Женщина святая. 
Женщины, святые и несвятые, в агиографических текстах Григоры

Отношение византийцев к святым женщинам разрывалось между двумя позициями: Старого и Нового Завета. Пока Старый Завет повествовал о том, как Ева совершила грех и стала причиной изгнания из Рая, Новый Завет реабилитировал женщину через Деву Марию, чей культ в Византии был широко распространен Talbot, A.-M. General Introduction // Holy Women of Byzantium: Ten Saints' Lives in English Translation. VII-XVI. P. X. Образу Девы Марии в нашей работе будет посвящена отдельная глава, в разделах «Женщина святая» и «Женщина несвятая» же рассмотрены женщины, «реабилитированные» Богородицей.

Девство

В ментальной картине ценностей византийцев девство занимало важнейшее место, но при этом амбивалентное: идеал девства входил в конфликт с «дочерней обязанностью» выйти замуж Talbot, A-M. Byzantine Women, Saints' Lives and Social Welfare // Women and Religious Life in Byzantium. Ashgate, 2001. Pp. 105−122. P. 118.. Девство как один из важнейших мотивов заложено в агиографии, очевидным образом, самой Библией. Культ непорочности и девства — отличительная черта многих женских житий, уподобление смертных женщин Богоматери. Существует и обратная тенденция, а именно — жития блудниц (например, Мария Египетская), когда такие святые от распущенности переходили к полной сексуальной аскезе, тем самым, будто бы возвращая себе девство. Девство занимало важнейшее место, более высокое, нежели замужество, однако агиографы выказывали положительное отношение и к браку Kazhdan A. Byzantine Hagiography and Sex in the Fifth to Twelfth Centuries // Dumbarton Oaks Papers, Vol. 44 (1990), pp. 131−143. P. 132. Таким образом, этот мотив может быть прочтен по-разному, но с явным предпочтением девства.

На мотив девства необходимо обратить внимание и в текстах Григоры (без упоминаний пока гомилий богородице, которые вынесены отдельно, и с ее девством не может быть двоякого прочтения).

Мне бы хотелось начать с самой показательной истории, освещающей отношение Григоры к непорочности девушки, а именно — с того, как он изображает Елену, мать Константина.

Для того, чтобы воссоздать контекст данного произведения, обратимся к уже упомянутой статье Каждана «Constantine imaginaire» Kazhdan A. Constantine Imaginaire //Byzantion Revue Internationale des йtudes Byzantines.LVII. Bruxelles. 1987. С. 196−251. Он кратко пересказывает следующий сюжет Жития по Гвиди:

фп?фщн д? ?ке?уе б? лйжпм?нщн [ухн?вз] ?сечи?нбй ф? н К? нуфбнфб ?сщфйкп? л? чпхт [?гoхн м? оещт ухнпхуйбумп? ] ?т д? ?ггейле ф? н ф? т ?кс?фпх ?дпн?т ?рйихм?бн ф? оенбгщг?, иещс? убт п? фпт ф? н фп? ?ндс?т дхнбуфе? бн ?ум?нщт ?йлефп ф? рбс? н б? ф? ихг? фсйпн ?л?нзн п? убн ?м?зфпн ?ндс?т, ?рйдп?нбй фп? ф? рс? т ф? н ?дхр?иейбн… лбв? н? К? нуфбт ф? н к? сзн ?сщфйк?т ухн? лие фбхф?, чбсйу? менпт бэф? рпсцхс? вбцпн ?мрлпхммпн ?ренд?фзн ?некен ф? т кп? фзт б? ф?т Guidi, M. Un ВЙПУ di Constantino // Rendiconti della Reale Accademia Dei Lincei. Roma: Tipografia della academia. Serie Quanta. Vol. XVI. 1907. P. 306. https://archive.org/stream/s5rendicontidell16accauoft#page/308/mode/2up.

Когда же они там размещаются, случилось так, что Констанций возжелал любовного ложа, так что он сообщил о неудержимой жажде наслаждения хозяину, и тот, увидев могущество мужчины, охотно взял бывшую при нем дочь Елену, не познавшую мужчину, чтобы отдать ему для наслаждения… Констанций, взяв девушку, вступил с ней в любовную связь, одарив ее порфировой расшитой накидкой ради совместного ложа.

И далее идет рассказ о том, как Констанцию приснился (как он думал) Аполлон, предвещающий рождение ребенка у Елены. Но, так как в тексте Григоры данный фрагмент отсутствует (а именно, сын у Елены появляется сразу после введения героини в рассказ), то данный сюжет жития по Гвиди мы приводить не будем.

