О возникновении концепта «живая жизнь» у Достоевского

О возникновении концепта «живая жизнь» у Достоевского

А.Е. Кунильский Концепт «живая жизнь» играет важную роль в художественных и публицистических произведениях Достоевского, однако до сих пор не существует специальных работ, посвященных вопросу о его происхождении, смысловых оттенках и культурном контексте, в котором он функционировал.

В академическом Полном собрании сочинений Достоевского примечания к «Запискам из подполья» [10: V, 374−386], где впервые писателем используется выражение «живая жизнь», оставляют его без комментария. Он появляется в семнадцатом томе в примечаниях к роману «Подросток». Автор комментария Г. Я. Галаган указывает на значимость понятия «живая жизнь» для Достоевского. В характеристике этого понятия исследовательница опирается на статью В. Л. Комаровича «Роман „Подросток“ как художественное единство» [21: 33−34 и др.]: «Понятие «живая жизнь» В. Л. Комарович связывал с традициями старших славянофилов, употреблявших слово «живой» в смысле «истинно сущий». Термины «живое знание», «живознание» неоднократно встречаются в таких, например, работах А. С. Хомякова, как «Второе письмо о философии к Ю.Ф. Самарину» и «Разговор в Подмосковной».

Понятие «живая жизнь» в смысле истинная, «горячая» употребляется и И. В. Киреевским в статье «Жизнь Стефенса»". Г. Я. Галаган предположила, что к Шеллингу восходит представление о «живой жизни» и у славянофилов и у Герцена [10: XVII, 287], который использовал его в письме 1859 г., опубликованном в «Сборнике посмертных статей А.И. Герцена» (Женева, 1870): «Отношение доктрины к предмету есть религиозное отношение, то есть отношение с точки зрения вечности; временное, преходящее, лица, события, поколения едва входят в Campo Santo науки или входят уже очищенные от живой жизни, вроде гербария логических теней» [2: IX, 251]. Приведенные положения легли в основу комментариев к «Запискам из подполья» в последующих изданиях сочинений Достоевского [11: IV, 772; 12: VI, 676−677].

В 1981 г. в журнале «Русская речь» были опубликованы две статьи, в которых затрагивался вопрос об использовании в отечественной культуре выражения «живая жизнь» и о его происхождении. Автор первой статьи отмечает: «влияние немецкого языка на сочетание живая жизнь в русском языке кажется несомненным в связи с общим влиянием немецкой философии на философские истоки марксизма» [9: 7]. Непонятно, почему появление в русском языке выражения «живая жизнь» связывается с марксизмом. Также обращает на себя внимание тот факт, что не приводятся цитаты из сочинений представителей немецкой классической философии, в которых встречалось бы сочетание «живая жизнь». Зато автор второй статьи отмечает: «Можно указать не гипотетический, а точный источник выражения «живая жизнь». Это — трагедия Ф. Шиллера «Мессинская невеста» (1803). Там есть строка: «Жизнь в ней живая…».

В оригинале это место звучит так: «ein lebendiges Leben»" [22: 11].

Скорее всего, именно в поэзии (а не в философии или публицистике) родилось новое слово. Знакомством с немецкой культурой объясняется использование словосочетания «живая жизнь» в 1829 году бывшим дерптским студентом (в университете г. Дерпта — нынешнего Тарту — преподавание велось немецкими профессорами и на немецком языке) Николаем Языковым в стихотворении «Прощальная песня»:

Могучий Бог ведет меня далече От вас, моих сограждан-бурсаков:

Найду ли где поэзию трудов, Наш дивный быт и пламенное вече, Живую жизнь и мысли без оков? [24: 237−238].

Кстати, это стихотворение, впервые опубликованное в «Невском альманахе» на 1830 год, впоследствии вошло в состав сборника «Русская лирическая поэзия для девиц» [17: 103]. Есть основания полагать, что указанный сборник имел в виду Достоевский в романе «Идиот» [10: VIII, 51; см. об этом: 15: 281 282].

