Лингвистические и литературоведческие подходы к оценке качества художественного перевода

испр. — М.: Эдиториал УРСС, 2001. — С. 16.

Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе: очерки по исторической поэтике. М.: Худ.

литература

1986. 198 с.

Бёрк Э. Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного / Э. Бёрк. — М.: Искусство, 1979. — С. 73.

Виноградов В.В. О языке художественной прозы. М., 1980.

Виссон Л. Синхронный перевод с русского на английский / Л. Висоон. — М.: Валент, 1999. — 254 с.

Влахов С., Флорин С. Непереводимое в переводе / С. Влахов, С. Флорин. — М.: 1980.

Гадамер, Х.-Г. Текст и интерпретация (Из немецко-французских дебатов с участием Ж. Деррида, Ф. Форгета, М. Франка, Х.-Г. Гадамера и др.) / Х.-Г. Гадамер // Герменевтика и деконструкция / под ред. В. Штегмайера, Х. Франка, Б. Маркова.

— СПб., 1999. — С. 202−242. -.

Режим доступа: www.google.com/anthoropology.ru. — Дата обращения 20.

12.2014.

Гальперин, И. Р. Текст как объект лингвистического исследования / И. Р. Гальперин. − М. :Едиториал УРСС, 1990. — 256 с.

Заломкина Г. Специфика фантастического в литературе готики / Г. Заломкина // Фантастика и технологии. Самара, 2007. — С. 128 — 136.

Казакова, Т. Художественный перевод. Теория и практика [Текст] / Т. Казакова. СПб., 2006. — 301 с.

Как выбрать переводчика, если вы не знаете англйского языка: [Электронный ресурс]. — Электрон. Ресурс. — К., 2010;2011. — Режим доступа:

http://rewriting.com.ua/kak-vybrat-perevodchika-esli-vy-ne-znaete-anglijskogo-yazyka.

Кашкин И. А. Для читателя-современника. М.: Сов. писатель, 1977. 556 с.

Комиссаров, В. Н. Теория перевода (лингвистические аспекты): учеб.

для ин-тов и фак. иностр. яз [Текст] / В. Н. Комиссаров. — М.: Высш. шк., 1990. -253 с.

Комиссаров, В. Н. Теория перевода. Лингвистические аспекты: учебник для институтов и факультетов иностранных языков — М.: Высшая школа, 1990. 253с.

Культурогенез и культурное наследие / Мосолова Л. М. Москва, 2014. — С. 10−18.

Кэтфорд, Дж. Лингвистическая теория перевода. Об одном аспекте прикладной лингвистики. Перевод с английского В. Д. Мазо [Текст] / Дж. Кэтфорд. — М.: УРСС, 2004.

Ладыгин М. Б. Английский готический роман и проблемы предромантизма. М.: Худ.

литература

1986. 243 с.

Лотман Ю. М. Семиосфера. Внутри мыслящих миров. СПб., 2000.

Лотман, Ю. М. Об искусстве / М. Ю. Лотман. СПб.: Искусство — СПб, 2005. — 136 с.

Лотман, М. Ю. Лекции по структуральной поэтике / М. Ю. Лотман // Ю. М. Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М.: Гнозис, 1994.

С. 17−246.

Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман // Об искусстве. — СПб.: Искусство-СПб, 2000. — С.14−288.

Лотман, Ю. М. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. -СПб., 1998. -С. 14−285.

Напцок Б. Р. Английский «готический» роман: к вопросу об истории и поэтике жанра / Б. Р.

Напцок // Вестник адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. — Майкоп: Адыгейский государственый университет, 2008. — С. 139−144.

Нелюбин, Л. Л. Наука о переводе (история и теория с древнейших времен до наших дней): учебное пособие [Текст] / Л. Л. Нелюбин, Г. Т. Хухуни. — М.: Флинта: МПСИ, 2006. — 416 с.

Паревская И. С. &# 171;Непереводимое в переводе" или к вопросу о понятии и специфике реалий / И. С.

Паревская // Филологические науки. Вопросы теории и практики. — Ростов: Ростовский государственный экономический университет, 2015. -.

С. 151 -154.

Раренко М. Б. О границах «точности» и «вольности» в художественном переводе / М. Б. Раренко // Ментальность. Коммуникация. Перевод Сб. статей памяти Федора Михайловича Березина (1931;2003.

Сер. & quot;Теория и история языкознания" Центр гуманит. науч-информ. исслед.;

Отд. языкознания; Отв. ред. и сост. канд. филол. наук Раренко М. Б. МОСКВА, 2008.

С. 180−195.

Растье, Ф. Интерпретирующая семантика / Ф. Растье; пер. с франц., примеч., предм.

имен. указатель А. Бочкарева. — Ниж. Новгород: Деком, 2001. — 368 с.

Сорокин Ю. А. Художественный перевод и его фиктивная реальность / Ю. А. Сорокин // Мир лингвистики и коммуникации: электронный научный журнал. — Тверь: Тверская государственная сельскохозяйственная академия, 2013. -.

С. 33−37.

Томахин Г. Д. Реалии — американизмы: Пособие по страноведению: уч. пособие для институтов и факультутов иностранных языков / Г.

Д. Томахин. — М.: Высш.

шк., 1988. — 239 с.

Хапаева Д. Кошмар: литература и жизнь М.: Текст, 2010. — 365 с.

Чибирова М. Л. Художественный перевод и проблема национального колорита / М. Л. Чибирова // автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук / Северо-Осетинский государственный университет им. К. Л. Хетагурова. Владикавказ, 2014.

Швейцер А. Д. Теория перевода [Текст] / А. Д. Швейцер. — М., 1988.

Sammon P.M. Outlaws.//Splatterpunks.N.Y., 1990.P.

300.

Список использованных словарей.

Лингвистический энциклопедический словарь [Текст]. — М., 1990.

Словарь литературных терминов [Текст] / Под.ред. Бродского. — М. — Л.: издательство Л. Д. Френкель, 1925.

http://dictionary.reference.com.

Merriam-Webster English vocab.

Oxford English vocab.

Oxford Thesaurus English vocab.

www.multitran.ru.

www.webster-online.ru.

Приложение 1.

James Herbert.

Роман 2003 год.

Nobody True.

Джеймса Тру не было там, когда он умер.

Он вернулся в свое тело. В очередной раз он испытал то ощущение, когда душа покидает тело, но это не сон. Он вернулся и обнаружил, что он был убит, а его тело обезображено. Убийца не оставил никаких шансов, чтобы вернуться.

Но кто это был? Серийный убийца, терроризирующий город? Или кто-то более близкий? Но у него не было врагов. По крайней мере, он о них не знал.

Теперь, чтобы узнать правду, он преодолевает страх, чтобы посетить этого серийного убийцу, но за этим ужасом следует ещё больший ужас, когда он узнаёт, что теперь цель киллера это его близкие.

Без тела он не имеет материи, не имеет реальной силы. Никто не может видеть его, слышать, никто, за исключением того самого киллера, не знает, что его душа до сих пор существует… Так как же он может остановить его?

