Конец XX века знаменуется утверждением идей когнитивной науки, или когнитологии. Эта наука, возникшая несколько десятилетий назад, включает в себя различные научные дисциплины, объединившиеся «для совместного изучения процессов, связанных с получением и обработкой, хранением и использованием, организацией и накоплением структур знания, а также формированием этих структур в мозгу человека» (Кубрякова 1994,34- 1996,3).
Важную роль в дисциплинах этого цикла играет когнитивная лингвистика, в центре внимания которой находится «язык как общий когнитивный механизм» (Демьянков 1994, 21). Рассмотрение языка в когнитивной парадигме позволяет определить новые принципы современного языкознания: «Это экспансионизм — активные и широкие выходы в другие науки, антропоцентризм — изучение языка с целью познания его носителя, функционализм — принятие во внимание всего круга функций языка и экспланаторность — преимущественное стремление к объяснению языковых явлений» (Берестенев 1997, 47).
В настоящее время в работах по когнитивной лингвистике, опубликованных в нашей стране, подводится итог накопленному за четверть века научному опыту и выдвигаются новые идеи и положения. Особо следует отметить разработанные А. Н. Барановым и Д. О. Добровольским семь постулатов когнитивной лингвистики, среди которых наибольшую значимость приобретает постулат «о нерелевантности противопоставления лингвистического и экстралингвистического знания» (Баранов, Добровольский 1997,11−21).
Все постулаты, выделенные учеными, наряду с другими когнитивными методами российской и зарубежной лингвистики, «. используются не только в лингвистической семантике, но и в синтаксической типологии и в анализе дискурса /в том числе и политического дискурса/» (Баранов, Добровольский 1997, 12).
Для когнитивистов дискурс — «это такой же объект лингвистического исследования, как морфема /для морфологии/, словосочетание для синтаксиса и т. п. Больше того, дискурс является даже более важным центральным объектом лингвистики, так как он заведомо не является теоретическим конструктом, и есть точка зрения, что лингвистика могла бы избавиться от многих своих заблуждений, если бы начала как бы „с нуля“, исследуя реально зафиксированные образцы дискурса» (Кибрик 1994,126).
Новая парадигма в языкознании дает возможность не только связать язык и национальную культуру, но и «представить дискурс с точки зрения когнитивных структур, лежащих в глубинах сознания личности» (Манерко 2000, 39).
Но все же подход к анализу дискурса в лингвистике, в том числе и когнитивной лингвистике, весьма неоднозначен.
Различные взгляды на дискурс /М.Фуко, Т. ван Дейк, П. Серио, А. П. Булатова, В. И. Карасик, В. В. Красных, Л. Г. Лузина, М. Л. Макаров, О. И. Ревзина, Ю. С. Степанов, Сыщиков О. С., А. В. Флоря и др./ породили множество споров о соотношении таких понятий, как дискурс и текст. Параллельное рассмотрение этих категорий в работах М. Я. Дымарского (1999), Е. С. Кубряковой и О. В. Александровой (1997) свидетельствует об отсутствии единства в этом вопросе.
В когнитивной парадигме оппозиция текст-дискурс определяется следующим образом: ". понятие «дискурса» связано с анализом языкового отрезка как процесса с учетом участников этого события, их знаний, сложившейся ситуации общенияпонятие «текст» связано с анализом языкового отрезка как продукта, и здесь внимание обращается главным образом на формальные средства связи его частей" (Бисималиева 1999,82).
Многочисленные подходы к понятиям текст и дискурс подтверждают тот факт, что их толкование объясняется исследовательской задачей. Дискурсный подход к тексту обусловлен фактором причинности. Любой дискурс имеет целевое назначение. В зависимости от телеологичности можно рассматривать текст в дискурсе целиком, возможен анализ только компонентов текста, можно говорить о дискурсе героя произведения, о дискурсе конкретной эпохи и пр. Выбор и организация языковых средств в дискурсе «детерминированы прежде всего содержанием коммуникативного намерения, реализующегося в определенном социальном контексте, и личностными свойствами и отношениями субъекта дискурса» (Пушкин 1990,51).
При дискурсном подходе к тексту «.права на лингвистическое рассмотрение» приобретают «те области значений языковых единиц, которые обусловливаются социально-психологическими, культурологическими и т. п. условиями и часто не носят стабильного, фиксируемого в словарях и грамматиках характера» (Рогова 1997, 6).
Экстралингвистические обстоятельства становятся важным фактором интерпретации дискурса: «. Неизбежен выход в „экстралингвистические“ сферы и поиск когнитивных, культурных и социальных объяснений» (Кибрик 1994,127). В дискурсе обнаруживаются два плана: собственно лингвистический и экстралингвистический. «Первый связан с языком и манифистирует себя в используемых языковых средствах и проявляется в совокупности порождаемых текстов (Дискурс как результат). Второй связан с языковым сознанием, обусловливает выбор языковых средств, влияет на порождение (и восприятие) текстов, проявляясь в контексте и пресуппозиции (Дискурс как процесс)» (Красных 1999, 27).
Экстралингвистический план дискурса может быть рассмотрен с точки зрения обращения дискурса «вовне»: к ситуации или внешнему контексту, «включающему широкий спектр переменных: антропологических, этнографических, социологических, психологических, языковых и культурных. С другой стороны, дискурс обращен „вовнутрь“ или к внутреннему контексту: к ментальной сфере общающихся индивидов, отображающей в том числе и факторы внешнего контекста, так как только став частью внутреннего мира человека, они могут влиять на его деятельность и общение» (Макаров 1998, 114).
Внутренний контекст дискурса позволяет говорить о языковой личности, стоящей за ним, и о ее ментальной сущности, информационном тезаурусе, в котором репрезентирован как языковой, так и неязыковой мир, как языковые, так и когнитивные (экстралингвистические) знания: «. двумя системами, репрезентирующими языковые знания и когнитивные знания, соответственно, являются языковой тезаурус и когнитивный тезаурус, образующие обширное пространство информационного тезауруса» (Калентьева 1998, 43).
Понятие дискурс может рассматриваться как социолингвистический феномен (Ра1гс1ои§ Ь 1995). Норман Фэерклаг считает «языковое использование частью социальных отношений и процессов». Социальный аспект, по мнению этого автора, «выступает неотъемлемой частью понятия дискурса и означает, # что язык есть материальная форма идеологии» (цит. по: Менджерицкая 1998, 133).
