Гендерное значение социализации личности в глобальном обществе

Контрольная работа Гендерное значение социализации личности в глобальном обществе Содержание Гендерная социализация как проблема глобального общества Современное общество Беларуси и проблема его гендерной социализации Содержание понятия «Gender»

Общественное доверие как показатель социализации личности Литература Гендерная социализация как проблема глобального общества Глобализация всех сфер общественной жизни вносит коррективы и в теоретическое осмысление социального бытия, и в ключевые социальные практики. Процессы глобализации в немалой степени затронули сферу культуры общества, повлияли на интеллектуально-духовные традиции, на стратегии социализации, процессы образования и воспитания. Гендерная социализация, как один из неотъемлемых и долгое время, казалось бы, незыблемых ресурсов воспроизводства традиций, общественных устоев, норм и ценностей, также подвергается трансформации и пересмотру.

Традиционно гендерная социализация рассматривается как процесс усвоения и дальнейшего развития индивидом социально-культурного опыта — трудовых навыков, знаний норм, ценностей, традиций гендера того общества, в котором он рождается и живет. Иначе говоря, гендерная социализация может рассматриваться, как общественное конструирование половой дифференциации норм деятельности. Классические социальные теории исходят из того, что «женственность» и «мужественность» формируется на основании биологической предопределенности в различных социально-психологических, культурных, духовных условиях. Как отмечают В. В. Макаров и И. В. Василенко, «гендерная социализация включает две взаимосвязанные стороны: а) освоение принятых моделей мужского и женского поведения, отношений, норм, ценностей и гендерных стереотипов действия; б) воздействие общества, социальной среды на социального субъекта с целью внедрения ему определенных правил и стандартов поведения, ожидаемых и приемлемых в данном обществе для мужчин и женщин» [1, с. 18].

Поведение социального субъекта формируется под воздействием, с одной стороны, общезначимых социальных норм и коллективного сознания. С другой стороны, большую роль играет ближайшее окружение, его субъективные установки и мировоззренческие комплексы. Все усвоенные поведенческие стереотипы, проецируясь на личностное сознание, биологические, психологические и физиологические контексты, отражаются в виде гендерных схем деятельности. Соответственно выделяют две взаимосвязанные фазы гендерной социализации: первая характеризуется внешним, формальным усвоением и приспособлением к господствующим гендерным стереотипам; вторая является внутренним, сущностным осознанием критериев «мужественности» и «женственности» и освоением их в практике социальной действительности.

Сферами, в которых происходит гендерная социализация индивида, традиционно считают семью, социальные институты (церковь, армию, досуг и т. п.), воспитательные и учебные заведения, первичные трудовые коллективы, общественные организации, группы друзей, знакомых и т. п. Социализация, реализующаяся посредством данных сфер, направлена на усвоение норм поведения и деятельности.

Концепция глобализации как всеобщей коммуникации, в той или иной мере, представлена в трудах К. Апеля, М. Кастельса, Э. Гидденса, У. Эко, А. Адорно, Ю. Хабермаса, Н. Лумана и др. Очевидно, что интенсификация коммуникационных процессов в первую очередь связана с информационно-технической революцией. В соответствии с идеей Э. Гидденса, «глобализирующиеся тенденции модернити одновременно экстенсиональны и интенсиональны — они связывают индивидов с системами больших масштабов и на локальном и на глобальном уровнях» [4, с. 121]. Коммуникационные процессы вышли на уровень, когда личные, частные, субъективно переживаемые постижения могут определяться не только далекими явлениями, но и символьнознаковыми факторами. В большинстве трактовок отмечается, что коммуникация может рассматриваться как деятельностный, смысловой, нормативный и системный уровни социального бытия. В частности, по мнению С. В. Лещова [2, с. 67], основой коммуникации является не язык как система, а непосредственные речевые сигналы, манипулируя которыми можно воспитывать человека любого склада.

Когда социализация происходит в глобальном информационном пространстве, индивиды в значительной мере усваивают критерии «мужественности» и «женственности» исходя не из деятельностной парадигмы, а воспринимая транслируемые знаково-символьные нормы половой идентичности. Телевизионные передачи, газеты (в меньшей мере), Интернет и другие средства массовой информации многократно транслируют символическое содержание гендерных норм и ценностей. Традиционные факторы социализации зачастую не могут соперничать с коммуникативными идеологиями, технический и технологический уровень которых направлен именно на привлечение аудитории, находящейся на этапе социализации.