«…Так что, это я, то есть дух, каким я являюсь, полностью отделённый от тела, и который проще узнать, чем само тело. К тому же, он не перестал бы быть тем, чем он является, даже если бы тело не существовало».

Рене Декарт.

«Cogito, ergo sum — Я мыслю, следователь, я существую».

Рене Декарт.

«Я мыслю, следовательно, существую»?

Джеймс Тру.

«Не то чтобы я боюсь умереть. Я просто не хочу быть там, когда это случится».

Вуди Ален.

1.

Меня не было там, когда я умер.

Действительно. Меня не было. И обнаружив свое тело мёртвым, я был в шоке. Чёрт, я был в ужасе, потерян, я не мог понять, что, чёрт возьми, случилось.

Поскольку я отсутствовал, ну, вы понимаете, я был вне моего физического тела, мой разум-дух, душа, психика, сознание, называйте, как хотите, отправилось на очередную случайную экскурсию, и по возвращению обнаружило моё мёртвое тело. Окровавленный, изувеченный труп.

Я долго не мог принять то, что лежало, распластавшись передо мной на залитой кровью кровати отеля. Ещё дольше — привыкнуть к этой мысли. Я висел в воздухе подобно бедному, одинокому приведению. Только я не был приведением. Или был? Если бы это было так, где же тогда свет в конце тоннеля? Где же тогда моя жизнь, мелькающая перед глазами со всеми её грехами и тому подобное? И где мой судный день?

Если я был мёртв, почему я не чувствовал себя мёртвым?

Я мог только стоять, парить над пустой оболочкой, которая когда-то была мной, и стонать вслух.

Как это произошло? Пока я не буду давать ответов, вместо этого я расскажу вам историю любви, убийства, измены и разоблачения. Всё было не так уж и плохо.

Всё началось с горячей картошки…

2.

Тогда мне было шесть или семь лет (умер я в возрасте 33 лет). Мы ужинали с мамой в пансионате «Борнмут» вдвоём, потому что мой отец ушёл от нас еще до того, как мне исполнилось три года. Мне сказали, что он ушёл к другой женщине, моя мать не скрывала этого, несмотря на мой нежный возраст. Я всегда был отдушиной для её невзгод и ярости, особенно, когда это касалось моего скитающегося отца. Часто вместо сказки на ночь, я выслушивал всё, что она думает о браке и уличных девках. А за завтраком зачастую обсуждались недостатки мужчин в целом и безнравственные поступки сбившихся с пути мужей в частности. Мне не было ещё десяти, когда я осознал, что тождество «мужчины = плохие, женщины (особенно жёны) = хорошие» было мифом, придуманным моей матерью. У меня были друзья, чьи отцы прекрасно относились к ним и даже к их друзьям, и любили своих жён. Я узнал о браках, построенных на крепком фундаменте, и я должен признаться, что завидовал другим мальчишкам и девчонкам, у кого была нормальная семейная жизнь.

Почему мой отец предал меня, почему он бросил нас ради уличной девки? Тогда это меня мучило, но сейчас я понимаю. Я боготворил свою мать, но этот кумир, в конце концов, потеряла свой блеск. Да, в более поздние годы я всё ещё любил её, и я не превратился в Нормана Бейтса: не убивал её и не закапывал в погребе. Надо сказать, что моё мнение о мужчинах в целом и моём отце в частности, стало более взвешенным. Господи, в юности я даже начал понимать, как некоторые жёны, ворча и оскорбляя, могут заставить своих мужей уйти от них.

Не обижайтесь, мама, но вы сами во всём виноваты.

Вернёмся к картошке.

Весь день шёл дождь. Утром мы ходили на пляж, а днём пошли в городской кинотеатр. Я шуршал фантиками, а мать проплакала весь фильм. Кажется, это была «История любви». Едва высохнув, мы промокли снова, возвращаясь обратно под дождём в пансионат. Я помню, как я был голоден в тот вечер, когда мы сели ужинать в яркой и в то же время необъяснимо унылой столовой. Конфет, которые я съел во время фильма, было недостаточно, чтобы заполнить желудок растущего мальчишки (гамбургер к этому моменту был аппетитным воспоминанием), и я с жадностью набросился на мясо, овощи и картошку без обычных уговоров и угроз со стороны матери. Варёный картофель был очень маленьким, но ужасно горячим, и я с энтузиазмом сунул целую картофелину в рот. Раньше я никогда не думал, что картошка может быть такой горячей, по крайней мере, мать никогда её так не подавала.

Я обжёг нёбо и язык. Понимая, что выплюнуть её на тарелку в присутствии толпы незнакомцев доставило бы мне кучу проблем с моей матерью, которая любила придерживаться изысканных (одно из её любимых слов) манер на публике, я проглотил её. Я глотал холодный воздух, чтобы остудить картошку, а мама смотрела на меня с удивлением, а потом с ужасом, который был вызван не тем, что мне было плохо, а тем представлением, что я устроил. Все повернулись в нашу сторону, вилки застыли в воздухе и гул разговоров прекратился, в то время как я с трудом пытался продохнуть, потому что картофель застрял у меня в горле. Шум, который я издавал, был похож на расстроенную флейту, на которой играл лишённый музыкального слуха осёл. И когда под давлением воздуха застрявший кусок продвинулся дальше в горло, тон стал ещё выше, превращаясь в странное хрипение. Я был в панике, вариантов, что делать дальше, уже не было, так как картофель теперь застрял за моими миндалинами. Единственное, что мне оставалось, это проглотить и надеяться на лучшее.

Я чувствовал, как комок, продвигаясь вниз, обжигал моё горло и я не уверен, что было хуже — страдание или лишение воздуха. В любом случае я потерял сознание. «Просто свалился со стула», — любила повторять мне моя мать еще многих лет, с неодобрительной интонацией. Вот я сижу напротив неё, издавая смешные звуки и делая ещё более смешные гримасы: глаза навыкате, щёки красные как помидор, и я пытаюсь глотать воздух большими глотками, широко открывая рот, и вдруг я падаю. Остальные почти никак не среагировали, они всего лишь повернули головы, чтобы взглянуть на моё неподвижное тело, которое лежало на полу, я был в глубоком обмороке. Моя мать, возможно, извинилась перед всеми присутствующими, прежде чем оббежать вокруг стола, чтобы помочь мне. К счастью, я уже не задыхался, я проглотил горячий картофель во время падения или когда жёстко приземлился на пол.

Вот что я помню сейчас о том, как лежал тогда на полу, покрытом дешёвым линолеумом. Я очнулся и понял, что вижу сверху, как моя мать присела рядом со мной и положила мою голову к себе на колени. Она слегка хлопала меня по щекам, но я не чувствовал, хотя я знал, что это был я, растянувшийся в полный рост на полу в столовой, в присутствии нескольких незнакомцев, которые смотрели как моя мать неистово, и надо сказать, с некоторым смущением, пыталась привести меня в чувство. Это было так, как если бы я наблюдал за другим человеком просто очень похожим на меня.

