Тема нашего диссертационного исследования «Идиостиль Николая Моршена» относится, с одной стороны, к области лингвопоэтики (дисциплине, изучающей поэтический язык в широком смысле, а также поэтическую речь в совокупности текстов художественной литературы) — с другой стороны — к истории литературы (экстенсивному литературоведению), так как мы обращаемся к недостаточно изученному в отечественном литературоведении материалу — художественному миру поэта «второй волны» эмиграции Н. Моршена. Таким образом, наша филологическая работа имеет ДВА РАВНОЗНАЧНЫХ АСПЕКТА: как собственно лингвистический, так и собственно литературоведческий — каждый традиционно со своей методологической спецификой. Филология для нас — это, прежде всего, наука, изучающая тексты, в более узком смысле — тексты художественные. Более того, текст, по определению М. М. Бахтина, — это «первичная данность» всех гуманитарных дисциплин и «вообще всего гуманитарно-филологического мышления» [1997, 306]. М. М. Бахтину вторит С. С. Аверинцев: «Текст, все его внутр<�енние> аспекты и внеш<�ние> связи — исходная реальность ф<�илологии>» [1987, 467]. «Филологический анализ художественного текста предполагает взаимодействие [выделено автором — А.Г.] литературоведческого и лингвистического подходов к нему. Художественный текст в этом плане рассматривается и как эстетический феномен, обладающий цельностью, образностью, и как форма обращения к миру, т. е. как коммуникативная единица, в которой, в свою очередь, моделируется определённая коммуникативная ситуацияи как частная динамическая система языковых средств» [Николина 20 036, 4−5]. Таким образом, наше диссертационное исследование носит синтетический характер: мы синтезируем лингвистический и литературоведческий подходы к художественному тексту. В этом смысле мы придерживаемся того понимания предмета и задач лингвистической поэтики, которые предложил крупнейший исследователь языка русской поэзии XX в. В. П. Григорьев: «Предметом л<�ингвистической> п<�оэтики> следует считать творческий аспект языка в любых его манифестациях <.> Л<�ингвистическая> п<�оэтика> — это двуединая (если угодно — „четвероеди-ная“) дисциплина на стыке я<�зыкознания>, л<�итературоведения>, „я<�зыковой> к<�ритики>“ и л<�итературной> к<�ритики>» [1979, 58]. Среди важнейших задач лингвопоэтики — «системное описание стихотворных идиолектов, в частности — «грамматик идиостилей» «[Там же, 58−59]. Именно к системному описанию стихотворного идиолекта (или идиостиля — см. ниже) Н. Моршена мы и стремимся в своём диссертационном исследовании.
МАТЕРИАЛОМ нашего исследования служит корпус стихотворений Николая Моршена, представленный в самом полном на сегодняшний день собрании его стихотворений — впервые вышедшей в России благодаря проф. В. В. Агеносову книге поэта «Пуще неволи» (М., 2000; далее — [М.]), в которой содержится 5 145 стихотворных строк (23 197 словоупотреблений), из них нами в первую очередь проанализированы все 187 оригинальных (непереводных) стихотворений поэта (17 662 словоупотребления). Как мы видим, объём относительно небольшой для автора, прожившего долгую, насыщенную жизнь.
Настоящее имя поэта — Николай Николаевич Марченко (сын известного прозаика русского зарубежья Николая Нарокова) — родился 8 ноября 1917 г. в селе Бирзула Одесской губ. (с 1935 г. — Котовск, с 1938 г. — город в составе Одесской обл. УССР)1, десятилетку окончил в Одессе (с 1933 г.), однако родным городом Н. Моршен считает Киев: в 1935;1941 гг. поэт учился в Киевском государственном университете им. Т. Г. Шевченко, который окончил с дипломом физика по специальности «рентгеноанализ металлов», в Киеве же познакомился со своей будущей женой Натальей Васильевной Зозулей (поженились в 1942 г.), с которой прожил всю жизнь, вырастив четверых детей. В 1944 г. (по другим данным, в конце 1943 г.) вместе с семьёй оказался в Германии: сначала в Кёнигсберге, затем в Берлине, а с 1945 г. — в лагере для перемещённых лиц (displaced persons, сокращённо DP — по-русски обычно «Ди-Пи» или «ди-пи»).
1 В документах и большинстве справочников значится Киев. См. об этом § 1 первой главы настоящего диссертационного исследования.
Zoo Camp" (Британская зона, Гамбург), где во избежание репатриации принял фамилию Моршен1, ставшую впоследствии псевдонимом. Работал на уборке развалин Гамбурга, на верфи, на автомобильном заводе. Там же, в Германии (ФРГ), с 1946 г. стал печататься — в основном в журнале «Грани» (издательство «Посев»), хотя стихи начал писать ещё- на родине. До сих пор нигде не опубликованная «Киевская тетрадь» Н. Моршена, где собраны довоенные его стихи, возможно, сохранилась в архиве семьи Марченко. Судьба архива неизвестна, как не установлена и датировка большинства стихотворений Н. Моршенаизвестны лишь даты первых публикаций в различных эмигрантских журналах, альманахах и сборниках: никем эта информация в целом пока не обработана, текстологическое изучение наследия Н. Моршена ещё- не начато, так что на данной стадии исследования его творчества мы ограничились лишь датировкой стихотворных книг поэта (о них и о творческой биографии Н. Моршена — в § 1 первой главы нашей диссертационной работы).
В 1950 г. семья Марченко переезжает в США: сначала в Балтимор (штат Мэриленд), затем в Сиракузы (штат Нью-Йорк), где Н. Моршен нашёл себе место преподавателя русского языка, и наконец — Монтерей (Monterey, штат Калифорния): в том же 1950 г. поэт устроился на ту же должность в местный Военный институт иностранных языков (Defense Language Institute Foreign Language Center), где проработал до выхода на пенсию в 1977 г. С 1956 г. поэт много переводил с английского языка для журналов «Америка» и «Диалог-США» (часть стихотворных переводов вошла в [М.]). 31 июля 2001 г. Н. Моршен скончался в Монтерее, там же и похоронен. Сам поэт не любил рассказывать о своей жизни: «Всё-, что я хотел бы сказать читателям, я говорю в стихах. Остальное не важно», — написал он в биографической справке к альманаху «Содружество» (Вашингтон, Изд. русского книжного дела в США Victor Kamkin, Inc., 1966, с. 534).
1 Очевидно, псевдоним Моршен есть результат фонетической трансформации и усечения финальногоко исходной фамилии Марченко. Отсюда же и сохранение ударения на первом слоге.
