Просветительская политика и официальная идеология в 30-50-е гг. XIX в

Первая половина XIX в. в истории европейских стран — это время определения национальных интересов и национальных идеологий. Россия также вступила на этот путь. Однако революции, национальные движения, социальные возмущения, происходившие в европейских государствах, страшили неопределенностью последствий.

Официальная Россия стремилась дистанцироваться от разрушительных европейских идей. Появилась потребность сформулировать собственную национальную доктрину. Но на что можно было опереться? На усвоенные в XVIII в. «просветительские» теории, на устаревшие патриархальные традиции? Или следовало найти нечто новое, но свое, национальное?

Изменения в государственном укладе и общественной атмосфере николаевской империи.

Самодержавие Николая I не было возвратом к системе Московского царства. Укрепление государственной власти только внешне обращалось к традиционной фразеологии, но содержание социальных, политических, культурных процессов вполне соответствовало реалиям нового времени. Как и европейские страны, Россия искала стабильные национальные основания государственного и общественного устройства. Самодержавная власть виделась одним из преимуществ России, которая позволяла ей сохранять стабильность в Европе, охваченной пожаром революций, национальных и социальных возмущений. Но и в российском обществе тлела угроза смуты. Декабристский бунт в начале царствования, холерные бунты, восстание в Польше, европейские революции — все эти события воспринимались как угроза государственности. Лучшим средством против нее казался порядок, дисциплина, твердые правила.

Одна из фрейлин новой императрицы А. Ф. Тютчева очень точно назвала Николая I «Дон-Кихотом самодержавия» и записывала в своем дневнике: «Никто лучше как он не был создан для роли самодержца… величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд… все дышало в нем земным божеством… Со слепою верой фанатика он следовал идеалу Избранника Божьей власти…».

Исключительную роль в формировании представлений Николая I о самодержавной власти и своем назначении императора сыграл Н. М. Карамзин. Он считал необходимым самодержавие для России, хотя после посещения Франции иной раз и называл себя республиканцем. Но что годилось для Франции, для России было гибельно. В записке, адресованной Александру I в 1811 г., Н. М. Карамзин писал: «Самодержавие основало и воскресило Россию… Что, кроме единовласти неограниченного, может в сей махине производить единство действия? …наш государь имеет только один верный способ обуздать… злоупотребления власти: да царствует добродетельно! Да приучит подданных ко благу!».

Из событий 1825 г. царь сделал два вывода: во-первых, преобразования в государстве необходимы; а во-вторых, доверять эти преобразования дворянскому обществу не следует. Инициатором разрыва «рыцарского договора» самодержавия и дворянства стал после декабристского заговора сам император.

«Дело декабристов» оставило у современников и потомков ощущение крайней жестокости. Верховная следственная комиссия по делу декабристов стала органом чрезвычайным; необычным было и участие самого императора в ее работе и допросах арестованных. Решение по делу принимал чрезвычайный суд из 70 судей (не профессионалов, а доверенных лиц императора). Приговор выносился голосованием (Якушкину и Оболенскому до петли не хватило 2—3 голосов, против смертной казни голосовал только один Н.С. Мордвинов).

Смертную казнь в России отменили еще при Елизавете Петровне, и возвращение такой меры спустя 70 лет многим показалось необычайной жестокостью. Чрезвычаен и чудовищен был и приговор — четвертование. Ведь такой унизительной казни последним подвергся бунтовщик и «вор» из «подлого» сословия Пугачев, и все это еще помнили. А тут элита дворянства, офицеры, герои войны. Все ждали помилования, но Николай I вопреки обычаям помилований при начале царствования ограничился смягчением приговора, заменив вид казни. Дворянское общество было шокировано чрезвычайностью расправы над «цветом нации».

Тягостное впечатление производило и упорство нового императора в преследовании жен и детей осужденных декабристов: он лично входил в рассмотрение всех просьб и перемещений осужденных. И до самой смерти не переставал следить за судьбами сосланных в Сибирь: уцелевшие смогли вернуться только в 1856 г. уже глубокими стариками.

