«Роман с собственной душой»: марина цветаева (1892-1941)

В результате изучения материала данной главы студент должен: знать

• • основные вехи биографии М. Цветаевой;
• • постоянные темы ее творчества (Россия, любовь, искусство, смерть);
• • прозу Цветаевой (в том числе «Мой Пушкин»); уметь
• • анализировать художественный мир поэзии Цветаевой;
• • объяснять цветаевскую теорию «поэтов стрелы» и «поэтов круга»;
• • определять место Цветаевой в русской литературе XX столетия; владеть навыками
• • анализа лексики и синтаксиса М. Цветаевой;
• • объяснения позиции Цветаевой в станах политических противников;
• • поиска информации, необходимой для создания курсовой или дипломной работы, посвященной творчеству Цветаевой.

Писать портрет Цветаевой трудно. Сестра Анастасия Ивановна говорила о быстро отлетевшей Марининой красоте, поздние фотографии передают ироничное лицо изможденной женщины, но все, кто видел Марину Ивановну в разные годы жизни, передают одну общую черту, стоящую за гранью красоты и некрасивости. Эта черта — необычность.

Марина Цветаева родилась 26 сентября 1892 г. О своем отце Иване Владимировиче Цветаеве (1847—1913) она дала исчерпывающую информацию в ответе на одну ив анкет: «Отец — сын священника Владимирской губернии, европейский филолог… профессор истории искусств сначала в Киевском, затем в Московском университетах, директор Румянцевского музея, основатель, вдохновитель и единоличный собиратель первого в России Музея изящных искусств (Москва, Знаменка). Герой труда. Умер в Москве в 1913 г., вскоре после открытия Музея. Личное состояние (скромное, потому что помогал) оставил на школу в Талицах (Владимирская губерния, деревня, где родился). Библиотеку, огромную, трудои трудноприобретенную, не изъяв ни одного тома, отдал в Румянцевский музей».

Стихи и музыка, считает Марина Ивановна, «достались» ей от матери, редкостно одаренной в музыке, ученицы А. Рубинштейна (см. повесть М. Цветаевой «Мать и музыка»).

Марина и Анастасия Цветаевы рано осиротели: мать скончалась от туберкулеза, когда Марине было 14, а Анастасии 12 лет.

С шести лет Марина начала писать стихи не только по-русски, но и по-французски, и по-немецки. В 16 — начала печататься. В 18 лет, еще гимназисткой, издала первую книгу «Вечерний альбом», замеченную и одобренную такими поэтическими мэтрами, как М. Волошин и В. Брюсов.

«Многое ново в этой книге, — писал Н. Гумилев, — нова смелая (иногда чрезмерно) интимность; новы темы, например, детская влюбленность; ново непосредственное, бездумное любование пустяками жизни. И, как и надо было думать, здесь инстинктивно угаданы все главнейшие законы поэзии, так что эта книга — не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов»^[1]. Эти стихи, утверждал М. Волошин, «нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна»^[2]. В 1913 г. в предисловии к сборнику «Из двух книг» сама Цветаева сказала: «Мои стихи — дневник, моя поэзия — поэзия собственных имен».

В зрелые годы она поделит творцов на поэтов «стрелы», мысли, развития, поэтов «с историей» и лириков — поэтов чувства, «круга», поэтов «без истории». К последним она относила себя и Пастернака. Одна из особенностей поэтов «круга» — лирическая погруженность в себя: «Чистая лирика живет чувствами. Чувства всегда — одни. У чувств нет развития, нет логики. Они непоследовательны. Они даны нам сразу все, все чувства, которые когда-либо нам суждено будет испытать; они, подобно пламени факела, отродясь втиснуты в пашу грудь».

Манифестом всей ее поэзии станут строки стихотворения «Молитва» написанного в шестилетием возрасте:

…Я жажду сразу — всех дорог!

Всего хочу: с душой цыгана Идти под песни на разбой, За всех страдать иод звук органа и амазонкой мчаться в бой;

Гадать по звездам в черной башне, Вести детей вперед, сквозь тень…

Чтоб был легендой — день вчерашний, Чтоб был безумьем — каждый день!

Оборвем пока цитату. Мы еще вернемся к этому манифесту. Пока же нам важно подчеркнуть, что с первых своих стихотворений поэтесса мечтала вобрать в свою душу все романтические темы мира. Отсюда — потрясающая многомерность ее лирической героини, которая при самых контрастных своих проявлениях всегда адекватна личности самой Марины Ивановны Цветаевой. Ее лирическая героиня — это проявление всех граней ее собственных чувств, снов, переживаний и настроений. Эту многомерность, по воспоминаниям С. Эфрона, подчеркивала сама Цветаева. В книге С. Эфрона «Детство» в главе «Волшебница», посвященной жене, автор приводит характерный разговор с ней: «— Ты русалка, Мара? — Я все — и волшебница, и русалка, и маленькая девочка, и старуха, и барабанщик, и амазонка — все! Я всем могу быть, все люблю, всего хочу! Понимаете? — Конечно, ты волшебница!».

