Средства бытописания в романе !Обломов" Гончарова

Она тоже ясно прочла в этой немой игре лица, что у Обломова мгновенно явилась цель жизни.

— Жизнь, жизнь опять отворяется мне, — говорил он как в бреду, — вот она, в ваших глазах, в улыбке, в этой ветке, в «Casta diva»… все здесь…

Она покачала головой.

— Нет, не все… половина.

— Лучшая.

— Пожалуй, — сказала она.

— Где же другая? Что после этого еще?

— Ищите.

— Зачем?

— Чтоб не потерять первой, — досказала она, подала ему руку, и они пошли домой.

Он то с восторгом, украдкой кидал взгляд на ее головку, на стан, на кудри, то сжимал ветку".

В этом эпизоде Ольга намекает Обломову, что нужно искать цель жизни, нужно быть деятельным. И, казалось бы, незначительная ветка сирени в художественной ткани романа стала символичной. Как много она говорит читателю!

К символической ветке сирени писатель обращается еще не однажды. Например, в сцене объяснения Обломова с Ольгой в том же саду, после нескольких дней разлуки, после письма героя о необходимости «разорвать сношения». Увидев Ольгу плачущей, Обломов готов все сделать, чтобы загладить ошибку, вину:

«- Ну, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь… ветку сирени…

— Сирени… отошли, пропали! — отвечала она. — Вон, видите, какие остались: поблеклые!

— Отошли, поблекли! — повторил он, глядя на сирени. — И письмо отошло! — вдруг сказал он.

Она потрясла отрицательно головой. Он шел за ней и рассуждал про себя о письме, о вчерашнем счастье, о поблекшей сирени".

Но характерно, что, убедившись в любви Ольги и успокоившись, Обломов «зевнул во весь рот». Яркой иллюстрацией чувств, испытываемых героем, может служить такая картина, описанная Гончаровым, в ней отразилось отношение Обломова к любви, да и к жизни вообще:

" В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало на душе опять покойно… (он зевнул)… ужасно спать хочется.

А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о счастье. И сегодня бы так же, и завтра… Он зевнул во весь рот".

Четвертая часть романа посвящена описанию «выборгской обломовщины». Обломов, женившись на Пшеницыной, опускается, все больше погружается в спячку. Мертвый покой царствовал в доме: «Мир и тишина — пишет Гончаров — покоятся на Выборгской стороне». И здесь дом — полная чаша. И не только Штольцу, но и Обломову все здесь напоминает Обломовку. Писатель не раз проводит параллель жизни на Выборгской с обломовским бытом. Илья Ильич «не раз дремал под шипенье продеваемой и треск откушенной нитки, как бывало в Обломовке.»

«- Еще я халат ваш достала из чулана, — продолжала она, — его можно починить и вымыть: материя такая славная! Он долго прослужит — говорит Агафья Матвеевна».

Обломов от него отказывается. Но потом, расставшись с Ольгой, он снова облачается в халат, постиранный и выглаженный Пшеницыной.

Штольцы пытаются спасти Обломова, но убеждаются, что это невозможно. А два года спустя Обломов умирает от удара. Как жил он незаметно, так и умер:

«Вечная тишина и ленивое переползанье изо дня в день тихо остановили машину жизни. Илья Ильич скончался, по-видимому, без боли, без мучений, как будто остановились часы, которые забыли завести».

Весь гончаровский стиль характеризуется этим чрезвычайным обилием бытописи, этим сугубым вниманием художника к мелочам повседневного обихода. «Братец» Пшеницыной немыслим без его постоянного вицмундира, Илью Ильича мы почти не видим без халата, его слугу — без прорехи под мышкой. В патриархальном быту вещь неотрывна от ее владельца. Захар «не старался изменить не только данного ему богом образа, но и своего костюма…» У Обломова «с лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока». Мы встретим в «Обломове» огромное количество предметов домашнего обихода, одежды, комнатной утвари.

