1.4 Особенности утопии как литературного жанра

Само слово «утопия» является синтетическим греко-латинским неологизмом Т. Мора (лат. и англ. utopia). Этимология слова неясна, что, возможно, было изначальным намерением Мора — знатока греческого языка и мастера ребусов и каламбуров. Латинская транскрипция скрывает двойственность: само по себе слово «топия» (греч. topia) означает «место» (topoz). «Утопия» есть «место», оснащённое греческой приставкой «у» (либо ou, либо eu). В первом случае мы имеем «место, которого нет», во втором случае — эвтопию, «хорошее место». Собственно моровский остров Утопия был и тем, и другим [30, с. 18].

Выражение «такого места нет» Франсиско де Кеведо использовал при переводе на испанский язык «Утопии» Томаса Мора. Таким парадоксальным образом этимология термина стала определять его семантическое поле. Совершенно справедливо замечание Ф. Аинсы: «Сколь далеки мы ни были от того первоначального смысла, который Т. Мор вложил в понятие „утопия“, не будем забывать, что семантическая размытость характерна не только для этого слова. Все понятия со счастливой судьбой, производные от заглавия книги или от имени автора, приобрели затем многозначность, и рано или поздно их приходилось определить заново» [1, c. 65]. В наше время в повседневной речи слово «утопия» обесценилось, приобрело уничижительную окраску, стало синонимом поисков невозможного, пустой мечты, химеры, в лучшем случае несбыточного проекта [13, c. 162−171].

Сразу после публикации в 1516 г. «Утопия» Томаса Мора породила новый литературный жанр. Словом «утопия» стали обозначать все тексты, вдохновленные сочинением Томаса Мора, в которых вне связи с объективным историческим развитием изображалось некое изолированное в пространстве или удаленное во времени идеальное общество. «Город Солнца» Кампанеллы, «Новая Атлантида» Фрэнсиса Бэкона, «Христианополис» Иоганна Валентина Андреэ, «Океания» Джеймса Гаррингтона закрепили успех жанра, и его различные вариации составляют сегодня внушительный каталог [20].

В то же время формирование жанра утопии в XVI в. побуждает перечитать с «утопической» точки зрения сочинения, предшествующие книге Томаса Мора. Это многочисленные фрагменты Библии, «Республика» Платона, «Град Божий» Августина Блаженного или «Книга о Бланкерне» Раймунда Луллия, а также классические тексты древних цивилизаций, в частности, «райские видения» некоторых космогонических систем — их мифы об основании мира порой оказывают непосредственное влияние на утопический дискурс. Определение жанра утопии позволяет лучше понять, в чем он сближается со смежными жанрами и чем отличается от них. Речь идет о таких жанрах, как сказания о Золотом веке и повествования о «счастливых островах» (insulae fortunatae), вымышленные путешествия и описания легендарных стран, бытовавшие в античной и средневековой литературе. Вымышленное путешествие стало литературной традицией, начиная с «Одиссеи» Гомера, «Аргонавтики» Аполлония Родосского, «Истинной истории» Лукиана и рассказов Диодора Сицилийского. Герои этих путешествий нередко посещали «блаженные острова», впоследствии описанные в ренессансных утопиях. К этому жанру относятся и «Путешествия» Жана Мандевиля, подлинный свод античных и средневековых «Mirabilia» (описаний чудес).

Такие путешествия часто заканчиваются в легендарных странах. Некоторые из них, как Царство Офир Туле, расположенная на краю света, или Атлантида, являются «прообразами» Нового Света. После открытия Америки они преобразуются в топосы Эльдорадо, Пайтити, Серебряной горы или Города Двенадцати Цезарей.

Следует также выделить утопии, изображающие идеального правителя (немецкую книгу «Зерцало государей», французскую «Зерцало королей», испанскую, принадлежащую Антонио де Гевара, — «Часы государей») — их содержание отличается большим прагматизмом и уклоном в политику [24].

Несмотря на разнообразие моделей, утопия как жанр с момента публикации первых произведений характеризуется набором устойчивых черт. Ф. Аинса в своей книге «Реконструкция утопии» называет самые очевидные черты классической утопии [1]:

Пространственная изолированность. В географическом отношении утопическое пространство всегда изолировано. Остров, а также другие места островного типа — вершина горы, пустыня, уединенное убежище — эти архетипические локусы благодаря своей обособленности создают возможность для построения идеального пространства утопии. Канонизированный в «Утопии» Томаса Мора далекий остров еще задолго до появления его книги стал классическим топосом легендарной страны. Таковы остров Цейлон, олицетворение Золотого века в средневековых повествованиях об Александре Македонском, Гомеровы острова Средиземного моря, острова народных сказок («Королевство Макария», остров Фельзенбург, «Хрустальный век») и др.

Начиная с книги Томаса Мора, пространственная изолированность обретает отчетливый характер географической фикции; она позволяет уберечь от испорченных нравов внешнего мира замкнутый мирок, которым управляют законы, неподвластные «магнетической силе реальности».