Отметим также, что понятие дискурса (как и понятие текста) -междисциплинарное. Оно используется в лингвистике, литературоведении, психолингвистике, социолингвистике, социологии, социальной семиотике, политологии, философии и пр.(см. подробнее.' Макаров 1998; Баранов, Добровольский 1995). Это еще раз доказывает, что когнитивная парадигма в языкознании дает возможность выхода в другие области научного знания. Дискурсный подход к тексту и интерес к языковой личности позволяет включать в лингвистическое научное исследование как данные филологических дисциплин: герменевтики, психолингвистики, литературоведения, ассоциативной лингвистики и др., так и «социологии, культурологии, этнографии, психологии» (Красовский, Кирносов 1999,48). Тем самым дискурсный, «междисциплинарный», подход к тексту возвращает нас в какой-то мере к отечественным традициям в истории российской словесности, особой гуманитарной дисциплины, «условно располагавшейся на стыке лингвистики и литературоведения» (Нерознак 1997, 7).
Но отсутствие «строгости» в современной лингвистике, «привнесение» в языкознание данных из других научных областей, не означает подмены методологического аппарата одной науки другой. Мы полностью разделяем позицию Р. М. Фрумкиной в том, что любой подход в лингвистике должен определяться требованиями научности (Фрумкина 1999, 9), и вслед за Е. О. Менджерицкой полагаем, что «когнитивный подход является основой дискурсного анализа и позволяет не только провести различия между разными аспектами лингвистического исследования, но, что еще более важно, объединить, интегрировать эти различные аспекты с целью рассмотрения текста во всей его целостности» (Менджерицкая 1997, 133).
В диссертационном исследовании мы исходим из того, что дискурс — не регламентированное когнитивное пространство, а когнитивное пространство, связанное с определенным социумом и имеющее смысловую заданность, находящую выражение в отборе как языковых, так и неязыковых (невербальных) средств. Под социумом понимается определенная социальная группа, к которой принадлежит как субъект дискурса, так и его адресат.
Для нас важной составляющей дискурса является понятие языковой личности, которая рассматривается как «обобщенный образ носителя культурно-языковых и коммуникативно-деятельностных ценностей, знаний, установок и поведенческих реакций» (КарасикД996,3). «Языковая личность характеризуется не только степенью владения языком, но и выбором социальным, личностным — языковых средств различных уровней, а также видением мира, определяемым его языковой картиной. Языковая личность органически связана с национальной культурой» (Язык., 1995, 6).
В диссертационном исследовании выделяются два плана дискурса: экстралингвистический и лингвистический и различаются его значение и смысл. Значение дискурса связано с ближним контекстом, а смысл — с дальним контекстом.
Рассматривая дискурс как коллективное когнитивное пространство, мы исходили из теоретических положений, разработанных В. В. Красных, Д. Б. Гудковым и другими участниками семинара «Текст и коммуникация» при МГУ, и использовали следующие термины, предложенные этими исследователями: когнитивная база, когнитивное пространство, индивидуальное когнитивное пространство, коллективное когнитивное пространство, когнитивные структуры, прецедентные феномены (см. Красных, Гудков, Захаренко, Багаева 1997, Красных, Гудков, Багаева 1996; Гудков 1996 а, б).
Являясь членом определенной социальной группы, представителем своего народа, конкретная языковая личность обладает индивидуальным когнитивным пространством (ИКП) (см. подробнее: В. В. Красных 1997), являющимся «совокупностью знаний и представлений, как индивидуальных, так и коллективных. .ИКП включает в себя (в том числе) набор коллективных пространств тех социумов, членом которых данный человек является, и — как минимум — ядро национальной когнитивной базы того национально-лингво-культурного сообщества, в которое он входит. Другими словами, ИКП содержит как личный опыт, так и „социальные“ знания, которые человек приобретает в процессе социализации.» (Красных 1997, 84).
Коллективное когнитивное пространство (ККП) — «некая совокупность знаний и представлений, которыми обладают все представители того или иного социума (профессионального, конфессионального, генерационного и т. п.).
Гудков 2000,42). Исходя из этого определения, можно говорить о том, что коллективное когнитивное пространство (ККП) определенного дискурса складывается из индивидуальных когнитивных пространств конкретных языковых личностей (сюда мы относим не только ИКП субъекта дискурса, но и его адресата) и когнитивной базы (КБ) (его ядра).
КБ есть определенным образом структурированная совокупность знаний и представлений, которой обладают все носители данного языка" (Красных, Гудков, Багаева 1996, 108). Она (как и когнитивные пространства) формируется когнитивными структурами (КС), «которые представляют собой некую „содержательную“, (т.е. имеющую определенное содержание-значение) форму кодирования и хранения информации. Когнитивные структуры суть определенным образом организованные и структурированные участки когнитивного пространства» (Красных 1997, 83). Вслед за В. В. Красных мы выделяем два типа КС: лингвистические КС (JIKC) и феноменологические КС (ФКС).
К ЛКС относятся «те КС, которые лежат в основе языковой компетенции и формируют совокупность знаний и представлений о законах языка, о его синтаксическом строении, лексическом запасе, фонетико-фонологическом строе, о законах функционирования его единиц и построения речи на данном языке. ФКС формируют совокупность знаний и представлений о феноменах экстралингвистической и собственно лингвистической природы, т. е. об исторических событиях, реальных личностях, законах природы, произведениях искусства, в том числе и литературных и т. д.» (Красных, Гудков, Захаренко, Багаева 1997, 62−63).
Приведенное выше определение принимается в работе с оговоркой, что оно достаточно условно, так как «в коммуникации актуализироваться могут и те, и другие, либо только лингвистические» структуры (см. Красных 1997,86- Захаренко, Красных 1997).
КС являются ментальными единицами, отражающими и формирующими знания и представления членов лингво-культурного сообщества о прецедентных феноменах (см. Гудков 1997).
Под прецедентными феноменами (ПФ), как и участники вышеназванного семинара, мы понимаем феномены, «(1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер, т. е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие (3), обращение к которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» (Караулов 1987, 216). Это определение было дано Ю. Н. Карауловым прецедентному тексту (ПТ), но ученый трактует понятие текста слишком широко, поэтому определение ПТ было распространено В. В. Красных, Д. Б. Гудковым, Д. Б. Багаевой на другие ПФ. ПФ, с одной стороны, «могут быть как вербальными (прецедентный текст, прецедентное высказывание и прецедентное имя), так и невербальными (произведения живописи, музыки, архитектуры и т. д.) (Гудков 1997, 118). Дадим определение ПФ, к которым мы обращаемся в диссертационном исследовании.