Тёмные места" биографии Н. Моршена связаны с тем, что его родители и он с женой добровольно уехали в Германию, опасаясь преследований со стороны советской власти за якобы сотрудничество с немецкими оккупантами (к этому можно добавить также и белогвардейское прошлое Н. Нарокова, чудом уцелевшего в годы Гражданской войны и во время многочисленных сталинских чисток). В действительности же отец Н. Моршена создал нечто вроде консерватории, где было два студента (его сын с женой) и один преподаватель, он же директор, — сам Н. Нароков. Все «сотрудничество» свелось к тому, что немцы, стремившиеся, как ни странно, создать вид налаживающейся на Украине мирной жизни, разрешили открыть это заведение, освобождающее студентов от отправки на принудительные работы в Германию. А когда броня была отменена, Н. Моршен с женой устроились рабочими на военный завод. И снова избежали отправки к немцам1.
Однако некоторые другие представители «второй волны» действительно сотрудничали с немцами. По этой причине вся литература послевоенной эмиграции оказалась под самым суровым запретом в Советском Союзе, первые публикации о ней стали появляться только в конце 1980;х — начале 1990;х гг.- до сих пор не написана академическая история русской литературы этого периода: в наиболее полном объёме она представлена в книге В. В. Агеносова «Литература Киээк^о зарубежья» особым разделом «Между двух звёзд: Вторая волна русской эмиграции» [1998а, 383−473]). Кроме того, в российском обществе не определено отношение к эмигрантам «второй волны» и раздаются возгласы осуждения в их адрес, однако «нужны не эмоциональные восклицания „за“ и „против“, а объективная историческая информация об идейных тенденциях, характерных для „второй волны“. При этом надо иметь в виду, что, во-первых, эмиграция эта была вынужденной <. .> Во-вторых основная масса военнопленных оставалась безразличной к пропагандистскому воздействию различных сил» [Фрейнкман-Хрусталёва, Новиков 1995, 100].
1 Сведения о пребывании семьи Марченко в оккупированном Киеве сообщены В. В. Агеносовым со слов самого Н. Моршена.
Именно объективному исследованию творчества одного из ярчайших представителей «второй волны» русской эмиграции — Н. Моршена и посвящена наша диссертационная работа.
Её- АКТУАЛЬНОСТЬ определяется давно назревшей необходимостью такого объективного исследования — литературы русской эмиграции «второй волны» в целом и творчества Н. Моршена в частности. Имеющиеся в нашем распоряжении работы, посвященные творчеству поэта, несмотря на свою значимость и глубину, тем не менее не претендуют на детальный анализ большей части его произведений. Исследований художественного мира Н. Моршена, сопоставимых по масштабу с диссертацией, до сих пор не выходило. Кроме того, исследования языка русской поэзии XX в. оказываются неполными без привлечения малоизученного материала поэзии «второй волны» эмиграции, в особенности авангардных направлений, в которых особую роль играет эксперимент со словом, языковая игра и обилие интертекстуальных связей. Совместная плодотворная работа исследователей эмиграции «второй волны» может скорректировать наши представления о развитии русской литературы и её- языка в целом.
Итак, НОВИЗНА нашего исследования состоит в том, что в ней впервые комплексно проанализирован идиостиль Н. Моршена, в т. ч. (1) все поэтические новообразования поэта, принципы их создания и употребления- (2) большая часть литературных аллюзий, цитат и их функционирование, художественная значимость в поэзии Н. Моршена. Кроме того, впервые проанализированы (3) практически все работы литературно-критического и исследовательского характера, посвящённые Н. Моршену. Следует также отметить, что и литература «второй волны» эмиграции в целом, и творчество Н. Моршена в частности недостаточно изучены. Единственный известный нам писатель «второй волны», о творчестве которого в последние годы в России защищаются отдельные диссертации, — это прозаик Леонид Ржевский [Коновалов 2000; Букарева 2004]. Больше внимания уделяется писателям «перво-второй» волны1: появились диссертационные исследования,.
1 Так мы позволим себе называть поток эмигрантов, до Второй мировой войны живших в Прибалтике (или даже родившихся там) и вынужденных эмигрировать после присоединения Прибалтики к СССР. Традиционно их относят к «первой волне», указывая, однако, что это послевоенная эмиграция. посвященные творчеству сказочницы Ирины Сабуровой [Ващенко 2005] и поэта Игоря Чиннова [Болычев 1999; Носова 2004]. О творчестве Н. Моршена нам известна только одна англоязычная диссертация — Джона Марка Скотта-младшего (The Muted Lyre of Russian Emigre Poetry. Nikolai Morshen. Pittsburgh, 1978). Отдельного диссертационного исследования на русском языке, целиком посвященного Н. Моршену, до сих пор не было. Особая глава о поэзии Н. Моршена представлена в диссертации A.C. Урюпиной [2006, 145−175] (об этом — в § 4 первой главы). Все указанные работы носят сугубо литературоведческий характер, при этом язык художественной литературы русского зарубежья практически не исследован.
Таким образом, данная работа — первая диссертация на русском языке, специально посвященная художественному миру и языку Н. Моршена, точнее — его идиостилю как динамичной, развивающейся системе, ставшей ОБЪЕКТОМ нашего диссертационного исследования.
Идиостиль — понятие, до сих по не получившее однозначной трактовки в отечественной филологии. В традиционной филологии используется несколько иной, но схожий по внутренней форме термин, связанный с именами академиков П. Н. Сакулина и В. В. Виноградова, — индивидуальный (поэтический) стиль, определяемый последним как «система эстетически-творческого подбора, осмысления и расположения символов» [Виноградов В.В. 1980, 3]. Сам же термин идиостиль принадлежит В. П. Григорьеву: впервые в широкое употребление данный термин был введён им (сначала в качестве «квазитермина») в книге «Грамматика идиостиля. В. Хлебников» и сразу же был подвергнут сомнению с точки зрения реальности обозначаемого им понятия: «Что касается реальности идиостиля, то его „литературоведческая реальность“, ощущаемая читателями специфичность индивидуальных стилей, насколько известно, вообще не ставилась под сомнение. Лингвистическая же реальность идиостиля устанавливается „по определению“: всякий идиостиль как факт современной литературы является в то же время идиолектом» [1983, 4]. Таким образом, устанавливается некое соответствие между понятиями идиостиль и идиолект: второе «старше» первого и определяется как «система речевых средств индивидуума, формирующаяся на основе усвоения языка и развивающаяся в процессе жизнедеятельности данного индивидуума» [Щукин 1978, 9]. Считается, что «и<�диолект> в узком смысле — только специфич<�еские> речевые особенности данного носителя языкав таком аспекте изучение и<�диолекта> актуально прежде всего в поэтике, где осн<�овное> внимание уделяется соотношению общих PI индивидуальных характеристик речи (стиля)» [Виноградов В.А. 1990, 171]. По всей видимости, под «идиолектом в узком смысле» понимается именно идиостиль, то есть идиостиль в этом случае понимается как эстетически значимая разновидность идиолекта.