Как уже говорилось, Г. Я. Галаган первое употребление словосочетания «живая жизнь» связывает с одной из статей 1845 года Ивана Киреевского («Жизнь Стефенса»). Очевидно, это не совсем так. Киреевскому выражение «живая жизнь» могло стать известным как раз от Языкова, стихи которого публиковались в журнале Киреевского «Европеец» в начале 30-х годов. В 1834 г. Киреевский использовал выражение «потребность жизни живее» (т. е. потребность в том, чтобы жизнь стала живее) (в статье «О русских писательницах») [14: 101]. Строго говоря, в работе «Жизнь Стефенса» слова «живая жизнь» Киреевскому не принадлежат: они содержатся в той части, которая представляет собой перевод автобиографии Х. Стефенса, и выполнен этот перевод был матерью И. Киреевского А. П. Елагиной [14: 354; 18: 221]. Х. Стефенс вспоминает о том, как он пытался примирить науку, преподавание и жизнь: «И то, что тогда казалось мне чуждым, чем-то отделенным от всего остального, от свежей, живой жизни, простою игрою остроумия — предстало мне теперь в виде значительной Науки. Что был школьный формализм в сравнении с горячею, живою жизнью?» [13: II, 96].

Именно благодаря московскому кружку славянофилов это словосочетание получило распространение в русской культуре. В 1840 году Ю. Ф. Самарин использует его в письме к К. С. Аксакову: «Каждый человек одарен природою потребностью живой, действительной жизни» [19: XII, 17]. Вскоре выражение «живая жизнь» появляется в работе К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или Мертвые души» (1842). Говоря о новом произведении Гоголя, критик восхищается тем, что в нем «все от начала до конца полно одной неослабной, неустающей, живой жизни, той жизни, которою живет предмет, перенесенный весь и свободно без малейшей утраты в область искусства; жизнь всюду, в каждой строке «[1: 80]. Через пять лет К. Аксаков употребляет понятие «живая жизнь» как синоним жизни «народной», противопоставляемой «отвлеченности эгоизма» [1: 148] («Три критические статьи г-на Имрек», 1847).

Вышедший из того же круга «любомудров», что и Киреевский, кн. В. Ф. Одоевский упоминает о «живой жизни» в романе «Русские ночи» (в конце «Ночи седьмой»), опубликованном в 1844 г. Здесь «живая жизнь» — это естественная для организма (растения, человека), согреваемая любовью среда, которую не могут заменить никакие искусственные условия: «Думали, что можно исправить человека, как растение, пересадя его в теплицу; кажется, разочли очень верно все законы природы, которые могут на него действовать, свет, воздух, но забыли одно: силу любви, двигающей горами; пока растение в теплице — оно, кажется, излечилось, исправилось; едва попало на прежнюю почву, все труды над ним потеряны, ибо живой жизни ему не дали» [16: 102−103].

Таким образом, выражение «живая жизнь» пусть не часто, но встречается в русской литературе 20−40-х годов XIX века. Все указанные случаи могли быть известны Достоевскому и повлиять на его творчество. Но вот кто, несомненно, актуализировал для автора «Записок из подполья» понятие-образ «живой жизни» — так это Аполлон Григорьев, ведущий критик в журнале братьев Достоевских «Время».

В № 2 журнала «Время» за 1861 год появляется статья Ап. Григорьева «Народность и литература». Автор выступает в ней против отвлеченности, теоретичности взглядов у представителей двух основных направлений в современной ему отечественной культуре — западников и славянофилов. «Западничество с готовыми мерками, со взятыми напрокат данными приступило к живой жизни». Но и славянофилы, «отвечая на теорию западничества, постоянно завлекались тоже в теорию, которая, в сущности, как и всякая теория, мало уважала живую жизнь» [20: 287].