Без них это художественное полотно неполно. Вещи играют важную и почетную роль: они проясняют собой социальный рисунок образа. Если подчеркивание какой-нибудь черты человеческой внешности — губки маленькой княгини, взгляда Кутузова, дрожания икр Наполеона — является излюбленным художественным приемом Льва Толстого, то художник патриархальной буржуазии подчеркивает вещи. Предметы обихода и обстановки приобретают у него значение глубоких и характерных символов. Так неоднократно подмечается в комнате Пшеницыной размеренный стук маятника, треск кофейной мельницы и пение канареек. Образ маятника повторяется четыре раза. Он как нельзя более характеризует размеренную, покойную и трудолюбивую жизнь Пшеницыной. «

Агафья Матвеевна по-прежнему была живым маятником в доме: она смотрела за кухней и столом, поила весь дом чаем и кофе, обшивала всех, смотрела за бельем, за детьми, за Акулиной и за дворником". Для Захара типична другая бытовая подробность — битье посуды, для «братца» — бумажный пакет, с которым он ежедневно ходит на службу. Прошло несколько лет, умер Илья Ильич, Агафья Матвеевна во второй раз овдовела, братец разорился, но вещи не умирают, они остаются жить со всем патриархальным бытом. И когда Гончарову нужно охарактеризовать счастье героини, он, проходя мимо нее, обращается к вещам и продуктам. «Кухня, чуланы, буфет — все было уставлено поставцами с посудой, большими и небольшими, круглыми и овальными блюдами, соусниками, чашками, грудами тарелок, горшками, чугунными, медными, глиняными… Целые ряды огромных пузатых и миниатюрных чайников и несколько рядов фарфоровых чашек, простых, с живописью, с позолотой, с девизами, с пылающими сердцами, с китайцами…» Такова картина пшеницынского довольства.

Гончаровский пафос направлен на описание мещанского быта. Агафья Матвеевна составляет со всей своей утварью одно неразрывное целое. Социальная база мещанского образа требует для него соответствующего окружения.

Как показатель несомненного «прозаизма» таланта Гончарова, как свидетельство глубокой «вещественности» его стиля могут служить обломовские сравнения. Социальные корни сравнений «Обломова» не в усадьбе, не в природе, и в этом отношении произведение Гончарова глубоко отлично от, например, романов Тургенева.

Сравнения эти ничем не связаны с городской беднотой, корни их — в быту патриархального мещанства. Хохлы братца похожи на собачьи уши средней величины, руки Захара походят на какие-то две подошвы, его бакенбарды спутаны, как войлок, Захар ворчит, как цепная собака, Илья Ильич скончался — как будто остановились часы, которые забыли завести, и наконец — вещь совершенно немыслимая у Тургенева — грудь героини сравнивается… с подушкой дивана. Щетка, подошва, кисея, войлок, стойло, герань, канарейка могут конечно встретиться в любой социальной среде, но скопление этих предметов в «Обломове» характерно для патриархального мещанства. Ни в какой другой классовой среде не могло бы родиться, например, сравнение луны, наиболее традиционного предмета романтических описаний, с медным вычищенным тазом!

Возражение, что эти сравнения обусловлены не восприятием автора, а характером той среды, которая Гончаровым изображалась, не кажется нам убедительным. Автор «Фрегата Паллады» путешествует вокруг света, посещает самые диковинные страны, но экзотические красоты чужды ему, привыкшему к расейскому патриархализму. Экзотика им воспринимается через сопоставление с родным бытом. «Экспедиция в Японию не иголка, ее не спрячешь, не потеряешь». Китай напоминает ему «сундук с старой рухлядью», горизонт спускается «в виде довольно грязной занавески», облако раскидывается по горе «тонкое и прозрачное, как кисея», дома, белеющие у подошвы горы, «как будто крошки сахара или отвалившаяся откуда-то штукатурка», леса — густые, «как щетка». Мы находим здесь совершенно те же сравнения, что и в «Обломове», хотя на этот раз перед нами — экзотика Индийского океана. Это говорит нам о социальной детерминированности поэтического мышления Гончарова патриархально-буржуазной средой.

В «Обломове» важны не сами отдельные события, а проявляющееся в них целостное миропонимание главного героя, его философское и вместе с тем поэтическое отношение к жизни, ее вечным требованиям, неудобствам и переменам. И характеризует его Гончаров по-гоголевски, через бытовые «говорящие» подробности этой обыденной жизни: халат, диван, домашние туфли, развалившуюся запыленную мебель, всякий сор и объедки, ворчливого Захара и его прыганья с лежанки. Очень важно, что Илья Ильич — мечтатель в духе Манилова из «Мертвых душ» Гоголя, но он — подлинный поэт отвлеченных мечтаний, заменяющих ему докучливую реальность.

