Образ Аиссе в романе А.-Ф. Прево «История одной гречанки»

Аиссе была знакома с аббатом Прево и Вольтером, так же как и со многими своими знаменитыми современниками, вызывала их искреннее восхищение и впоследствии стала прототипом героинь художественных произведений этих авторов, в частности, — это образ прекрасной гречанки Теофеи в романе «История одной гречанки» аббата Прево (1740), лирический персонаж послания Вольтера «Черкесская нимфа» и многие другие художественные интерпретации образа Аиссе. Интерес к личности Аиссе имеет и другие причины, об этом пишет С. А. Киржинова: «Восток интересовал Прево не просто как Восток с его экзотическими сюжетами, характерами. Восточный человек был для него новым, неизведанным существом по сравнению с французом или вообще европейцем, чья психология и генетический код давно были осмыслены и расшифрованы. Восточный человек, не тронутый цивилизацией, со своей культурой традиций и нравов, был необходим для того, чтобы конкретнее разобраться в природе человека вообще. Внимание к человеку, стремительно возросшее в эпоху формирования просветительских идей, во многом обусловило усиление психологизма в показе личности. Главной областью человеческих отношений, к которой проявляет внимание просветительство, становится мир интимных отношений» .

Роман «История одной гречанки» описывает судьбу женщины, еще девочкой попавшей в сераль турецкого паши. Французский дипломат, прототипом которого является граф де Ферриоль, выкупает ее, узнает о настоящем происхождении невольницы, затем, когда настоящая семья в силу меркантильных причин отказывается от Теофеи, увозит девушку во Францию. В основе сюжета — тема эволюции сознания главной героини, выбравшей путь благочестия и противостоящей страсти спасшего ее дворянина.

Антуан Франсуа Прево (1697−1763) действительно был аббатом, хотя в свете ходило много слухов о его бурной жизни, достоверность которых не подтверждена. В мировой литературе он известен как автор повести «Манон Леско», и существует легенда, что сюжет о Манон Леско основан на эпизоде из его собственной жизни.

С именем А.-Ф. Прево в мировой литературе ассоциируется представление о переходе романной формы на качественно новую ступень художественных и формальных поисков. В частности, в романе XVIII века возрастает роль повествователя. Её принимает на себя автор, беседующий с читателем. В ней может выступать путешествующий герой, встречающий на своем пути интересных людей и передающий их истории. Наличие героя-повествователя создаёт ощущение подлинности: читатель, благодаря знакомству с рассказчиком, лично соприкасается с происходящим и оказывается если не в гуще событий, то в непосредственной от них близости. Читатель узнаёт новое, не теряя ощущения, что это новое продолжает уже знакомую и невыдуманную историю. Жанр романа — путешествия, травелога получил развитие также в немалой степени благодаря аббату Прево. По сравнению с популярным еще в этот период плутовским романом произведение Прево идет по пути к углублению психологизма, к отходу от занимательной фабулы к изображению истинных чувств. Как писатель, интересующийся психологией своих персонажей, А.-Ф. Прево находился под влиянием великих драматургов эпохи классицизма — Корнеля и Расина, в трагедиях которых господствовали необоримые страсти. У классицистов чувства представлялись достаточно отвлеченными и являлись уделом мифологических героев или выдающихся исторических лиц (королей, полководцев). А в романах А.-Ф. Прево страсть бушует в сердцах людей, занимающих в обществе более скромное положение; именно благодаря ей эти люди и возвышаются над обывательским миром. Поэтому чувства героев А.-Ф. Прево приходят в столкновение с обычными факторами человеческой жизни — материальными соображениями, семейными обстоятельствами и т. п.