Непосредственные, естественные группы сверстников, компании, складывающиеся по интересам, по территориальному или гендерному признакам, заменяются на виртуальные Интернет-сообщества. Знаково-символьная доктрина этих сообществ может конструироваться с различными целями и соответственно социализация может происходить в самых различных интеллектуально-духовных традициях. К сожалению, на сегодняшней день, неоспоримым фактом является недостаточность цензуры в коммуникативно-информационном пространстве. Но если телевидение еще как-либо контролируется в плане половой, социальной и гендерной социализации и воспитания, то Интернет представляет собой «пороховую бочку», к которой субкультуры, контркультуры и пр. тянут зажженный фитиль.

Коммуникативные технологии социализации глобализирующегося общества нельзя рассматривать односторонне — это сложная система, которая будет транслировать и внедрять то, что в нее заложено. Гендерные наборы коммуникативных знаков-символов в значительной мере берут на себя функцию механизмов воссоздания целостности личности, существуя в памяти поколений, они не дают ему распасться на изолированные топологическо-хронологические пласты. Однако гендерная социализация связана с биологической предопределенностью человека (даже если это отрицают феминистские концепции), а значит с продолжением нормального существования человеческого рода, с его воспроизводством, вскармливанием и последующей социализацией. Только единство деятельностного и знаково-символьного подхода и в значительной мере определяют современную гендерную социализацию.

Трудов, посвященных традиционным формам социализации, рассматривающим ее различные аспекты достаточно много. Исследование стратегий гендерной социализации в обществе глобальной коммуникации является одной из насущных задач современного социально — философского знания.

Современное общество Беларуси и проблема его гендерной социализации В настоящее время Республика Беларусь стоит перед необходимостью серьезных трансформаций социальных практик, в том числе и стереотипов. Целый комплекс геополитических причин с неизбежностью повлек за собой необходимость диалога со странами Запада. Пограничный характер белорусской культуры, влияние на нее как западных, так и российских культурных традиций, предельно обостряют задачу культурной идентификации и самоидентификации, что, безусловно, требует осмысления причин создания и трансформации различных социальных стереотипов. К числу последних относятся гендерные стереотипы. Нарастающие социально-политические, экономические, демографические трансформации приводят к размыванию традиционных социально-политических ролей мужчины и женщины, проблеме в определении женщиной своего статуса и возможностей.

Одним из наиболее серьезных препятствий для достижения гендерного равенства является ассиметрия в сфере занятости. Гендерное разделение труда предполагает не просто дифференциацию тех или иных социальных функций, а определенную иерархию, стратификацию видов деятельности и категорий людей, которые их осуществляют.

Глубокие трансформационные процессы, происходящие в стране за последние годы, способствовали становлению элементов рыночной модели хозяйствования, формированию негосударственного сектора экономики, возникновению новых отношений на рынке труда.

Все перечисленное расширило возможности самореализации и обусловило свободу выбора для женщин, определило многообразие форм их участия в социально-трудовой, политической и общественной жизни страны. Но, с другой стороны, именно женщины в большей степени ощутили на себе негативные последствия переходного периода, среди которых чрезмерно высокая трудовая нагрузка, как на производстве, так и в быту, феминизация бедности, женская безработица.

Являясь большей половиной населения страны, женщины Беларуси составляют половину ее трудовых ресурсов. Обладая более высоким образовательным потенциалом (среди женщин дипломированных специалистов — 47,7%, среди мужчин — 30,3%), женщины реализуют свои знания в наименее оплачиваемых областях. Загруженность домом и детьми, как правило, не позволяет женщине работать сверхурочно, отсюда ухудшение условий трудового договора, более низкая заработная плата.

В современной Беларуси растущая конкуренция на рынке занятости усилила отрицательное отношение работодателя к найму женщин. Женщины в вопросах трудоустройства имеют более серьезные проблемы, Это находит отражение, как в средних сроках поиска работы, так и в численности ищущих работу. Если безработные мужчины находили работу достаточно быстро, в течение 2,5 месяцев, то у женщин этот период составлял 4,4 месяца. Изменилась и отраслевая структура женской занятости: представительство «слабого пола» все меньше в отраслях материального производства и все больше в непроизводственной сфере. Следует упомянуть также неравенство в распределении рабочего времени мужчин и женщин. Затраты времени на ведение домашнего хозяйства у работающей женщины значительно выше. В связи с этим как для семьи, так и для общества, наиболее острой остается проблема сочетания семьи и работы.