А раз, по ее же собственному мнению, чувства всегда одни и заложены в душе поэта изначально, то речь может идти не о развитии, а об углублении художественного мира лирического поэта Марины Цветаевой.

Однако завершим биографические факты жизни Цветаевой.

В 1901 г. Цветаева познакомилась с молодым красавцем-брюнетом Сергеем Эфроном. Вскоре они стали мужем и женой. В 1912 г. у нее родилась дочь Ариадна. Брак был сложным: Цветаева уходила от Эфрона, о чем рассказала в «Повести о Сонечке».

Но в 1916 г. — вернулась. А в мае 1922 г. Цветаева не столько эмигрировала из России, сколько уехала к мужу, служившему в Белой гвардии и эмигрировавшему вместе с белыми войсками. «Потому что в земной ночи //Я вернее пса». 15 мая она встретилась в Берлине с С. Эфроном, а уже 1 августа они были в Праге, где Эфрон учился и где супруги провели три года.

1 ноября 1925 г. они переехали во Францию. Здесь Марина Ивановна жила тринадцать с половиной лет, оставаясь далекой от эмигрантской жизни. В значительной степени отчужденность Цветаевой от эмиграции связана и с позицией ее семьи: мужа, дочери Ариадны и сына Георгия (домашнее имя — Мур). В начале 1930;х гг. С. Эфрон подал прошение о советском паспорте. Условием «прощения» его белогвардейского прошлого было поставлено участие в работе просоветского «Союза возвращения», курируемого, как позже стало известно, органами НКВД. Деятельность «Союза» не ограничилась культурной работой. Эфрон оказался замешан в убийствах и похищениях, организованных НКВД за рубежом, и вынужден был бежать из Франции. Скандал получил огласку. Эмиграция в подавляющем большинстве отшатнулась от жены «агента Москвы». Лишь узкий круг друзей (М. Слоним, Н. Бердяев, Ю. Иваск, А. Головина, Е. Извольская (1896—1975), семьи Лебедевых и Андреевых) остались верны дружбе.

Встает вопрос о возвращении на родину. Писательница понимает, что «здесь я нс нужна, там я невозможна». И тем не менее, в письмах к пражской приятельнице А. Тесковой сообщает о своем решении: «Нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась». Это о муже. И о сыне: «Муру будет хорошо. А это для меня главное». 12 июня 1939 г. М. Цветаева с сыном покинули Францию, 18-го — приехали в Москву. Цветаева отождествляет себя с Марией Стюарт (1542—1587), прозревая в ее судьбе свою гибельную участь: «Дано мне отплытье Марии Стюарт» («Douce France»). В основе стихотворения лежит эпизод прощания Марии Стюарт с Францией перед отплытием в Шотландию, где она в конце концов погибнет под топором английского палача.

Последнее, что написала поэтесса в эмиграции, были «Стихи к Чехии», полные любви к стране, давшей в свое время приют тысячам русских изгнанников, и трагического ощущения неблагополучия в мире.

Но безумный мир не оставил поэтессу в покое. Был арестован муж. Затем дочь. Гослитиздат отверг сборник цветаевских стихов как «формалистический».

Нищенская жизнь в Елабуге, одиночество, не оставлявшее и на родине, трудные отношения с сыном сделали свое дело.

31 августа 1941 г. Марина Цветаева покончила с собой, оставив несколько коротких записок. В одной из них есть слова: «А меня простите — не вынесла». Могила ее не сохранилась. На Елабужском кладбище есть только доска: «В этой части кладбища похоронена Марина Цветаева».

Свои лучшие стихи, поэмы, трагедии Цветаева создала в эмиграции. Все они — о России. «России меня научила революция», — скажет зрелая Цветаева. Но Россия всегда была в ее крови — с ее историей, бунтующими героинями, цыганами, церквями и Москвой. «Русскость» Цветаевой проявляется уже в сборниках под одинаковым названием «Версты», в цикле «Стихи о Москве», где Москва — «вольный сон, колокольный звон, // Зори ранние — // На Ваганькове». Москва у Цветаевой — оплот русской непокорности, город, «отвергнутый Петром», где «Целых сорок сороков церквей // Смеются над гордынею царей». Москва — это и сердце России, знак родины: «Москва! Какой огромный Странноприимный дом! // Всяк на Руси — бездомный. // Мы все к тебе придем». Сама поэтесса неразделимо слита с Москвой, а через нее — с Русью: «Я в грудь тебя целую, Московская земля!».

