Мотивы лирики М.Ю. Лермонтова в творческой интерпретации В.В. Маяковского

Мотивы лирики М. Ю. Лермонтова в творческой интерпретации В.В. Маяковского

Губеева С.Э.

Лидер русского поэтического авангарда, ранний Маяковский зачастую воспринимается как ниспровергатель классических традиций, отрицающий всякий намек на преемственность в литературном процессе.

По отношению к Пушкину Маяковский вел себя по-шутовски. Нападая в «Пощечине общественному вкусу» — бросить Пушкина с Парохода современности, ерничая «А почему не атакован Пушкин?».

Однако учеными давно отмечены связи Маяковского с Пушкиным, Фетом, Гоголем, Достоевским. Эти имена неоднократно указываются поэтом, являются опорными в его суждениях о классическом наследии вообще. Говоря о необходимости совершенствовать мастерство современных поэтов, о творческой учебе у классиков, Маяковский постоянно обращался к поэзии Лермонтова и ставил ее в пример даже тогда, когда иронизировал над устарелостью поэтики.

Связь двух таких, на первый взгляд, разноплановых поэтов, как Лермонтов и Маяковский, проявляется при ближайшем, более тщательном изучении творческого пути и произведений данных мастеров слова. Связь, которую сам В. В. Маяковский обозначил как «общей лирики лента», — близость не поверхностная. В русской классической поэзии найдется немного явлений, о которых поэт, не склонный к комплиментам, мог бы сказать подобные слова[1, с. 98].

Поэзия Лермонтова сыграла активную роль в формировании поэтического сознания, эстетических и этических взглядов Маяковского. Сам поэт являлся хорошим знатоком произведений Лермонтова, в детстве наизусть знал «Спор», «Воздушный корабль», свободно цитировал Лермонтова, о чем писал в своей автобиографии «Я сам», в которой оценка детских впечатлений, связанных с Лермонтовым, дается с позиции творческой зрелости. Маяковский подражал русскому гению, ссылался на его стихи в выступлениях. Общность взглядов данных авторов выражена в адресатах их облитых горечью и злостью посланий. «Вы, жалкою толпой стоящие у трона, свободы, гения и славы палачи», — обличает Лермонтов номенклатуру своего времени. «В люди выведя вчерашних пешек строй», — говорит Маяковский о советской номенклатуре [3, с.201] .

Мысль Лермонтова о том, что любить на время не стоит труда, а вечно любить невозможно, у молодого Маяковского вылилось в стихи:

Мысль одна под волосищи вложена:

«Причесываться? Зачем же?».

На время не стоит труда, а вечно причесанным быть невозможно [5, с. 256] .

Наблюдения маяковедов предоставляют обширный материал для рассмотрения проблемы традиций и новаторства М. Ю. Лермонтова в творчестве В. В. Маяковского. «Интертекстуальному слою» произведений Маяковского посвящены монографии последних лет. В этом ряду «лермонтовиана» Маяковского занимает особое место.

Притяжение к Лермонтову, стремление создать собственный образ художника, «лермонтовский миф» образует одну из вертикалей в творческой эволюции Маяковского, в его лирике лермонтовский текст присутствует в разных формах интертекстуальности на протяжении всего творческого пути. Переклички между поэтами можно обнаружить не только на сюжетном, но и на образном, мотивном уровнях.

Многие строки поэм и стихотворений Лермонтова в перифразах и цитатах использовались Маяковским (чаще всего в пародийных целях) в его собственных стихотворениях и поэмах. Образы, стихи Лермонтова из поэмы «Демон», из стихотворений «Последнее новоселье», «Воздушный корабль», «Спор», «Выхожу один я на дорогу…», «И скучно, и грустно…», «Парус» и многих других можно встретить в поэмах Маяковского «Про это», «Хорошо!», во многих стихотворениях «Следующий день», «Себе, любимому»), в любовной лирике, в поэме «Человек», иногда даже в заглавиях стихотворений («Без руля и без ветрил»).

При этом сатирически осмысляются не лермонтовские строки, а те явления, против которых направлены пародийные реминисценции.

В художественной системе Маяковского мы легко можем обнаружить лермонтовскую типологию героев. У Маяковского есть свои Пророк, Узник, Демон, Беглец, Герой нашего времени, Наполеон, образы Богоматери, Бога, Христа. Богоборческий характер мятежа Маяковского напоминает о лермонтовским Демоне, Мцыри. Следует обозначить жанровые формы, сходные с лермонтовскими: лирический монолог, героическая поэма, стихотворные «разговоры», ораторская речь и другие.

Остановимся более подробно на лермонтовских мотивах в творческой интерпретации Маяковского.

К.Г. Петросов в своих научных работах послеживает эволюцию в отношении Маковского к Лермонтову. Он выделяет два периода творческого сближения авторов: дореволюционный период — время трагического бунтарства Маяковского, противопоставившего себя буржуазному обществу, и середину двадцатых годов, когда с лермонтовским максимализмом поэт обратился к изображению духовных устремлений личности — устремлений созидательных и обличительных, направленных против сил и традиций старого мира [6, с. 18] .