Современная экономическая ситуация, вследствие кризиса, также перераспределила ролевые отношения в семье. Вынужденную неполную занятость мужчин, потерю работы или их низкий заработок, зачастую компенсирует жена, которая становится основной кормилицей в семье. Однако, отсутствие у мужа социального статуса, возможностей трудоустроиться, как правило, порождает в такой семье серьезные стрессовые ситуации.

Являясь основным структурным компонентом современного общества, семья незамедлительно реагирует на все изменения, происходящие в нем. Идеал семейных отношений очень трудно достижим и предполагает гармоническое единство ролей и обязанностей как в семейной жизни, так и в профессиональной деятельности. Учитывая особенности современной эпохи и характер взаимосвязей основных социальных институтов в условиях современной белорусской культуры, институт семьи в гендерном измерении претерпел значительные трансформации. Как в странах Запада, так и в нашей стране случались как периоды медленных изменений, так и резкие переломы. В постсоциалистических странах образ жизни домашней хозяйки зачастую связывается с представлением «о лучшей жизни», чем общепринятый образ работающей женщины. В связи с этим происходит резкая дифференциация молодых женщин на работающих и не работающих.

В Беларуси появилась еще одна модель семейных отношений «по западному образцу», предпочитающая партнерский тип отношений. Рост нерегистрированных браков влечет за собой отсутствие ответственности за свою семью, приводит к ухудшению демографической ситуации. Демографический переход к низкой рождаемости оказал большое влияние на репродуктивные установки белорусских молодых семей. Если раньше идеальной моделью считалась семья с двумя-тремя детьми, то в последние годы нормы детности молодых семей уменьшились до одного ребенка. Повышенное внимание государства, принятие различного рода Декретов и дополнительных льгот для многодетных семей, а также рост численности женщин детородного возраста способствовали некоторому незначительному увеличению роста рождаемости в настоящее время.

С момента обретения страной политической независимости произошли определенные сдвиги в практике решения женского вопроса, улучшения гендерного равновесия. Так, Постановлением Совета Министров Республики Беларусь от 3 сентября 2008 г. № 1286 утвержден Национальный план действий по соблюдению гендерного равенства (2008;2010 гг.). Это третий программный документ, разработанный в целях обеспечения координации работы государственных органов, общественных организаций в области практической реализации гендерной политики.

Однако для изменения гендерной асимметрии в Республике Беларусь необходимы программы полноценной социальной интеграции женщин во все сферы общества, которые способствовали бы выявлению социальных издержек и были бы направлены на повышение конкурентной способности женщин в экономической, политической и общественной сферах.

гендерная социализация общество Содержание понятия «Gender»

Как известно, гендерные исследования, в отличие от феминистских и женских штудий, не зациклены исключительно на женщине, но делают своим предметом также и мужчину, поскольку гендер — атрибут равно и женщины, и мужчины. Поэтому можно утверждать, гендерные исследования в целом по своей сути свободны от презумпции антимаскулинизма и идеологии противопоставления и противостояния. Они не отвергают факта мужского доминирования в культуре и социуме, но стремятся объяснить его не как следствие сговора «сильного пола» и узурпации им всех форм и уровней власти, а как феномен, имеющий свои объективные предпосылки, условия и последствия (притом не только негативные, но также и позитивные) как для женщин, так и для мужчин. При этом гендерные исследования не отрицают глубоко положительных наработок феминистских и женских исследований в области специфики феминности и маскулинности, включая критику науки, философии и их понятийно-категориального аппарата и т. д. Данные исследования лишь отвергают содержащиеся в результатах этих разработок «перекосы», издержки предвзятости и необъективности, агрессивную тональность феминистских построений и т. п.

В то же время сами гендерные исследования не следует считать чем-то уже окончательно сформированным как в плане своего концептуального аппарата, так и в плане применяемой методологии. В данной статье мы попытаемся выяснить сущность термина «гендер». Ведь если все согласны в том, что sex — это биологический пол человека, или его био-пол, а gender — его социокультурный пол, или социо-пол, то на этом общее согласие, можно сказать, и заканчивается.