Обратим внимание на основное настроение жития IX века — оно насмешливое и даже немного ироничное. Если упростить эту историю, то во время похода Констанций остановился где-то на привале, и в одном из постоялых домов приметил красивую девушку для сексуальной связи. Сцена выдачи ее замуж недвусмысленно говорит о некой схеме купли-продажи: оценив состоятельность мужчины, отец решает отдать дочь, а за порфировую накидку (одновременно символизирующую императорскую власть и уничижающую девушку как весьма непритязательную особу) Констанций получает доступ к любовным утехам, стремление к которым, судя по данному фрагменту, и было единственной причиной выбрать именно ее. Подчеркивается плотская сторона отношения Констанция к женщине.

Житие Константина, написанное Евсигнием, еще более жестоко по отношению к Елене: там она не «не познавшая мужчину», а «проститутка», а Константин — ребенок греха, который, несмотря на это, становится великим христианином Kazhdan, Constantine Imaginaire, p. 213..

Исходя из этого, как кажется, можно было бы предположить, какой образ Елены рисуется в житиях Григоры. Однако, против всяких ожиданий, Григора считает, что есть лишь один верный способ описывать Елену:

?ке?иен ?г?гефп кб? гхнб? кб ф? н ибхмбу? бн ?л?нзн, ф? н е? рбфсйд?н п? убн кб? б? ф?н кб? ф? н ф? рс? фб цес? нфщн ?н ф? ухгкл? ф? р? нх фе п? убн е? рсер? кб? кпум? бн кб? ?н?лпгпн ф? фе г? ней кб? ф? ущцспу? н? ф? б? фп?.

Оттуда он [Констанций] и взял в жены удивительную Елену, которая, как и он, была из благородных и занимавших первые места в сенате, и вместе с тем была благообразна и скромна и соответствовала ему по роду и целомудрию.

Григора полностью переворачивает источник IX века, обходясь, между тем, лишь общими словами о достоинствах девушки. Такая разительная перемена статуса Елены кажется непредсказуемой. Однако, вновь обращаясь к статье «Воображаемый Константин», мы можем утверждать, что подобная позиция по отношению к фигуре Елена намечена уже в XI веке. Лев Грамматик называет Елену законной женой при том, что, скорее всего, знает историю ее происхождения Kazhdan, Constantine Imaginaire, p. 214.. Также существует Западная традиция, где Елена, действительно, была из благородного рода и девственной натуры. Однако, в этой версии она была изнасилована Константцием Хлором Ibid, p. 215.

Очевидно, что Григора не вписывается ни в одну, ни в другую концепцию, а скорее берет лучшее из двух версий — законность брака и великолепие самой Елены. Более того, можно уверенно утверждать, что ранняя версия (по Гвиди) не только известна в его время, но все еще актуальна:

п? г? с ?н е? к?т ?ндсб г? нпхт фпйп? фпх кб? ?мб фс? цймпн ?сеф?т кб? дйкбйпу? нзт м? ф? н ?мп?бн ф? фе г? ней кб? фб? т ?сефб?т ?р? рплл? н ?см?убуибй ф? н ?циблм?н.

Ибо невероятно человеку его рода и одновременно обладателю добродетели и справедливости взять в жены на виду у многих неравную себе по роду и добродетелям.

Этот фрагмент носит явный полемический характер, пытаясь косвенно опровергнуть сведения о ней не прямыми доказательствами, но риторикой. Включение данного фрагмента может объясняться тем, что слухи, будто Елена не была безупречна относительно рода и добродетелей, все еще существовали и даже, вероятно, были доминирующим представлением.

При этом в частной переписке между Акиндином и Григорой эта позиция определяется как «честная» и «истинная»: «…Григора считает разные элементы „стандартной“ биографии Константина полностью недопустимыми и фальшивыми» Hinterberger M., Die Konstantinsvita im spдten Byzanz. vorlдufige Ergebnisse einer gegegьberstellung Palaiologenzeitlicher Metaphrasen // Graeco-Latina Brunensia. Vol.2. 16. 2011. P. 54.

Однако, возвращаясь к теме девства, мы можем точно сказать, что мотив непорочности в данном фрагменте для Григоры является одним из трех ключевых факторов (также есть «добродетель» и «благородство»). Он сознательно между порочностью и девством выбирает второе, тем самым, выдавая себя в желании видеть святых женщин или матерей святых девами до брака.

Похожее присвоение девственности встречается в мученичестве Кодрата:

?н ф? ?н?мбфб дй? ф? ?ойпмнзм?нехфпн ?нфб?иб ?ки?упмбй. Чбс? еууб м?н ?убн кб? Нпхнеч?б, б? ф?т ч?сйфпт кб? нп? у?цспнпт рерлзсщм?нбй, Вбу? лйуу? фе кб? Н?кз б? вбуйлйк?т кбф? ф?т ?уеве?бт ?ндсйу?менбй, кб? н?кзт ?нбдзу?менбй уф?ммбфб, Кбл? фе кб? Гбл?нз б? кбл?т м?н рбселип?убй ф?н ?лмзн фп? в?пх кб? рс?т ?рбие?бт ?лзлхих?бй гбл?нзн, кб? рс?т ге ?фй Иепд?сб ? ие?пн ф? Кпс?ни? генпм?нз у?н фб?т ?ллбйт д?сзмб.