Одиночество поэта, стремившегося к свободе личности в обществе, которое не могло предоставить этой свободы, было глубоко трагическим. Исповедь и проповедь поэта — пророка, поэта подвижника и избранника, не понятого людьми, но посвятившего им жизнь, были глубоко гражданственными. Эти черты поэта высоконравственных, но неудовлетворенных идеалов, продолжали на новой исторической основе прогрессивные традиции русской классической поэзии и, в первую очередь, традиции свободолюбивой, глубоко личностной, трагической музы Лермонтова — романтика.

Маяковский одним из первых ощутил остроту социального конфликта Лермонтова с «праздною толпой» и, встав под знамена революционной гражданственности нового века, сравнил свою судьбу с судьбой славного предшественника. Проекция судьбы Лермонтова неотделима для Маяковского от лирики поэта, проекция судьбы поэта на его произведения выполняет роль смыслового и эмоционального индикатора.

Грандиозность, космизм, исключительность образов и чувств, романтическое звучание бунтарской революционной поэзии Маяковского в целом, задушевность интимных лирических переживаний охарактеризовали направление, у которого была своя классическая традиция. В истоках его тот «героический лиризм», который был характерен для Лермонтова.

Все эти особенности, отражающие внутренний мир лирического героя Маяковского, можно проследить в трагедии «Владимир Маяковский», в поэмах «Война и мир», «Облако в штанах», «Флейта — позвоночник»; в цикле стихотворений 1916 года, посвященных теме поэта («Никчемное самоутешение», «Братья — писатели», «Ко всему», «Мрак». Сквозь все дооктябрьское творчество Маяковского проходит восходящий к Лермонтову образ поэта-пророка, осмеянного и не понятого толпой, но готового на самопожертвование ради людей.

Творчеству раннего Маяковского можно противопоставить «избраннический» цикл политической и любовной лирики Лермонтова 1830−1831 годов, поэмы «Демон» и «Мцыри», стихотворения, посвященные теме поэта, — «Кинжал», «Пророк», «Журналист, читатель и писатель».

Таким образом, мотив одинокого бунтарства — один из центральных мотивов, присущий «раннему» Маяковскому и сближающий его с Лермонтовым. лермонтов лирический поэтический авангард В лирическом герое послеоктябрьской поэзии Маковского также можно обнаружить черты эмоционально — психологической близости героям баллад и поэм Лермонтова. Пафос высокой, подлинно человеческой любви, освещает внутреннюю жизнь лирического героя поэмы «Про это», но ему свойственен и трагизм, вызванный муками неразделенной любви, конфликтом одинокой личности с толпой. По мнению К. Г Петросова, это последняя дань Маяковского лермонтовским мотивам одинокого бунтарства, «избранничества», жертвенности.

Смежным к мотиву бунтарства в произведениях Маяковского является демонический мотив, который может быть обусловлен, по мнению К. Г. Петросова, неприятием действительности, следствием которого является изображение подвига героев во имя людей, во имя высокой, «избраннической миссии». В связи с социальным протестом у Маяковского, вслед за Лермонтовым, возникает образ Демона. Идея демонизма как «высокого зла», мотив мятежа, вызванного мщением за отвергнутое добро, пронизывают лермонтовское творчество.

Стихотворение «Тамара и Демон» является демонстративной перефразой сюжета Лермонтова. Маяковским сатирически преломляется образ Демона, широко применяются такие литературные приемы, как ирония, шутка, сочетание высокого образного ряда с приземленно — реалистическим. Эти приемы характерны для поэтической манеры Маяковского говорить («балагуря, прыгая по словам легко») о явлениях сложных, требующих неоднозначного осмысления.

Учеными не раз отмечалось развенчание в творчестве Маяковского индивидуализма Демона, «снижение» его образа в стихотворении «Тамара и Демон» (о Демоне говорится, что он «староват», «мифология», смердит впустую", «замертво треснется» и т. д.). «Замертво треснувшийся» Демон Маяковского — это не то, что «поверженный Демон» Блока и Врубеля, как, впрочем, и Демон в американском пиджаке и желтых ботинках у самого Маяковского не похож на Лермонтовского царя познания и зла, хотя концепция демонизма в поэме «Человек» не менее трагична, чем у Лермонтова.

Можно было бы сделать вывод о принципиальной деромантизации Маяковским Демона, если бы его ирония не имела еще одной эмоциональной функции, а именно: использование иронических интонаций для выражения интимных, лирических признаний, наиболее сокровенных мыслей. Скрывая за иронией обнаженность возвышенных чувств, поэт легко, без лишней морализации, вел за собой читателя по пути идеальных устремлений — не менее значительных, чем у Лермонтова.