Я помню, что я наслаждался этим ощущением, пока не испугался. Несмотря на свой возраст, я понимал, что это самонаблюдение и парение над своим собственным телом не было естественным. И вскоре я начал задаваться вопросом, а смогу ли я вернуться назад в своё тело? И только я забеспокоился, я снова оказался в своём теле, веки задрожали и открылись, жжение в горле прекратилось. Мать облегчённо вздохнула, затем немедленно начала извиняться перед другими гостями, чьи поднятые вилки продолжили свой путь от тарелок к открытым ртам, как если бы кто-то включил их снова. Всё ещё будучи ошеломлённым, я понимал, что весь интерес ко мне пропал: стук столовых приборов и гул разговоров возобновились. Только моя мать была по-прежнему обеспокоена, но её вспыхнувшее самосознание заставило её успокоиться.

Она помогла мне подняться, а затем быстро привела меня в ванную комнату вверх по лестнице, чтобы обтереть моё лицо холодной водой. Хотя я был в порядке: картошка уже остыла в моём животе. Я был в недоумении и немного встревожен тем, что со мной случилось — не тем, что я упал в обморок, а тем, что я парил под потолком над собственным телом. Я пытался рассказать матери о том, что случилось, но она не слушала меня, говоря, что всё это было воображение, всего лишь сон, пока я был без сознания из-за того, что слишком быстро ел. Вскоре я оставил попытки убедить её, потому что она всё больше и больше злилась. Как вы уже могли заметить, мать не любила публичных сцен.

Таким было начало моих внетелесных опытов — ВТО, как их обычно называют.

Конечно же, большинство здравомыслящих людей в это не верят.

3.

У меня не было другого внетелесного опыта довольно много лет, и к тому времени, когда я стал подростком (если быть точным, в семнадцать), я почти забыл об этом. Я полагаю, что, в конце концов, я и сам начал верить, что все это был сон, как говорила моя мать, таким образом, не имело для меня особого значения. Но я не совсем забыл об том случае, потому что, когда это произошло снова, я сразу же соотнёс эти два события. На этот раз обстоятельства были куда более серьёзными.

В детстве я всегда любил рисовать — в основном карандашом или пером и чернилами, потому что тюбики с краской были дороговаты для неполной семьи (когда мой отец умер, прекратилась и выплата алиментов, но в любом случае, они никогда не были официальными, так как родители были не разведены. Очевидно, он умер — я не знаю, что стало тому причиной — когда мне было 12 лет, но я узнал об этом лишь спустя пару лет). Большую часть своего свободного времени я делал наброски и даже придумывал свои собственные комиксы, или как их называют сегодня графические романы; описывая свои приключения, оформляя действия в отдельные рамки.

Некоторые из тех комиксов были не так уж и плохи, если только моя память не приукрасила их немного; в любом случае, я никогда не узнаю об этом, потому что моя дорогая мамочка выбросила большую картонную коробку, в которой я их хранил, вместе с несколькими рисунками и короткими рассказами, когда наши дела стали плохи и мы переехали в тесную квартиру в менее респектабельной части города. «Здесь нет места для всего этого хлама», — ответила она мне, когда я пожаловался, что коробка с ценными для меня вещами так и не нашлась. Я понимал ситуацию, но было бы хорошо посоветоваться со мной. Может быть, тогда я бы смог сохранить хоть что-то из моего любимого хлама. Бессмысленно винить её — у неё было достаточно житейских забот, с которыми ей приходилось справляться каждый день, в том числе расходы на существование.

*Рисование и английский — были моими любимыми предметами в школе. На самом деле я был уверен, что моя будущая профессия будет связана с живописью и рисованием, я хотел создавать объявления для газет и плакатов (вскоре я узнал, что это была «коммерческая графика», сейчас это называется «графическим дизайном»). Другие же предметы меня особо не волновали. Математику я ненавидел, я думаю, что я не способен к математике, с историей было нормально, так как это были рассказы, хотя я никогда не мог запомнить даты всех исторических событий (я полагаю, что это бессмысленно в наши быстро меняющиеся времена, где одна идеология сменяет другую). География была скучной, религиозное образование — не так плохо, так как это опять же рассказы. Конечно, я любил писать рассказы и эссе, но большее удовольствие я получал от ручки, карандаша и красок. В конце концов, я начал разбираться в шедеврах: сначала в работах Рембрандта, Микеланджело, Леонардо да Винчи, всех этих бесспорно великих ребятах, позже переходя к таким разным художникам как Тёрнер и Пикассо (мне нравились его ранние работы), от Дега до Лоуренса Альма-Тадема — я знаю все известные произведения, ну и что из этого? Только позже, когда я поступил в художественный колледж, я действительно научился ценить сложные и более оригинальные работы.

Она брала шитьё на дом, и у неё это не плохо получалось, до тех пор, пока, много работая при недостаточном освещении, она не испортила глаза. Она получала пособие, хотя и небольшое, а у моего старика был полис страхования жизни, который она предъявила, так как они всё ещё были в законном браке. Денег было не много, но я уверен, это как-то помогло нам, и я полагаю, это было лучшее, что отец сделал для нас. Как только я стал достаточно взрослым, я устроился на работу в местный супермаркет, где раскладывал товары и собирал тележки с ближайших улиц и парковок — их можно было вывозить из магазина, но они не должны были оставаться за его пределами вечно. Другая проблема заключалась в том, что чем больше мать работала одна, часто всю ночь, тем больше люди действовали ей на нервы.

Она начала страдать агорафобией — она была и остаётся затворницей. Она всё время начала проводить дома, и будни и выходные. Одежду, которую она шила и ремонтировала для сетевых магазинов, доставляли и забирали, и в одиннадцать лет я чаще всего сам ходил за покупками. Два лета до этого мы в последний раз провели наш ежегодный отпуск в том самом старом пансионате (владельцы которого никогда не забывали мой обморок за ужином и любили напоминать мне ласково об этом случае, как только мы приезжали). Отчасти это было потому, что мать больше не могла себе это позволить, но главным образом потому, что она больше не выносила людей.

Все, кого она обслуживала, хотели обмануть её, от продавца молока до работодателей, которые использовали её умение шить. По её мнению, все мужчины были как мой отец, ненадёжные, имели сомнительные привычки и были не очень приятны. Что касается этого последнего суждения, я думаю, оно оказывало на меня пагубное влияние, поэтому мой отец никогда меня не интересовал, и конечно же у меня не было никакого желания когда-нибудь встретиться с ним. По крайней мере, только в более зрелом возрасте любопытство окончательно пересилило, а до этого он был просто жестоким ублюдком, который не любил ни меня, ни мою мать, так же как и я не интересовался им.

В конце концов мне удалось получить небольшой грант, который позволил мне пойти в художественный колледж изучать графический дизайн (у меня никогда не было возможности изучать изобразительное искусство, как у других студентов, у которых были богатенькие папочки — моей единственной целью было получить знания для будущей работы в рекламе), пока у меня была работа по выходным и подработка по вечерам. Благослови, Господи, супермаркеты, бары и рестораны. Там всегда есть работа, если ты способный и старательный, и в большинстве случаев там платят наличными.

