Повествователь как субъект сознания

Сфера проявления повествователя как субъекта сознания в тексте обширна и многогранна. Во-первых, сознание повествователя явлено нам в отрывках текста, которые представляют собой цитаты, отсылки к другим текстам (например, к книге военного корреспондента Дмитрия Янчевецкого «У стен недвижного Китая», повести Вадима Шефнера «Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде», поэзии Константина Симонова и другим текстам). Такие фрагменты даны в письмах Володи, но контрастно выделяются из его писем. Как пример можно привести начало одного из писем Володи: «Принято на порту для продовольствия команды: сахару 19 пуд. 5ф. 60 зол.; чаю 23 фун. 1/3 зол.; табаку 7 пуд. 35 ф. и мыла 8 пуд. 37 фун. Больных два матроса и 14 солдат № 4 Линейного батальона. Воды в трюме 5 дюймов по выкачке « (97). Обращает на себя внимание излишняя точность, детальность данного отрывка, не свойственная и не доступная сознанию персонажа. Данный фрагмент является отсылкой к повести Вадима Шефнера «Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде». Таким образом, первая и самая явная форма проявления сознания повествователя в тексте — это аллюзии к другим текстам, встречающиеся в письмах Володи. Под аллюзией мы вслед за И. В. Фоменко понимаем «отсылку к другому художественному тексту, историческому, бытовому, биографическому или литературному факту, хорошо известному, по мнению автора, читателю» (Фоменко 2008: 18), аллюзия отличается от прямой цитаты тем, что «только намекает на источник» (Фоменко 2008: 18).

Во-вторых, сознание повествователя явлено в слове героя через использование прецедентных феноменов, которые герою в силу его временной и пространственной локализации недоступны. Под прецедентными феноменами мы, вслед за В. В. Красных будем понимать «некий комплексный образ, сложное представление, которое понятно, при апелляции к нему, не требует расшифровок и объяснений, структура при этом может быть более простой или более сложной. ПФ есть дискурсивные единицы, рассматриваемые как тела знаков языка и культуры» (Красных 2004: 104−106). Исследователь выделяет прецедентное имя, прецедентное высказывание, прецедентную ситуацию и прецедентный текст. В тексте М. П. Шишкина читатель чаще всего встречается с прецедентными именами и прецедентными высказываниями. При этом прецедентные имена делятся на те, которые могут быть доступны сознанию Володи (например, упоминание Гамлета) и те, которые ему не доступны (указание на невинно убиенного цесаревича в матроске — цесаревича Алексея Романова, о котором герой не мог знать). Именно последние могут быть однозначно соотнесены с сознанием повествователя. Кроме того, речь героя наполнена прецедентными высказываниями, которые так же не могут быть доступны его сознанию в виду временного несовпадения — герой умирает раньше, чем появились данные высказывания. Например, «Отступать некуда!» (Шишкин 2013: 74) — отсылка к известному во время Великой Отечественной войны высказыванию «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!», или «Ни шагу назад!» (Шишкин 2013: 74) — отсылка к приказу «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной Армии и запрещении самовольного отхода с боевых позиций» от 28 июля 1942 года. К прецедентным высказываниям советского времени можно отнести и упоминание плаката «Родина-мать зовет», созданного в период Великой Отечественной Войны в 1941 году («Отставной козы барабанщик соло, над колокольней хмарь, родина мать зовет» (Шишкин 2013: 9)).

B-третьих, можно выделить еще одну, самую сложную форму передачи сознания повествователя, — в тесном взаимодействии с сознанием Володи. Именно эта форма проявления сознания нуждается в детальном анализе. Итак, повествователь как субъект сознания особенно явно проявляет себя в сценах описания военных событий. При этом его слово искусно переплетается со словом Володи. Например, Володя начинает пересказывать историю некого Рыбакова, участника боевых действий: «Так вот, этот Рыбаков в самую первую ночь беспорядков стоял со своими солдатами в заставе, охранявшей французскую концессию. Они услышали из китайского города шум, крики, там поднялось зарево — это полыхал католический собор» (Шишкин 2013: 133).

На первый взгляд, Володя передает слова другого человека, но в этом отрывке появляется информация, которая выходит за пределы сознания героя: «Ихэтуани поджигали дома китайцев-христиан, сотни людей погибли» (Шишкин 2013: 133). Или: «Вместе с русскими Тяньцзинь защищали немцы, англичане, японцы, французы, американцы, австрийцы, итальянцы. Всех вместе их не было и тысячи бойцов. Эта горстка должна была противостоять десяткам тысяч ихэтуаней и регулярной армии» (Шишкин 2013: 133).

Очевидно, что такая точная информация недоступна сознанию Володи, через речь которого она передается. В данных отрывках Володя выступает как субъект речи, но субъект сознания здесь — повествователь.

Соответственно, еще одна особенность, позволяющая разграничить сознание героя и повествователя — это имитация фактологичности, которая в данном случае передается через употребление определенно-количественных числительных — повествователь передает информацию об определенном количестве единиц.

Сознание повествователя может быть отделено от сознания героя по особому использованию определительных местоимений: «Обратно возвращались молча, и каждый думал о том же: что вот, может быть, завтра и его понесут в овсяном мешке и будут от вони прятать лица в фуражки» (Шишкин 2013: 138). Местоимений каждый имеет значение выделения единичного предмета или лица из ряда однородных, но в данном случае оно синонимично местоимению все, которое подчеркивает полноту охвата лиц.

Данное предложение является образцом переплетения сознания Володи и повествователя: вторая часть сложного бессоюзного предложения является передачей мыслей и сознания героя (о чем говорит использование вводного слова с семантикой неуверенности, сомнения — может быть), в то время как в первой части используется определительное местоимение каждый, характеризующее сознание повествователя, и указательное местоимение то в сочетании с частицей же, что предполагает сравнение мыслей одного субъекта с мыслями другого субъекта — каждый, кто возвращался с Володей, думал о том же самом, что и герой. Такое сравнение может быть выполнено только сознанием повествователя.

Следует отметить, что и для героя характерно использование определенно-количественных местоимений и определительных местоимений: «В лазарете каждую ночь кто-то умирает. Их относят в отдельную палатку, но на такой жаре они долго не выдерживают. Сегодня хоронили восемь человек. Двоих из них я видел еще вчера утром живыми и здоровыми, а вечером их принесли на носилках: один был безнадежно ранен в горло пулей навылет, другой в живот» (Шишкин 2013: 137). Однако здесь местоимение каждый употреблено не для обозначения лиц, а для обозначения предмета. Сознанию героя недоступно сознание других людей (каждого из них), но доступно осознание предметного мира. Володя использует числительные, потому что ему доступно осознание количества людей, которые умирают рядом с ним, но осознание таких единиц, как сотни и десятки тысяч людей не представляется для героя возможным.