И здесь обломовское неделание, нерешительность и лень постепенно приводят героя романа к полному краху: он не может и не хочет совершать поступки, принимать решения и потому теряет требовательную Ольгу, теряет любовь и опускается на дно своей лежачей жизни, возвращается к дивану, халату и Захару, втайне радуясь избавлению от тягот, забот, денежных трат и ответственности, сопряженных с большим чувством и женитьбой. Следует обратить внимание на то, что летние дачные свидания Обломова с Ольгой происходят на залитой солнцем горе и в великолепном парке, а возвращается он мрачной осенью в низенькие темные неубранные комнатки к грязному оборванному обломовцу Захару. Автор романа через меняющийся пейзаж и «говорящие» бытовые детали показывает этапы развития обломовского характера и дает их творческую оценку.

Можно сказать, что роман Гончарова «Обломов» построен на обобщенных и преувеличенных образах. Это просматривается и в описании основных персонажей, и в содержащихся в произведении картинах жизни. В частности, автор представляет нам мифологическую, идеализированную модель мира. Она появляется в знаменитом сне Обломова и включает в себя черты не только русского народного быта, но и библейские, и даже античные символы. И хотя сам Гончаров выступает против своего сравнения с Обломовым, судя по тексту, мы можем сказать, что этот мир манит не только его героя, но и его самого. Попробуем рассмотреть поближе, что это за «блаженное» место и чем оно интересно для нас.

Сон Обломова встречается в первой части романа, которую можно было бы даже выделить как отдельное произведение. Сам автор относится к ней негативно, считая ее по сравнению с тремя последующими частями романа неудавшейся. Однако она очень важна хотя бы потому, что без нее невозможна была бы связь между произведениями, входящими в трилогию Гончарова: между «Обыкновенной историей», «Обломовым» и «Обрывом». Причем важно то, что связь эта в «Обломове» идет именно через модель идеальной жизни, Обломовку. Название это, как и фамилия Обломов, может иметь множество интерпретаций. Для нас интересно сходство этого названия со словом «обломок».

Тут же возникают ассоциации: обособленный умиротворенный мирок Обломовки — «обломок патриархального Эдема». Тогда вспомним имена основных персонажей других романов трилогии, с этой точки зрения они совсем не случайны. Адуев в «Обыкновенной истории» и Райский в «Обрыве» — и вот уже нить между этими тремя произведениями. «Ад», «Эдем» и «Рай» — части одной истории.

Какой же видит автор в идеале русскую жизнь, природу?

В этом маленьком «патриархальном Эдеме», как и в истинном, все создано для блага человека, даже природа здесь блаженна: «Небо там… как родительская надежная кровля», будто бы божий дом над «раем» земным, и сам Бог защищает их от всех невзгод. «Солнце там светит ярко и жарко около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, а словно нехотя…», словно не хочет покинуть единственный оставшийся на земле «божественный» уголок. «Все сулит там спокойную, долговременную жизнь до седых волос и неземную, сну подобную смерть». Кажется, что, не согреши Адам и Ева и останься в раю, и эти слова как нельзя лучше подошли бы, чтобы описать их жизненный путь.

Теперь, перейдя от «благословенной» природы к быту Обломовки, надо сказать, что автор настолько «сглаживает острые углы» русских патриархальных отношений, что жизнь обломовцев кажется нам просто сказкой. Все там что-то делают, но в то же время и не делают, и сама собой напрашивается мысль о сказочной «скатерти-самобранке», беспрестанно присутствующей на столе барского дома, и о колосьях, которые сказочным образом «сами собой» прорастают на крестьянских полях. Вот как описывает Гончаров крестьянский быт: «Счастливые люди жили, думая, что иначе и не должно и не может быть… У них, как и у всех людей, были и заботы, и слабости… но все это обходилось им дешево, без волнений крови». Вот вам и пример счастливой «райской» жизни, где все люди живут в мире и согласии благодаря «сказочной» помощи свыше. А жизнь в барском доме: «Их главной заботой была кухня и обед…», можно добавить еще сон. Да и засыпали-то они где попало, словно Адам и Ева в раю или персонажи сказки о спящей красавице.

Мотив сказочной Обломовки можно найти не только в неявной, почти скрытой форме, но и в ярко выраженной истории, рассказанной Обломову его няней. Она воссоздавала целый удивительный мир, лишенный невзгод, мечту о котором Илья Ильич проносит сквозь всю жизнь. «Она нашептывала ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где никто ничего круглый год не делает…», а «потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне». О «кисельных берегах» этого сказочного государства он грезит, уже будучи в Петербурге. А образ Милитрисы Кирбитьевны навсегда останется идеалом жены для Обломова. Сказки эти слушали поколение за поколением, так что они властвовали не только над Ильей Ильичом Обломовым, но и над всеми остальными в Обломовке. И примером такого взаимодействия сказки и реальной жизни обломовцев может служить хотя бы описание избушки одного из крестьян, в которую не всякий сможет войти «и разве только что проситель упросит ее стать к нему передом, а к лесу задом».

