарным запасом (неудивительно, что А. С. Пушкин делает его интересным рассказчиком в «Капитанской дочке»), хорошо владеющий русским языком, Пугачев был сильной и незаурядной личностью. При этом, он оставался истинным сыном своего времени, поэтому в его речах отразились существенные грани языковой картины мира русского казачества последней трети XVIII века.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Личность есть характеристика человека с точки зрения его участия в общественной жизни и значительности роли, которую он в этой жизни играет" [Кнабе 1990: 10]. Ем. Пугачев был именно такой личностью: яркой, колоритной, самобытной. В последней трети XVIII столетия он появился на политической арене России в качестве бунтаря, предводителя Крестьянской войны и самозваного претендента на императорский трон.

Лингвистический анализ подлинных документов, связанных с деятельностью и бесславной кончиной Ем. Пугачева, помогает пролить свет на его личностные качества, которые способствовали утверждению Пугачева в роли лидера бунтующего народа. Язык допросных речей говорит более объективно, чем версии историков и образы, созданные беллетристами. Памятники, избранные нами в качестве источников когнитивного анализа, представляют собой типичные образцы деловой разновидности русского литературного языка 70-х годов XVIII века. В то же время они отражают устную речь конкретной исторической фигуры, а потому являются беспристрастными документами, позволившими нам реконструировать языковую личность Пугачева. Воссоздание же реальной русской языковой личности XVIII в. дает богатейший материал для описания ЯКМ носителей русского языка того же периода. Это доказывается результатами, полученными при рассмотрении вербализаторов концептов «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ» в следственном деле Ем. Пугачева.

Путем сплошной выборки нами была составлена картотека из 3709 языковых единиц (в 11 384 употреблениях), которые репрезентируют основные концепты ЯКМ Ем. Пугачева в следственном деле («ВРЕМЯ», «МЯТЕЖ» «САМОЗВАНСТВО», «ЗАГОВОР», «ВЕРА», «ЛЮБОВЬ», «СЕМЬЯ», «ПРИВЫЧКИ», «БЫТ»). Наиболее значимыми для реконструкции языковой личности предводителя Крестьянской войны 17 731 775 гг. стали конституенты ЛФП «Время» и «Мятеж».

В структуре любой языковой личности, восстанавливаемой по текстам различного содержания, обязательно есть место для концепта «ВРЕМЯ», так как в нем сконцентрированы знания всех поколений о времени. Но, являясь общенациональным ментальным знанием, концепт преломляется и по-новому реализуется в сознании отдельного человека, что позволяет говорить и о частных его проявлениях, характеризующих некоторые существенные грани языковой личности.

ЛФП вербализаторов концепта «ВРЕМЯ» представлено в следственном деле Ем. Пугачева 226 языковыми единицами в 1936 употреблениях. Конституенты ЛФП «Время» указывают на то, что время в изучаемом памятнике предстает и как циклическое, и как линейное, однако эти начала тесно взаимодействуют друг с другом, образуя единое целое. Время для Пугачева течет не по замкнутому циклу и не прямолинейно, а по спирали, которая характеризует временное пространство. Но Ем. Пугачев — человек своего сословия, которому ближе времяисчисление по циклическому календарю, по смене времен года, месяцев, по циклическому следованию религиозных праздников. Это доказывается значительным преобладанием в следственном деле употреблений языковых единиц со значением цикличности над употреблениями единиц со значением линейности (1393 и 349 случаев соответственно). Правда количество таксонов зоны цикличности уступает количеству таксонов зоны линейности (ср. 88 и 102). Такое положение объясняется двумя причинами. Во-первых, языковые единицы со значением линейности по-своему уникальны и неповторимы, так как называют даты. Во-вторых, 71 таксон (в 293 употреблениях), составляющий вторую группу зоны линейности, хотя и называет хронометрированное линейное время, по своему происхождению является циклическим: линейность данные языковые единицы приобретают только в сочетании с числительными или местоимениями, позволяющими располагать таксоны на диахронической оси времени.

В речи Ем. Пугачева преобладают таксоны наречного типа со значением повторения и возобновления (37 единиц в 1087 употреблениях), что характеризует его как человека с архаическим мышлением, для которого время соотносится с сезонностью, повторением и возобновлением природных явлений. Однако данные вербализаторы концепта «ВРЕМЯ», преломляясь в допросных речах Ем. Пугачева, предстают перед нами в несколько ином свете: соединяясь с таксонами других групп, они позволяют «разворачивать» события на вертикальной оси времени, нанизывая их друг на друга, что обусловлено жанром изучаемых материалов.

24 таксона, называющие время суточного цикла, и их высокая частотность (224 случая), также свидетельствуют о наличии общих представлений о времени для носителей русского языка конца XVIII столетия, подчинявших свою жизнь суточному ритму. Но то, как Пугачев использует суточные циклические таксоны, характеризует индивидуальные черты языковой личности. Преобладание языковых единиц, называющих ночное время, свидетельствует об активной жизнедеятельности Пугачева и его товарищей в темное время суток, что несколько расходится с общепринятыми нормами жизни мирного человека.

Функционирование в следственном деле Ем. Пугачева языковых единиц, называющих религиозные праздники и обряды как точки или отрезки циклического времени, показывает, что в конце XVIII в. религиозный календарь был неотъемлемой частью хронометрирования времени. Но, реализуясь в тексте следственного дела, данные единицы представляют Пугачева как человека, хотя и верующего, однако следующего религиозным обрядам по традиции, заложенной веками. Таким образом, конституенты ЛФП «Время» позволяют увидеть в языковой личности Ем. Пугачева черты, характеризующие его преимущественно как типичного представителя казачества последней трети XVIII столетия.

