Институт специальных познаний в отечественном судопроизводстве: история и современность

Институт специальных познаний в истории российского уголовного судопроизводства

В конце XIX века один из создателей криминалистической науки Ганс Гросс так писал о роли специальных познаний в раскрытии преступлений: «Без сомнения, важнейшим вспомогательным средством, имеющимся в распоряжении судебного следователя, являются лица сведущие, заключения которых часто оказывают решающее влияние на дело»^[1]. Обращение к сведущим лицам за разъяснением специальных вопросов, возникающих в процессе раскрытия преступлений, расследования и судебного разрешения уголовных дел, в наши дни стало вполне привычным явлением. Но так было не всегда. С трудностями, которые в уголовном процессе вызывало обращение к специалистам, приходилось сталкиваться всякий раз, когда наука предлагала использовать что-то новое для решения возникающих вопросов. Скептическое отношение со стороны участников судопроизводства к мнению сведущих лиц, приглашаемых с этой целью, было обусловлено, с одной стороны, относительно низким уровнем развития науки и техники в тот исторический периода, когда данный процессуальный институт переживал период своего становления. С другой стороны, недостаточной осведомленностью самих «судебных деятелей», которые, не понимая сути проводимых исследований, вынуждены были оценивать их результаты интуитивно. Судьба многих отраслей криминалистической техники — наглядное тому подтверждение.

Вот, к примеру, как оценивал известный русский адвокат С. А. Андреевский результаты почерковедческой экспертизы, проведенной по делу Марии Елагиной, которое рассматривалось в Петербурге в 1893 году Выступив с речью на судебном процессе, С. А. Андреевский обратил внимание на следующие моменты, связанные с проведением почерковедческого исследования:

«В экспертизу сходства почерков я никогда не верил — ни в чистописательную, ни в фотографическую, потому что признание сходства почерков есть решительно дело вкуса. Мне кажется, что почерк похож, а другому, что — нет, и мы оба правы… Что же мы встречаем здесь? Нашли сходным наклон письма и несколько букв. А между тем, если взглянуть на записку, попросту, без затей, то выйдет, — почерк, решительно неизвестно кому принадлежащий…»^[2]

Критически оценивая результаты экспертизы, известный русский юрист в полном соответствии с представлениями своего времени о научности этого вида исследования был, очевидно, прав. Его оценка, хотя и не могла отличаться в то время научной обоснованностью, но интуитивно была верна. И только сегодня, с высоты достигнутого современным почерковедением, мы можем с уверенностью сказать, что для положительного решения вопроса о тождестве лица, написавшего текст записки, недостаточно было обнаружить совпадения только одного общего признака почерка — наклона — и констатировать сходство нескольких букв. Вывод проведенной в конце XIX века судебно-почерковедческой экспертизы, в котором, судя по выступлению адвоката, утверждалось о написании текста записки конкретным лицом, по современным меркам нельзя признать научно обоснованным. Но не потому, что этот вывод оказался «решительно делом вкуса» (надо думать, эксперты и в XIX веке не были столь примитивны в своих суждениях), а потому, что положительный вывод о тождестве был сформулирован без анализа имеющихся различий в общих и частных признаках почерка, без оценки криминалистической значимости всего комплекса совпадающих и различающихся идентификационных его признаков с точки зрения их устойчивости и частоты встречаемости. Но такой анализ почерка в XIX веке был еще невозможен, ибо участники уголовного процесса, состоявшегося более ста лет назад, знали много меньше о почерке, чем мы знаем сегодня, что было вполне естественно.

Несовершенство специальных познаний, несомненно, оказывалось в прошлом препятствием на пути их активного использования в уголовном судопроизводстве. Исправить этот «недостаток» можно было лишь со временем, по мере совершенствования знания в тех областях, которые в уголовном процессе привлекались как специальные.