То обстоятельство, что термин «gender» взят из грамматики английского языка, в которой он означает род некоторых частей речи (существительных, прилагательных и др.), не должно особенно беспокоить исследователей. В философии и в науке заимствование терминов из одних наук и использование их в других науках, часто в совершенно ином значении, — отнюдь не редкость. К примеру, О. Шпенглер термин «псевдоморфоз» позаимствовал из геологической науки. Однако этот термин у него, сохраняя лишь внешне-формальную с ним ассоциацию, несет трансгеологический смысл. Термин, как известно, лишь «тело» понятия или категории, «прикрепленной» к нему. А содержание и смысл понятия или категории раскрывается не посредством выяснения значения термина самого по себе, но исключительно посредством выяснения того смыслового контекста, в котором он находится.

Так же обстоит и с термином «гендер». Здесь тоже имеются и внешне-формальная ассоциация и несводимость к исконному значению. Однако все эти нюансы отошли на второй план, а то и вовсе позабылись исследователями. В то же время само понятие гендера и его соотношения с полом (sex) продолжало толковаться по-разному. Отметим некоторые трактовки.

Недостаточность категории био-пола объяснялась тем, что феминизм, возникший как протест против дискриминации по половой принадлежности, не мог объяснить основания данной дискриминации, исходя из биологического пола. Также и понятие «природа женщины» оказывалось недостаточным для этого объяснения. Из этого понятия невозможно вывести подчиненную роль женщины в обществе.

Феминизм обнаружил в себе следующую антитетику. С одной стороны, он настаивал на требовании равноправия мужчин и женщин и подвергал критике вытеснение женщин из престижных сфер общества, с другой — требовал признания уникальности женской части социума; с одной стороны, подчеркивал равенство мужчин и женщин, с другой — настойчиво подчеркивал их различие. В этом случае не поддавалась объяснению логика, на которой основывается отмеченное вытеснение женщин. По мнению феминисток, именно категория гендера должна была послужить объяснению данной логики. Они сознательно провели разграничение между полом и гендером, что соответствовало различению общественной классификации полов (гендер) и их биологической классификации (пол), не обязательно совпадающей с общественной. Следовательно, в обществе и культуре теперь различают и даже противопоставляют друг другу пол и гендер.

Гендер стал трактоваться как социокультурно сконструированная сексуальность, как особый социокультурный конструкт. Основанием для такой характеристики гендера и его соотношения с полом послужили многочисленные этнологические и культурно-антропологические исследования, которые полны сведений о многообразии приписываемых мужчинам и женщинам характеристик в разных этно-национальных культурах. Функции, в одних культурах считающиеся исконно мужскими или женскими, в других культурах могут оказаться обратными. Разными оказались представления о маскулинности и фемининности. Из этого был сделан вывод, что до сих пор европейским исследователям казавшиеся вполне достаточными объяснения положения мужчин и женщин в социуме, исходя из их биологического различия, оказываются лишенными оснований. Следовательно, различие в общественном положении мужчин и женщин больше не может объясняться их биологическими особенностями, в частности половыми признаками и функциями. В то же время исследователи не могли не заметить, что несмотря на вышеотмеченные культурные особенности, в любой из культур мужчины занимали более почетное место, чем женщины.

Основание такого положения стали усматривать в различии в общественном положении мужчин и женщин и, следовательно, различие между полом и гендером стали искать в соотношении «природа versus культура». Но при этом забывали, что, например, в Древней Греции природа ставилась выше культуры, тогда как в Древнем Риме, наоборот, культура ставилась выше природы. Следовательно, из такого противопоставления ничего основательного не вытекало. Далее пошли по пути отказа от объяснения социального неравенства полов, исходя из их биологического различия. Ведь если различие полов дано природой и их социальное различие основывается на природном различии, то тогда, если руководствоваться идеалами Просвещения, мужские и женские роли являются естественными и, следовательно, неизменными. Но тогда получается, что сама Природа утверждает патриархатную систему власти, при которой женщина занимает заведомо подчиненное положение. От такой аргументации пришлось отказаться уже хотя бы потому, что она не способствует объяснению многообразия культурных образцов мужского и женского поведения.

«Если, — пишет Р. Хоф, — значение, которое отводится различению полов, могло быть поставлено в зависимость от культурных классификаций, а не от антропологических, биологических или психологических параметров, тогда и отношение полов друг к другу не могло более пониматься как выражение или репрезентация неизменного, естественного порядка. Соотношения полов являются репрезентациями внуутрикультурных систем правил…» [1, с. 37]. Феминисты стали говорить о гендерно-половой системе (sex-gender system).