Вдали от родины, лишенная корней, Цветаева пишет многие из своих наиболее русских вещей: поэмы, основанные на фольклорном материале и стилистике народной песенной и разговорной речи («Переулочки», «Молодец»), стихотворения («Плач цыганки по графу Зубову», «По нагориям…», «Сугробы»),.

Русскость молодой Цветаевой приобретает в эмиграции трагическое звучание потери родины, сиротства: «По трущобам земных широт. // Рассовали нас, как сирот». Отлучение от родины, но Цветаевой, для русского смертельно: «Доктора узнают нас в морге // По не в меру большим сердцам».

Трагизм цветаевской тоски, но России усиливается и тем, что тоскует поэт опять-таки по несбывшсмуся:

С фонарем обшарьте Весь подлунный свет!

Той страны — на карте Нет, в пространстве — нет.

Выпита как с блюдца, —.

Донышко блестит.

Можно ли вернуться В дом, который — срыт?

Той, где на монетах —.

Молодость моя —.

Той России — нету.

Как и той меня.

(Страна. Конец июня 1931).

Знаками той — цветаевской — России в поздней лирике остаются даль («Даль, отдалившая мне близь, //Даль, говорящая: «Вернись //Домой!..») и любимая с юности цветаевская рябина («Красною кистью // Рябина зажглась. // Падали листья. // Я родилась») — последнее спасение в чужом мире:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, И все — равно, и все — едино.

Но если по дороге — куст Встает, особенно — рябина…

(Тоска по родине…)

Удивительная личностная наполненность, глубина чувств, воображения, духа позволили Цветаевой всю жизнь быть самодостаточной, вести бесконечный и увлекательный «роман с собственной душой».

Среди вечных тем поэтессы — Любовь. Романтичную Цветаеву не могла устроить обыденная жизнь с ее заботами и бытом. Это обусловило появление в ее поэзии целого ряда стихотворений о ее мужском идеале — рыцарстве. В период увлечения Эфросом написаны строки:

В его лице я рыцарству верна, —.

Всем вам, кто жил и умирал без страху! —.

Такие — в роковые времена —.

Слагают стансы — и идут на плаху.

(Я с вызовом ношу…)

Поэтесса могла влюбляться в давно умерших героев, представлявшихся ее воображению рыцарями. Таков цикл, посвященный молодым, красивым, храбрым генералам 1812 г.

Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса, Чьи шпоры весело звенели И голоса…

Вам все вершины были малы И мягок — самый черствый хлеб, О, молодые генералы Своих судеб!

В одной невероятной скачке Вы прожили свой краткий век…

И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег.

(Генералам двенадцатого года).

Особый интерес вызвал у поэтессы Александр Тучков (1778—1812), в 30 лет ставший генералом и в 34 года погибший на войне 1812 г.:

Ах, на гравюре полустертой, В один великолепный миг, Я встретила, Тучков-четвертый, Ваш нежный лик, И вашу хрупкую фигуру, И золотые ордена…

И я, поцеловав гравюру, Не знала сна.

Любовь в представлении поэтессы должна быть всепоглощающей, отрицающей любые правила и политические интересы. Именно так Цветаева еще в 1916 г. перетолковала идущее от обожаемого ею Пушкина видение в Марине Мнишек (1588—1614) гордой карьеристки-полячки. Для поэтессы между Дмитрием и Мариной существует истинная огромная любовь:

Димитрий! Марина! В мире Согласнее нету ваших Единой волною вскинутых, Единой волною смытых Судеб! Имен!

Марина! Царица — Царю, Звезда — самозванцу!

Тебя пою, Злую красу твою, Лик без румянца.

Во славу твою грешу Царским грехом гордыни.

Славное твое имя Славно ношу.

Правит моими бурями Марина — звезда — Юрьевна, Солнце — среди — звезд.

Марина! Димитрий! С миром, Мятежники, спите, милые.

Над нежной гробницей ангельской За вас в соборе Архангельском Большая свеча горит.

Годом позже Цветаева переосмыслила народное предание о Степане Разине (ок. 1630—1671) и персидской княжне. По ее версии, вождь разбойников бросил княжну в Волг}' не в угоду своим соратникам, а потому, что на все его признания вплоть до готовности стать ее рабом, вызывали «…из уст ее — // Только вздох один: // — Джаль-Эддин!». Но и совершив убийство, Разин не может победить любовное чувство:

И снится Разину дно:

Цветами — что плат ковровый.