Если в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» понятие идиости-ля отсутствует, то в «Литературном энциклопедическом словаре» оно представлено особой статьёй, в которой отождествляется с понятием индивидуального стиля [Григорьев 1987, 115], а идиолект понимается как «важнейшая составляющая индивидуального стиля, т. е. идиостиля» [Там же, 114]. Значит, уже не идиостиль есть частный случай идиолекта, а, наоборот, идиолект понимается как частный случай идиостиля (приведённая точка зрения, парадоксально заостряющая диалектическую взаимосвязь между идиолектом и идиостилем, нами из сугубо практических и «позитивистских» соображений не принимается). В статье, к которой отсылает В. П. Григорьев, также нет чёткой дефиниции термина индивидуальный стиль: «Языковое мастерство писателя, его индивидуальную манеру письма называют с<�тилем> писателя, индивидуально-авторским стилем» [Бельчиков 1987, 422−423].
Довольно часто лингвисты и литературоведы противопоставляют идиостиль в языкознании и идгюстгшъ в литературоведении, как это, например, делал A.B. Чичерин: «.литературоведение и лингвостилистика идут разными путями. Видя в языке литературного произведения первоэлемент, то есть основу стиля, литературовед подходит к языку, образу, композиции, эстетическому облику идеи как к явлению из области искусства. У лингвостилистики свои серьёзные задачи в изучении языковых и речевых стилей, но при подходе к произведению искусства метод лингвостилистических „наблюдений“, изолирующих речевые факты, не может литературоведа удовлетворить. Чуждо литературоведу эстетическое бесстрастие лингвостилиста, ни к чему его статистика» [1977, 8]. Нам чуждо подобное понимание задач лингвостилистики (которую всё- же удачнее именовать лингвопоэтикой1): в своём диссертационном исследовании мы не можем «изолировать речевые факты» от «эстетического облика идеи», не можем быть «эстетически бесстрастными» статистиками — наоборот: все наши наблюдения над языком писателя непременно предполагают и эстетические выводы, а статистика становится одним из самых точных инструментов для изучения художественного мира писателя.
Итак, идиоспишь, по нашему мнению, есть неотъемлемая составляющая художественного мира писателя: это система индивидуальных особенностей автора как художника слова в их языковом выраженииэто способ отражения и преломления в художественной речи фактов внутреннего мира конкретного писателя — носителя языка в конкретный исторический период. Таково наше рабочее определение, применяемое при анализе идиостиля Н. Моршена.
При анализе поэтического идиостиля обычно рассматривают такие его составляющие, как особенности метрики и ритмики, графики и архитектоники, звуковой организации стиха (в том числе рифмы), образного строя, индивидуальные особенности лексики и грамматики, функционирование заглавий, эпиграфов, жанровое своеобразие в его отношении к языку произведения, наконец, словотворчество и межтекстовые связи.
ПРЕДМЕТ исследования в нашей работе охватывает не весь идиостиль Н. Моршена (объём и задачи кандидатской диссертации не позволяют проанализировать его во всей полноте), но два его ключевых, с нашей точки зрения, компонента: 1) словотворчество поэта и смежные с ним явления,.
1 Авторы выходивших под редакцией В. П. Григорьева «Очерков истории языка русской поэзии XX века» предлагают называть её- даже лингвоэстетикой [Очерки 1994, 5].
2) интертекстуальность — как наиболее яркие проявления авторской индивидуальности, отчётливо отражённые в языке поэта (о чём писало большинство критиков и исследователей творчества Н. Моршена) и рассматриваемые нами в ис-историческом РАКУРСЕ. С опорой на хронологию определена периодизация творчества Н. Моршена: ранний, зрелый и поздний периоды сопоставлены друг с другом по количеству новообразований, их концентрированности, функционированию, стилистическим и деривационным характеристикам. Мы исходим из того, что «идиолект [равно как и идиостиль — А.Г.] понимается как развивающаяся система» [Щукин 1978, 8], — и это определение на редкость удачно подходит к идиостилю Н. Моршена: одни критики писали о нём как о поэте, резко меняющем свой почерк, другие — о том, что «постепенно созревая в размеренной и неторопливой манере в течение почти четырёх десятилетий, творчество этого поэта, если увидеть его во всей полноте, есть постоянное углубление философской мысли и постоянное совершенствование, оттачивание поэтического мастерства» [КагНшку 1982, 1]. Определился и вектор развития идиостиля Н. Моршена, включённый нами в число положений, выносимых на защиту.
Таким образом, ЦЕЛЬЮ нашего диссертационного исследования является описание таких компонентов идиостиля, как словотворчество и интертекстуальность, которые представляются наиболее значимыми аспектами художественного мира Н. Моршена.
Данная цель определила следующие ЗАДАЧИ работы:
1. проанализировать по возможности всю имеющуюся литературу о Н. Моршене, распределив её- в том порядке дискурсов и жанров, который, на наш взгляд, соответствует степени вхождения творчества Н. Моршена в культурно-информационное пространство сначала Русского Зарубежья, затем России: 1) литературная критика, 2) иноязычные исследования западных славистов (парадоксальная, на первый взгляд, ситуация: писатели русского зарубежья — особенно «второй волны» — оказываются объектом научного осмысления западных филологов раньше, чем отечественных, тогда как русские исследователи-эмигранты, как правило, сами активно включены в литературный процесс и выступают преимущественно в жанрах литературной критики), 3) русскоязычные исследования, в которых творчеству Н. Моршена уделяется неосновное внимание, 4) русскоязычные исследования, целиком посвященные творчеству Н. Моршена, и 5) работы о Н. Моршене, вошедшие в словари и справочники, в вузовские и школьные учебники (что может свидетельствовать о вхождении его творчества в «литературный канон»);
2. определить художественную значимость в идиостиле Н. Моршена словотворчества, фразеотворчества (индивидуально-авторских трансформаций фразеологических единиц) и интертекстуальности;
3. определить состав словаря новообразований Н. Моршена;
4. выявить основные тенденции в развитии словотворчества Н. Моршена и описать функционирование новообразований в раннем, зрелом и позднем периодах творчества поэта;
5. проанализировать способы образования окказиональных слов в идиостиле Н. Моршена;
6. выявить в идиостиле Н. Моршена интертекстуальные элементы различного уровня и происхождения;
7. выявить принципы, цели и причины цитации в идиостиле Н. Моршена, в том числе сравнительно с русскими поэтами ХУШ-ХХ вв. (главным образом — Ф. Тютчевым): сходства, различия, преемственность, новаторство;
8. определить место творчества Н. Моршена в литературе русского зарубежья «второй волны».