В художественном колледже я узнал о съёмке, печати, о моделировании, типографии и дизайне — новостные и журнальные объявления, афиши, буклеты, и тому подобные вещи. Я познакомился с хорошими людьми из самых разных слоёв (не все имели богатеньких отцов). Вокруг меня было множество привлекательных девушек, многие из которых выступали за свободу духа — и, что особенно важно для парней, они были за свободную любовь. У меня была одна или две девушки, и мы расстались без особых нервов; выбор был слишком большой, чтобы оставаться увлечённым только одним партнёром, и это относилось к обоим полам. Моей единственной большой проблемой был транспорт.

Художественный колледж был расположен на другой стороне Лондона, и на ежедневные поездки тратилось и пособие и деньги, которые я зарабатывал по выходным и вечерами. Поэтому не смотря на едва не истерические протесты моей матери — эти машины очень опасны, не пройдёт и недели, ты разобьёшься — я купил себе подержанный мотоцикл Yamaha 200 cc. Не ахти какой на самом деле — почти развалюха — но он годился на то, чтобы доставлять меня из пункта, А в пункт В, а также не дорогой в эксплуатации. Мне приходилось экономить каждый пенс, который я зарабатывал, работая в две смены большинство выходных, но благодаря такому труду я даже больше дорожил старым двухколёсным мотоциклом, который я ласково называл свои скакуном. Беда в том, что мать была почти права.

Я переехал из дома — признаюсь: мать, которая стала немного чудаковатой к тому времени, и меня тоже сводила с ума — в захудалую квартирку с тремя приятелями студентами, двумя парнями и девушкой. Новое жильё было ближе к художественному колледжу, и это позволило мне сэкономить кругленькую сумму на плате за проезд. Мне всё ещё нужен был мотоцикл, хотя бы для того, чтобы гонять по всему городу.

Авария произошла в обычный дождливый зимний день, воздух был промозглым, дорога скользкая. Я пропустил лекцию по моделированию (что касается меня, эта часть программы была необязательна: я не собирался делать карьеру, возясь с клеем и маленькими палочками из дерева и картоном). Итак, это было поздно вечером, около четырёх. Дети выходили из школы, и матери рассаживали их по машинам. Зная, что впереди были школьные ворота, я притормозил (и я благодарен Богу за это), но как я сказал, в тот зимний вечер была плохая видимость и скользкая дорога. Я только проехал мимо припаркованного Range Rover, когда малыш пяти или шести лет выбежал из-за него. Позже я узнал, что мальчик увидел свою мать, припарковавшуюся на другой стороне дороги, и помчался не глядя по сторонам к ней (к ней и маленькому белому шотландцу, тявкающему на заднем сидении машины),.

Я помню только то, что у меня было два варианта: я мог наехать прямо на него или свернуть вправо на другую сторону дороги. Беда со вторым вариантом была в том, что по встречной полосе приближался фургон.

Впоследствии мне нравилось думать, что я принял правильное и быстрое решение, но возможно я всего лишь действовал рефлекторно. Я вывернул вправо, машина подо мной начала скользить на асфальте (так мне потом рассказывали) и выехала в сторону приближающегося фургона. Было очевидно, что водитель фургона пытался тормозить, потому что увидел мальчика примерно в то же время, что и я, и мог предугадать, что мальчик выбежит на дорогу. Но, естественно, он тоже не мог справиться с дорогой, и оба: фургон и мотоцикл скользили навстречу друг другу.

Мне повезло, что фургон тоже двигался с пониженной скоростью, в противном случае авария могла стать для меня смертельной. Тем не менее, столкновение было достаточно сильным, я сломал ногу и меня выбросило на дорогу, по которой мой шлем скользил подобно скейтборду. Помимо сломанной конечности, всё тело было в ушибах, а в черепе — трещина: шлем спас его, иначе он раскололся бы как яйцо.

Детское сияющее личико, голубые глаза, сверкающие в тот момент, когда он бежал к тявкающей собаке в машине, белокурые локоны, выглядывающие из-под детской школьной кепки, яркий блейзер на два размера больше чем нужно, так и стоят перед моими глазами, как если бы инцидент произошёл только вчера, хотя я и не помню, что произошло дальше. Я просто знаю, что если бы я ранил того маленького мальчика — или, не дай Бог, убил его — то я бы никогда не простил себя.

Но дело в том что, хотя сам наезд фургона и то, что было сразу после него, не отложились в моей голове, события, которые последовали, всё ещё живы в моей памяти, потому что я оставил своё тело во второй раз, и теперь это длилось гораздо дольше. Это было как если бы моя вторая сторона, мой разум, моё сознание, мой дух — в то время я понятия не имел, что это было — выскочило из моего физического тела от удара фургона. Как будто душа, или что бы это ни было, отпрыгнула от её хозяина.

Без сомнения, вы слышали или читали многочисленные споры о том, является ли человеческое тело просто оболочкой, в которой содержится душа, но, чёрт возьми, тогда я был просто подростком, зеленым юнцом, которому в принципе везло с девушками, я был достаточно хорош собой, здоров, и любил то, что я изучал, и поэтому с нетерпением ждал успешной карьеры; какое мне было дело до духовных и религиозных концепций и теорий? В тот момент я даже не стал раздумывать над этой дилеммой. А теперь… Я много об этом думаю.

Я вдруг обнаружил, что стою на обочине, на тротуаре. Я смотрел на свое тело, которое оказалось в канаве у моих ног. Какое-то мгновение никто не двигался, тишина казалась жуткой. Затем маленький мальчик, которого я только что чуть не сбил, начал кричать. Его ошеломлённая мать выскочила из машины и побежала к нему через дорогу, взяла его на руки и крепко обняла. Когда она обернулась посмотреть на моё неподвижное тело в канаве, голова её сына лежала на плече, и я увидел, что её лицо было белым от шока. Я мог только представить эмоции, которые она испытывала, облегчение, смешанное со страхом и беспокойством за неподвижное тело, лежащее в нескольких метрах от неё: одна нога лежала изогнутая в колене под нелепым углом, струйка тёмной крови сочилась из-под треснутого шлема. Другие дети, маленькие мальчики и девочки в алых и зелёных пиджачках, которые были свидетелями аварии, начали вопить и хвататься за мамочек, один или два отца также успокаивали свих детей. Водитель фургона всё ещё сидел на месте, на его круглом лице застыло полное недоумение.

Что касается меня, я больше не был собой, но был чем-то отдельным от самого себя. Я вообще не чувствовал ни боли, ни какого-либо волнения в тот момент. Я просто был там, смотрел на себя вниз, абсолютно не испытывая никаких эмоций. Хотя скоро, очень скоро, разум начал брать верх.