И снится лицо одно —.

Забытое, чернобровое.

И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:

— Затонуло ты, Степаново счастье!

И уже в эмиграции, в 1923 г., она вновь защищает любовь в стихотворении «Офелия — в защиту королевы». Вопреки Шекспиру поэтесса отводит упреки Гамлета матери:

Принц Гамлет! Довольно царицыны недра Порочить… Не девственным — суд Над страстью…

Принц Гамлет! Не Вашего разума дело Судить воспаленную кровь.

В цикле «Федра» Цветаева славит «ненасытную» любовь.

Именно такую любовь-страсть ищет сама Цветаева. Ищет в жизни, воплощает в стихах. Ее влюбленность, многочисленные увлечения и романы, порой только эпистолярные, с Константином Родзевичем (1895—1988), Борисом Пастернаком, Райнером Мария Рильке и другими говорят о жажде огромной любви, осознании своей заброшенности и желании быть кому-то сверхнужной. Это хорошо видно из ее переписки с умирающим Анатолией Штейгером. Молодой поэт (младше ее на 15 лет) написал Цветаевой о своей болезни, о поэзии. Письмо глубоко тронуло сердце поэтессы:

На льдине — Любимый, На мине —.

Любимый, На льдине, в Гвиане, в Геенне — любимый.

В коросте — желанный, С погоста — желанный:

Будь гостем! — лишь зубы да кости — желанный!

Тоской подколенной До тьмы проваленной Последнею схваткою чрева — жаленный.

И нет такой ямы, и нет такой бездны —.

Любимый! желанный! жаленный! болезный!

Последовало предложение: «Хотите ко мне в сыновья» и родились стихи:

Наконец-то встретила Надобного — мне:

У кого-то смертная Надоба — во мне.

Что для ока — радуга, Злаку — чернозем —.

Человеку — надоба Человека — в нем.

Мне дождя, и радуги, И руки — нужней Человека надоба Рук — в руке моей.

Это — шире Ладоги И горы верней —.

Человека надоба Ран — в руке моей.

И за то, что с язвою Мне принес ладонь —.

Эту руку — сразу бы За тебя в огонь!

Великолепно найденный повтор слова «надо» с различными суффиксами говорит о желании быть близкой кому-то, преодолеть одиночество. Штейгер, не ожидавший такой страсти, не понял порыв поэтессы. И разочарованная Цветаева пишет ему: «Мне поверилось, что я кому-то как хлеб нужна. А оказалось — не хлеб нужен, а пепельница с окурками, не я, а Адамович и компания. Горько. Глупо. Жалко».

И через два года, публикуя «Стихи о сироте», написанные в надежде на огромную любовь, предваряет их горьким самоироничным эпиграфом:

Шел по улице малютка, Посинел и весь дрожал.

Ш ла дорогой той старушка, Пожалела сироту…

Полны жажды любви драматические строки стихотворения «Мне нравится, что Вы больны не мной…», где первый посыл опровергается всем дальнейшим текстом:

Мне нравится, что Вы больны не мной, Мне нравится, что я больна не Вами, Что никогда тяжелый шар земной Нс уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной —.

Распущенной — и нс играть словами, И не краснеть удушливой волной, Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что Вы при мне Спокойно обнимаете другую, Нс прочите мне в адовом огне Гореть за то, что я не Вас целую.

Спасибо Вам и сердцем и рукой За то, что Вы меня — не зная сами! —.

Так любите…

За то, что Вы больны — увы! — не мной, За то, что я больна — увы! — не Вами.

Много позже Цветаева с горечью скажет: «Всю жизнь напролет пролюбила не тех…». И в этом признании — трагический характер ее любовной лирики.

Трагическим было и представление поэтессы о мире и смерти. По-детски наивные строки стихотворения 1909 г. «Молитва»:

Ты дал мне детство — лучше сказки И дай мне смерть — в семнадцать лет! —.

уже в 1913 г. сменились значительно более глубокими раздумьями о жизни и смерти:

Моя земля, прости навеки, На все века.

И так же будут таять луны И таять снег, Когда промчится этот юный, Прелестный век.

(Быть нежной, бешеной и шумной…)

В зрелом творчестве исчезнет сказка. «Прелестный век» окажется страшным и кровавым.

Вскрыла жилы: неостановимо, Невосстановимо хлещет жизнь.

Подставляйте миски и тарелки!

Всякая тарелка будет — мелкой, Миска — плоской.

Через край — и мимо В землю черную, питать тростник.

Невозвратно, неостановимо, Невосстановимо хлещет стих.