Прецедентным текстом (ПТ) называется «законченный и самодостаточный продукт речемыслительной деятельности, (поли)предикативная единицасложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслуПТ хорошо знаком любому среднему члену лингво-культурного сообщества, в КБ входит инвариант его восприятия, обращение к нему многократно возобновляется в процессе коммуникации через связанные с ним высказывания и символы» (Гудков 2000,54). Это определение принимается нами со следующим уточнением: при дискурсном подходе к тексту прецедентными могут также являться тексты, не известные всем членам данного сообщества, но инвариант восприятия которых совпадает с инвариантом восприятия широко известных текстов.
Прецедентное высказывание (ПВ) — «репродуцируемый продукт речемыслительной деятельности, законченная и самодостаточная единица, которая может быть или не быть предикативной, сложный знак, сумма значений компонетов которого не равна его смыслу, в КБ входит само ПВ как таковое. ПВ неоднократно воспроизводятся в речи носителей языка» (Гудков 2000, 55).
Под прецедентной ситуацией (ПС) понимается «некая „эталонная“, „идеальная“ ситуация с определенными коннотациями, в КБ входит набор дифференциальных признаков ПС», а прецедентным именем называется «индивидуальное имя, связанное или 1) с широко известным текстом, относящимся, как правило, к числу прецедентных .или 2) с ситуацией, широко известной носителям языка как прецедентная» (Гудков 2000, 55). В отличие от названных выше авторов мы также относим к ПФ прецедентное издание, прецедентные жанры и концепты.
Прецедентное издание мы понимаем как невербальный ПФ, знакомый любому среднему члену лингво-культурного сообщества и связанный с определенной социальной группой. Символами прецедентного издания является графическое оформление названия и рубрик, а также прецедентное имя.
Прецедентный жанр — ПФ, связанный с определенным типом издания и прецедентным именем. В когнитивную базу входит инвариант восприятия «жанрового канона». Остановимся подробнее на таком ПФ, как концепт.
Обращение к категории концепта в многочисленных работах по лингвистике (см. Аскольдов 1997 (1928), Арутюнова 1991, Бабаева 1996, Булатова 1999, Бунеева 1996, Вежбицка 1996, Карасик 1996, Кубрякова 1996, Лихачев 1991, Ляпин 1996, Слышкин 1999, Степанов 1997, Фрумкина 1992, 1995, 1999, Худяков 1996 и др.) свидетельствует о том, что данная категория вычленена и получила свой собственный статус в языкознании. В настоящее время необходимы исследования, ставящие задачу конкретной разработки концепта и проливающие свет на его природу. Это обстоятельство подчеркивает актуальность диссертационного исследования.
В диссертационном исследовании под концептом в дискурсе понимается свернутое знание, ментальная единица, обозначающая инвариантное представление о прецедентном феномене (общее для всех членов социальной группы) и представляющая собой взаимодействие исходного значения слова с его коннотативным ореолом.
Коннотативный ореол создает любое дополнительное по отношению к основному значение (эмоционального, оценочного, стилистического характера, см. Телия, 1990, 236), связанное с ближним и дальним контекстом. Именно оно отражает в языковом сознании говорящего (пишущего) наращивание смыслов.
Коннотативный ореол значения, включающий различные коннотации, не входит в денотат, но надстраивается над когнитивным содержанием. Он представлен отдельными ассоциатами, связанными с денотатом по принципу «стимул — реакция». Сумма значений компонентов, представляющих коннотативный ореол, не равна их смыслу.
Коннотация входит в когнитивную базу представителя лингво-культурного социального сообщества. Под этим термином понимается «совокупность не всегда связанных, но закрепленных в культуре данного общества ассоциаций», образующих сопутствующие лексическому значению «содержательные элементы, логические и эмотивные, которые складываются в стереотип» (Бартмински, 1980, 13−14). В это понятие мы также вкладываем «принятую в данном коллективе оценку соответствующего предмета или факта действительности» (Апресян 1995, 159, см. также Виноградов 1977, 163).
Таким образом, с одной стороны, концепт содержит «отклики на предшествующий языковой опыт человека», а с другой стороны, намеки на возможные значения, ассоциации (Лихачев 1991).Взаимодействие деноната с коннотативным ореолом значения покоится именно на ассоциациях, «возникающих поминутно в нашем сознании между новыми представлениями и прежними, уже отложившимися в слове. В языке же все может ассоциироваться со всем» (Карцевский 1923, 66). В связи со свободным процессом ассоциирования можно говорить об особых смыслах, не зафиксированных словарями.
Концепт может присутствовать в дискурсе в виде слова, словосочетания, прецедентного имени (ПИ), прецедентного текста (ПТ) и обнаруживаться в определенном (прецедентном) жанре (ПЖ) прецедентного издания. Слово, словосочетание, ПИ, ПТ, ПЖ, прецедентное издание мы рассматриваем как символы конкретного концепта, соотносящиеся как с феноменологическими, так и с лингвистическими когнитивными структурами. Они являются как невербальным (жанровый канон, графическое, паралингвистическое оформление), так и вербальным отражением этих структур в дискурсе (в виде цитат, названий произведений и изданий, имен авторов и героев).
В дискурсе можно выделить опорный, доминирующий, концепт. Ср.: Дискурс «часто, но не всегда, концентрируется вокруг некоторого опорного концепта» (Демьянков 1982,7). Исследование ориентировано на вычленение ключевого (опорного) концепта дискурса и его ассоциативных составляющих.
Отсутствие у иностранных учащихся представлений о прецедентном феномене может привести к ошибкам в коммуникации, которые «обусловлены незнанием одним из коммуникантов актуальных аспектов культуры того сообщества, на языке которого ведется общение» (Гудков 2000,110). Таким образом, обращаясь к концепту в аспекте преподавания РКИ, следует учитывать ассоциативные связи, коннотативный ореол значения, неформальную семантику (не зафиксированную в словарях), так как они дают возможность проникнуть в национальную психологию и культуру, а следовательно, обеспечить полноценное общение в русской языковой среде. Для успешного осуществления коммуникации на русском языке необходимо формировать у студентов-иностранцев апроксимированное представление о прецедентном феномене.