Хотя страха ещё не было, мне стало любопытно, а затем тревожно. Я умер? Был ли я сейчас в том состоянии, которое следует за смертью? Что я должен был делать? Торчать здесь и ждать, что кто-то или что-то придёт и заберёт меня? Если это так, то куда я направляюсь? И как бы я объяснил это матери? Чёрт, она бы очень рассердилась.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть себя. Моё тело лежало лицом вверх, и я казался вполне спокойным, практически безмятежным, как если бы я дремал. Единственное, что портило картину, это неестественно согнутая нога и та тоненькая струйка крови, сочившаяся из-под жёлтого шлема, образуя лужу на твёрдой, серой поверхности дороги. Я не чувствовал никакой тревоги, в отличие от большинства зевак, детей и их мам, возможно одного или двух учителей, но я был удивлён. И я говорил «любопытно»? Да, мне было очень любопытно.

Как это могло быть? Почему внезапно меня стало двое? Я разделился надвое, не так ли? Что-то бросилось мне в глаза. На одной руке дёргались пальцы, т. е. какая-то реакция, если не сама жизнь всё ещё продолжалась. Я не знаю почему, но это телодвижение заставило меня проверить руку, прикреплённую к тому, чем я стал.

И я увидел её, как если бы она была сделана собственно из плоти и крови.

Я пошевелил пальцами, они двигались куда лучше, чем те, которые подёргивались на дороге, и я был доволен тем, что мог и видеть себя и двигаться. Я повернул голову, когда зеваки нерешительно приблизились к моему бесчувственному, но реальному телу, как если бы я был бомбой, которая может взорваться в любое время и я был разочарован, когда никто, казалось, не заметил того меня, который мог стоять и шевелить пальцами когда хотел, а не рефлекторно.

Я сказал что-то, я не знаю что, возможно я говорил, что со мной всё в порядке, но никто из них даже не взглянул в мою сторону. Их внимание было направлено исключительно в сторону повреждённого тела, лежащего в канаве.

Они собрались вокруг так, что заслонили моё тело, я снова заговорил, но меня проигнорировали, как и прежде. Затем случилась что-то странное, очень странное: я начал парить в воздухе.

Это был лёгкий, плавный подъём, или что-то вроде того, как я думал в то время, и совершенно непреднамеренный. Я понял, что парю над собравшейся толпой и моё покалеченное тело снова оказалось в моём поле зрения. (Позже я пришёл к выводу, когда я начал привыкать к этим странным состояниям, что парение было вполне осознанным: подсознательно я боялся потерять из виду своё собственное тело, даже на мгновение, возможно потому, что я чувствовал, что это была единственная связь с реальностью и нормальной земной жизнью). Я слышал людской шёпот, кто-то звал скорую помощь, мужчина присел на колени возле моего тела, а водитель фургона неуверенной походкой направлялся к толпе, чтобы посмотреть повреждения, всё время повторяя как мантру всем кто слышал: «Это не моя вина, это не моя вина, он ехал прямо на меня…».

Всё необычнее и любопытнее: по краям толпы были неопределённые очертания, человеческие фигуры недостаточно резкие (не для меня, во всяком случае), формы, которые можно было видеть прямо насквозь и которые периодически мерцали, как неустойчивые голограммы. Они просто стояли, наблюдая за происходящим, ничем не отличаясь от других зрителей, за исключением того, что они были прозрачными. Один из них посмотрел на меня, я был абсолютно уверен, что это был мужчина, хотя по форме было трудно определить, он открыл рот, как будто что-то говорит мне. Хотя я ничего не слышал, кроме тревожных бормотаний реальной толпы. Было что-то знакомое в этом призрачном мужчине, и я не знал почему. Что-то… Нет, я понятия не имел что. Хотя, было в нем что-то доброжелательное.

Часто в моих снах одна ситуация может мгновенно и легко слиться с другой, в холодных лучах рассвета этот переход кажется плавным, но не логичным. Ну, так мне казалось.

После парения над местом происшествия я внезапно и плавно оказался в карете скорой помощи, где моё физическое тело было пристёгнуто к носилкам и укрыто красным одеялом, мужчина в скорой помощи (которого в наши дни назвали бы парамедиком) расслабил мой разбитый шлем, чтобы осмотреть рану на моей голове. Затем действие снова стремительно и плавно переместилось в больницу, где люди в белых халатах и масках спокойно занимались моим телом. Я полагаю, что мне сделали рентген головы и других органов, прежде чем хирург начал свою работу, но я, должно быть, пропустил малость, потому что я этого совсем не помню. Какое-то время я парил под потолком операционной, с тревогой наблюдая за медиками: если я уже не был мёртв, тогда я определённо не хочу быть таковым. Слишком молод, чтобы умереть, заверил я себя.

Следующее, что я помню: я в реанимации, стою у кровати, на которой я лежу без сознания с бинтовой повязкой вокруг верхней части моей головы. Там в палате было ещё три кровати с пациентами, оборудованные капельницами, трубками и проводами, подключенными к маленьким аппаратам. Темнота. Мать плачет у моей постели. Медсестра поднимает мне веко, чтобы проверить зрачок. Доктор быстро, но внимательно осматривает меня. Моя мать снова рыдает как прежде. И снова затемнение до тех пор, пока я совсем не проснулся.

Я думаю, что на самом деле в течение этого, моего второго внетелесного опыта, произошло то, что другой я, я без плоти и крови, время от времени возвращался в своё тело. То есть, в моё тело, находящееся без сознания. Поскольку я был в коме пару дней, я конечно же ничего не помнил.

Когда я, наконец, пришёл в себя и моя мать и друзья вздохнули с облегчением, я молчал о странных ощущениях, а) потому что я и сам их не понимал и б) потому, что я не хочу, чтобы все думали, что травма головы закоротила провода в моём мозгу.

Я быстро восстановился, так бывает, когда вы ещё молоды. Моей ноге потребовалось немного времени, чтобы зажить (хотя она периодически беспокоила меня до самой смерти), но рана на моей голове скоро зажила благодаря должной заботе врачей и медсестёр (с одной из сестёр я встречался некоторое время после выписки, милая, рыжеволосая ирландка по происхождению, но без акцента). Несмотря на сильные синяки, внутренних повреждений не было. Короче говоря, мне весьма повезло, так же как тому маленькому мальчику, слава Богу.

Физически я скоро пришёл в норму. Душевно? Не совсем.

Кстати, этот мотоцикл был разбит, а другого мотоцикла я больше никогда так и не купил. Слишком легко получить увечье или умереть из-за него.

4.

Представьте…

В Лондонский полицейский участок входит женщина, неуклюже и медленно, как будто каждый шаг даётся ей с трудом. Большая часть её лица покрыта тёмной засохшей кровью. В крови и её блузка и жакет чуть ниже её левой груди.

Запинаясь, она разговаривает с дежурным сержантом полиции, который не просто удивлён, а скорее взволнован — лицо посетительницы (та часть, что видна) белое, как мел по сравнению с тёмно-коричневыми пятнами крови. Её одежда растрёпана, чулки или лосины со спущенными петлями, на коленях и руках грязь. На ногах нет обуви.

Голос женщины довольно напряжённый и булькающий, как будто кровь изнутри поднимается и сворачивается в её горле, и полицейский старается разобрать слова, что она говорит. Тем не менее, он понимает достаточно, чтобы уловить смысл.