(1934)

Так, когда-нибудь, в сухое Лето, поля на краю, Смерть рассеянной рукою Снимет голову — мою.

(1936)

В последнем из написанных в эмиграции стихов бушующий пожар Второй мировой войны, победу фашистов в Испании она воспринимает как сумасшедший дом (Бедлам):

О слезы на глазах!

Плач гнева и любви!

О, Чехия в слезах!

Испания в крови!

О, черная гора, Затмившая — весь свет!

Пора — пора — пора Творцу вернуть билет.

Отказываюсь — быть.

В Бедламе нелюдей Отказываюсь — жить.

С волками площадей Отказываюсь — выть.

С акулами равнин Отказываюсь плыть —.

Вниз — по теченью спин.

Не надо мне ни дыр Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир Ответ один — отказ.

Этот «безумный мир» она, как и Иван Карамазов из романа Ф. Достоевского, отказывается принимать.

И единственным убежищем от мирового безумия становятся стихи. При этом поэтесса далека от ангажированности эмигрантских идеологов, требовавших от писателей политизации творчества. Цветаевой больно разделение родины на два полюса. Это подчеркивается использованием в стиховорении 1925 г. «Рас — стояние: версты, мили…» приставок «рас / раз», обозначающей разлад, рассеяние («расслоили», «расселили», «разбили»). Мастерски использованы и придающие стихотворению драматический смысл слова-омонимы, отличающиеся только сменой ударений («рассорили — рассорйли»):

Рас — стояние: версты, мили…

Нас рас — ставили, рас — садили, Чтобы тихо себя вели По двум разным концам земли.

Рас — стояние: версты, дали…

Нас расклеили, распаяли, В две руки развели, распяв, И не знали, что это — сплав Вдохновений и сухожилий…

Не рассорили — рассорйли, Расслоили…

Стена да ров.

Расселили нас, как орлов —.

Заговорщиков: версты, дали…

Не расстроили — растеряли.

По трущобам земных широт Рассовали нас, как сирот.

Который уж, ну который — март?!

Разбили нас — как колоду карт!

Свою позицию она определяет как позицию стихотворца. Из всех «строев» она выбирает «Лиры строй»:

Двух станов не боец, а — если гость случайный —.

То гость — как в глотке кость, гость — как в подметке гвоздь. Была мне голова дана — по ней стучали В два молота: одних — корысть и прочих — злость.

Вы с этой головы, настроенной — как лира:

На самый высший лад: лирический… — Нет, спой!

Два строя: Домострой — и Днепрострой — на выбор!

Дивяся на ответ безумный: — Лиры — строй.

И с этой головы, с лба — серого гранита, Вы требовали: нас — люби! тех — ненавидь!

Не все ли ей равно — с какого боку битой, С какого профиля души — глушимой быть?

Двух станов не боец: судья — истец — заложник —.

Двух — противубоец! Дух — противубоец.

Не только политической раздробленности, но и затхлому миру обывателей противопоставляет себя поэтесса. Письменный стол становится метафорой противопоставления поэта и черни:

Квиты: вами я объедена, Мною — живописаны.

Вас положат — на обеденный, А меня — на письменный.

Вы — с отрыжками, я — с книжками, С трюфелем, я — с грифелем, Вы — с оливками, я — с рифмами, С пикулем, я — с дактилем.

Каплуном-то вместо голубя — Порх! душа — при вскрытии.

А меня положат — голую:

Два крыла прикрытием.

«Сквозь равнодушья серые мхи // Так восклицаю: — Будут стихи!», утверждает Цветаева.

В поэзии 1930;х гг. к ней приходит осознание собственного творческого бессмертия. Она всегда утверждала избранничество поэта. Теперь эта тема углубляется: «…Есть Бог! Поэт — устройчив: // Все — стол ему, все — престол! // Но лучше всего, всех стойче — // Ты, — мой наколенный стол».

Поэт для Цветаевой — высшее проявление человечности. Отсюда совершенно неожиданное для неуживчивой и «трудной» в общении женщины уважительное отношение к собратьям по профессии. Ни о ком из них она не говорила плохо, но в каждого влюблялась («Стихи к Ахматовой») и умела передать в лирике и прозе суть каждого из них: «Не мэтр был Гумилев, а мастер боговдохновенный»; «молодой Державин» — о Мандельштаме; «златоустая Анна всея Руси» — об Ахматовой; «будь, младенец, Володимир: Целым миром володсй!» («Маяковскому»); «все дал — кто песню дал» («Памяти Сергея Есенина»).

Путь поэта у Цветаевой — это путь избранничества и обреченности: «Мертвый лежит певец // И воскресенье празднует», — посвятила она в 1916 г. еще живому А. Блоку.