Для Ап. Григорьева одним из проявлений «живой жизни» является искусство, именно поэтому ему противопоказан дидактизм. О драме Л. Мея «Псковитянка» критик пишет: «Перед вами нет живых лиц и живой жизни: вместо них фигуры с ярлыками на лбу» [3: 137−138].

«Теории» Ап. Григорьев предпочитает «идеал» как не противоречащий «живой жизни»: «Когда идеал лежит в душе человеческой, признается за нечто вечное, неизменное, всегда и во все времена ей одинаково присущее — он не требует никакой ломки фактов живой жизни; он ко всем равно приложим и все равно судит» [4: 52].

В статье «Оппозиция застоя: Черты из истории мракобесия» Ап. Григорьев касается вопроса об отношениях между религией и светской культурой. Он критикует тех журналистов (прежде всего, из таких изданий, как «Маяк» и «Домашняя беседа»), которые о театральных и литературных произведениях судят с жестких позиций и обвиняют их авторов и героев в антихристианстве.

Ап. Григорьев сравнивает борьбу с театром у представителей раннего христианства и у современных ему ревнителей благочестия: «Одним словом, это была борьба духа с плотью, отжившею и извращенною буквою, тогда как у наших мраколюбцев стало это — борьбой мертвой буквы против живой жизни» [5: 74]. Ограниченной, пуристской позиции «Маяка» и «Домашней беседы» в статье противопоставляется направление «Москвитянина»: «Оно верило в живую жизнь, и неслось по ее волнам, нередко с илом и тиною» [5: 70].

Дважды выражение «живая жизнь» появляется у Ап. Григорьева в статьях, посвященных творчеству Л. Н. Толстого. В первом случае оно связывается с понятиями «род» и «община», которые были предметами дискуссий между западниками и славянофилами (оппоненты, так сказать, писали одно из этих слов на своих знаменах). Григорьев полагает, что споры бы не были столь горячими, «если бы корнями своими эти „ученые понятия“ не врастали в живую жизнь, не определяли бы так или иначе ее значение в прошлом, настоящем и будущем» [6: 19].

Высокое светское происхождение писателя не закрывает для него возможности чувствовать и изображать «живую жизнь»: «становится понятным, когда читаешь этюды Толстого, каким образом, несмотря на ту же исключительную сферу, натура Пушкина сохранила в себе живую струю народной, широкой и общей жизни, способность и понимать эту живую жизнь и глубоко ей сочувствовать и временами даже с нею отождествляться» [7: 55].

В использовании Аполлоном Григорьевым понятия «живая жизнь» обращает на себя отсутствие жесткой идеологической или социальной привязки. «Живая жизнь» проявляется и в быту и в литературе, в народном бытии и в существовании высших сословий, в спорах представителей противоположных идейных направлений, в христианской практике и в сфере театральной.

Единственное, что ей противопоказано, — это формализация, регламентация, теоретическое засушивание. В «живой жизни» всегда сохраняется элемент непредсказуемости, противоречивости, «соринки», подчеркивающие ее живой, а не искусственный характер. В стихах Ап. Григорьева дух жизни может быть назван «лукавым»:

Не отдавайся тайным мукам, Когда лукавый жизни дух Тебе то образом, то звуком Волнует грудь и дразнит слух!

Не отдавайся. С ним опасно Непозволительно шутить.

Он сам живет и учит жить Полно, широко, вольно, страстно!

Из стихотворения «Больная птичка запертая.», 1858 [8: I, 124].

«Лукавый жизни дух» Ап. Григорьева, конечно же, это не совсем то, что «дух жизни» Хомякова, который заключает в себе начало христианской свободы и веры, но скрывается именно в «былом» или в «грядущих днях», а не здесь и не сейчас. Так, обращаясь к России, Хомяков восклицал:

О, вспомни свой удел высокой!

Былое в сердце воскреси И в нем сокрытого глубоко Ты духа жизни допроси!

«России», 1839 [23: 112].