Вневременность, то есть отсутствие исторического времени. Внеисторическая сущность системы, которая установлена «раз и навсегда», не подвержена и не может быть подвержена никаким изменениям, придает утопии характер окончательно определенного, застывшего на стоящего, лишенного прошлого.

В классической утопии нет ни прошлого, ни будущего, ибо в ней развитие не возможно. Как только утопия реализована, начинается царство вечного настоящего, статического времени, характерного для всех райских видений, и потому неизвестно, когда и как произошли те изменения, что породили утопию.

Отсутствие развития упраздняет проблему исторической причинности. Такое ностальгическое видение внеисторического времени и пространства, где упразднена всякая эволюция, возникает и в некоторых современных латиноамериканских утопических проектах, претендующих на реставрацию идеализированного доколумбова прошлого.

Автаркия. В классической утопии внешнеэкономические связи сведены до самого минимума. Большинство утопических проектов ратует за самодостаточное хозяйство и не приемлет торговых связей и взаимозависимости, якобы порождающих общественные беды. Эта черта неизменно отличает изображения Золотого века в античной литературе: гордыня Ясона и аргонавтов привела к началу «железного века», ибо их плавание открыло эру торговых контактов между народами.

Урбанизм. Идеальный город — один из самых устойчивых топосов утопической мысли. Реальный город со всеми его очевидными и, видимо, неизлечимыми пороками, противопоставляется идеальному воображаемому городу. Правильная, геометрическая структура утопического города напоминает урбанистические проекты утопистов, живших до появления этого слова, например, Гипподамоса из греческого города Милет и итальянских архитекторов XV века. Имевшему репутацию «метеоролога», то есть специалиста по небесным явлениям, Гипподамосу из Милета было поручено начертить план новых греческих городов, в частности Пирея, в согласии с космогоническим видением вселенной. Представление о жизни человека в организованном обществе оказалось неразрывно связано с идеей геометрической гармонии. План правильного города с прямыми улицами обеспечивал жителю греческого полиса адекватную возможность вписаться в определенную систему. Города задумывались для ограниченного количества жителей. В Пирее должны были жить десять тысяч ремесленников, крестьян и воинов.

Регламентация. Эта черта утопии проявляется в коллективизме, который придает единообразие жизни, совместной работе и организации общего досуга обитателей идеального города, поделенного на кварталы. Регламентация жизни обеспечивает, прежде всего, педагогическое воздействие некоего канонического текста, представленного как образец для подражания. Утопия вообще претендует на глобальность в той мере, в какой она стремится создать общественную гармонию на основе целостной теории, охватывающей все аспекты общественной и частной жизни. Навязчивая идея окончательности ведет к формированию системы, в которой все проблемы решены раз и навсегда. Общественная и частная жизнь регулируются на основе принципов, порой свидетельствующих как об одержимости казуистикой (вспомним, например, расписанные до мелочей фаланстеры Шарля Фурье), так и о скрытой тяге к тоталитаризму, присущей многим утопиям. Именно эти черты позволяют вывернуть наизнанку утопический дискурс в так называемых контр-утопиях, антиутопиях, или отрицательных утопиях, расцветших в XX в.

Несмотря на перечисленные черты, составляющие каркас жанра, утопические модели общества оказываются весьма разнообразными. Исходя из противопоставления разума и воображения, общественного самоуправления и диктатуры, естественного развития и планирования, можно подразделить утопии на две группы: утопии порядка и утопии свободы. Такое разделение восходит к двум произведениям, заложившим основы жанра, — к книгам Мора и Кампанеллы. Упрощенно говоря, книга Томаса Мора стала родоначальницей утопий свободы, а «Город Солнца» Кампанеллы породил утопии порядка. Сформировались две противоположные тенденции в русле жанра: утопии, воссоздающие «идеальное состояние человека» (они восходят к народной и революционной традиции), и те, что описывают «идеального гражданина Государства» (они учреждают тот или иной порядок и имеют тенденцию к догматизму и даже тоталитаризму).

Но утопия не ограничена рамками только одного жанра. Утопическая составляющая может быть обнаружена и в других литературных жанрах. Имеются в виду, в частности, рассказы о путешествиях, педагогические сочинения, такие, как «Эмиль» Жан-Жака Руссо, «Леонардо и Гертрудис» Песталоцци и другие тексты [24].

Литературный вымысел, выходящий за рациональные пределы, предполагает «утопическое прочтение» многих текстов. Художественное воображение способно создать другую реальность, преобразуя действительность с помощью фантазии или гиперболы. В одних случаях вымысел позволяет почувствовать открытость в будущее произведений, на первый взгляд завершенных, в других случаях воссоздать «ностальгические» пространства мечты и потерянного рая.

В наше время утопический жанр ограничен самовыражением маргинальных групп, а всякое стремление ко всеобщим, революционным (а то и тоталитарным) переменам уступило место альтернативным предложениям, исходящим из уединенных келий, оторванных от общества. Свидетельство тому — экоутопии (экологические утопии) и слабые отголоски либертарных утопий (коммуны и прочие формы замкнутых, самодостаточных сообществ).