Смертельно бледная женщина говорит ему, что желает сообщить об убийстве. Её собственном. Она практически выплёвывает имя, но его можно разобрать. Затем женщина падает замертво. Или, во всяком случае, так думает полицейский.

Приглашают полицейского доктора, который быстро осматривает тело и заявляет, что женщина действительно мертва. Но доктор в недоумении и решает провести ещё одно обследование.

Труп забирают, и поскольку в её состоянии есть что-то странное, если не таинственное, проводят вскрытие, не откладывая.

Патологоанатом подтверждает первый вывод врача: в то время, когда женщина входила в полицейский участок, её тело уже было в первой стадии трупного окоченения, которая указывает на то, что она уже была мертва, по крайней мере, в течение сорока пяти минут.

Как же так? Позже.

5.

У меня продолжались внетелесные эксперименты. Иногда они были расплывчатыми, как плохо запомнившийся сон, а иногда — абсолютно ясными, хотя несколько нереальными в их потоке, как плохо смонтированные фильмы. Были разрывы в порядке, понимаете, как если бы я возвращался к моему спящему телу на время, где даже моё подсознание казалось спало.

Дело в том, что теперь, чтобы их вызвать, не нужны были какие-либо травмы, они стали происходить сами собой, когда я почти засыпал, и моё тело и разум были совершенно расслаблены. Сначала это происходило один или два раза в год, но затем я начал контролировать их — по крайней мере, я пытался их контролировать. Я лежал один в кровати и концентрировался на том, чтобы покинуть своё тело по желанию, но те первые неуклюжие попытки были неудачными, или потому что я недостаточно расслабился или наоборот слишком старался. Я понял, что внетелесные эксперименты это не то, что можно полностью контролировать своей волей.

Я также понял, что между инцидентом с горячей картошкой, когда мне было семь, и инцидентом с мотоциклом, когда мне было семнадцать, на самом деле было и несколько других внетелесных путешествий, когда я бродил по тёмным школьным классам, подходил к своей парте, Я помню полёты, когда мне казалось, что я высоко над городом, с тысячами огней внизу, многие из которых были фарами движущихся автомобилей. Я считал, что это сны, только очень, очень яркие. Что я знал? Я был просто ребёнком. Но сны всегда тускнеют со временем, а иногда и сразу при пробуждении, а эти путешествия или «полёты» никогда. Я почти всегда помнил их.

Когда я стал старше, я начал пытаться сознательно приводить себя в это состояние, лёжа в кровати ночью и представляя, что я смотрю вниз на себя из угла сверху. Сначала я выбирал точку надо мной, представлял сияющий там яркий свет, затем я заставлял себя присоединиться к нему. Впрочем, ничего не происходило, по крайней мере, какое-то время. Я даже принимал наркотики — только марихуану, ничего сильнодействующего — чтобы посмотреть поможет ли это, ну вы понимаете, расслабиться так, чтобы мой разум освободился, и вышел за пределы нормы, но это никогда не срабатывало. Я почти сдался, пока в один прекрасный день в последний год моего обучения в художественном колледже, на занятии по обучению шрифтам, которое всегда было скукой смертной, я скучал — и внезапно без предупреждения покинул своё тело.

Это было странно (я согласен, это должно звучать странно для любого — я имею в виду, для большинства людей — кто никогда не испытывал подобное), потому что это был день, солнце славно светило в окно, возможно его тепло усилило мою сонливость, не было никакого физического воздействия, ни травмы и определённо ни несчастного случая. Я как раз пытался добиться соответствующего изгиба заглавной буквы «С» в выражении Стиль древности своей соболиной кистью 3А, как что-то внутри меня дёрнулось, как если бы я плавно выпорхнул из своего тела и затем поплыл над собственной головой.

В этот раз после первоначального удивления — как ни странно, не было никакого пугающего шока — я решил изучить, а не просто переживать происходящее. Я как будто всё просчитал. Никакой тревоги, никакого беспокойства, что я не смогу снова войти в своё тело, ни панических мыслей о смерти. Я видел совершенно отчётливо себя и всё, что меня окружало. Я заметил, что кончик моей кисти завис в воздухе в миллиметре над буквой «С» и моя рука, и всё моё тело, было совершенно неподвижно, как если бы я застыл на месте. Другие люди в мастерской двигались: студентка рядом со мной протирала рейсшину чистой тряпкой, в то время как за другим столом мой друг старательно обмакивал кисть в чернильницу, а наш преподаватель худощавый, щеголеватый швейцарец с тонкими светлыми усами и волосами, зачёсанными назад, переворачивал страницу учебника со шрифтами, открытого перед ним на столешнице, машинально засовывая кремовый платок обратно в нагрудный карман свободной рукой. На стене тикали круглые часы в тёмной деревянной рамке. Кто-то чихнул, кто-то сказал ему: «Будь здоров». Желтовато-серая резинка упала со стола, и студент наклонился, чтобы поднять её. Всё было в порядке. Никто не обращал на меня внимания.

Мне не было страшно. Я думаю, мне было очень любопытно всё происходящее. Я оставался абсолютно невозмутимым. И поскольку не было никакой тревоги, я мог спокойно оценить ситуацию.

Я решил посмотреть смогу ли я двигаться, и я смог, причём мгновенно. Просто пожелав, я полетел к противоположной стороне класса, наблюдая головы и ссутуленные плечи студентов за работой. В какой-то степени я надеялся, что в то время как я пролетал сверху, кто-нибудь из них посмотрит вверх, возможно потревоженный ветерком, который, я, вероятно, создавал, пролетая мимо таким образом. Мне казалось, мой преподаватель сейчас прикрикнет со своим чопорным акцентом: «Вы там, Тру, слез с того полок и вернитес на свой мест!», — но он продолжал изучать свою книгу, пальцем засовывая шёлковый платок в нагрудный карман. Я видел себя — я вытянул обе руки перед собой как какой-то неосязаемый Супермен и они были отчётливо видны — так почему учитель и студенты не видели меня? (В то время, конечно, я ещё не понимал, что мой разум дополнял то, что ожидал увидеть.).

Пролетая над окном, я повернулся к классу. Мне пришла в голову мысль о том, чтобы пройти через оконное, но хотя я и оставался вполне уравновешенным, мне не хотелось слишком удаляться от своего физического тела. Я действительно не хотел потерять его из виду, и я думаю, это было вполне обоснованно. Что если бы я потерялся на улице? Что если там была какая-то грань, где дух (или то чем я был, паря в нескольких дюймах от потолка) становится слишком отдалённым от физического тела и что-то, какая-то невидимая связь, рвётся, делая возврат невозможным?

В любом случае, в тот момент я был, как уже упоминалось, довольно спокоен по поводу происходящего, даже не смотря на то, что я не хотел терять из виду своё физическое тело. Я оглянулся по сторонам, обратил внимание на то, что я чувствовал по поводу своего состояния и только через несколько минут я решил вернуться в своё тело. (Это было, похоже на сопротивление искушению взять последнюю конфету из коробки, потому что вы и так уже съели слишком много.) И в какой-то момент я почувствовал, что вернулся.