Образ «живой жизни» из статей Ап. Григорьева 1861−1862 годов перекочевал в его стихи. В поэме «Вверх по Волге» (1862) автор, описав страстное свидание с возлюбленной, спрашивает своего учителя (М.П. Погодина), может ли тот дать этому название (отрицательный ответ очевиден):

Ведь это не вопрос норманской Не древность азбуки славянской, Не княжеских усобиц ряд.

В живой крови скальпель потонет, Живая жизнь под ним застонет, А хартии твои молчат, Неловко ль, ловко ль кто их тронет [8: I, 237].

Повесть Достоевского «Записки из подполья» (1864) была своеобразным продолжением поэмы Ап. Григорьева «Вверх по Волге». Неслучайно она вызвала одобрение критика. Позднее в письме к Н. Н. Страхову Достоевский вспоминал «слова Ап. Григорьева, похвалившего мои „Записки из подполья“ и сказавшего мне тогда: „Ты в этом роде и пиши“» [10: ХХ! Х/1, 32]. Видимо, Ап. Григорьев нашел здесь нечто близкое себе, своему представлению о жизни.

В обоих произведениях изображены отношения героя с падшей женщиной, заканчивающиеся разрывом. И в поэме, и в повести представлена амбивалентность страстей, владеющих человеком. Но у Достоевского, впервые использовавшего здесь выражение «живая жизнь», в тезаурус данного понятия входят смысловые элементы, которые не акцентировались Григорьевым. Это гармоничная (не амбивалентная) любовь и прощение.

Герой «Записок из подполья», именно потому, что «от „живой жизни“ отвык», представляет любовь лишь как борьбу, завоевание и не знает, «что делать с покоренным предметом». Любовь Лизы вызывает его на то, чтобы покончить с привычным для него одиночеством, к чему он не готов (интимофобия). «„Живая жизнь“ с непривычки придавила меня до того, что даже дышать стало трудно» [10: V, 176].

После того, как Лиза оставила его, герой не дает хода проявляющейся в нем жажде раскаяния. «Упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать ее ноги, молить о прощении! Я и хотел этого; вся грудь моя разрывалась на части «[10: V, 177]. Но «подпольный» не верит в прочность своего раскаяния, он дитя века сомнения и душевной перверсии и предпочитает рассуждать о возвышающей силе ненависти, а не любви: «оскорбление возвысит и очистит ее. ненавистью. гм. может и прощением» [10: V, 178]. Реальная возможность полюбить и простить и быть прощенным пугает, потому что не вписывается в привычные для развитого человека XIX века представления о войне каждого против всех и о любви-ненависти, которая не сближает, а еще больше разделяет. «Мы все отвыкли от жизни, все хромаем, всякий более или менее. Даже до того отвыкли, что чувствуем подчас к настоящей «живой жизни» какое-то омерзение, а потому и терпеть не можем, когда нам напоминают про нее. Ведь мы до того дошли, что настоящую «живую жизнь» чуть не считаем за труд, почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по книжке лучше» [10: V, 178]. Представляется, что это можно считать не только упреком оппонентам Достоевского из лагеря теоретиков-социалистов, но и своеобразным комментарием к истории отношений Аполлона Григорьева и М. Ф. Дубровской, отразившейся в поэме «Вверх по Волге».

Концепту «живая жизнь» было суждено большое будущее в дальнейшем творчестве Достоевского. При всем своеобразии его понимания писателем выражение это наследовало «григорьевскую» неоднозначность, препятствующую превращению в клише. Для того, чтобы описать весь спектр значений понятия «живая жизнь» у Достоевского, потребуется специальная большая работа. Укажу здесь на несколько случаев, два из которых чаще всего фигурируют в работах о Достоевском, а остальные незаслуженно оставляются без внимания. В романе «Подросток» Версилов говорит, что живая жизнь — это «должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак не можем поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет, не замечая и не узнавая» [10: XIII, 178]. В первой главе декабрьского выпуска «Дневника писателя» за 1876 год предлагается «окончательная формула» «живой жизни»: «Словом, идея о бессмертии — это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества» [10: XXIV, 49−50].