Иное дело с законотворчеством. В ранних источниках процессуального права можно обнаружить немало интересных законодательных решений проблемы использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве, о которых сегодня часто рассуждают как о новом и прогрессивном, обнаруживая их в современном законодательстве и не подозревая, что эти решения либо напрямую заимствованы из источников дореволюционного уголовно-процессуального права, либо имели в них свои исторические корни.

Вспомнить о законодательных актах прошлого нелишне, ибо в них содержатся важные даже с точки зрения современного взгляда на сущность данного института положения, позволяющие при наличии к тому законодательной воли учесть и с пользой применить исторический опыт для совершенствования нормативно-правовой базы института специальных познаний в интересах правосудия. Возможно, излишне резко, но, по сути, верно, дали оценку нашей «забывчивости» и невниманию к прошлому В. Лившиц и Л. Прошкин: «Мы, лишенные правовой памяти, ведущие отсчет существования уголовного процесса от первых декретов о Суде и Инструкции об организации советской милиции с удивлением дикарей обнаруживаем, что те проблемы, которые мы мучительно пытаемся решить сегодня, занимали незаурядные умы русских юристов сто лет назад»^[3].

0 некоторых из таких проблем, касающихся правового регулирования института специальных познаний в аспекте исторического развития, и пойдет речь ниже.

Как выяснил известный исследователь истории отечественной криминалистики И. Ф. Крылов, использовать специальные знания экспертов в отечественном судопроизводстве начали с XVI века, однако общей законодательной регламентации экспертных исследований долгое время не существовало^[4]. Первые сведения о привлечении сведущих лиц для решения вопросов, возникающих в процессе судебных разбирательств, относятся к началу XVI века^[5], а первые нормативные правила привлечения «сторонних людей» для выполнения функций экспертов содержались уже в Уложении 1649 года. Попытки правового регулирования деятельности сведущих лиц в правоприменительной сфере можно обнаружить и в Указе от 9 декабря 1699 года «О порядке исследования подписей на крепостных актах в случае возникшего о подлинности оных спора или сомнения»^[5]. Затронутые в нем вопросы относилось к исследованию документов при разрешении имущественных споров.

Как видим, нормативно урегулированной, и то в самых общих чертах, оказалась довольно узкая область специальных познаний, применение которых к тому же не было ориентировано специально на решение задач уголовного судопроизводства, а касалось споров, которые только в XIX веке выделились в отдельный вид судебной процедуры — разбирательств по гражданским делам^[7].

Лишь в начале XVIII века Воинским Уставом Петра Первого были нормативно урегулированы случаи применения специальных познаний для выяснения обстоятельств уголовного дела. Правда, касались они только установления причин смерти лица, ставшего жертвой преступления.

Тем не менее обращает на себя внимание то, что эти специальные познания оказались не просто упомянуты в нормах права как таковые, а были предложены законодателем для обязательного применения. В Воинском Уставе Петра I, принятом в начале XVIII века, впервые появляется норма (Арт. 154), где сказано буквально следующее: «Того ради зело потребно есть, чтоб сколь кто умрет, который в драке был избит, поколот или порублен будет, лекарей определить, которые бы тело мертвое взрезали, и подлинно разыскали, что какая причина к смерти его была, и о том имеют свидетельство в суде на письме подать, и оное присягою своею подтвердить»^[8].

Законодатель, сознавая важность установления причин смерти лица, потерпевшего от преступления, уже тогда ясно понимал, что сделать это без специальных медицинских познаний невозможно, и потому придал их использованию нормативный характер. Обязанность «лекаря» выяснять причины смерти, равно как и требование Воинского Устава «под присягою подтвердить» письменно свои выводы^[9], можно обнаружить и в последующих законодательных актах, относящихся к уголовно-процессуальной сфере деятельности, в том числе и в современных формулировках соответствующих норм УПК РФ 2001 года.