Для доказательства наличия в дискурсе опорного концепта мы используем принцип ассоциативного анализа, который до недавнего времени использовался в ходе свободного эксперимента для создания модели внутреннего лексикона человека и классификации ассоциаций (Залевская 1980, Клименко 1980, Овчинникова 1994, Караулов 1992а, 1993 и др.). За рубежом существует огромная литература, посвященная этой теме (см. Рогожникова 1996).
В настоящее время в отечественной лингвистике усилился интерес к ассоциативному анализу художественного текста (см. Болотнова 1992,1994, Карпенко 1995, Ефремов 1999 и др.). В этих исследованиях ассоциация определяется как «актуализируемая в сознании читателя связь между элементами лексической структуры текста и соотнесенными с ними явлениями действительности или сознания, а также миром других слов» (Болотнова 1992 6,35).
В нашей работе под ассоциацией понимается «всякая связь между двумя или несколькими элементами, последовательность которых образует ассоциативную цепь» (Лапланш 1996,64).
Новый принцип ассоциативного анализа художественного текста был предложен Ю. Н. Карауловым (Караулов 1999). Он заключается в создании ассоциативного поля, соотносимого с языковой способностью носителя языка и являющегося одним из способов представления знаний. Ассоциативное поле представляет собой не только фрагмент «вербальной памяти (знаний) человека, фрагмент семантических и грамматических отношений, но и фрагмент образов сознания, мотивов и оценок русских» (РАС, 1994, кн. 1,6).
Когнитивное пространство, континуум дискурса, манифистирует себя в определенном наборе основных узлов представления знания, которые составляют формальную модель дискурса. С формальной стороны дискурс представляет собой «подмножество составляющих его сущностей и свойств» и «отношений между ними», выделенное из большего множества «описания состояний» (Степанов 1998, 677). Таким образом, основные узлы представления знаний могут вступать между собой в определенные отношения, одновременно входя в широкое пространство иного дискурса.
Итак, под дискурсом понимается целенаправленное использование языка для выражения представлений и знаний, в нашем случае, литературно-критических статей и рецензий эмигрантской газеты «Руль» /1920;1931/ периода 1920;1924 годов.
В качестве основополагающего принципа исследования мы выбираем второй постулат когнитивной лингвистики «о нерелевантности противопоставления лингвистического и экстралингвистического знания». Тем самым определяется стратегия понимания и восприятия литературно-критических статей «Руля», связанная с функционированием языка в дискурсе.
Газета «Руль» дает представление о языке русской эмиграции первой волны, языке эмигрантской прессы.
В настоящее время лингвисты обратились к исследованию языка эмиграции. Ю. Н. Караулов рассматривает его в единстве, без деления на волны эмиграции, «как самостоятельный способ бытования русского языка, как отдельную сферу его существования» (Караулов 1992, 5).
Исследователи языка первой волны эмиграции (Грановская 1995, Голубева-Манаткина 1993,1994, 1998; Земская 1998, 1999; Кожевникова 1994, 1995) отмечают ее особое, трепетное отношение к своему языку, ее стремление сохранить «великий могучий руский язык» в чистоте с целью передать его потомкам без искажений и изменений: «Язык русской эмиграции в его живом функционировании как известный историко-культурный феномен неизменно сопровождала охранительная служба языка, консервация, не допускавшая вариативности, рефлексия над своей и чужой речью — данность, присущая духовно одаренным личностям» (Грановская 1995, 131). Представители третьей и четвертой волны эмиграции таких задач по отношению к языку не ставили (Пфандль 1994).
Мы полагаем, что обращение к такому интересному явлению, как «русский Берлин» представляет несомненный интерес для исследователей. В этот период существовали интенсивные контакты между метрополией и русской диаспорой Берлина, следовательно, язык «русского Берлина» не был замкнутой системой. В этом состоит особенность языка этого времени, который позволяет уточнить теоретическое определение когнитивной базы (КБ).
Рассматривая язык «русского Берлина», можно говорить о том, что в послереволюционное время в пределах одной нации существовали различия в определении ПФ и отнесении явлений к прецедентным, т. е. для носителя одного языка за одним и тем же ПФ вставали разные минимизированные представления или статус прецедентных в рамках одного языка приписывался разным культурным явлениям (обычно это возможно только в пределах разных языков). Таким образом, для эпохи социальных потрясений можно говорить о КБ в широком и узком смысле слова, так как в это время происходит ее кардинальное изменение не только в границах социума, но и в границах целой нации (на изменение ядра КБ указывает Д. Б. Гудков, 2000,106).
КБ в широком смысле содержит ПФ, общие для всех носителей данного языка, не успевшие мгновенно подвергнуться изменениям в результате социального взрыва. КБ в узком смысле характерна для эпохи постреволюционных потрясений и содержит ПФ, являющиеся прецедентными лишь для части носителей языка или содержащие различные минимизированные представления о ПФ у представителей одной нации (что в «спокойное» время невозможно в рамках единого лингво-культурного сообщества).
ПФ, типичные для «старой» России, не могли быть сразу вытеснены новыми или заменены «иными» представлениями о них, поэтому в послереволюционную эпоху было возможно общение между представителями старой и новой России. Но постепенно, при стабилизации ситуации, в Советской России произошло расширение КБ в узком смысле, КБ в широком смысле, характерная для дореволюционной России, была перенесена в эмиграцию. При невозможности контактов представителей одной нации по обе стороны границы был нарушен общий «код», что привело к разрыву в межпоколенном общении. В связи с этим потомки русской эмиграции первой волны не понимают многих ПФ, известных современному носителю русского языка.
При постепенном изменении КБ в послереволюционной России (т.е превращении КБ в узком смысле в КБ в широком смысле) можно говорить о том, что ПФ, вернее минимизированные представления о них, характерные для старой России, стали элементом не национальной КБ, а ИКП и ККП «буржуазной» интеллигенции. Итак, наличие в дискурсе ПФ-опорного концепта может служить доказательством нашего понимания КБ.
В рамках языка эмигрантской прессы «русского Берлина» можно выделить язык русской литературной критики. Именно критика в силу особого характера русской литературы и отношения к ней читателя становится тем жанром, в рамках которого возможно осмысление прошлого и осознание настоящего.
В качестве материала исследования были использованы тексты газеты русской эмиграции в Берлине — «Руль» периода 1920;1924 годов, ее раздел «Критика и библиография» (101 рецензия и 267 критических статей), представляющий достаточно целостное единство как в тематическом, так и аксиологическом плане, что позволяет рассматривать его в качестве специфического дискурса.