Для выполнения поставленных задач нами избраны следующие МЕТОДЫ исследования: сравнительно-исторический, сравнительно-типологический, структурный, биографический, методы лингвистического анализа художественного текста (в т.ч. метод непосредственного наблюдения), элементы статистического метода.
С учётом того, как нами решены поставленные задачи, определим ПОЛОЖЕНИЯ, ВЫНОСИМЫЕ НА ЗАЩИТУ:
1. Поэзия Н. Моршена принадлежит к авангардному течению литературы русского зарубежья «второй волны».
2. В художественном мире Н. Моршена царит культ Слова, в котором утверждается единство природы и языка на основе изоморфизма процессов, проходящих в генных и речевых структурах.
3. Авторская актуализация внутренней формы слова в идиостиле Н. Моршена является одним из следствий открытого им «закона взаимотяготенья слов», связанного с идеей изоморфизма природных и языковых явлений.
4. Экспериментальность в творчестве поэта возрастает от раннего периода творчества к зрелому, а затем стабилизируется в позднем творчестве поэта.
5. Словотворчество является одной из доминант идиостиля Н. Моршена и выражением философских идей поэта, которые часто не выявляются без анализа его поэтических новообразований.
6. Со словотворчеством в идиостиле Н. Моршена неразрывно связаны такие явления, как лексическая и фразеологическая трансформация, функционирование лексико-синтаксических окказионализмов.
7. Ведущую роль среди нетрадиционных способов словообразования в идиостиле Н. Моршена играет контаминация, являющаяся наглядным воплощением «закона взаимотяготенья слов».
8. Важной особенностью идиостиля Н. Моршена является насыщенность его текстов цитатами, аллюзиями, реминисценциями, то есть разнообразие интертекстуальных связей.
9. Центонность как разновидность интертекстуальности представляет собой конструктивную особенность художественного текста, состоящую в преднамеренном соединении разнородных интертекстуальных фрагментов в одно целое, причём центонный текст состоит не только из «чужого», но и всегда из.
14 определённого количества «своего слова», которое может быть представлено как сегментными, так и суперсегментными единицами.
10. При включении цитаты в поэтический текст происходит её- ритмико-интонационная адаптация, то есть приспособление на суперсегментном уровне, сопровождаемое изменением стихотворного размера, паузации, рифмовки, мелодического контура и т. д.
11. Среди источников цитат Н. Моршена особое место отводится поэзии Ф. Тютчева, что свидетельствует о развитии в творчестве поэта тютчевской традиции философской лирики.
12. И новообразования, и интертекст выполняют в идиостиле Н. Моршена прежде всего текстообразующую функцию, выступая в роли осознанных поэтических приёмов.
ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ЗНАЧИМОСТЬ представляемого диссертационного исследования связана с тем, что в нём: 1) определяется продуктивность синтеза двух филологических подходов к произведению художественной литературы — лингвистического и литературоведческого- 2) демонстрируются возможности статистического метода при анализе художественного мира писателя- 3) уточняются механизмы образования окказиональных слов: словотворчество и смежные с ним явления, как выяснилось при анализе новообразований Н. Моршена, могут опираться не только на систему языка, но и на понимание поэтом процессов в живой и неживой природе- 4) рассматриваются такие малоизученные теоретические проблемы интертекстуальности, как взаимодействие сегментной и суперсегментной цитации, ритмико-интонационная и грамматическая адаптация, возникающая при цитировании- 5) намечена типология поэтических идиостилей по степени проявленности в них индивидуально-авторского начала.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВОЙ нашего диссертационного исследования стали работы по общим проблемам лингвистической поэтики В. В. Виноградова и В. П. Григорьева, по вопросам исследования творчества Н. Моршена — С. А. Карлинского, Ю. В. Линника, В. В. Агеносова, по теории словотворчества — Г. О. Винокура, А. Г. Лыкова, Е. А. Земской, В. В. Лопатина, по теории интертекстуальности — М. М. Бахтина, З. Г. Минц, Ю. М. Лотмана, H.A. Кузьминой, H.A. Фатеевой, по стиховедению — M. JL Гаспарова, И. П. Смирнова.
ПРИКЛАДНОЕ ЗНАЧЕНИЕ нашей работы состоит в том, что материалы исследования могут быть использованы в практике преподавания в вузе при разработке курсов «Русская литература XX века», «Филологический анализ текста», «Современный русский язык: словообразование», а также спецкурсов «Поэзия „второй волны“ эмиграции», «История литературной критики русского зарубежья», «Словотворчество в русской литературе» и спецсеминаров по проблемам интертекстуальностипри работе над научным изданием собрания сочинения Н. Моршена. Выявленные и прокомментированные нами новообразования Н. Моршена могут быть использованы и в лексикографической практике, например при составлении словаря авторских неологизмов в русской поэзии XX в. или при подготовке толковых словарей современного русского литературного языка, куда по недосмотру составителей не попадают многие якобы потенциальные слова, широко используемые в русском языке XX в.
В ходе АПРОБАЦИИ основные положения диссертации были изложены в докладах и обсуждались на двух международных конференциях (Третьи международные Бодуэновские чтения: «И. А. Бодуэн де Куртенэ и современные проблемы теоретического и прикладного языкознания», Казань, 23−25 мая 2006 г.- Первая международная конференция «Фразеология и когнитивистика», Белгород, 4−6 мая 2008 г.), на двух конференциях молодых учёных Mill У «Филологическая наука в XXI веке: Взгляд молодых» (первой и третьей — ноябрь 2002 и 2004 гг. соответственно) и на Шестых Кирилло-Мефодиевских чтениях «Славянская культура: Истоки, традиции, взаимодействия» (ГосИРЯ совместно с Ml LI У, 18 мая 2005 г.). Кроме того, нами были проведены семинары на тему «Поэзия Николая Моршена» в рамках курса «Русская литература XX века» на филологическом факультете Mill Упримеры из поэзии Н. Моршена были использованы нами в курсе лекций по русскому языку и культуре речи на факультете педагогики и методики начального образования Московского гуманитарного педагогического института.