А.-Ф. Прево предвосхитил открытия романтиков в плане акцентирования внимания на «местном колорите». Действие романа начинается в Турции, и автор погружает нас в национальную атмосферу, не ограничиваясь поверхностным описанием быта, пейзажа и костюма. Особую новизну здесь имеет аналитическое воспроизведение национального характера — турецкого, греческого, французского, детерминированное погружением в историю и ментальный склад нации. Например, через исповедь Теофеи писатель очень подробно знакомит нас с традициями невольничества и рабства женщин в Турции: «я могла установить только два начала, на которых зижделось мое воспитание: первое из них побуждало меня считать мужчин единственным источником благосостояния и счастья женщин; второе учило, что путем угождения, покорности, ласк мы можем в какой-то степени властвовать над мужчинами, в свою очередь подчинять их себе и добиваться от них всего, что нам необходимо для счастья». Здесь, в отличие от романа Машбаша и «Писем …» Аиссе, мы наблюдаем определенную идеализацию нравов французов. Писатель при первой встрече с Теофеей в серале турецкого паши будоражит душу невольницы рассказами о высоком положении женщин во Франции, даже о культе поклонения женщине, об их свободе и независимости. Эти рассказы переворачивают сознание девушки и пробуждают в ней неодолимое стремление к свободе, независимости и добродетельной жизни. Повествователь, чья фигура анонимна (что позволяет читателю отождествлять его с автором произведения), в постоянных размышлениях над непонятным для него стремлением наложницы к добродетельной жизни, приходит к мыслям о том, что в Теофее проявилась её природная сущность, нравственные понятия, заложенные от рождения. Теофея — гречанка, мусульманка, в трактовке образа героини срабатывает стереотип восприятия европейцами восточного характера. Автор пишет: «Я пришел к убеждению, что сердце Теофеи недоступно для посягательств мужчин; она, думалось мне, по врожденному ли нраву, по добродетели ли, почерпнутой из книг или размышлений, существо исключительное, поведение и взгляды коего должны служить образцом и для женщин, и для мужчин» .

Прототип Теофеи — Аиссе в реальной жизни не стала турецкой наложницей, но А.-Ф. Прево в романном художественном мире создает образ девушки, казалось бы, воспитанной в этом духе и не имевшей в своем сознании альтернативы такой судьбе, но удивительным образом стремящейся к личностной свободе: «Порою я ловила себя на том, что погружаюсь в какие-то смутные мечты, в которых не могу себе самой дать отчета. Мне казалось, что чувства мои глубже моих познаний, и что душа жаждет такого счастья, о котором я не имею ни малейшего представления» .

Теофея проявляет бескорыстие, не свойственное женщине её воспитания и положения, она отказывает влюбленному в неё вельможе, бросающему к её ногам несметные сокровища, ради возможности стать свободной. К удивлению французского дипломата, спасшего её и надеявшегося на ответные чувства бывшей рабыни, она выказывает неожиданное целомудрие: «Я никогда не старался внушать ей благонравие, думалось мне, значит, склонность к целомудрию, которую я предполагал в ней, является следствием ее врожденных качеств, пробудившихся под влиянием случайно сказанных мною слов». И далее: «Разве несколько случайных замечаний о европейских обычаях могли зародить в вашем сердце столь благие устремления? Нет, нет, вы обязаны этим лишь самой себе, и ваше воспитание, которое сковывало эти устремления силою привычки, — не что иное, как невзгоды судьбы, за которые вас никак нельзя винить». Автор романа искренне выражает свое восхищение Аиссе через обращение к героине своего произведения: «я видел в ней теперь, не говоря о всех ее достоинствах, уже давно восхищавших меня, еще и существо, облагороженное тем именно величием, которым она пренебрегла, и достойное даже более высокого положения, чем могла приготовить ей судьба». Удивительно, хотя вполне объяснимо (к моменту выхода романа А.-Ф. Прево «Письма…» Аиссе были опубликованы), но здесь писатель перефразирует Аиссе, которая в своих «Письмах …» сетует на то, что она достойна лучшей судьбы.

Подобное, казалось бы, нетипичное для наложницы поведение Теофеи транслирует глубокую идею, продиктованную жизнью и поступками самой Аиссе: невзирая на условия жизни, в которые человек попадает вне собственной воли, и в определенной степени смиряется с ними, его внутренняя суть не разрушается, душа не развращается. При этом важно, что душевная чистота сохраняется при условии, что она заложена в личности от рождения. Как справедливо подмечает литературный критик И. Шайтанов по поводу романа «Манон Леско», «Прево перевёл на язык романной прозы то, чем до него владела лишь высокая трагедия Жана Расина, умевшего вызывать сочувствие к невольным грешникам. Роман сосредоточен не на трагической предопределённости, а на исключительности судьбы людей вполне обычных, даже заурядных во всём, что остаётся за пределами их любви. Любовь в романе не поднимает человека на божественную высоту, но открывает в его душе головокружительную и опасную глубину, которую едва ли не первым и дал почувствовать своим романом аббат Прево» .