Мы обращаемся к рецензиям на произведения русской классической и современной (как эмигрантской, так и советской) литературы, а также к рецензиям на литературные явления по обе стороны границы, отражающим взгляды эмиграции на личность и творчество конкретных писателей, на литературоведение и литературную критику, на литературные процессы и новые течения в литературе, на новые периодические издания.
Термин «рецензия» понимается нами широко. Мы рассматриваем информативно-аналитическую рецензию /рецензию в традиционном понимании/, литературно-критические статьи-обзоры книжных новинок /рецензия-анализ/, литературно-критические статьи к памятным и юбилейным датам русских писателей-классиков и к определенным событиям в жизни современных писателей /рецензия-размышление/. Такие жанры рецензии, как рецензия-информация и рецензия-анонс в лингвистическом плане (при построении ассоциативного поля) не рассматривались, так как они не связаны с дальним контекстом. (Для классификации жанровых разновидностей рецензии мы используем терминологию Е. Н. Остович (см. Остович 1989, 6).
В тексте диссертации словом рецензия мы обозначаем информационно-аналитическую рецензию, для рецензии-анализа и рецензии-размышления используются следующие слова и словосочетания: статья, литературно-критическая статья, критическая статья.
Все исследователи жанра рецензии (Троянская 1983, Остович 1989, Кудасова 1983, Кашковская 1988, Щорс 1983, Соловьева 1999) выделяют в качестве категориальной характеристики рецензии — оценочность и определяют этот жанр как информационно-оценочный (Красильникова 1993, Кудасова 1983). Авторы научных работ, как правило, обращаются к типологическим особенностям этого «вторичного жанра», композиционной и языковой организации, роли оценки в текстообразовании. Особо следует сказать о монографии В. Е. Чернявской, в которой научная рецензия исследуется с позиций интертекстуальности. Но все же, по справедливому замечанию М. Н. Кожиной, собственно жанроведческих исследований интертекстуальности не с точки зрения текстообразования, а с точки зрения «взаимодействия (диалога) целых текстов (произведений) в глобальном континууме текстов» (Кожина 1999, 31) в настоящее время не существует. Дискурсный подход к литературно-критическим текстам «Руля» позволяет по-иному взглянуть на проблему взаимодействия первичных и вторичных текстов, на проблему интертекстуальности в развитии идей М. М. Бахтина.
Добавим, что газетная рецензия, наряду с другими вербальными источниками формирования «текста о тексте» /С.К.Милославская/, несет важную информацию как о писателе и его произведении, так и о рецен-^зирующем. За этим текстом встает мироощущение эмиграции, ее отношение к произведениям русской классической и современной литературы. Особая роль в этом случае отводится рецензиям на современную литературу, так как писатель и автор рецензии были людьми одной эпохи, а при анализе художественного текста большое значение имеет взгляд современника. Рецензия формирует культурную компетенцию, создает установку восприятия жанрового канона, позволяет судить о представлении и об оценке художественных текстов, принятых в определенном социуме в конкретную эпоху, т. е. дает возможность познакомить иностранцев «с системой инвариантов восприятия прецедентых текстов, существующей в русском лингво-культурном сообществе и хранящейся в русской КБ» (Гудков 2000,107). Такой взгляд на рецензию свидетельствует о важности использования материалов литературной критики при работе с художественным текстом в иностранной аудитории.
Основная цель работы — выделение основных узлов смысловой структуры литературно-критического дискурса, представленного в данном типе издания, связанного с определенным образом ограниченной и замкнутой социальной группой.
Поставленная цель может быть достигнута решением конкретных задач:
— рассмотрение экстралингвистического плана дискурса с учетом ближнего и дальнего контекстапредставление прецедентных имен, прецедентных жанров, характерных для рассматриваемого дискурса, и определение с их учетом основного узла смысловой структуры дискурса и его ассоциативных составляющих, которые рассматриваются как имена ассоциативного поля;
— анализ ассоциативных полей на дискурсе, моделирующих отношения между понятийным содержанием имени ассоциативного поля и его коннотативным ореолом значения;
— характеристика ключевого (опорного) концепта, его ассоциативных составляющих и рассмотрение иерархических отношений между ними;
— выявление особого типа текста, который формируется опорным концептом, и описание его основных свойств.
В основу анализа дискурса были положены следующие методы исследования:
— общефилологические: метод герменевтического круга, интертекстуальный сопоставительный анализ;
— собственно лингвистические: метод непосредственного наблюдения над текстом, полевый, лексикографический, компонентный.
Научная новизна исследования заключается в том, что при обращении к группе текстов как дискурсу выявляются и описываются смыслы, которые актуализируются в значениях слов, являющихся важными для коммуникации в социально детерминированной группе и отражающих ее мировидение.
Теоретическая и практическая значимость работы заключается как в выявлении узлового понятия конкретного дискурса, позволяющего получить информацию о мироощущении определенной социальной группы, так и в разработке метода концептуального анализа, применимого к исследованию любого дискурса. Как проведенный таким образом анализ, так и полученные в его результате выводы могут быть методически интерпретированы при обучении РКИ.
Материалы исследования могут быть использованы также в преподавании общих лингвистических дисциплин, спецкурсов по литературной критике, литературе Русского Зарубежья, по истории языка, при создании пособий по аналитическому чтению, по обучению межкультурной коммуникации.
На защиту выносятся следующие положения:
— доминантный смысловой узел, представленный понятием ПРОРОК, связан как с ближним, так и дальним контекстом, что находит отражение в экстралингвистическом и лингвистическом планах дискурса;
— ассоциативные связи понятия ПРОРОК, отразившиеся в коннотативном ореоле значения, свидетельствуют о представлении данного узла как концепта, организующего литературно-критический дискурс «Руля»;
— концепт ПРОРОК можно охарактеризовать как дореволюционно-эмигрантский, когнитивно-оценочный.
Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка используемой литературы и приложения.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Итак, рассмотрение дискурса по следующему принципу: 1) от представленного в дискурсе знания — к языковым единицам, выражающим это знание и 2) от языковых единиц, составляющих доминантный смысловой узел и его ассоциаты — к представленному в дискурсе знанию позволяет сделать следующие выводы:
1) Выделение опорного концепта ПРОРОК и его ассоциативных составляющих: БЕСЫ, БЕЗУМИЕ, СМЕРТЬ/ЖИЗНЬ дает возможность говорить об оценочной позиции газеты «Руль» в целом и ее литературно-критического отдела в частности — шире русской эмиграции, в состав которой входит социально ограниченный круг, представленный как «русский Берлин» ;
2) Наблюдение над литературно-критическим дискурсом показало, что он создал свою терминологию и приемы представления содержания материала, круг лексики, описывающей денотативную сторону наработанной терминологии восприятия. Рассказ о художественном тексте ведется названными авторами в дореволюционных традициях, сближается с основными направлениями русской философии и направлен на воздействие чувств и эмоций читателя. Восприятие и оценка текста представляют собой взгляд, присущий эмиграции и части читателей в Советской России, и составляют особенность рассматриваемого дискурса.
Представители как старшего, так и младшего поколения критического отдела «Руля» следуют традиционным принципам литературоведения и критики. Младшее поколение ориентировалось на критические принципы символистов. Следовательно, можно говорить о том, что тексты рассматриваемого дискурса, за которыми стоят как представители старшего, так и младшего поколения (имеются в виду тексты определенных жанров: рецензии-анализа, рецензии-размышления и информативно-аналитической рецензии, в которых проявляются особенности «эстетической» и «новой» критики), не являются типичными публицистическими текстами. Набор смысловых узлов, их повторяемость в рассматриваемых материалах позволяет сделать вывод, что публицистический текст, встроенный в природу обитания анализируемого дискурса, изменяется, наращивая концептуальное значение и расширяя словесно выраженную оценку. Особое отношение к слову позволяет, с одной стороны, назвать тексты «Руля» критической прозой, а с другой — говорить об отстаивании свободы употребления слова и охране языка в дореформенном состоянии. Такой подход свидетельствует о стержневых линиях русской филологической традиции.
3) Выделение опорного концепта ПРОРОК и установление его связи как с ближним, так и дальним контекстом позволяет говорить о том, что ПРОРОК выходит за рамки однозначного определения, становится литературной, философской, мировоззренческой категорией газеты и всей эмиграции первой волны. Это в свою очередь, дает возможность охарактеризовать выделенный концепт как дореволюционно-эмигрантский, когнитивно-оценочный, продолжающий и развивающий значение слова пророк в русском языке.
4) Проведенный анализ ассоциативных полей, рассмотрение как внешних связей полей, так и внутренней структуры поля позволяет отметить широкую, «повышенную» диалогичность литературно-критического дискурса «Руля». Следует выделить различные виды диалога: диалог автора с читателем по обе стороны границы, диалог критики по обе стороны границы, диалог внутри эмиграции (неоднозначные взгляды на литературу, неоднозначная оценка смирения), диалог между текстами классической и русской литературы, между литературными и критическими текстами.
Безумие" нашло продолжение у И. А. Бунина и Ю. Айхенвальда, 'бесы' - у З. Гиппиус, М. Волошина и у В. Кадашева и Л. Львова, 'смерть поэта' - у.
М.Волошина и Л. Львова, 'истоки, вера, религия' - у Б. Зайцева, Ивана Шмелева, А. Ремизова, А. Ахматовой, Н. Клюева и в рецензиях Л. Львова, Ю. Айхенвальда, Апр.. Отметим, что поле СМЕРТЬ включает также семантическую зону смерть Петербурга, в которой намечается параллель с текстом Ин. Анненского «Петербург» .
Микрополя обнаруживают интертекстуальные параллели не только между текстами русской классической литературы, но и между собой, что также свидетельствует об их повышенной диалогичности.
5) Внутренняя структура полей, имеющих общие ассоциаты, подчеркивает присутствие концепта ПРОРОК как в произведениях писателей-классиков, так и в произведениях писателей 20-х годов, описывающих ситуацию «настоящего», а также в рецензиях «Руля». Следовательно, можно говорить как о диалогичности текстов литературы и критики 20-х годов XX столетия и текстов русской классической литературы, скрепленных общими смысловыми узлами, так и о диалогичности ассоциатов, формирующих общий инвариант восприятия опорного концепта.
6) Внутреннее строение полей выявило оппозицию сеет-тьма, которая имеет оценочное значение и связана с дальним контекстом (как с религиозным, так и с литературным: со «Словом о полку Игореве», в котором данная оппозиция проходит через весь текст памятника (см. Т. М. Николаева 1997). Есть основания полагать, что данная оппозиция определяет специфику рассматриваемого дискурса, а также спроецирована на культурный феномен «русский Берлин». Это объясняется тем, что противопоставление сеет/тьма составляло общий «код» в диалоге двух Россий. Сеет как стремление к духовности, как сама духовность был основополагающим в «русском Берлине», основанном именно на жизни духа, на вечном.
Эта оппозиция позволяет судить о различиях когнитивной базы (КБ) у представителей одной и той же нации. До 1922 года, ввиду самоопределения эмиграции и интеллигенции (активные участники жизни «русского Берлина» могли находиться в России), можно говорить в целом об общности представлений о прецедентных феноменах (ПФ), поэтому был возможен диалог по обе стороны границы. Конечно, могли существовать разные оценки по поводу тьмы: ситуации в Советской России (ближнего контекста), но отношение к свету, духовности было одним и тем же.
В связи с изменением положения в России и размежеванием эмиграции у части интеллигенции изменилась оценка и дальнего контекста, отношение к духовности, к духу. Смерть духа в Советской России привела к разрушению общего кода, взаимопонимания, а следовательно, и прекращению диалога «двух Россий» и в конечном счете к смерти «русского Берлина». Диалог по поводу ближнего контекста: революционных событий, воспринимаемых эмиграцией как тьма, был невозможен.
Отметим, что ПРОРОК появился только в конце 90-х годов XX века в словаре «Крылатых выражений А.С.Пушкина». Его употребление связано: а) с ближним контекстом и встречается в современной публицистике (приводятся слова Пушкина о русском бунте, которые в новой исторической ситуации оцениваются положительно) и б) с самим текстом стихотворения А. С. Пушкина. Авторы приводят примеры из статьи В.Соловьева. Это подтверждает мысль о том, что в послереволюционное время в Советской России не возникло «потенциальных значений», входящих в коннотативный ореол ПРОРОКА, так как было разрушено религиозное представление о пророке.