СТРУКТУРА работы обусловлена целью и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографии. В первой главе анализируются по возможности все работы, обращенные к творчеству Н. Моршена: литературно-критические (Г. Иванов, В. Марков, И. Одоевцева, Б. Нарциссов, Ю. Иваск, Е. Витковский и др.), публицистические, исследовательские (В. Казак, С. Карлинский, В. Сечкарёв, Я. П. Хинрихс, Ю. В. Линник, В. В. Агеносов и др.), учебно-методические. Во второй главе нами предпринята попытка всестороннего анализа новообразований Н. Моршена как системы не только языковой (идиолектной), но и художественнойздесь же рассмотрены установки самого поэта на словотворческий эксперимент, теоретические проблемы разграничения узуальных слов и новообразований, окказиональных и потенциальных новообразований, описаны основные явления, смежные со словотворчеством, и проанализировано функционирование в идиостиле Н. Моршена слов с левым элементом поли полу-. Обнаруженные нами новообразования поэта распределены по периодам его творчества, которые в итоге сравниваются друг с другом по различным параметрам, характеризующим эволюцию его системы новообразований. В начале третьей главы «Интертекстуальность в поэзии Николая Моршена» нами рассмотрены проблемы, связанные с теорией интертекста, определены его функции в художественной речи, затем проанализирован тютчевский интертекст в идиостиле Н. Моршена и проведено сопоставление интертекстуальности у обоих поэтовнаконец, на материале стихотворений Н. Моршена нами рассмотрен собственно лингвистический аспект интертекстуальности. В заключении подводятся итоги и определяются перспективы исследования. Библиография состоит из списка источников художественных текстов, перечня использованных нами словарей и грамматик и списка исследовательских работ. В приложении даётся комплексный филологический анализ двух «азбучных» стихотворений Н. Моршена — «Азбука коммунизма» и «Азбука демократии».
Выводы.
Проведённый нами анализ интертекстуальности творчества Н. Морщена выявил закономерные влияния на него поэзии Ф. Тютчева. Принятая нами в § 2 рабочая гипотеза об особой роли тютчевского интертекста подтвердилась многочисленными параллелями между подходом обоих поэтов к цитированию, между их отношением к традиции ХУ1П в., особенно к Державину. Несколько в стороне остались интертекстуальные и общелитературные связи с творчеством Н. Гумилёва.
Выбранный нами метод исследования — кропотливого «вычленения» интертекста — может быть чреват перегибами исследователя и интерпретатора и требует предельной осторожности в обращении с художественным текстом. «Перед лицом текста, заключённого в большие кавычки, внутри которого, к тому же, имеется огромное число кавычек маленьких, действительно оказывается сложно оставаться в жёстких рамках критериев, ограничивающих свободный полёт фантазии и соблазн приписать тексту толкования, которые непосредственно из самого текста не вытекают» [Денисова 2003, 81]. Однако «ничего зазорного в опоре на интертекст нет. В начале всякого слова всегда было какое-то чужое слово, литература занята собой и собственной генеалогией больше, чем всем остальным, и потому пронизана интертекстуальностью» [Жолковский 1994, 17].
Среди общетеоретических проблем данной главы наиболее важными оказались проблемы взаимодействия «своего» и «чужого слова» и явления центонности. Для анализа их взаимодействия мы выбрали функциональный подход: интертекстуальность для нас, прежде всего, функциональна, художественно значима. Нами были уточнены функции интертекста и сделана попытка их классификации.
Такая разновидность интертекстуальности, как центонность, была рассмотрена нами как конструктивная особенность художественного текста, состоящая в преднамеренном соединении разнородных интертекстуальных фрагментов в одно целое. При этом центонный текст состоит не только из «чужого», но и всегда из определённого количества «своего слова», которое может быть представлено как сегментными (в центонных текстах вообще, в отличие от жанра центона), так и суперсегментными единицами (в жанре центон — всегда).
Мы обнаружили, что интертекстуальность может проявляться двумя способами: на сегментном и суперсегментном уровне — и в их взаимодействии. Суперсегментная интертекстуальность — малоизученная область, практически не затронутая исследователями. Проведённый анализ художественных текстов Н. Моршена, имеющих сегментные и суперсегментные цитаты, позволил выявить процесс ритмико-интонационной адаптации, неизбежно возникающей при цитировании и проходящей четыре основные стадии:
1) вычленение из исходного текста определённого фрагмента;
2) возможное парафразирование или «подгонка» этого фрагмента под конечную систему.
3) поиск «вставок», вводящих интертекстуальные фрагменты в конечный текст;
4) объединение интертекстуального фрагмента со «вставкой» и авторским текстом.
На второй стадии могут изменяться: а) стихотворный размерЬ) разновидность одного и того же стихотворного размерас) система рифмовкис!) строфикае) расстановка паузмелодический контурg) акцентуацияИ) звуковая инструментовка.
Кроме того, на данной стадии может происходить появление «вторичного» (стихотворного) ритма, т. е. переход прозы в стих (на примере цитирования.
М. Цветаевой Ф. Достоевского). Поиск «вставок» на третьей стадии идёт с учётом двух контекстов: исходного (цитируемого) и конечного (цитирующего) — по принципу семантического согласования.
Открытие явления ритмико-интонационной адаптации позволяет проникнуть в механизм цитирования и соединения противопоставленных фрагментов, что тесным образом связано с их семантическим взаимодействием, а значит, помогает раскрытию авторского замысла. Семантическое взаимодействие, в свою очередь, мыслится как смысловое напряжение.
Проблема интертекстуальности в поэзии Н. Моршена, с одной стороны, входит в круг проблем, связанных с общим вопросом о традиции, литературной преемственности. Применительно к Н. Моршену этот вопрос не раз поднимался в работах С. Карлинского, Ю. В. Линника, В. В. Агеносова, A.C. Урюпиной. Последняя пишет, что «поэт уважительно относился к литературной традиции. Его стихотворные опыты — это попытка органически развить, продолжить сложившуюся систему стиха в соответствии с важной для него идеей эволюции жизни. Он настаивал на преемственности, непрерывной передаче накопленного опыта, текучести развития» [Урюпина 2006, 149].
С другой стороны, интертекстуальность Н. Моршена является частным проявлением такого фундаментального свойства его поэзии, как диалогизм: для него «Слово мертво без диалога» [Линник 1994, 155]. Среди собеседников Н. Моршена, участников его диалога, огромное количество русских и — в меньшей степени — зарубежных поэтов и философов, учёных и общественных деятелей, причём это всегда диалог на значительном расстоянии, практически игнорирующий современников (за исключением полемики с «парижской нотой»). Среди всех современников Н. Моршена для него важен только один — его читатель, без которого.
Он монолог (вне разговора), Он охромевший Архимед, Лишённый подлинной опоры.
Свидетель будет лицезреть Явленье и поймет законы,.
А яблоку нелепо зреть Без Евы, падать без Ньютона.
Что делать — так устроен свет, Не нам менять порядки эти: И пол, и полюс, и поэт Равно нуждаются в ответе.