Если гендер есть социокультурная конструкция сексуальности, то тем самым признается, что существует эта самая сексуальность, которая связана с телом и которая предшествует конструкции. Получается, что тело есть чистый лист, на котором культура записывает свой текст. Но ведь М. Фуко в своей «Истории сексуальности» [3] показал, что само понимание мужского и женского тела опосредствовано социокультурно. Следовательно, различение пола и гендера, если и тот, и другой суть социокультурные конструкты, оказывается лишенным смысла. Проблема остается и ее решение в западной гендерологии продолжается. Г. Рубин, пытаясь определить соотношение гендера с полом пишет: «Гендер — разделение по половому признаку, обусловленное социально» [4, с. 109].

По мнению Дж. Скотт: «.гендер является составным элементом социальных отношений, основанным на воспринимаемых различиях между полами, и гендер есть первичное средство означивания отношений власти.» [5, с. 422−423, 424].

Характеристика гендера, предложенная Дж. Скотт, является, пожалуй, наиболее эксплицитной его характеристикой. В ее определении также просвечивает мысль, у других теоретиков гендера проявляющаяся более выпукло, что гендер есть социальный конструкт.

Общественное доверие как показатель социализации личности Целостная работа системы «человек и мир», несомненно, зависит от такого социального феномена как доверие. Высокий уровень доверия к себе и доверия к Другому является показательным критерием эффективной социализации личности, ее целостности и внутренней уравновешенности и, как результат этого, — высокий уровень доверия к социальному миру. Одновременная обращенность человека в себя и в мир, его стремление соответствовать с одной стороны миру, а с другой стороны себе объединяет субъект и объект доверия в единое онтологическое пространство.

Прежде чем перейти к анализу феномена доверия как одной из категорий социального бытия, весьма целесообразным является начать с рассмотрения процесса формирования доверия. Вызывает научный интерес эпигенетическая теория Э. Эриксона, где автор выделяет доверие человека к миру как базовую установку личности, формирующуюся на самом раннем этапе развития человека и окрашивающую его дальнейшее становление. Этой стадии развития Э. Эриксон придает большое значение, называя «краеугольным камнем жизнеспособности личности». Человек живет в мире, но никогда с ним не сливается. Человек придает значимость окружающим объектам, наделяя их смыслом, то есть отдает часть себя миру, наделяя его объекты собой. Только такой мир, с которым он связан в единую систему, может вызывать доверие. Для выработки автономии в своих действиях на последующих стадиях развития у ребенка должно быть сформировано чувство базисного доверия. В итоге, ребенок верит в себя и доверяет окружающему миру. Таким образом, при благоприятном развитии ребенка базисное доверие формируется у него независимо от переживаний, связанных с разлучением с матерью. Формирующееся чувство доверия включает в себя не только надежду на окружающих, обеспечивающих его жизнь, но и веру в способность собственных органов справляться с побуждениями, то есть и доверие к себе. Приобретая свободу действовать самостоятельно, ребенок должен быть уверен в собственной безопасности. И только тогда, когда окружение поддерживает стремление ребенка к самостоятельности, он сможет преодолеть сомнение в себе и в других. Подтверждает идею Э. Эриксона и американский социолог Т. Парсонс, говоря о том, что детская социализация имеет решающее значение не только для формирования личности, но и для общества в целом. Это дает основание выделить аксиологическое значение в данном процессе феномена доверия.

Учитывая вышеизложенное, следует отметить, что именно данный традиционный концепт доверия дает почву для дальнейшего анализа проблемы социализации и определения роли доверия в этом процессе.

Традиционно в социально-философской литературе процесс социализации понимается как результат освоения накопленных знаний, культурных норм и ценностей. В философском словаре под социализацией понимается «процесс операционального овладения набором программ деятельности и поведения, характерных для той или иной культурной традиции, а также процесс интериоризации индивидом выражающих их знаний, ценностей и норм» [1, с. 646]. И. С. Кон рассматривает социализацию как усвоение индивидом социального опыта, определенной системы социальных ролей и культуры, в ходе которого создается конкретная личность.

Рассматривая социализацию в широком смысле, как усвоение культурных норм, обратимся к проблеме культуры доверия, как к одному из элементов сохранения и развития культуры коммуникации. Успешная социализация предполагает эффективную адаптацию человека в обществе. В процессе социализации происходит преобразование социального опыта в определенные установки, ценностные ориентации, социальные навыки, что дает возможность понимать себя и поведение других людей, плодотворно и взаимовыгодно взаимодействовать с окружающими. Незнание общепринятых норм, их несоблюдение создают для личности ситуацию нестабильности, отрешенности и отверженности.