Тем не менее специальной правовой нормы, которая регулировала бы общие вопросы использования специальных познаний в уголовном судопроизводстве, российское законодательство того времени еще не знало. И лишь во второй половине XIX столетия с принятием Судебных Уставов уголовного и гражданского судопроизводства 1864 года в законе появилась обобщенная процессуальная фигура «сведущих людей». К ним УУС^[10] относил достаточно большую группу представителей разных профессий: врачей, фармацевтов, профессоров, учителей, техников, художников, ремесленников, казначеев и лиц, «продолжительными занятиями по какой-либо службе или части приобретших особенную опытность» (ст. 326 Устава уголовного судопроизводства 1864 года). Науку в этом перечне представляли «профессора». Указания на ученое звание было, очевидно, достаточным для расширительного толкования данной нормы. Принадлежность к «профессорскому сословию» всегда ассоциировалась с категорией людей, являющихся носителями научных знаний. Представительство же специалистов, основывающих свои знания на навыках и умениях, Устав никак не ограничивал, предлагая лишь примерный перечень отдельных специальностей и требуя от этих лиц лишь обладания «особенной опытностью», приобретаемой благодаря продолжительности занятий по какой-либо службе или части.

Интересно, что Устав УС допускал привлечение «сведущих людей» для участия не только в делах, подведомственных «общим судебным установлениям», по которым проведение предварительного следствия было обязательным (ст.ст. 325, 690 Устава УС), но и в тех, которые относились к ведению мировых судей и велись в упрощенном порядке (ст. 112 Устава УС). Такие дела, как известно, касались деяний, не представляющих большой общественной опасности и именовались проступками. За них предусматривались наказания от «выговора, замечания или внушения» до «заключения в тюрьме не свыше одного года» (ст. 33 Устава уголовного судопроизводства 1864 г.). Для Российской истории того периода стало весьма показательным, что даже по таким малозначительным правонарушениям закон при необходимости гарантировал получение разъяснений по возникающим в судопроизводстве специальным вопросам, независимо от степени общественной опасности содеянного. И хотя различия в подведомственности уголовных дел судам вели к некоторым ограничениям, тем не менее сам институт специальных познаний распространялся на все уголовное судопроизводство в разных его формах.

Однако не только универсальность института специальных познаний, провозглашенная Уставом УС 1864 года, но и некоторые из его частных положений, относящихся к сущности и использованию знаний сведущих лиц, представляют интерес как положительный опыт нормотворчества, открывающий реальные перспективы для совершенствования действующего уголовно-процессуального законодательства. О таких законоположениях стоит поговорить особо.

• [1] Гросс Г. Указ. соч. С. 188.
• [2] Судебные речи известных русских юристов: сборник. 2-е изд., испр. и доп. / отв. ред. М. М. Выдря. М., 1957. С. 171.
• [3] Лившиц В., Прошкин Л. Процессуальный гуманизм и инквизиция //Социалистическая законность, 1990. № 3. С. 38.
• [4] Крылов И. Ф. Криминалистическая экспертиза в России … С. 5.
• [5] Там же.
• [6] Там же.
• [7] Надо заметить, что вообще нормативная база для разработки криминалистических рекомендаций и методики исследования документов впервыебыла детально проработана именно в гражданско-процессуальном, а не уголовно-процессуальном законодательстве. «По подозрению в подлоге акта, —говорилось, например, в ст. 698 Устава уголовного судопроизводства 1864 года, — не признанного еще подложным со стороны суда гражданского, судуголовный производит исследование по правилам, постановленным в Уставесудопроизводства гражданского (ст.ст. 547—554)» (цит. по Уголовно-процессуальный кодекс России. Ч. 1. Официальные тексты)).
• [8] Цит. По: Карпович Г. Б. Возникновение и развитие института вещественных доказательств в дореволюционной России // Советская криминалистикана службе следствия. М., 1955. Вып. 6. С. 73.
• [9] См: Там же.
• [10] Здесь и далее УУС, Устав УС — Устав уголовного судопроизводства, воспроизводимый по тексту: Уголовно-процессуальный кодекс России. Ч. 1. Официальные тексты.