Рассказы няни создают «воображаемую Илиаду русской жизни», которую она «с простотой и добродушием Гомера» пересказывала Обломову. Да и действительно, в Обломовке, как и во времена античности, неравноправие людей воспринималось как что-то само собой разумеющееся. Рассказывала ему няня и о золотом руне на Руси — Жар-птице. И тут же мотив этот переносится в «античную» Обломовку. Мужики там ездят в ближайший город продавать свои товары, точно в сказочную Колхиду.

Мифы Обломовки многогранны, да и сам Илья Ильич Обломов — точно Илья Муромец в мире сказочной Обломовки.

Заключение

Предметный мир и средства бытоописания дают представление о ментальном пространстве романа И. А. Гончарова «Обломов», устанавливают приоритетные концептуальные позиции в соотношении «человек и мир». Для исследователя это имеет особенную ценность, так как можно учитывать «жизнь» предмета: его возникновение или уход со страниц повествования. Предметы быта помогают установить связь героев И. А. Гончарова с языковым сознанием людей XIX века, которое находит выражение и в рефлексии героев, и в речевых жанрах. Окружающий персонажей романа быт выступает в рефлексии автора и героев как фигура на фоне многообразных проявлений жизни, отразившаяся в ней как в миниатюре.

Библиография

Гончаров И. А. Полн. собр. соч.: В 20-ти т. СПб., 1997−2000.

Багаутдинова Г. Г. К вопросу о литературной преемственности в художественном мире И. А. Гончарова. Йошкар-Ола, 1997.

Боборыкин П. Д. Творец «Обломова»: (Из личных воспоминаний) // Боборыкин П. Д. Воспоминания: В 2-х т. М., 1965. Т. 2.

Коган П. С. Очерки по истории новейшей русской литературы. М., 1976.

Ляпушкина Е. И. Русская идиллия XIX века в романе И. А. Гончарова «Обломов». СПб., 1996.

Матлин М. Г. Мотив пробуждения в романах И. А. Гончарова // И. А. Гончаров. Ульяновск, 1998.

Мусатов Е. И. Из творческой истории романа И. А.

Гончарова «Обломов» // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 24. Вып. 4.

1965.

Недзвецкий В. А. Романы И. А. Гончарова: В пом. преподавателям и абитуриентам. М., 1996.

Переверзев В. Ф. Шесть статей: К вопросу о социальном генезисе творчества Гончарова // Печать и революция. М., 1923.

Пиксанов Н. К. Обломов, вступит. статья к изд. романа. М., 1927.

Розенблюм Л. «Необыкновенная история»: (Душевная драма Гончарова в свете психологич. открытий Достоевского) // Вопр. лит. М., 1996

Вып. 3. С. 128−156.

Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики рус.

лит. XVIII—XIX вв. / Оформ. В. П. Коршунова.

М., 1998.

Гончаров И. А. Полн. собр. соч.: В 20-ти т.

СПб., 1997−2000. Т. 1. С. 6.

Матлин М. Г. Мотив пробуждения в романах И. А. Гончарова // И. А. Гончаров. Ульяновск, 1998. C. 18.

Эткинд Е. Г. «Внутренний человек» и внешняя речь: Очерки психопоэтики рус.

лит. XVIII—XIX вв. / Оформ. В. П. Коршунова. М., 1998. С. 348.

Багаутдинова Г. Г. К вопросу о литературной преемственности в художественном мире И. А. Гончарова. Йошкар-Ола, 1997. С. 12.

Коган П. С. Очерки по истории новейшей русской литературы. М., 1976. С. 196.

Там же. С. 198.

Мусатов Е. И. Из творческой истории романа И. А. Гончарова «Обломов» // Изв.

АН СССР. Сер. лит. и яз. Т.

24. Вып. 4. 1965. С. 341.

Пиксанов Н. К. Обломов, вступит. статья к изд. романа. М., 1927. С. 7.

Переверзев В. Ф. Шесть статей: К вопросу о социальном генезисе творчества Гончарова // Печать и революция. М., 1923. С. 78.