После возвращения в Россию (1939) она предчувствует неотвратимость своей смерти для будущего творческого воскресения: «Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть, // На дно твое нырнуть — Ад или Рай — едино! // В неведомого глубь — чтоб новое обресть!» («Смерть! Старый капитан…»). Она слышит в 1941 г.: «А этот шелест за спиной — // То поступь Вечности за мной» («Тропы бытия»).

Самосгорание и жертвенность судьбы поэта обусловлены, по мнению Цветаевой, тем, что «тысячами солнц сияет наша грудь». Цветаева жила и творила в полный накал искренности и страстей.

Это обусловило и особенности ее поэтики. Сама она однажды сказала о себе: «Душа, не знающая меры».

Все слишком есть —.

Во мне! — Все каторжные страсти Слились в одну!

(Безумье — и благоразумъе…)

Рассказывая в одном из писем В. Розанову о матери, Цветаева признавалась: «Ее мятеж, ее безумие, ее жажда дошли в нас до крика» (курсив наш. — В. А.)

Это национальное буйство, своеволие, безудержный разгул души («крик») выражается в интонационном стихе: в «рваной» фразе. «Я не верю стихам, которые льются, рвутся — да!» — утверждала поэтесса. Это относится почти к каждому стихотворению. Ограничимся одним примером:

Выше! Выше! Лови — летчицу!

Не спросившись лозы — отческой Нереидой по-лощется, Нереидой в ла-зурь!

Лира! Лира! Хвалынь — синяя!

Полыхание крыл — в скинии!

Над мотыгами — и — спинами Полыхание двух бурь!

Муза! Муза! Да как — смеешь ты?

Только узел фаты — веющей!

Или ветер станиц — шелестом О страницы — и, смыв, взмыл…

И покамест — счета — кипами, И покамест — сердца — хрипами, Закипание — до — кипени Двух вспененных — крепись — крыл.

Так над вашей игрой — крупною (Между трупами — и — куклами!).

Не общунана, не куплена, Полыхая и пля-ша —.

Шестикрылая, ра-душная, Между мнимыми — ниц! — сущая, Не задушена вашими тушами, Ду-ша!

(Душа)

Первое, что бросается в глаза — обилие тире, заменяющих слова, призванные «рвать» стих, лишать его плавности. Восклицательные знаки передают интонацию. Разделения слов способствуют их смысловому осознанию. Проставленные автором ударения акцентируют слова «и» и «не». В результате антитеза души, полета, крыл, сердца, кипения и трупов, кукол, счетов (всего того, что так ненавистно поэтессе), становится почти физически ощутимой. При более внимательном чтении нетрудно заметить, что свою роль в этом играет и лексика (лира, Нереиды, Муза — с одной стороны, и туши, игра, трупы — с другой). Не последнюю роль играет и звукопись: аллитерации (в-л-н-н-л), (л-л-вл-пл-сн) в первых строфах и (ш-р-щ) в сочетании с ассонансами (у-a) в последней придают стиху и тяжеловесность, и некую легкость, разбег.

Часто интонационный ритм усиливается графикой (яркий пример этого — цикл «Стихи о сироте»), использованием эллипсов («Тише, хвала…»; «Любовь» и др.). И в разобранном стихотворении, и в десятках других Цветаева дробит фразы па краткие куски, пользуется повторами слов, синтаксическими параллелями. Замедлению стиха, нарушению правильного ритма способствуют и окончания фраз в самых неожиданных местах. «Поэзия, — утверждала писательница, — разгадывание, толкование, извлечение тайного, оставшегося за строками, пределами слов… Чтение — прежде всего сотворчество», рассчитанное на работу мысли воспринимающего.

Творчество Марины Цветаевой стало выдающимся и самобытным явлением как в культуре Серебряного века, так и в истории русской литературы в целом. «Моим стихам, как драгоценным винам, // Настанет свой черед», — предрекала она совсем еще юной поэтессой, зная, что обретет «читателя в потомстве». Читателя, который поймет и разделит трагическое противоречие ее жизни:

В этот мир я родилась, —.

Быть счастливой!..

(Радость всех невинных глаз…)

и тут же:

Мой двадцатидвухлетний опыт —.

Сплошная грусть!

(Безумье — и благоразумъе…)

Почти не затронув трагической истории XX века, она раскрыла трагедию мироощущения человека «огромного и жестоковыйного столетия» (О. Мандельштам).

Литература

(аннотированный список)

1. Цветаева, М. Собрание сочинений: в 7 т. / М. Цветаева; сост. и подгот. текста и коммент. Л. А. Мнухина, А. А. Саакянц. — М.: Эллис Лак, 1995.