7) Внутренняя структура поля позволяет также говорить об особом виде интертекстуальности, который проявляется в том, что в оценку художественных произведений включается восприятие пушкинского текста, а также сформировавшиеся представления о нем. Текст пушкинского «Пророка», за исключением слов «перстами легкими, как сон», присутствует в дискурсе имплицитно, в подсознании авторов статей и рецензий. Его можно считать «резонантным текстом» /В.Н.Топоров/.
8) Проведенный ассоциативный анализ дает возможность сравнить поле на тексте и поле на дискурсе. На наш взгляд, ассоциативное поле на дискурсе в отличие от ассоциативного поля на тексте, находящегося «под регулирующим воздействием сюжета» (Караулов 1999,166), определяется основным концептом, формирующим дискурс, т. е. поле на дискурсе находится под регулирующим воздействием концепта. Поле на дискурсе также образует семантический гештальт, который состоит из 6−8 семантических зон.
9) Проведенный нами анализ ассоциативных полей выявил ассоциативный ряд: ПРОРОКСЛОВОСУДЬБАТОСКА — ГРУСТЬПУТЬ, который представляет собой смысл дискурса.
10) Присутствие в дискурсе глаголов судьбы, «греховных» снов, античных образов отсылает нас к языческим представлениям, к дальнему контексту и подтверждает мысль о том, что русская критика как отражение русской литературы, а соответственно и литературоцентричной русской культуры на протяжении многих веков была «рудиментом мифологического сознания» /А.И.Бродский/ и передавала научные знания о мире через эмоциональные образы и тексты художественной литературы. К мифологемам в данном дискурсе можно также отнести обожествление писателей, особое к ним отношение.
11) По справедливому замечанию Д. Б. Гудкова, А. И. Бродского, мифы задают и формируют модели социального поведения. Рассмотрение литературно-критического дискурса «Руля» показало, что авторы статей не возводили свою позицию в абсолют, а оставляли читателю право на внутреннюю свободу и признавали свободу выбора личности. Здесь вновь возникает параллель с А. С. Пушкиным, для которого идея свободы в творчестве была основополагающей. Итак, задавая модели социального поведения, критика «Руля» оставляла право на внутреннюю свободу.
11) Следует также сказать о таких константах русской культуры как двоеверие и тоска, приобретавших особую актуальность в связи с ближным контекстом. Взгляды А. Блока и его творчество, в котором наиболее полно представлена такая константа русской культуры, как двоеверие, были в большей степени близки и понятны эмиграции, находящейся на перепутье, и соответствовали ее мироощению, жизненной неопределенности: неустроенности, нестабильности,.
12) Общий ассоциативный фон, выявленный у разных авторов «Руля» и входящий в коннотативный ореол значения опорного концепта, подтверждает отнесение ПРОРОКА к ПФ, т. е. соответствует определению, данному Ю. Н. Карауловым ПТ и распространенному в дальнейшем исследователями на другие ПФ.
13) ПРОРОК формируется следующими лингвистическими когнитивными структурами: общими ассоциатами, входящими в коннотативный ореол значения, и их выражением в языке, глаголами судьбы с их распространителями и реализацией в определенных конструкциях, текстами сновидений, организацией цитатного материала. Феноменологические когнитивные структуры формируют знания и представления о реформе орфографии, о революции, о свободной личности, о поэзии, о стихотворении А. С. Пушкина «Пророк», «Бесы», о романах Ф. М. Достоевского «Бесы» и «Преступление и наказание», о писателях-классиках, писателях-современниках и современной критике.
14) Рассмотрение коннотативного ореола значения подтверждает мнение Л. В. Щербы о «потенциальных словах» и позволяет включать в концепт единицы большие, чем слово.
15) В связи со свободным процессом ассоциирования можно говорить об особых дополнительных значениях, входящих в коннотативный ореол и не зафиксированных словарями. Наличие коннотативного ореола значения может вызывать определенные сложности при общении иностранцев на русском языке. Рассмотрение концепта как ПФ, учет коннотаций, включенных в КБ носителей языка, а также принятие во внимание особенностей КБ в момент социальных потрясений могут способствовать созданию новых методических подходов.
16) Ассоциативный анализ поля на дискурсе позволяет говорить о существовании в нем текста ПРОРОКА.
Текст ПРОРОКА выделяется нами по аналогии с тем пониманием текста, которое было предложено В. Н. Топоровым. В. Н. Топоров отмечает, что тексты, входящие в «петербургский текст» «составляют особый круг. Они самодостаточны» (Топоров 1995,368), для них характерна семантическая связность, монолитность /единство и цельность/, максимальные смысловые установки /идеи/, путь к нравственному спасению, к духовному возрождению «в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествует над истиной и добром» (Топоров 1995,279).
Мы также учитывали определение «текста пути», сложившееся в последние годы. В нем указывается на связь «текста пути» с определенным концептом: «Текст /пути/ (как и вообще текст, связанный с определенным концептом) понимается как самостоятельная знаковая система, образуемая на основании корпуса словесных и несловесных текстов /мифологических, фольклорных, литературных и т. п./ (Невская и др. 1998,443).
Текст ПРОРОКА также составляет определенную систему, которая, конечно, не столь обширна, как система текста пути или петербургского текста. Но наличие самостоятельной знаковой системы позволяет рассматривать ее в той же плоскости. Здесь возможна явная аналогия: изучение текста ПРОРОКА в той же системе координат, которая характерна для иных типов текста. Наличие концепта в литературно-критическом дискурсе «Руля» создает «максимальные смысловые установки» /идеи/ текста ПРОРОКА. Данный текст рассматривает не только пророчества на тему русской истории, европейской истории, но и на тему русского духа, sub specie ПРОРОКА.
Итак, текст ПРОРОКА можно охарактеризовать как текст, связанный с концептом ПРОРОК, как «самостоятельную знаковую систему», которая образуется на базе библейских, художественных /прозаических и поэтических/, литературно-критических текстов, высказываний писателей, а также их дневниковых записей. Сюда могут быть включены следующие тексты: Священное Писание (Новый и Старый Завет, книга пророка Иезекииля, «Откровение Иоанна Богослова»), слова Ф. М. Достоевского из записной книжки о конце мира, слова А. С. Пушкина о русском бунте, «Бесы» А. С. Пушкина, «Бесы» Ф. М. Достоевского, отрывок из «Преступления и наказания» (сон Раскольникова) Ф. М. Достоевского, стихотворение М. Ю. Лермонтова «Предсказание», стихотворение И. Анненского «Петербург», стихотворение А. А. Ахматовой «Было горе.», поэма М. Волошина «Демоны глухонемые», сборник стихов А. Блока «Седое утро», драмы «Балаганчик», «Незнакомка», поэма «Двенадцать», речь Блока о Пушкине, рассказ И. А. Бунина «Безумный художник», книга А. Черного «Жажда», «Стихи об утерянном» Г. Росимова, «Песня Солнценосца» Н. Клюева, «Страды мира», «Звенигород» А. Ремизова, «Улица святого Николая», «Дальний край» Б.Зайцева. Текст ПРОРОКА включает следующие языковые элементы, описывающие действительность, природу, внутреннее состояние, культуру, эмиграцию, высшие ценности, предикаты с отрицательным оттенком, религию, действия пророка.