Б.М. Эйхенбаум, говоря о закономерностях наследования сложных эстетических и этических систем, писал об иронии, которая, «при известных обстоятельствах и условиях», может превратиться в свою противоположность — в моральную проповедь, в позицию учителя жизни. Если продлить по времени это сопоставление, то закономерно выявление в поэзии Маяковского двух позиций: исповеди и проповеди, в которых лирика переплеталась с иронией, шуткой, усмешкой — лучшими проводниками чувств для человечества, объевшегося, по словам Лермонтова, «горькими пилюлями» морализации[8, с. 9].

Образ Демона в особом, комическом преломлении, встречается у Маяковского в поэме «Пятый Интернационал». Демон Маяковского, Людогусь, персонаж комический, карикатурный советский Демон.

Б.И. Горб в статье «Между Демоном Лермонтова и Людогусем Маяковского» отмечает, что оба они, Демоны, «из породы летающих особых». Но у Лермонтова Демон привязан к вечности, а у Маяковского он, наоборот, жилец рая по-коммунистически, то есть рая за колючей проволокой, и летать не умеет[2, с. 52].

Сатира Маяковского достигает космических высот, когда советский демон-людогусь выступает в роли мощной радиоантенны и улавливает сквозь «глушилки» противостояние двух миров.

Скрытое соперничество Людогуся Маяковского и Демона Лермонтова проясняется, когда скоморошничавший герой поэмы взбирается на достойное для шута место — на маковку колокольни Ивана Великого.

Приземление Демона с небесных высот Маяковский осознал как собственное падение: «Я ж с высот поэзии бросаюсь в коммунизм — как в преисподнюю. Как Орфей в ад» [2, с.70].

Таким образом, снижение образа Демона в произведениях Маяковского с одной стороны, имеет явную тенденцию к «деромантизации», а с другой, направлено на утверждение нового качества поэзии в неклассическую эпоху.

Еще одной важной составляющей частью общности Маяковского и Лермонтова являются любовные мотивы их творчества. Как и в лирике Лермонтова, одна из ведущих тем поэзии Маяковского — любовь-подвиг, любовь-отчаяние, чувство, сочетающее в себе гражданское и глубоко личное начала. Творческим осуществлением замысла Маяковского говорить о личном на уровне «многовековых высот», были поэмы «Люблю» (1922) и особенно тесно связанная с лермонтовской традицией поэма «Про это» (1923). «Про это» — поэма о любви высокого нравственного звучания, высоких гуманистических идеалов, о цельности человеческой личности. Утверждению этой темы соответствует в поэме лексика самого высокого ряда.

Эта тема придет прикажет:

— Истина!;

Эта тема придет.

велит:

— Красота! [5, с. 380].

Любовь «человека из-за семи лет», ставшая предметом лирического переживания в поэме «Про это», отличается от «темы личной и мелкой, перепетой не раз и не пять» своей устремленностью к всеобщему счастью человечества.

Но вместе с устремленностью в будущее жертвенность, трагичность любовного чувства, которое лирический герой отстаивает в столкновении с «обезлюбленным», пошлым миром нэпманского мещанства, напоминает о мотивах ранней любовной лирики Маяковского, традиционно связанных, как уже говорилось раньше, с Лирикой Лермонтова. Есть в самом тексте поэмы косвенные указания на эту традицию. Особенности поэтической системы Лермонтова нашли отражение в метрическом строе стиха Маяковского. Но дело, конечно, не в отдельных словах и образах, а в общей романтической окраске лиризма Маяковского.

Итак, лиризм Маяковского и Лермонтова — лиризм глубоко индивидуальных и широких восприятий действительности, он жизненно правдив, активен, романтичен и тенденциозен.

Таким образом, изучение традиций Лермонтова в творческой интерпретации Маяковского показывает, что только совокупность эстетических, идейных, социальных и психологических признаков образует единство, позволяющее говорить о литературной преемственности.

В целом изучение преемственных связей Маяковского и Лермонтова и их эволюции является благодатной почвой для дальнейших исследований.

• 1. Голованова Т. П. Наследие Лермонтова в советской поэзии. Л.: «Наука», 1978. — 191с.
• 2. Горб Б. И. Между Демоном Лермонтова и Людогусем Маяковского // Литературоведческий журнал. — 2006. № 20. — С. 49−106.
• 3. Жолковский А. К. Сбросить или бросить? // Новое литературное обозрение. — 2009. -№ 96. — С. 191−211.
• 4. Лермонтов М. Ю. Сочинения: в 2 т. / Михаил Юрьевич Лермонтов. — М.: «Наука», 1982. — 456 с.
• 5. Маяковский В. В. Сочинения: в 13-ти т. / Маяковский В. В. — М.: «Наука», 1982.
• 6. Петросов К. Г. О лермонтовской традиции и лирическом герое послеоктябрьской поэзии Маяковского («Про это», «Тамара и Демон») // Ученые записки коломенского пед. ин-та. — 1961. т 5. — С. 3−29.
• 7. Скрипка Т. В. Лермонтовские мотивы в творчестве Маяковского. // Художественно-эстетическое пространство литературной традиции. -Таганрог. — 2007. С. 122−131.
• 8. Эйхенбаум Б. М. Эволюция Лермонтова. М.: Звезда, 1941. — 235 с.