Как уже было сказано, приведенные два примера наиболее популярны у достоевистов. Но есть и другие, не менее интересные.

В подготовительных материалах к роману «Подросток» появляется выражение «публика и ее живая жизнь», и эта «живая жизнь» в ценностном плане представляет собой нечто менее значительное, чем «настоящий героический тип», который собирается создать Достоевский [10: XVI, 7]. Героический, он же «хищный», тип испытывает «страстную и неутомимую потребность наслаждения жизнью, живою жизнью [10: XVI, 39]. Здесь же Васин говорит, «что живая жизнь (сила) вне центра» [10: XVI, 233]. Это только некоторые случаи бытования концепта «живая жизнь» в текстах Достоевского, заслуживающие того, чтобы серьезно заняться их истолкованием и систематизацией — конечно же, подразумевающей некую смысловую свободу и неполную выразимость.

достоевский художественный концепт жизнь.

• 1. Аксаков, К. С. Эстетика и литературная критика. — М.: Искусство, 1995.
• 2. Герцен, А. И. Собр. соч.: в 30 т. — М.: Изд-во АН СССР, 1954;1961.
• 3. Григорьев, А. А. Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой. II «Псковитянка», драма Л. Мея // Время. — 1861. — № 4. — Апрель.
• — Григорьев, А. А. Белинский и отрицательный взгляд в литературе // Время. — 1861. — № 4. — Апрель.
• — Григорьев, А. А. Оппозиция застоя: Черты из истории мракобесия // Время. — 1861. — № 5. — Май.
• 4. Григорьев, А. А. Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой. Г раф Л. Толстой и его сочинения // Время. — 1862. — № 1. — Янв.
• — Григорьев, А. А. Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой. Граф Л. Толстой и его сочинения. Статья вторая // Время. — 1862. — № 9. — Сент.
• 5. Григорьев, А. А. Соч.: в 2 т. — М.: Худ. лит., 1990.
• 6. Денисов, П. Н. Живой, как жизнь // Русская речь. — 1981. — № 2.
• 7. Достоевский, Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1972;1990.
• 8. Достоевский, Ф. М. Собр. соч.: в 15 т. — Л.: Наука, 1988;1996.
• 9. Достоевский, Ф. М. Полн. собр. соч.: Канонические тексты. — Петрозаводск: Изд-во Петрозаводского ун-та, 1995.
• 10. Киреевский, И. В. Полн. собр. соч. / изд. А. И. Кошелев. — М., 1861.
• 11. Киреевский, И. В. Избр. ст. — М.: Современник, 1984.
• 12. Кунильский, А.Е. «Лик земной и вечная истина»: О восприятии мира и изображении героя в произведениях Ф. М. Достоевского. — Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2006.
• 13. Одоевский, В. Ф. Русские ночи. — Л.: Наука, 1975.
• 14. Русская лирическая поэзия для девиц / ред. В. Стоюнин. — СПб., 1859. — Ч. I.
• 15. Русские писатели. 1800−1917. Биографический словарь. — М.: Сов. энцикл., 1992.
• 16. Самарин, Ю. Ф. Соч.: в 12 т. / изд. Д. Самарин. — М., 1877−1911.
• 17. Славянофильство: pro et contra. — СПб.: Изд-во Русской Христианской гуманитарной академии, 2006.
• 18. Ф. М. Достоевский: Статьи и материалы / под ред. А. С. Долинина. — Л.; М.: Мысль, 1924. — Сб. 2.
• 19. Фойницкий, В. Н. Об источнике выражения «живая жизнь» // Русская речь. — 1981. — № 2.
• 20. Хомяков, А. С. Стихотворения и поэмы. — Л.: Сов. писатель, 1969.