Действительность: а/ группа, описывающая смерть: смерть, тьма, кровь, кровушка, черный год, черный человек, красные люди, смрадные мертвые тела, глад, голод, саван, у них все смертная казнь, убивали друг друга в бессмысленной злобе, красная весна, черные дыбы, эшафоты, удавленные, крест с распятым, братоубийство, кладбище поэтов, мертвая картина, ад на русской земле, Апокалипсисб/ группа, описывающая болезни: болезни, тиф, холера, цинга, малярия, чума, неслыханная и невиданная моровая язва, зараженные, заражались и сумасшествовали, все и всё погибало, пророческий бред, политический дальтонизм, помешательство целой страны, «дом сумасшедших», умалишенные, безумие, безумствуют, безумец, обезумевший, обезумленныйв/ группа, описывающая отсутствие свободы: неволя, тише воды, ниже травы, «низвергнутых не защитит закон», народы в тиски возьмет «.деспотичная воля», г/ группа, описывающая современное состояние российской действительности: «бунт бессмысленный и беспощадный», седое утро, седой дым, седой туман, жизнь там — позади «Снежная ночь" — красная весна, мрачная година, черный год, тьма, ночь беспросветная, черная ночь России, черный кошмар, черные дыбы- «не рассветает», дьяволы и псы, бесы, пир во время чумы, горе, торжествующий Шигалев, Незнакомка, Балаганчик, анархия, потеря Лика Человеческого, об обреченном на поруганье нашем двуглавом орле, «дальний край», побеждающий жизнь хам, смерть, «солнце мертвых», «солнце смотрит зло», диктатура Бабы-Яги, ложь, разрушающиеся храмы, дворцы и жилища, злоба, ненависть, отсутствие воздуха, кладбище поэтов, мертвая картина.
Природа: а/отрицательное: седое утро, ночь беспросветная, седой дым, седой туман, холод, мрак, болото, солнце б/ положительное: солнце, солнечное сияние, белые лучи.
Внутреннее состояние: а) отрицательное: злоба, унылый, ненависть, слышится голос, сознание, вспоминаеъиь, любовь, тоска, бред, гнев б) положительное: мудрость, светло.
Культура: сон, сновидец, ясновидец, булатный нож, русский пейзаж: леса, поляны, проселки, шоссе, русская дорога, русские туманы, шелесты в овсеутро туманное, утро седое, все дороги замелоболотные попики, чертенятки, нежитьПетербург, умирающий Петроградсовлекают нашу культуру, Медного Всадника, а с ним и ФальконетаЛенинградмир Востока с Западом, чернь, побеждающий жизнь хам, тоска по родине, обреченном на поруганье двуглавом орле, гибель Европы, диктатура Бабы-Яги, бездуховностьпоэзия: гармония, тайна, таинство, божий дар, печать Аполлона, сын гармонии, ирреальность, божественность, мистика, двойственность, светозарность, солнце духовной жизни, литература: «Незнакомка», «Балаганчик», «Мертвые души», Поприщин, «Бесы», Шигалев, «Безумный художник», «Записки сумасшедшего» (другие тексты см. выше).
Эмиграция: а) отрицательное: мы сами, наше поколение, грехи, переоценка ценностей, по ту сторону России, Берлин, пороки эмигран/жт^ горькая доля изгнания, тоска по родине, грусть, берлинская тоскачужому все чуждо, в горьких условиях эмиграцииа) положительное: слияние элементов родины и чужбины, испытание.
Высшие ценности: культ отцов, вера, жизнь, молитва, Бог, Христос, верность родине, патриотизм, уважение к созданному, памятлив, Крест, простим, возрождение, свет, доброе и святое, свет и во тьме светит, светлый, святость, светильник, любовь, примиряющий свет, новая грядущая жизнь, заветы христианской любви, солнечное сияние, ясность и гармония, русская духовная жизни, песни, народная духовная песня, милая, глубокая старина, кротость, человек.
Предикаты (с отрицательным оттенком): поставить к стенке, докапать, расстрелять, дышать нечем, умучили за слово, лежит закопанный в земле.
Судьба: путь, дорога, бездорожье, жизненная дорога, маршрут, пути все уже, русская доля, наша русская беда, мы (как сообщество русских заграницей), изгнанники, скитальческая судьба, похожая судьба, госты чужих стран, бич Бога, кара свыше, наш жребий, смиренно принять, мы воскреснем, мы оживем, возродимся, наша доля, участь.
Религия: церковь, православный, учитель веры, верующий, христианин, религиозное послушание, дух православия, православная церковь, Бог, «Закон и Пророки», Иезекииль, Апокалипсис, Крест, Бич Бога, кара свыше, смиренно принять, воскреснет, вещий.
Действия пророка: пророчествовать, предсказать, предречь, прорицать, предугадать, угадать «предсказать», знать, предузнать, предвосхитить, предусмотреть, предвидеть, провидеть, предчувствовать, почуять.
Мы понимаем, что выделенные здесь элементы текста ПРОРОКА требуют дальнейшего уточнения и привлечения более широкого круга художественных произведений. Но основные признаки этого текста названы, основа этого текста оппозиция: свет — тьма.
В диссертационном исследовании были затронуты вопросы, связанные с изменением КБ в эпоху социальных потрясений. Дальнейшего изучения требует сопоставительный аспект проблемы: какие элементы КБ эмиграции и КБ метрополии в момент изоляции оказываются наиболее стабильными, в меньшей степени подвергаются изменениям, а какие — остаются без изменения.
Анализ концепта ПРОРОК в литературно-критическом дискурсе «Руля» дает возможность говорить о том, что концепт является вполне реальной категорией, фокусирующей широкий круг значений и представляющий опорные мировоззренческие, аксиологические элементы картины мира определенного социума.