Основными качествами, определяющими суть её натуры, Аиссе считала добродетель и нравственную чистоту, которые сумела сохранить во французском свете, погрязшем в пороке. И Теофея, в трактовке аббата Прево, до определенного момента смирившаяся со своим рабским положением, отойдя от гнетущей её среды, в результате духовного перелома возвращается к живущим в её подсознании ценностям. С. А. Киржинова отмечает, что рассказчик приходит к выводу о том, «придуманные обществом законы разрушают главное — первооснову жизни. Умение сопротивляться этому — главное качество героини аббата Прево». Потрясенный рассказчик замечает: «Я не раз удивлялся тому, как охотно пользуется она возможностью высказаться в духе самой строгой морали. Я восторгался глубиной и непогрешимостью её суждений. Я никогда не старался внушать ей благонравие, значит, склонность к целомудрию, которую я предполагал в ней, является следствием её врожденных качеств, пробудившихся под влиянием случайно сказанных мною слов» .

Теофея объясняет, что её желание бежать из развращенной Турции в просвещенную Европу проникнуто стремлением к нравственному спасению и очищению, на что её визави справедливо замечает: «Добродетель, о которой в Европе имеют столь высокие представления, на деле претворяется там не лучше, чем в Турции. Страсти и пороки вы встретите везде, где живут люди» .

Образ героини и конфликт романа А.-Ф. Прево в значительной степени типичны для литературы просветительской эпохи, о которой известный немецкий филолог Э. Ауэрбах в «Мимесисе» пишет следующее: «Просветительская литература часто выводила на сцену „падших созданий“ с целью их реабилитации, как жертв сословного угнетения. „Падение“ изображалось как следствие внешних, социальных условий, не затрагивающее внутренней чистоты». Но типичный конфликт между социальным злом и нравственной чистотой приобретает у А.-Ф. Прево нетипичный ракурс рассмотрения: во-первых, у героини романа есть реальный прототип; во-вторых, девушка является иноземкой, мусульманкой, и автор акцентирует на этом внимание, подчеркивая, что своей чистотой и добропорядочностью Теофея обязана своему происхождению и национальной принадлежности.

В романе, как и в «Письмах …» Аиссе, прослеживается сюжетный мотив критики нравов французской знати. Контрастность поведения духовно эволюционирующей Теофеи и поступков турок, французов и, даже, её брата и отца наводит на мысль о том, что такая натура, как главная героиня романа — явление редкое и нетипичное. Из «Писем …» Аиссе, в свою очередь, отчетливо выявляется, что во всем Париже и она нашла всего одного близкого ей по духу человека — госпожу Каландрини.

Париж не оправдывает мечтаний Теофеи о просвещенной Европе, рассказы её спасителя оказались красивой легендой, здесь она встречает те же нравы, как и в серале, только в более завуалированной форме — ложь, притворство, наветы, сплетни, непристойные предложения. В минуты разочарования у неё возникают мысли об уходе в монастырь, которым также не суждено сбыться. «Что мне делать в сутолоке такого города, как Париж? — говорит Теофея. — Льстивые речи поклонников мне докучают. Развлечения скорее утомляют меня, чем веселят. из всего того, с чем я здесь столкнулась, ничто так не соответствует моим склонностям, как монастырь». Смерть Теофеи в романе окутана тайной, единственное, что можно предположить из финала, что она была преждевременной, как и у ее реального прототипа.

С.А. Киржинова отмечает, что «Аббат Прево создал уникальную форму романа, по сути дела — романа нового, насыщенного психологизмом, компактного и напряженного в своем развитии. Писатель представил социально-психологическое полотно, почти лишенное событий, действия, эффектно-динамического развития конфликта. Но это внешнее. Читатель следит не за событиями как таковыми, а за внутренним движением мыслей, состояний героев, противоборством или соперничеством их мыслей, законов, которым они подчинили свои поведенческие, нравственные принципы, Фактически сюжет романа соткан из мыслей и нравственно-психологических состояний героев. Аббат Прево многое определил в развитии психологического романа XIX века во Франции» .

В своем эпистолярном романе аббат Прево запечатлел образ потрясшей современников черкешенки, писатель попытался дать психологический портрет восточной женщины, подавшей французскому свету пример способности искренне любить и в то же время победить свою страсть во имя сохранения своих глубоких нравственных принципов. Несмотря на художественный вымысел, А.-Ф. Прево сумел выявить и художественно описать характерные черты личности Аиссе.