Наиболее полное издание творческого наследия писательницы с подробными комментариями в конце каждого тома. Включает в себя как художественные произведения М. Цветаевой, так и ее письма (т. 7).

2. Цветаева, М. Сочинения: в 2 т. / М. Цветаева; сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц; вступ. ст. В. Рождественского. — М.: Худож. лит., 1980.^[3]

тома) М. Цветаевой. В издании 1980 г. представлены поэмы «Переулочки», «Поэма Горы», «Поэма Конца», «Поэма Лестницы», «Сибирь», «Автобус»; в издании 1988 г. — «Чародей», «Молодец», «Поэма Воздуха», «Певица». Драматургия в обоих изданиях представлена «Федрой».

Издание 1980 г. содержит воспоминания «Отец и его музей», мемуары о Волошине, Бальмонте, главы из книги «Мой Пушкин»; статью «Эпос и лирика современной России», посвященную В. Маяковскому и Б. Пастернаку, и принципиально важную статью-декларацию «Поэт с историей и поэты без истории».

Издание 1988 г. включает автобиографическую прозу, «Повесть о Сонечке», дневниковые записи, статьи и эссе о литературе и избранные письма 1909—1941 гг.

Эмигрантский период жизни М. Цветаевой обстоятельно освещен в статье А. Саакянц «Марина Цветаева». Обширные комментарии этой исследовательницы позволяют проследить творческую историю опубликованных произведений.

4. Цветаева, М. Театр / М. Цветаева; сост., подгот. текста и коммент. А. Эфрон и А. Саакянц; встуи. ст. П. Антокольского. — М.: Искусство, 1988.

Пьесы М. Цветаевой, написанные как на родине, так и в эмиграции, печатались за рубежом. Книга является фактически первым отдельным изданием в России пьес «Червонный валет», «Метель», «Каменный ангел», «Приключение», трагедии «Ариадна». Из ранее широко известных пьес вошли «Фортуна», «Феникс», «Федра».

Вступительная статья П. Антокольского, введшего Цветаеву в круг Е. Вахтангова, содержит как анализ взглядов писательницы па театр, так и разбор отдельных пьес.

5. Письма 1926 года: Р. М. Рильке, Б. Пастернак, М. Цветаева / Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева; подгот. текстов, сост., предисловие, переводы, коммент. К. М. Азадовского, Е. Б. Пастернака, Е. В. Пастернак. — М.: Книга, 1990.

Переписка, изданная на Западе как «Письма троих» и впервые опубликованная на родине в 1987 г. («Дружба народов», № 6—9) с предисловием Д. С. Лихачева, представляет огромный интерес для выявления как фактов биографии названных художников, так и их эстетических взглядов.

6. Малмстад, Д. Цветаева в письмах: из Бахметевского архива Колумбийского университета / Д. Малмстад // Лит. обозрение. — 1990. — № 7.

Публикуются письма 1932—1933 гг. к Тэффи, В. В. Вейдле, Б. К. и В. А. Зайцевым, Г. II. Федотову, позволяющие увидеть как литературную, так и бытовую жизнь Цветаевой.

7. Саакянц, А. Марина Цветаева: жизнь и творчество / А. Саакянц. — М.: Эллис Лак, 1999.

Книга является итогом многолетней работы исследовательницы над изучением творчества М. Цветаевой. Часть вторая «Заграница» (с. 299—682) рассказывает о жизни и творчестве писательницы в Берлине, Чехии и Франции в 1920—1926 гг. Подробно (по годам) освещено творчество поэтессы 1920—1937 гт. (глава «Роднее бывшее — всего»). Рассмотрены личные и творческие связи Цветаевой с русскими поэтами и Рильке. Большое внимание уделено личности С. Я. Эфрона.

В монографию включены письма А. Эфрон и А. Саакянц к А. И. Цветаевой и М. Шагинян, оспаривающие или уточняющие ряд публикаций о М. Цветаевой.

Приведен список основных материалов, использованных в книге (с. 773—775).

Имеются шесть указателей: имен; упоминаемых в книге художественных произведений и публичных выступлений М. Цветаевой; отдельных изданий ее книг; критических отзывов и рецензий на произведения Цветаевой.

8. Цветаева без глянца / сост. и встуи. ст. П. Фокина. — СПб.: Амфора, 2008.

Сборник сведений (документов, воспоминаний, писем) о жизни М. Цветаевой, рисующий ее сложную личность. Вместе с тем в книге нет злопыхательства и клеветы, стремления опорочить М. Цветаеву.