Имена которых я здесь перечислю, поскольку они заслуживают, чтобы о них помнили. Были Хариесса и Нунехея, наполненные радостью и целомудрием, Василиса и Ника, по-императорски превозмогшие бесчестие и надевшие венцы победы, Кали и Галина, хорошо прошедшие пучину жизни и дошедшие до штиля бесстрастия, и прежде всего Феодора, ставшая вместе с остальными девушками божьим даром Коринфу.

Отметим, что в этом отрывке особый синтаксис. Легко заметить, что для каждой девы подобрано созвучное слово (например, Василиса — вбуйлйк? т), а также намечен не идеальный, со сбивами синтаксический параллелизм, который, однако, показывает, что Григора уделил этому моменту внимание. Девушки распределены по парам, а вот Феодора вынесена из этих групп. Секрет особенности Феодоры, как кажется, кроется в ее имени — обыгрываются сразу два корня ее имени, «бог» и «дар»:? Ие? пн ф? Кпс? ни? генпм? нз у? н фб? т ?ллбйт д? сзмб (ставшая со всеми остальными [девушками] божественным даром Коринфу). Итак, Феодора как бы подытоживает, что все семь девушек являются богоданными, а не лишь она одна.

Чтобы понять природу девства в данном фрагменте, можно обратиться к статье Алькена Saint Lиonide et ses sept compagnes martyrs, а Corinthe Ерефзс? т ефбйсе? бт вхжбнфйн? н урпхд? н. 1953. T. 23. С. 217−223.. Алькен говорит о том, что, благодаря иным источникам, можно установить, что Нунехия и Василиса — мать и дочь, а Кали — вдова, однако уже в ранних житиях они комплексно назывались «девами». Таким образом, здесь «одевствление» осуществляется иными авторами, нежели Григора.

Ранний вариант, на который, предположительно, опирались все авторы, не сохранился.

Очень важно отметить, что, несмотря на детали, появляющиеся в текстах иной традиции, в данных источниках (в т.ч. в апрельской минее с Патмоса, в которой содержится наиболее пространный из дошедших текстов о мч. Леониде и семи девах (BHG 983z)) они — «девы». Однако Григора вводит их словом гхнб? кет, а не рбси? нoй. Так как больше никаких обобщенных обращений к девам в тексте Григоры нет, сложно сказать, была ли это задумка или просто случайный выбор слов. Единственный эпитет, указывающий на их девство или безбрачие («целомудрие»), по иронии судьбы оказывается у Нунехии, единственной рожавшей среди этой семерки, однако и он возникает из-за ее имени. Григора, как мы уже видели выше, довольно щепетилен в вопросах девства, и потому вызывает интерес, отчего они «женщины». Если исключить возможность невнимательности, подозрительной для такого обработанного фрагмента, можно говорить о том, что он знал об отсутствии девства, и тогда умолчание также бы сказало о его заботе о девственном образе святых — сокрытие «исключений» из ряда, незаострение внимания на их статусе помогает подсознательно посчитать их обобщенно девами.

Еще один способ интересно изобразить девственность святой показан в мученичестве Василисы. Во-первых, интересно, как наименование ее эволюционирует в тексте. Она становится девой (рбси?нпт) только после победы над львами, что являлось ее последней пыткой, ознаменовавшей победу христианства над язычеством. До этого Григора называет ее к? сз и геннб? б, а еще чаще — просто местоимением. Однако сразу после львов, не тронувших святую, слово «дева» встречается целых 4 раза и появляется слово мбкбс? б. Таким образом, «дева» оказывается наречением уже после мученичеств, т. е. это особый атрибут святости.

Помимо этого, мотив девственности в этом тексте интересен и потому, что Василиса являлась ребенком 8 лет. Таким образом, оказывается, что категория девственности применялась к детям, еще не достигшим пубертатного периода Лайу в статье The Role of women in Byzantine Society (стр.235) фиксирует, что возраст замужества в Византии времен Григоры был 12 лет. Однако, оговаривается она, известен случай, когда до этого возраста девушка дважды выходила замуж. Вероятно, уточнить в таких обстоятельствах девство 8(9)-летней девочки возможно, однако частота напоминания об этом и особенности употребления говорят скорее об идейной, а не фактической составляющей этого термина.. Важно отметить, что данное уточнение встречается и в упомянутом выше раннем источнике мученичества Василисы, однако там она названа «девой» с первых слов. Интересно также и то, что и там ее возраст не фиксируется.