Рассматривая культуру доверия, обратимся к исследованию данного феномена украинского философа О. М. Кожемякиной. Если культура доверия — это «воплощенная в совместных идеалах, смыслах, ценностях, нормах направленная привычка смыслового наполнения солидарного действия, как новая традиция гармоничного взаимодействия, как норма общения, обуславливающая установление новых социальных связей» [2, с. 94], то в таком контексте она отражает степень социокультурной активности человека. Безразличие к другому человеку, его индивидуальности, системе ценностей разрушают культуру доверия. Доверяющие — это, прежде всего, значимые друг для друга люди, заинтересованные в сотрудничестве, осознающие и берущие на себя ответственность за развитие отношений. Итак, «культура доверительных отношений, базируясь на принципах взаимной ответственности и обязательств, обеспечивает координированность общества, стимулирует создание свободных ассоциаций, уменьшает социальное напряжение и дает уверенность в завтрашнем дне» [2, с. 95].

На социокультурное направление в развитии теории доверия обращает внимание российский ученый А. А. Дворянов. Основываясь на идее основателей социального капитала Дж. Коулмана, Р. Патнема, Ф. Фукуямы, он пишет, что доверие — это непосредственная основа построения общественных отношений, которая и есть социальный капитал.

Доверие есть не что иное, как системообразующее свойство общества и его основных сфер деятельности. Таким образом, чем сильнее в обществе согласие и прочнее отношения доверия, тем больше социальный капитал. Социальный капитал характеризуется качеством и количеством социального взаимодействия в обществе. Он выступает неким соединительным материалом разных сфер общества. Прежде всего, это продукт организованной коммуникации, поэтому имеет не индивидуальную, а социальную природу. Также социальный капитал выступает общим социальным благом и принадлежит всем членам общества, нельзя говорить о приватном социальном капитале. По сути это капитал общения, взаимодействия, совместной работы, взаимного доверия и взаимопомощи, который формируется в пространстве интерперсональных отношений. Аналогами могут выступать слова: русское «сплоченность», украинское «згуртованшсть», английское — «cohesion», — слова, подразумевающие определенную устойчивость связей, доверие соотечественников один к другому, а, следовательно, и согласованность действий.

Теория социального капитала выступает общепризнанной теорией анализа феномена доверия как одной из составляющих социального взаимодействия. Ее автор Дж. Коулман сосредотачивает внимание на социальном капитале как неком ресурсе для человека, проявляющемся во взаимоотношениях между людьми. Социальный капитал характеризуется способностью людей совместно работать, достигая общей цели, включая в себя обязательства и ожидания, зависящие от надежности социальной среды, то есть от уровня доверия в ней.

Последователь коулмановской теории Р. Патнем говорит о том, что социальный капитал включает в себя социальные сети, социальные нормы и доверие, которые в совокупности создают условия для кооперации с целью взаимной выгоды. В целом Р. Патнэм обратил внимание на значение ассоциаций и гражданских сообществ, сделав главный вывод, состоящий в том, что обладание социальным капиталом имеет огромное значение для благосостояния людей. Низкий уровень межличностного доверия и отсутствие развитого участия граждан в общественных объединениях являются показателями чрезвычайно маленького объема социального капитала.

Ф. Фукуяма рассматривает социальный капитал как неформальные нормы или ценности, которые делают возможными коллективные действия в группах людей. Автор отмечает, что социальный капитал не может быть результатом деятельности одного человека, он в первую очередь формируется при наличии приоритета общественного над индивидуальным. И значительную роль в формировании социального капитала играет доверие. По сути это материализованная форма доверия. Любые отношения как личностные, так и производственные не имеющие в своей основе доверия, могут существовать лишь в рамках формальных правил, что в итоге может привести к значительным потерям. Доверие служит предварительным условием и результатом успешного сотрудничества.

Идея доверия как качественного показателя социализации дает основания для возникновения и роста социального капитала в обществе. Доверие и сотрудничество возникает в результате общих ценностей и норм, тем самым делая поведение окружающих наиболее предсказуемым.