ЛФП «Мятеж» в следственном деле Ем. Пугачева отражает в основном индивидуальные черты интересующей нас исторической фигуры, хотя дает информацию и для воссоздания обобщенной личности казачьего сословия последней трети XVIII в. Вербализаторы концепта «МЯТЕЖ» репрезентируют ментальные представления Пугачева-казака, связанные с его жизнедеятельностью. Преобладание языковых единиц (248 лексем и УСК в 1093 употреблениях), называющих действия во время вооруженного выступления, свидетельствует о природном таланте Пугачева-военачальника, который мог выигрывать сражения не только за счет своей хитрости и смекалки, но и за счет военных навыков, приобретенных на государственной службе. Преимущественное употребление глаголов в единственном числе 1-го лица свидетельствует о том, что большинство военных действий производились по единоличному решению Пугачева. Кроме того, состав других околоядерных групп, фиксирует попытки самозванца организовать свою повстанческую армию по подобию государственных войск, что ему в значительной степени удалось реализовать. Развернутость лексического состава околоядерной зоны со множеством синонимических рядов говорят о Пугачеве как о талантливой языковой личности.

О врожденных способностях лидера, способного поднимать народные массы на бунт одной лишь силой слова, о реальной угрозе, которую создал Пугачев правительственной власти, свидетельствуют языковые единицы, называющие лиц, участвовавших в вооруженном выступлении с обеих противоборствующих сторон. Это самая большая группа по частотности употребления в ЛФП «Мятеж»: она насчитывает 99 лексем и УСК в 1820 употреблениях. Языковые единицы данной группы передают и масштаб повстанческого движения: на стороне заговорщиков были не только русские крестьяне, работные люди, казаки, но и представители различных народностей, проживавших на Урале и на южных границах Российской империи.

Зона периферии ЛФП «Мятеж», состоящая из двух групп, объединяет языковые единицы, которые являются общими для целого ряда ЛФП, вербализующих самостоятельные концепты («ЗАГОВОР», «САМОЗВАНСТВО», «ВЛАСТЬ») в ЯКМ Пугачева. Лексемы и УСК, характеризующие подготовку к вооруженному выступлению против существующей государственной власти, свидетельствуют об авантюрном складе характера Пугачева. Однако присвоение царского титула и имени Петра III стало средством для достижения цели бунтующих казаков, а не самоцелью в истории самозванства Пугачева. Но, войдя в новую для себя роль, 30-летний донской казак проявил немалый артистический дар, «проворство» и недюжинные способности: он ставил перед собой определенные целижаловал и наказывал «подданных», — и все это на фоне «слезных воспоминаний» о «своем» сыне Павле. Пугачев действовал, как истинный царь-батюшка, защитник угнетенных, отвечая на чаяния простого народа, с его надеждой на справедливого царя и верой в сакральность монархической власти.

В результате анализа языковых единиц, называющих различные виды наказаний, Ем. Пугачев предстает перед нами и жестким, а иногда и жестоким человеком, который безжалостно казнил и убивал. Необходимо заметить, что сам Пугачев во время допросов пытался убедить следователей, что он казнил людей лишь с подачи обиженных казаков и крестьян, что роль судей и палачей переложил на особую команду. Истоки жестокости самозванца надо искать во всем историческом процессе, который запечатлел жестокость и истинных царей. «Сама пугачевщина со всеми ее последствиями была порождением всей России, неизбежным плодом темной стороны тысячелетней жизни русского народа и результатом ненормального состояния всего тогдашнего ее государственного строя», — писал известный историк Д. Мордовцев [Мордовцев 1886: 116−117]. Пугачев испытал на себе все виды пыток, применяемые правительственными следственными органами, поэтому мечтал о смерти в бою, которая была не столько славной, сколько легкой. Единицы второй группы зоны периферии свидетельствуют о том, что Пугачев на следствии мог оговорить своих товарищей, скрыть какие-то важные факты, но, в основном, мог настоять «крепко в произнесенных. точных словах».

Таким образом, языковая личность Ем. Пугачева, реконструированная в результате анализа вербализаторов концептов «ВРЕМЯ» и «МЯТЕЖ» в следственном деле, не совпадает ни с образом, созданным чернителями «злодея"-самозванца, ни с идеализированным образом казачье-крестьянского вождя советской историографии. На наш взгляд, объективнее и ближе всех к истине был А. С. Пушкин, написавший «Историю Пугачева» как кровавого, бессмысленного и жестокого разгула восставшей черни и все же создавший впечатляющий образ Пугачева в «Капитанской дочке». Несомненно одно: Пугачев являлся типичным представителем казачьей среды последней трети XVIII в., но одновременно это был человек яркий, решительный, самобытный, проявивший себя как прирожденный лидер, обладающий даром слова, как талантливый полководец и как бунтарь, способный бесстрашно идти к своей цели, часто проявляя жестокость и пренебрегая христианскими этическими нормами.

Перспективным нам представляется дальнейшее изучение ЯКМ Ем. Пугачева, особенно вербализаторов концептов «ЗАГОВОР», «ВЛАСТЬ», «САМОЗВАНСТВО». Для расширения представлений о ЯКМ россиян последней трети XVIII века полезно было бы воссоздать языковые портреты противников Ем. Пугачева, которые олицетворяли законную власть. Небезынтересным для диахронической лингвистики было бы изучение языковой личности «супруги» самозванца — Екатерины II, которая, будучи сама захватчицей престола, сыграла в жизни Пугачева одну из главных ролей.