Для потомков впечатление безжалостной расправы усилилось жестокостью самой истории по отношению ко всему дворянскому сословию после 1825 г. С царствования Николая I началось постепенное снижение политической роли русского дворянства, размывание его сословного и экономического могущества.

На место дворянства в политической иерархии приходил слой чиновников, целиком зависевших от государства и в экономическом, и в социальном отношении. Государственная политика николаевского времени явно отдавала предпочтение чину, а не титулу. В 1832—1834 гг. выходит серия законов, которые идентифицировали чиновничье сословие как опору государственности. Наступил «золотой век» русского чиновничества. Новый акцент государственной жизни был рассчитан на точное выполнение каждым своей функции — возник своего рода фантом петровского «регулярного государства». Но в николаевском «регулярном» государстве, в отличие от петровских времен, дворянская парадигма служения во имя «благоденствия Отечества» уступала иному правилу жизненного устройства: гоголевскому «чин чина да почитает».

Тягостную общественную атмосферу усиливало явное стремление власти установить контроль над культурой, устранить всяческое «вольномыслие», чтобы не допустить повторения 1825 г. Талантливый и неустанный следователь по делу декабристов граф А. Х. Бенкендорф подал царю записку о необходимости учреждения в России специального министерства полиции. Николаю идея понравилась. Но он хотел, чтобы дела по предотвращению новых «тайных обществ» были все время под его контролем. Изъяв политический сыск из ведомства Министерства внутренних дел, он поручил его отделению своей личной канцелярии, т. е. по сути структуре внегосударственной. «Голубые мундиры» в жандармских округах под начальством самого А. Х. Бенкендорфа стали, по существу, личной полицией императора. В круг их внимания входили тайные общества, сектанты, раскольники, иностранцы, поднадзорные лица, просто обыватели.

Самые «невинные» нововведения иногда становились подозрительными с точки зрения политической безопасности. Так, в конце 30—начале 40-х гг. в правящих кругах обсуждалась программа строительства железных дорог. Противники технического новшества указывали на политическую опасность железных дорог, поскольку они стимулируют «непоседливость — болезнь нашего времени». Главноуправляющий путями сообщения граф Толь утверждал: «Перевозка пассажиров по железной дороге есть самое демократическое учреждение, какое только можно придумать…» Впрочем, сам император счел, что подвижность войск все-таки важнее, и в 1842 г. подписал указ о строительстве железной дороги между Москвой и Петербургом. Строительство продолжалось до 1851 г. и все десятилетие привлекало внимание общественности как проблемой психологического воздействия на человека «бешеной» скорости передвижения, так и небывалыми масштабами казнокрадства.

Образ «идеального государства» логически включает и идеал подданного, занимающего четко определенную «клеточку» в общественном организме. Тщательно разработанная иерархия чиновников, правил поведения, получения чинов и наград увенчалась введением системы гражданского мундира. Вся империя Николая I надела мундиры: от канцлера до университетского студента. Мундир стал идеальным знаком места конкретного человека в государстве, «языком» новых общественных отношений. Каждое министерство имело свой мундир, а чиновничьи разряды четко отличались по мундирной ткани, обилию шитья. Каждый подданный точно знал, кому он должен угождать, а на кого смотреть свысока. Вспомните счастье маленького чиновника из гоголевской «Шинели», когда он сшил новый мундир, и катастрофу, когда он его лишился. А чиновник Ковалев, потерявший нос и вместе с ним свое место в бюрократической системе?

В «мундирной империи» Николая I, где «народ» был расписан по чинам и социальному положению, всякое вольнодумие было просто опасно, оно нарушало равновесие системы. По этой причине культурная политика в 30—50-е гг. развивалась в направлении государственного контроля за просветительством и образованием и по необходимости включала в себя карательные действия.