9. Швейцер, В. Марина Цветаева / В. Швейцер. — 3-е изд. — М.: Мол. гвардия, 2009 (ЖЗЛ).

Книга Виктории Швейцер «Быт и бытие Марины Цветаевой», вышедшая в 1988 г. в Париже, издана в России в 2003 г., и с тех пор неоднократно переиздавалась, дополняясь новыми документами и фактами, описаниями встреч со знавшими Цветаеву людьми. Содержит серьезный и плодотворный анализ творчества Цветаевой.

10. Кудрова, И. Пленный лев: Марина Цветаева, 1934 год / И. Кудрова // Звезда. — 1989. — № 3.

Работа содержит как сведения о жизни писательницы во Франции (быт, отношения с издательствами, рассказы о дружбе с В. Ходасевичем и встрече с Б. Пастернаком), так и анализ лирической прозы Цветаевой (очерк об А. Белом, эссе о М. Волошине), автобиографических стихотворений «Страховка жизни» и «Китаец»; цикла «Куст».

11. Кудрова, И. Последние годы чужбины: Марина Цветаева: Ванв — Париж, 1937—1939 / И. Кудрова // Новый мир. — 1989. — № 3.

Прослеживается драматический период жизни писательницы во Франции перед возвращением на родину. Рассказывается о судьбе С. Я. Эфрона. Приводятся письма М. Цветаевой.

12. Павловский, А. Куст рябины: о поэзии Марины Цветаевой / А. Павловский. — Л.: Сов. писатель, 1989.

Книга посвящена исключительно поэзии. Автор ставит целью «раскрытие жизни и судьбы через стихи». Доказывается трагедийная природа творчества М. Цветаевой. Прослеживаются отношения поэтессы с А. Блоком, В. Маяковским, А. Ахматовой, О. Мандельштамом, Б. Пастернаком.

13. Бродский, И. О Марине Цветаевой / И. Бродский // Новый мир. — 1991. № 2.

Публикация состоит из двух частей. Первая («Поэт и проза») анализирует своеобразие прозы поэта; вторая («Об одном стихотворении») посвящена рассмотрению стихотворения «Новогоднее» (1927) в широком контексте русской и мировой литературы, скрупулезный анализ текста соединяется с рассмотрением взаимосвязей творчества Цветаевой и Рильке «как адресата в „Новогоднем“ — его роль как объекта душевного движения» поэтессы.

14. Karlinsky, S. Marina Cvetaeva: Her Life and Art / S. Karlinsky. — Berkeley, 1966.

Исследование состоит из двух частей: подробной биографии писательницы (приводится много неизвестных документов) и анализа ее творчества, но жанрам. Этому анализу предшествует глава «Технические аспекты: язык, способы версификации, поэтические приемы».

Имеется обширная библиография (с. 290—309), включающая в себя издания Цветаевой за рубежом и на родине (в том числе в периодике), работы о писательнице как советских, так и зарубежных ученых. Особый интерес представляет библиографический список произведений других поэтов, посвященных М. Цветаевой.

• 15. Осипова, Я. О. Мифопоэтика лирики М. Цветаевой / Н. О. Осипова. — Киров, 1995.
• 16. Осипова, Я. О. Поэмы М. Цветаевой 1920;х годов: проблема художественного мифологизма / Н. О. Осипова. — Киров, 1997.

В обеих работах рассматривается функция мифологического мышления как основы поэтической модели мира в творчестве М. Цветаевой. В первой работе основное внимание уделено трансформации мифологем «мирового древа» и смерти в лирике поэтессы. Во второй освещается проблема художественного мифологизма в «Поэме Горы», «Поэме Конца» и «Крысолове».

В примечаниях имеются ссылки на теоретические исследования по проблемам мифологизма и работы, посвященные непосредственно творчеству М. Цветаевой.

17. Марина Цветаева: Библиографический указатель литературы о жизни и деятельности. 1910—1941 и 1942—1962 гг. / сост. Л. А. Мнухин. — Wien, 1989.

Русское издание французского библиографического указателя (Bibliographic des oeuvres, cfablie par Tatiana Gladkova et Lev Mnukhin, Paris, 1982). Содержит подробные сведения о зарубежных исследованиях, посвященных М. Цветаевой.

• [1] Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М.: Современник, 1990. С. 126.
• [2] Волошин М. Женская поэзия // Утро России. 1910. 11 дек.
• [3] Цветаева, М. Сочинения: в 2 т. / М. Цветаева; сост., подгот. текста, вступ. ст., коммент. А. Саакянц. — М.: Худож. лит., 1988. При одинаковых названиях двухтомники существенно дополняют друг другаи дают достаточно полное представление о поэзии (первые тома) и прозе (вторые