На высший суд призвав меня, Когда окончатся все сроки, Мне в преступление вменят Мной недотянутые строки.
И гневно вопросят в упор: «К чему ты наплодил уродцев?» Но я не сдамся на укор И так попробую бороться:
Я не горжусь своим стихом. Неточен почерк мой. Однако Есть у меня заслуга в том, Что я читатель Пастернака".
М., 108−109].
Это стихотворение («Ткань двойная») было написано ещё- во второй половине 1950;х гг. и стало поэтическим кредо Н. Моршена.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Художественный мир Н. Моршена, рассмотренный нами через призму его индивидуального стиля, представляет несомненный исследовательский интерес как с тематической, идейной, образной стороны, так и в аспекте языкового эксперимента, который поэт последовательно проводил в своей поэтической практике, находясь в постоянном диалоге не только с читателем, но и с поэтами-предшественниками, что определило цитатный характер его поэзии.
Идейно-тематический круг проблем в творчестве Н. Моршена оказался в центре внимания первых его профессиональных читателей — литературных критиков русского зарубежья и России, которые живо откликались на выходившие из печати книги его стихов: «Тюлень» (1959), «Двоеточие» (1967) и «Эхо и зеркало» (1979), берклейское «Собрание стихов» (1996) и московский сборник «Пуще неволи» (2000), — в обзорах современной поэзии (в том числе аналитических), рецензиях, очерках и эссе Г. Иванова и И. Одоевцевой, Г. Струве и В. Вейдле, Ю. Иваска и И. Чиннова, С. Карлинского и А. Либермана, Л. Алексеевой и И. Вайль, Е. Витковского и В. Агеносова. Вершиной литературно-критического осмысления художественного мира поэта, на наш взгляд, стала статья-анализ Б. Нарциссова «Под знаком дифференциала» (1976), в которой впервые была обозначена периодизация творчества Н. Моршена, определён вектор развития художественного мира поэта — от переживания непосредственно данных чувственных впечатлений до настоящего культа Слова-Логоса. Раннее творчество Н. Моршена прошло под очевидным влиянием Н. Гумилёва и акмеистической школы, с чем связана неоромантическая взволнованность раннего Н. Моршена, осязаемость и наглядность внешнего мира, точность в передаче эмоций и в целом традиционная форма. Последнее подтвердилось в результате нашего изучения словотворчества поэта: в книге «Тюлень» нами было выявлено только четыре потенциальных новообразования и одна потенциальная форма узуального слова.
В 1950;х гг. стихотворения Н. Моршена вошли в лучшие антологии русской эмигрантской поэзии, в которых творчество поэта представало на широком фоне поэтов как «старой» эмиграции, так и «новой» — эмигрантов «перво-второй» и «второй волны», определивших литературный ландшафт русского зарубежья 1960;80-х гг., так что имя Н. Моршена оказывается в одном ряду с именами И. Чиннова, И. Елагина, Ю. Иваска, Д. Кленовского, В. Маркова, О. Анстей, В. Синкевич, И. Буркина, И. Бушман и др., причём зрелое творчество Н. Моршена обычно относят к авангардному «крылу» русской поэзии послевоенной эмиграции (к которому принадлежат также Ю. Иваск, В. Марков и И. Буркин, в меньшей степени И. Чиннов). Действительно, экспериментальное начало в поэзии Н. Моршена начинает возрастать после его переезда в США, где поэт в полной мере открыл для себя наследие русских футуристов, в том числе раннего Б. Пастернака, а также творчество М. Цветаевой и Н. Заболоцкого, увлёкся философией П. Тейяра де Шардена. С именем последнего связана основная тема второй книги стихов Н. Моршена — преображение природы через одухотворяющую деятельность человека, воспевание эволюции как целенаправленного процесса, упоение величием мироздания как в прошлом, так и в настоящем и в утопическом будущем. В книгу «Двоеточие» с триумфом начинает входить тема Слова — космического перводвижителя, чей образ отражён в человеческом языке, также заслуживающем обожествления, особенно высшая форма человеческого языка — поэзия. Во второй книге Н. Моршен приступает к синтезу научного языка с поэтическим, к сопряжению с пока ещё- достаточно традиционной формой нетрадиционного для русской поэзии содержания — темами и идеями квантовой физики, теории эволюции, генетики, кибернетики, теории вероятности, неэвклидовой геометрии. Активизируется и словотворческая энергия поэта, возрастает количество новообразований — их уже 26, то есть в долевом соотношении в четыре раза больше, чем в предыдущей книге, причём в основном это слова, принадлежащие научной и философской стилистическим сферам. Первые две книги стихов Н. Моршена составили ранний период его творчества, в который языковому эксперименту в целом и словотворчеству в частности ещё- отведена не столь заметная роль, как в последующий период.
С конца 1960;х гг., то есть во время появления в периодике стихотворений, составивших экспериментальную книгу «Эхо и зеркало», творчество Н. Моршена попадает в поле зрение исследователей литературы: фрагментарно —¦ в работы филологов русского зарубежья, более полно — в исследования западных славистов, которые первыми начинают полноценное изучение художественного мира Н. Моршена и указывают на основные направления анализа его идиостиля. Это прежде всего работы В. Казака, В. Сечкарёва (на немецком языке) и С. Карлинского (на английском). Последний особое значение придавал динамизму, постоянному развитию идиостиля Н. Моршена, а среди наиболее характерных его черт выделял словотворчество и цитатность (интертекстуальность), что и послужило предметом нашего диссертационного исследования. Западными славистами была в целом описана и система образных средств в идиостиле поэта. В. Сечкарёв выделял олицетворения, особенно развёрнутые, как наиболее значимые для всей поэзии Н. Моршена: именно в олицетворениях была образно воплощена идея поэта о единстве и неразрывности человека и космоса, природы и словаследующими по значимости шли сравнения (перерастающие в фигуру параллелизма), также связанные с мировоззрением Н. Моршена и обладающие большой выразительной силой.