Философия издавна гордилась своей способностью отличать истину от мнения. Но данное качество может реализовываться только при наличии этого самого мнения, т. е. четкой, согласованной, но недостоверной позиции большинства населения по поводу тех или иных вопросов. Опираясь и отталкиваясь от этого мнения, философы создают свои теории, где раскрывают и обосновывают сомнительность и мимолетность обыденного знания, при этом показывая возможность другого — бытия вообще и конкретной человеческой жизни в частности. Таким образом, для развития философского знания необходима определенная консистентность обыденности, содержащая в себе, пусть неявно, но сформулированные нормы и правила, которые можно принять за исходный пункт дальнейших теоретических построений. Отсутствие такой консистентности делает проблематичным функционирование философского дискурса. Так, например, социально-философская рефлексия нуждается — хотя бы в принятом на уровне «мнения» — признании самого факта существования общества. Иными словами, абстрактно — теоретическое философское знание требует наличия конкретно-практических коррелятов рассматриваемых проблем.

И здесь мы сталкиваемся с двумя самоподдерживающимися и усиливающими друг друга тенденциями. С одной стороны, современная философия, согласившаяся с тем, что любая истина детерминирована существующими общественными отношениями (Маркс), культурными нормами (Ницше), бессознательными психическими структурами (Фрейд) и т. д., ставит под сомнение возможность существования универсального, объективного — т. е. своего собственного — философского — знания. С другой стороны, в современном общество не просто не востребована философская рефлексия — в нем агрессивно отвергаются все попытки глубинного анализа происходящего. В средствах массмедиа счастье отождествляется с: неожиданной удачей, отсутствием обязательств, «бесплатным» приобретением благ («0 рублей за первый взнос») и т. д. Кажется, что любая попытка мысленно выйти за пределы текущей ситуации может нарушить с трудом установившееся социальное равновесие.

Эти социальные процессы находят свое выражение и опору в индивидуальном сознании.

З. Бауман, в своей книге с красноречивым названием «Текучая современность», так описывает источник кризиса современной идентичности: «.теперь мы переходим из эры заранее заданных „референтных групп“ в эпоху „универсального сравнения“, в которой цель усилий человека по строительству своей жизни безнадежно неопределенна, не задана заранее и может подвергнуться многочисленным и глубоким изменениям прежде, чем эти усилия достигнут своего подлинного завершения: то есть завершения жизни человека» [1, с. 13]. Иными словами, текущая («текучая») социальность не может предложить ищущему опору индивидуальному сознанию ничего более устойчивого, чем сама неустойчивость или «стабильная» неопределенность.

В условиях, когда скорость социальных процессов определяет подвижность общественных структур — изначально призванных служить инструментами трансляции социального опыта, — индивидуальное сознания пытается найти устойчивые референты своего содержания — подтверждение своей субъективности. Но, приобретая глобальный характер, этот феномен усиливает неустойчивость и формирует цепную реакцию — всеобщая неопределенность порождает новые попытки хаотичного выбора собственных оснований, выбора быстрого, сиюминутного и, как следствие, нерефлексивного. Поэтому, когда, казалось бы, рожденные современностью проблемы требуют своего решения при помощи всех доступных средств (в том числе и философских), критический пафос философского знания воспринимается, лишенным внутренней устойчивости сознанием, как негативное явление, имеющее ярко выраженную деструктивную направленность.

Между тем, нельзя сказать, что постмодернистская философия подорвала и без того слабый социальный консенсус (в это же время произошел развал довольного долго существовавшего двух — полярного политического мира). Скорее она лишь показала проблематичность и, одновременно, необходимость «социальной системной референции», которая, по мнению Н. Лумана, является сутью общества. Он считает, что все общественные функциональные системы, социальные движения и интеракции, предполагают предварительное конституирование системы общества, т. е. коммуникацию [2, с. 9]. «Общество немыслимо без коммуникации, но и коммуникация немыслима без общества», — пишет Н. Луман. Поэтому избегание в общественной коммуникации понятий и тем философского дискурса можно рассматривать как важный симптом современной культуры.

Сложность и обилие функциональных связей, все более возрастающая социальная дифференциация формирует то, что Э. Кастельс называет «сетевым обществом», существующим в «пространстве потоков». Основой такого общества являются сети — «открытые структуры, которые могут неограниченно расширяться путем включения новых узлов, если те способны к коммуникации в рамках данной сети, то есть используют аналогичные коммуникационные коды (например, ценности или производственные задачи)». Очевидно, что наиболее слаженно такое общество будет функционировать в случае если информация передаваемая по сетям и поддерживающая всю структуру будет носить универсальный и «быстро считываемый» характер.