Особым и неожиданным панегириком девству является заключительный фрагмент мученичества Григоры — автор говорит о? мбс?нфпхт ф? рпхт ф? н б? ф?т ?циблм?н (неувядающие места ее глаз), сохранившиеся якобы из-за того, что зрение ее было непричастно плотским и грешным страстям: П?мбй дй? ф? рс? т п? дЭнб ф? н ?н вЯ? ?сюфщн ?мрби?т ?иел?убй иеЬубуибй рюрпфе ф? н рбсиЭнпн. Думаю, это произошло, потому что дева никогда не желала страстно смотреть ни на какие проявления любовного вожделения.

Это неожиданное заключение отсутствует в ранней версии и довольно сложно сказать, каково происхождение этого явления. Возможно, это плод воображения Григоры, но также вероятно, что это устное предание или некая реальность, но слегка видоизмененная. Однако интересно подобное объяснение, где один из органов чувств становится путем к душе человека, и этот путь восприятия сохраняется, если не был осквернен, равно как непорочная душа будет жить вечно.

Еще один способ показать «девство» возникает в житии св. Феофано Охлупина И. в диссертации «Образы Святых женщин в Византии VIII—XII вв.: становление, эволюция, типология» (Екатеринбург, 2011) и статье «Эволюция представлений о женской святости в византийской агиографии VIII—XII вв.» (Известия Уральского государственного университета. Сер.2. Гуманитарные науки. Екатеринбург, 2010. 1 (72). С. 118−125) говорит о том, что замужняя женщина может быть святой лишь после IX в., потому Феофано (X в.) является одной из первых таких героинь. Ее положние требует осмысления с точки зрения девства/отсутствия девства. Конечно, после замужества Григора ни разу не называет ее «девой», однако феномен описания состоит в том, что она как будто бы становится обладательницей «возвращенного» девства. О ней говорится как о незамужней, в частности, подобным клише (стр.41):? м? нфпй ибхмбу? б Иепцбн? ?сщфбт ?с?фщн п? сбн?пхт гз? щн кб? ие? пхт ?нисщр?нщн ?лл?ффефп (конечно, чудесная Феофано предпочла земным и человеческим стремлениям стремления небесные и божьи). Использованное слово «эрос» должно включать в себя, конечно, и земную любовь к мужу. Однако здесь продвигается подспудно идея, как кажется, сексуальной аскезы.

Также, несмотря на то, что Феофано родила ребенка, нигде не показана ее беременность; материнство отходит куда-то за кулисы повествования. Более того, Григора после фрагмента про небесные стремления говорит о том, что более зачать она и не могла (стр. 43: ?лр?т д' п? к?фй рбйд? т ?о б? ф?т ?ф?спх рбс? н — не было никакой надежды на другого ребенка от нее). Здесь причины бесплодия двоякие: с одной стороны, виной тому было слабое здоровье, с другой — это слабое здоровье было ее собственным выбором (стр. 41: ?ке?нз д? фп? т ухнеч? уй кбф? ие? н р? нпйт кб? ?гсхрн?бйт ?лзн кбфбф? обуб ф? н цхуйк? н фп? у? мбфпт ?км?дб нпу? мбуй к? фпчпт ?гегпней мбксп? т (она же, всеми трудами к богу и бдениями истомившая всю физическую жидкость тела, стала одолеваемой большими болезнями), стр. 42: ф? ге? нхресвл?ф? ф? т фп? в? пх дйб? фзт кб? дйбгщг? т уклзс? фзфй ф? ?бхф?т дрбн? убуб у? мб (изнурив тело свое суровостью занятий и тяжестью образа жизни)). Вероятно, супруги не проводили ночи вместе. После этого Лев, ради наследника, заводит любовницу, но Феофано как бы превозмогает свою женскую природу и не ссорится с мужем. Ее роль как женщины в семье почти стерта, и она оказывается будто бы и не замужем.

Важный сюжетный поворот в житие Феофано — ее уход в монастырь в конце жизни, благодаря котому она становится «невестой Христа». Помимо монахинь, этим же «титулом» награждались все девы Kazhdan, A. Byzantine Hagiography and Sex, p. 132. Т. е., и Василиса, и Феофано, которые являются единственными главными героинями у Григоры, разными путями приходят к одному. Можно сказать, что Феофано уравнивается в этом отношении с другими непорочными девушками текстов Григоры.

Таким образом, вопрос девства решается в каждом тексте своеобразно, но, между тем, возникает постоянно. Вообще, не только в текстах Григоры, но и во всей византийской традиции мотив девства очень важен, потому интересно, что, пусть и редкие, но встречаются тексты про святых жен Delierneux, N. The Literary Portrait of Byzantine Female Saints // Ashgate Research Companion, Vol. 13. P. 373.