Идиостиль Н. Моршена зрелого периода (книга «Эхо и зеркало») характеризуется разнообразными и многочисленными экспериментами со словом: это, прежде всего, словотворчество, в котором начинает преобладать окказиональное словообразование, а также смежные со словотворчеством явления — такие, как фразеотворчество (трансформация узуальных фразеологических единиц), формотворчество (образование потенциальных форм узуальных слов), лексическая трансформация (дефисация, недеривационные усечения слов). Появляются палиндромы и новые жанровые формы, связанные с графическим и ритмико-интонационным оформлением стиха («раздвойники», «двустихи», «тристихи», которые сам Н. Моршен называет «поэтическими мутантами»), в словесную ткань стиха вплетаются формулы, виртуозно замаскированные под заумь. При этом эксперимент Н. Моршена несёт значительную идейную и философскую нагрузку: все эти необычные формы служат уже не просто для выражения, а для прямого изображения (или даже отображения) связей между явлениями природы и системой человеческого языка, поэт наглядно демонстрирует существующий в мире изоморфизм материи и языка, о котором писал Ю. В. Линник: «Законы сохранения, основанные на симметриидвойная нить ДНКструктура диалога, — на совершенно различных уровнях бытия мы видим осуществление одних и тех же диалектических начал. Отсюда изоморфизм этих уровнейтаинственные параллели, переклички между ними» [1994, 154]. Той же цели — обнаружению «таинственных параллелей» — служит и авторская этимология, или актуализация окказиональной внутренней формы слова, которую часто использует Н. Моршен, прибегая и к указанной выше дефисации, и к соположению неродственных слов по принципу паронимической аттракции — всё- это не случайные «приёмы», но целенаправленное авторское воздействие на слово, превращающее просто поэта в поэта-исследователя, поэта-естествоиспытателя, поэта-«логиколдуна», по меткому выражению самого Н. Моршена.
Исследование словотворчества Н. Моршена как динамической системы показало, что в зрелый период его творчества по сравнению с ранним резко возросло количество окказионализмов (почти в четыре раза), снизилось количество потенциальных слов (почти в два раза) и переходных между потенциальными и окказиональными образованиями случаев (в два раза), функциональным аналогом традиционных новообразований по типу сложения стали контаминированные окказионализмы — самые продуктивные у Н. Моршена образования среди нетрадиционных типов деривации (ровно три четверти всех нетрадиционно образованных слов), куда мы также отнесли кумулятивную репликацию (нанизывание в пределах одного слова одного и того же сегмента узуального слова), фонетическую дефисированную трансформацию и транслокацию (термин, заимствованный нами вслед за Ю. В. Линником из генетики). В зрелом творчестве Н. Моршена снижается количество новообразований, связанных с научным и философским дискурсом, поскольку в «Двоеточии» соответствующие проблемы словотворчества были более актуальны для поэта, чем в «Эхе и зеркале», в котором на первый план выходит языковая игра, а научная и философская проблематика перемещается в подтекст — зачастую «скрывается» на уровне приёма. И если в ранний период новообразования Н. Моршена были единичны и случайны, то в «Эхе и зеркале» они начинают накапливаться в пределах одного текста, резко возрастает их компактность, а это значит, что они начинают выполнять текстообразующую функцию, что особенно ярко проявляется в хрестоматийном стихотворении «Белым по белому», проанализированном Л. С. Флейшманом. В. Сечкарёв назвал это стихотворение «настоящей оргией изобретательной силы в игре со словами» [Setschkareff 1982, 260].
Поздний период творчества Н. Моршена (книга «Умолкший жаворок», не выходившая отдельный изданием, и «Новые стихи») практически не оказывался предметом специального исследованияединственное исключение — статья С. Карлинского [КагНпэку 1993], в которой среди новых явлений в идиостиле Н. Моршена отмечается только обилие библейских и античных аллюзий и цитат, а также возросшее версификационное и словотворческое мастерство поэта. Л. Вельская пишет об угасании творческих сил поэта [2006, 282] (что не совсем справедливо) и об итоговом характере позднего творчества Н. Моршена. Подведение жизненных итогов у поэта связано с обращением к своему раннему творчеству, отдельные черты которого возникают в «Умолкшем жаворонке». Позднее творчество Н. Моршена в меньшей степени ориентировано на словотворческий эксперимент, чем зрелое (в 1,4 раза снижается доля окказионализмов), хотя поэт и не возвращается к показателям раннего периода (окказионализмов в поздний период всё- же в 2,7 раза больше, чем в ранний). Возрастание количества переходных случаев (в 1,4 раза больше, чем в ранний период, и в 2,9 раза больше, чем в зрелый) свидетельствует о стремлении сблизить словотворческий эксперимент со словообразовательной системой русского языка, сделать его более органичным. Кроме того, в позднем творчестве поэт возвращается к окказиональным образованиям, мотивированным целыми предикативными единицами: появляются слова-предложения и предложения-слова (лексико-синтаксические окказионализмы), отсутствуют новообразования, связанные с языком науки, что свидетельствует, конечно, не столько о снижении интереса Н. Моршена к научному дискурсу, сколько о снижении значимости последнего для словотворчества. Эксперименты с «генноинженерным» словотворчеством остались в прошлом, зато практически неизменными по сравнению с предыдущим периодом остаются показатели компактности новообразований, которые сконцентрированы в основном только в двух стихотворениях («Ква-с» и «Райское утро»), что говорит о значимости текстообра-зующей функции словотворчества и в позднем творчестве поэта.
Таким образом, нами были рассмотрены все новообразования Н. Моршена (173 лексемы с учётом новообразований «Новых стихов»), выявленные в результате сплошной выборки по его оригинальным (непереводным) текстамдетально прокомментированы все новообразования раннего периода, выборочно прокомментированы (ввиду их большого количества) — новообразования зрелого и позднего периода.
Второй важнейший аспект идиостиля Н. Моршена, рассмотренный в нашей диссертации, — это интертекстуальность, характеризующаяся высокой степенью цитатности, доходящей до центонности, что отмечалось большинством критиков и исследователей творчества Н. Моршена. Эта яркая черта его идиостиля связана, прежде всего, с тем, что «поэзии Николая Моршена присущ подлинный диалогизм» [Линник 1994, 155]. Собеседниками Н. Моршена оказываются Г. Державин и Ф. Тютчев, А. Пушкин и Е. Боратынский, А. Блок и О. Манделыпам, Н. Гумилёв и футуристы, Б. Пастернак и А. Ахматова, Г. Иванов и поэты «парижской ноты», но никто из современных поэтов эмиграции и младшего поколения советских поэтов (исключение — цикл моршенов-ских пародий на Ю. Иваска, И. Чиннова, И. Елагина, «Новый Журнал», 1975, № 119, — но они не вошли ни в одну книгу поэта). Живую поэтическую среду ему заменила русская литература XVIII — первой половины XX вв. Из поэтовклассиков особую роль в творчестве Н. Моршена играет Ф. Тютчев и соответственно тютчевский интертекст. С Ф. Тютчевым Н. Моршена связывает обращение к темам хаоса и космоса, к идее трагизма истории, к поэзии XVIII в., особенно к Г. Державину, и восходящий к поэзии XVIII в. риторизм, рационализм. Наконец, сама цитатность, обилие аллюзий объединяет Н. Моршена и Ф. Тютчева.