Я не помню путешествия через комнату, ни то, как я погрузился обратно в своё физическое тело; я просто был там и снова смотрел на мир через свои физические глаза. Только потом я почувствовал лёгкую панику. Думаю, я был слишком ошеломлён, чтобы испытывать сильное беспокойство. Потом я чувствовал только любопытство и в тоже время ликование. Я испытал нечто необыкновенное, по крайней мере, я думал, что это было необыкновенным, потому что я никогда не слышал о подобных вещах, которые происходили бы с кем-либо постоянно, хотя я читал про полёты во сне и о выживших, которые утверждали, что покидали свои тела в тот момент, когда они были в шаге от смерти.

Я сидел ошеломлённый, переживая, что это последствия черепно-мозговой травмы, что удар повредил мой мозг, и вызвал галлюцинации и фантастические путешествия. Однако во время путешествия я был слишком спокоен и ясно видел всё происходящее, чтобы считать это иллюзией. Кроме того, всё остальное в комнате казалось обычным и поведение других студентов совершенно нормальным.

Положив кисть, я откинулся на стуле. Что, чёрт возьми, происходило? Я вспомнил инцидент с горячей картошкой, затем то, что происходило после аварии на мотоцикле. Я рассказал докторам о своём внетелесном эксперименте, и они просто доброжелательно улыбнулись и объяснили, что когда голова — а если быть более точным, мозг — получает такой тяжёлый удар, это часто приводит к определённым сбоям, возможна потеря контроля на короткое время, поэтому видения в бессознательном состоянии могут казаться реальностью. Волноваться не о чем, но стоит пройти несколько обследований.

Что касается голов, томограмма не показала ничего плохо, трещина была небольшой, и никаких признаков отёка или травмы мозга обнаружено не было. Нужен лишь отдых и время, чтобы зажила нога и срослась трещина в черепе. Любая травма может вызывать опасения, независимо от того насколько она тяжёлая, но в данном случае, по-видимому, такой опасности не было. Небольшая операция на ноге — вот всё, что требовалось.

Лишь несколько месяцев спустя после внетелесного путешествия в студии я начал вспоминать и пересматривать некоторые из «видений», которые у меня были с семилетнего возраста. Сновидения, которые не растворились со временем, как это должно было быть, а сохранились в моих мыслях из-за их предельной ясности и почти разумного содержания. В них я посещал места, о которых только слышал или читал, художественные галереи (картины и скульптуры интересовали меня с раннего возраста), игровые площадки и дома школьных друзей. Я наблюдал за матерью, пришивающей лацканы к костюмам ручной работы во время пауз, когда она смотрела свои любимые сериалы и телевикторины на маленьком телевизоре, который светился в противоположном углу мрачной комнаты. В этих снах-путешествиях не было чувства приключения, ничего по-настоящему захватывающего и это было то, что, в конце концов, заставило меня осознать, что они были чем-то иным, нежели обычные сны.

Именно тогда я и начал просматривать литературу об этом феномене и обнаружил, что это было более распространённое явление, чем я сначала думал. Я узнал, что некоторые любознательные и целеустремлённые люди достигли путём исследования и настойчивости то, что получалось у меня само собой. Даже в этом случае я не нашёл ничего, что можно было бы сравнить с моим собственным опытом. Другие, судя по всему, не достигали такого ясного видения или логичной последовательности; их внетелесные эксперименты были подобны сну, им не хватало контроля, и обычно они разбивались периодами бессознательного состояния, поэтому позже можно было вспомнить только неопределённые эпизоды. Однако я изучил несколько полезных техник, с помощью которых я мог привести себя в восприимчивое состояние, не совсем транс, но что-то вроде повышенной чувствительности, которая способствовала тому, чтобы это происходило. Такие вещи как осознанная релаксация, когда тело находится в состоянии покоя, но разум прекрасно осознаёт себя, лучше чем физическое тело, или метод полного расслабления тела, когда оно постепенно успокаивается с головы до пальцев ног; или восприятие внешнего мира изнутри, как если бы мои глаза были всего лишь порталом, через который я мог наблюдать мир снаружи; или я мог как будто бы сжиматься так, что кожа свободно висела на мне как плохо сидящий костюм, так, что я мог ускользнуть из неё.

Был также и метод зеркального образа, при помощи которого человек представляет себя парящим вокруг собственного тела всего на фут или два от него; образ ясный и является точной копией самого себя в той же одежде с лёгкой щетиной или макияжем; затем человек представляет как он или она смотрит вниз на своё собственное тело, которое теперь является физическим телом, которое рассматривают сверху. Это должно было облегчить перемещение, но в моём случае это никогда не срабатывало.

На самом деле, всё, что мне нужно было сделать — это заставить себя расслабиться, насколько это было возможно, избавить свой разум от посторонних мыслей, и заставить себя покинуть тело, иногда глядя на какое-нибудь определённое место на потолке или в дальнем углу комнаты так, чтобы мой «дух» имел место назначения. Затем я ждал, чтобы это произошло.

Чего чаще всего не происходило. Но иногда мне удавалось, и чем больше у меня получалось, тем больше я начинал контролировать свой «полёт». Поначалу я никогда не покидал комнату, в которой располагался, но постепенно я начал выходить дальше в другие комнаты в квартире, осторожно продвигаясь вперёд за пределы своей квартиры так, что в конечном итоге я мог летать над крышами домов, изучать места, где я раньше не был. Букингемский Дворец был скучным, в то время как дома некоторых совершенно незнакомых людей могли быть интересными, даже пугающими. Казалось, я был ограничен только своей смелостью (я должен признать, что в те дни я был несколько робок; страх оказаться не в состоянии найти обратный путь в своё тело был слишком сильный. Я также боялся, что чем дальше я путешествую, тем легче будет прервать внутреннюю связь с моим физическим я).

Хотя постепенно я понял, что для того чтобы вернуться, мне нужно было всего лишь подумать об этом. Это случалось в спешке, головокружительная гонка в пространстве занимала не больше секунды, и я всегда благополучно возвращался обратно без каких-либо препятствий.

Я не могу сказать, что исследовал это новое захватывающее состояние в полной мере. Во-первых, это срабатывало не каждый раз, а во-вторых, я начал терять интерес. Я не знаю, почему это было именно так. Может быть, в глубине души я действительно боялся этих способностей, и какая-то часть моего подсознания чувствовала, что это было неестественное состояние и рано или поздно что-то пойдёт не так, и я буду наказан.

В какой-то степени я был прав.

6.

Рассказывал ли я кому-нибудь про внетелесные эксперименты? И если нет, то почему?

Ответ прост: нет, я никому не говорил. Второй вопрос не так прост, но вы имеете право знать.

Я всегда был закрытым человеком и никогда ни с кем не делился своими страхами и эмоциями. Я думаю, этому я научился у матери.