Подытожим: современное общество существует, его существование обеспечивается активной коммуникацией, но содержание данной коммуникации — поверхностно, бессмысленно, если под смыслом понимать соотнесенность предмета мысли с конкретным объектом реальности. Можно сказать, что в современном обществе существует табу на поиск истины, на поиск смысла, так как такого рода действия могут снизить скорость протекаемых процессов, что немедленно отразиться на устойчивости всей социальной структуры.

Какого рода информация может выполнять вышеназванные требования? За счет чего общество поддерживает собственное существование, т. е. процесс коммуникации? Иными словами, как отказ от поиска истины может фундировать социальный прогресс?

Согласно предложенной Н. Луманом трактовке истины как преодоленного сомнения, существует два причины разрешения проблематичной ситуации выбора: «простое разочарование в когнитивных ожиданиях» и «чрезвычайно абстрагированные возможности по разрешению проблем, свойственные тем или иным когнитивным инструментам» [4, с. 26]. В первом случае «разрешение сомнения» происходит автоматически и не требует каких-то определенных усилий и использования когнитивных структур. Во втором случае, когнитивные структуры становятся «чрезвычайно абстрагированными», а значит для своего применения требуют специально подготовленных условий (субъектов, инструментов, механизмов). Радикальное отличие этих двух путей преодоления сомнения и отражает современное отношение между обыденным и философским знанием.

Отказ от использования когнитивных инструментов предполагает поиск новых — не связанных с когнитивными структурами — способов самовыражения. З. Бауман считает, что новым инструментом конституирования субъективности является процесс «потребления». Потребительский рынок, по мнению З. Баумана является новым пространством индивидуальной свободы и, одновременно, новой формой социального контроля — формой, которую контролируемые принимают добровольно и восторженно. Потребительский рынок предлагает свободу индивидуального выбора и социальное одобрение такого выбора. Эта новая свобода «не ведет к «игре с нулевой суммой» «, то есть к игре, в которой человек может выиграть лишь столько, сколько должен проиграть кто-то другой. В игре потребительской свободы все покупатели могут быть победителями одновременно. «Идентичности — это не дефицитный товар» [5, с. 85]. Таким образом, процесс потребления становиться процессом конституирования индивидуальных идентичностей и социальных структур. Социальный прогресс измеряется количеством произведенных и потребленных продуктов и предполагает постоянный рост последних. Соответственно, все что замедляет данные процессы (например, разрывающие «поверхностную» коммуникацию размышления о содержании понятий «потребность», «цель», «средство») рассматривается как помеха прогрессу.

Литература

Новейший философский словарь / сост. А. А. Грицанов. — Минск, 1998.

Кожем’якша, О. М. Культура дов1ри як цшшсть громадянського суспшьства // Практична фшософ1я. — № 1. — С. 93−99.

Хоф, Р. Возникновение и развитие гендерных исследований // Пол. Гендер. Культура. Немецкие и русские исследования. Вып. 1. — М.: РГГУ, 1999. — С. 23−53.

Фуко, М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет М. Фуко. — М., 1996

Рубин, Г. Обмен женщинами: заметки по политэкономии пола // Антология гендерной теории. — Минск, 2000. — С. 99−113.

Скотт, Дж. Гендер: полезная категория исторического анализа: в 3 ч. // Введение в гендерные исследования. — Часть 2. — Хрестоматия. — Харьков, М., 2001. — С. 405−436.

Виноградова, Н. Л. Символы и знаки в диалогическом пространстве культуры // Гуманитарные и социально-экономические науки (Ростов-на-Дону). — 2005. — № 4. — С. 17−20.

Лещев, С. В. Коммуникативное, следовательно, коммуникационное. — М., 2002.

Макаров, В.В., Василенко И. В. Философия и социология пола. — Волгоград, 2002. Бауман, З. Текучая современность / Пер. с англ.; под ред. Ю. А. Асочакова. — СПб., 2008.

Луман, Н. Общество как социальная система / пер. с нем. А. Антоновский. — М., 2004.

Кастельс, М. Становление общества сетевых структур // Новая постиндустриальная волна на Западе. — М., 1999. — С. 494−505.

Луман, Н. Власть / пер. с нем. А. Ю. Антоновский. — М., 2001.

Бауман, З. Свобода / Пер. с англ. Г. М. Дашевского, предисл. Ю. А. Левады.