Если поэзия Ф. Тютчева была актуальна для Н. Моршена на протяжении всех периодов его творчества, то значимость двух других поэтов разведена по разным полюсам временной оси: в раннем творчестве — Н. Гумилёв, в позднем — Г. Державин. Юношескому романтизму противостоит уравновешенный гедонизм и, кроме того, — философичность, стремление к рациональному постижению Бога, торжественность, соединённая с игривостью слога. В этом отношении Г. Державин, несомненно, одолел в Н. Моршене Н. Гумилёва. Наконец, четвёртый поэт, с которым у Н. Моршена наблюдается общность тематики, мотивов, философских идей, который стал источником многих моршеновских цитат и аллюзий, —- это О. Мандельштам, как известно, также испытавший несомненное влияние Ф. Тютчева. Прямого пушкинского влияния на творчество Н. Моршена, естественно, не было: А. Пушкин выступает как символ русской литературы вообще, поэтому цитаты из него также довольно частотны в идиостиле Н. Моршена, а в «Послании A.C.» А. Пушкин выступает даже в роли оппонента, подобно поэтам «парижской ноты».
В работах о Н. Моршене не раз поднимался вопрос о роли футуристов (прежде всего, В. Хлебникова) и М. Цветаевой в экспериментальных установках поэта. Большинство исследователей сходятся в том, что влияние это было творчески переосмысленным, Н. Моршен развивал «вербализм» в новых, натурфилософских направлениях, усложнял его технический арсенал (хотя Ю. Иваск и считает, что опыты Н. Моршена сильно уступают корнесловию В. Хлебниковаиной точки зрения придерживался Ю.В. Линник). Так, по мнению С. Карлинского, опыты футуристов и М. Цветаевой носили стихийный, дионисийский характер, а опыты Н. Моршена — аполлонический, пропитанный рационализмом. Однако традиции русского футуризма в творчестве поэта требуют дальнейшего изучения. Небезынтересным будет сопоставление идио-стилей Н. Моршена и Л. Мартынова (об их возможной близости писали в совершенно разной связи Ю. Иваск и Е. Эткинд), а также вопрос о принадлежности Н. Моршена к постмодернистской парадигме и его роли в художественных поисках русских метаметафористов (И. Жданова, А. Парщикова, Н. Искренко и др.). Таковы перспективы исследования.
Перспективным также представляется дальнейшее изучение языковых механизмов цитации, построения центона и центонного текста. В поэзии Н. Моршена выделяется несколько центонных стихотворений («О звёздах», «Я свободен, как бродяга.» и др.), в которых наблюдается такое до сих пор недостаточно изученное явление, как суперсегментная цитацияв стихотворении «Стансы» представлен единичный пример гиперэстетической (или синтетической) цитаты. На примере центонных стихотворений Н. Моршена очевидны те принципы ритмико-интонационной и грамматической адаптации, которой подвергаются цитаты, попадая в новый текст. Среди функций интертекста выделяются сигнальная, репродуктивная, смыслообновляющая, ретроспективная и текстопорождающая (или конструктивная). Интертекстуальность прежде всего функциональна, художественно значима, служит Н. Моршену для создания диалога — и даже полилога — с русской классической литературой.
Идиостиль Н. Моршена относится к числу акцентуированных идиости-лей, т. е. таких, в которых индивидуальность особенно ярко проявляется лишь в небольшом количестве аспектов. Так, например, при значительном индивидуально-авторском характере словотворчества и интертекстуальности не отличается оригинальностью метрика и строфика Н. Моршена: в используемых стихотворных размерах он вполне традиционен, равно как и в рифмовкекроме того, язык поэта характеризуется правильным синтаксисом, не допускающим «аномалий» вроде разговорных солецизмов, анаколуфов и прочих «поэтических вольностей» [Квятковский 1966, 29−30, 81, 274−275]. В качестве противоположного примера, т. е. идиостиля, чья индивидуальность проявляется практически во всех аспектах и на всех уровнях — назовём его условно проявленным, — можно привести идиостиль В. Маяковского: особую художественную значимость в его поэтическом языке имеют и метрика, и графика, и звукопись, и рифмовка, и разговорный синтаксис, и словотворчество, и достаточно широкая стилистическая амплитуда в выборе лексических средств. Наконец, идиостили, не проявляющие, условно говоря, необходимой степени индивидуальности хотя бы в одном аспекте — их можно назвать непроявленными, — обычно не попадают в поле зрения филологов, традиционно уделяющих мало внимания эстетически незначительным явлениям литературы. Выделение акцентуированных, проявленных и непроявленных идиостилей заставляет обращаться к такой малоисследованной проблеме, как типология идиостилей: для её- всесторонней разработки необходимо сопоставление огромного материала по идиостилям разных авторов (прежде всего, поэтов), накопленного отечественной лингвистической поэтикой за несколько десятилетий.
Необходимость и важность дальнейшего исследования идиостиля Н. Моршена подтверждается обращением к творчеству поэта не только зарубежных, но и отечественных исследователей: A.C. Урюпина включила главу о Н. Моршене в свою диссертацию о необарокко в русской эмигрантской поэзии 1960;80х гг., а В. В. Агеносов является автором многочисленных работ о Н. Моршене, в том числе в своей книге «Литература Russkogo зарубежья» и в нескольких библиографических словарях-справочниках по русской литературе XX в. Весьма значимы его усилия в пропаганде творчества Н. Моршена в России: им подготовлено последнее и наиболее полное собрание стихотворений поэта, материал о творчестве Н. Моршена включён в школьный и вузовский учебники.
Ещё- многое остаётся неизученным в такой большой — несмотря на скромный объём литературного наследия — теме, как творчество Н. Моршена. Не выяснены подробности его биографии: точно не установлено место рождения, доподлинно неизвестно, где и как проходило его детство, пришедшееся на годы Гражданской войны и разрухи, каковы его литературные связи в довоенном.
Киеве, каковы обстоятельства переезда в Германию, а затем и в США. Перед исследователем творчества Н. Моршена стоят такие задачи, как поиск архива поэта, собирание его писем, рассеянных по частным собраниям и государственным архивам США и России, наконец, текстологическое изучение его поэзии, что сделает возможным критическое издание его сочинений, куда войдут как не публиковавшиеся в составе сборников, так и вовсе неизвестные стихотворения и переводы, в том числе прозаические.
Поэзия Н. Моршена — «светлая, жизнерадостная струя в литературе русского зарубежья» [Агеносов 1998а, 455], впервые придавшая ей «значительную экспериментальную составляющую» [НтпсЬв 1992, 119], — заслуживает не только дальнейшего всестороннего изучения в российской науке, но и внимания популяризаторов русской литературы, издателей и журналистов, преподавателей вузов и школьных учителей.