Она воспитала меня так, чтоб я скрывал свои чувства, притворялся в присутствии других, особенно незнакомых. Всё это было связано с её гордыней и позором, что её бросил муж. Она стыдилась нашего тяжёлого материальное положение, и когда мы переехали в маленькую квартиру в менее респектабельную часть Лондона, она оборвала все контакты с друзьями и знакомыми. Видите ли, когда я рос, я не знал, были ли у меня другие живые родственники, в конце концов, это не имело для меня значения; мы были вдвоём с мамой. Я был вполне доволен. Большую часть своего свободного времени я занимался рисованием, иногда живописью (когда у меня были краски, которые обычно я получал в качестве подарка на день Рождения или Рождество), писал небольшие рассказы, и читал. Боже, я читал всё, что мне попадалось, от комиксов и книг до обратной стороны пакетов от кукурузных хлопьев. Я очень любил фильмы, и мы с матерью ходили в кино, по крайней мере, дважды в неделю, а иногда и два раза в течение дня. Для меня всё это было бегством от реальности, я полагаю, всё это отвлекало меня от обстановки и сложившихся обстоятельств; и должно быть тоже самое происходило с мамой, когда она смотрела кино или телевизионные сериалы.

Я думаю, что она жила в каком-то мире грёз, месте, где страшные реалии жизни не могли её достать. Конечно же, она обманывала себя, от жизни невозможно отгородиться.

Теперь вы можете подумать, что такая жизнь сделала меня маменькиным сынком, но тогда вы очень сильно ошибаетесь. Ребёнком я был очень независимым, можно сказать, самодостаточным. Я любил свою мать, но я никогда не понимал её, и не мог быть любящим сыном, как того хотела она. Как только она исчезала в своём мире кино, где всё в конце концов налаживалось (кроме того, её могли отвлечь романтические журналы и романы), я прятался в своём маленькой вселенной, которая была в целом на много более захватывающей, чем настоящая. У меня было много хороших друзей в школе, а затем в художественном колледже. Но я никогда не мог привести их домой, потому что маме никогда не нравились посторонние в доме и они не могли стать «своими». И как только я понял, что могу сам заботиться о себе, я редко бывал дома, несмотря на упрёки и просьбы матери остаться с ней.

Я не был бунтарём, но я знал, что там, за пределами квартиры, происходило нечто большее и лучшее и мне хотелось самому попробовать хотя бы его частичку. Меня постоянно преследовало чувство вины, хотя я действительно любил свою мать, но вскоре я научился справляться с этим. Кроме того, я начал играть в футбол, у меня стало получаться. А через какое-то время я стал интересоваться девочками.

И всё же пока ты вырос, на тебя влияют родители и домашняя обстановка, поэтому мамино «отгораживание» от всего чужого так и осталось во мне. Когда мне было двенадцать, я даже не мог поделиться с ней своими мыслями. От неё я научился держать свои мысли и эмоции в себе, и я думаю, в конечном итоге, она была рада этому — эмоции других людей (да, даже её сына) могли быть «отвратительным помехой». С ней было непросто: она хотела, чтобы я любил её и был её «лучшим другом во всём мире», но уход моего отца слишком сильно ранил её, чтобы доверять другим мужчинам, возможно даже любому другому человеку, она действительно не хотела слышать о моих заботах или проблемах, потому что это всегда возвращало её в реальный мир, а реальный мир жёстко опускал её с небес на землю. Я могу признаться в этом сейчас и я почти точно знал это тогда: мать была немного чокнутой. Если я расстраивал её, скажем, приходя домой поздно, или сознательно нарушая её пожелания (я не могу сказать требования, потому что она никогда не была достаточно сильной, чтобы отдавать приказы как таковые — это всегда были предложения, а иногда просьбы, но не требования), она потчевала меня грехами моего отца, вспоминая как он оставил нас, изменил нам обоим, сбежал с какой-то проституткой, и не переживал, что мы могли умереть от голода или быть выставлены на улицу. В конце концов, я закрылся и не слушал всего этого, но даже в этом случае, у меня было чувство вины.

Здесь я немного отвлекусь. Дело в том, что с раннего возраста я научился держать всё в себе, сначала потому, что так хотела моя мать, и, в конце концов, пожалуй, неизбежно, я начал смущаться того, что я жил с матерью. В некотором смысле это играло мне на руку, когда я общался со старшими товарищами, потому что девушкам, кажется, нравилось то лёгкое ощущение тайны, висевшая надо мной как тёмная мантия, которая делала меня, более серьёзным, чем, возможно, я был на самом деле. В любом случае, это было то, что я использовал в своих целях.

Но хватит об этом. Мне хотелось рассказать о своих отношениях с матерью, чтобы помочь объяснить, почему я молчал про внетелесные путешествия. Я научился держать это в себе.

Другой причиной было то, что я боялся, что надо мной будут смеяться. Или не поймут меня и подумают, что я не дружу с головой. Прагматическая сторона моей натуры также полагала, что для меня проще объяснить путешествия жуткими сновидениями, независимо от того, насколько реальными они казались. Говоря о них, я признавал их явную реальность, но если честно, они были безумием, которое мне было не нужно. Кроме того, внетелесные путешествия случались достаточно редко, чтобы быть проблемой.

Ещё одна причина, и мне кажется, не менее важная, чем остальные. Скажем, вы были моим другом — или, может быть даже больше, моей девушкой — и я сказал бы вам, что могу иногда незаметно путешествовать, в основном ночью, когда моё тело совершенно расслаблено, так что мой разум может покинуть тело и отправиться на экскурсию. Скажем, что я сказал вам, и вы не приняли бы меня за сумасшедшего, и не совсем бы мне поверили. Как бы вы себя чувствовали, зная, что я могу шпионить за вами в любое время, что я мог бы смотреть на вас в самые интимные моменты? Вам бы не понравилась эта идея. На самом деле, я не думаю, что вы стали бы мне доверять. У всех должна быть личная жизнь и собственное личное пространство. Это то, что делает нас цивилизованными.

Время от времени я чувствовал непреодолимое желание довериться близкому другу или особенной девушке, но здравый смысл всегда побеждал, что-то — называйте это интуицией, если хотите — всегда заставляло меня замолчать прежде, чем я сказал бы слишком много. Позже, даже брак не смог переубедить меня, чтобы раскрыть мой маленький секрет; возможно, я хранил его в себе так долго, что это стало неважным. Хотя в действительности, это никогда не было проблемой.

7.

И ещё кое-что, над чем можно было бы поразмышлять:

Вы физически рядом с тем, кого любите больше всего на свете, больше чем саму жизнь. И этого человека скоро убьют.

Человек, которого вы любите, абсолютно беспомощен.

И вы тоже, даже если вы присутствуете на месте происшествия и можете свободно перемещаться. Вы не можете защитить вашего любимого человека, как сильно бы вы не старались.

Вы вынуждены смотреть, как смерть медленно и так мучительно забирает свою жертву.

Бахтин, М. М. Формы времени и хронотопа в романе / М. М. Бахтин // Эпос и роман — СПб.: Азбука, 2000 а — С. 58.

Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман // Об искусстве. — СПб.: Искусство-СПб, 2000. — С. 45.