Интенсификаторы и типология рефлексива

Настоящая диссертация посвящена типологическому исследованию интенсификаторов, или эмфатических местоимений — языковых единиц, подобных русскому сам, немецкому selbst / selber, английскимselfместоимениям, латинскому ipse — и их взаимодействию с категорией рефлексивности. Языковые единицы этого класса в генетически и ареально независимых языках обнаруживают значительное сходство, как с точки зрения выражаемых ими значений, так и с точки зрения синтаксических характеристик анафорических средств, в состав которых они входят. Прослеживается и определенное сходство путей диахронического развития интенсификаторов. Эти свойства интенсификаторов в значительной степени предопределяют специфику настоящего исследования, которое можно определить, во-первых, как когнитивно-ориентированное, во-вторых, как типологическое и, в-третьих, как диахроническое. В диссертации обсуждаются семантические и синтаксические параметры, определяющие дистрибуцию интенсификаторов, способы реализации этих параметров в языках различного строя, возможные модели межъязыкового варьирования, а также дается их когнитивное истолкование.

В последние десятилетия в теоретической лингвистике наметился определенный сдвиг от таксономического подхода к языковым явлениям и связанных с ним описательных задач к «динамическому» подходу1, преследующему в первую очередь объяснительные цели. Для современного языкознания весьма актуален вопрос о том, что представляет собой возможный естественный язык, каковы допустимые пределы межъязыкового варьирования и универсальные ограничения на языковую структуру. Не менее важно и то, какие когнитивные механизмы стоят за поверхностной дистрибуцией языковых единиц и чем определяется регулярное воспроизведение одних и тех же ограничений на их семантические и синтаксические свойства в языках различных систем. Этими факторами в первую очередь определяется актуальность темы предлагаемого ниже исследования, которое в качестве своего отправного пункта использует систему взглядов на языковые явления, в последние два десятилетия получившую известность как «функционально-типологический подход к языку» .

Понимание типологии как лингвистической дисциплины не оставалось неизменным на протяжении последних десятилетий, что в первую очередь определяется эволюцией взглядов на предмет, цели, задачи и методологию типологического исследования. Первоначальный, весьма «широкий» подход к типологии как к классификации структурных типов, наблюдаемых в различных языках, уступил место более узкой трактовке этого понятия, при которой предметом типологии являются только те лингвистические явления, которые могут быть обнаружены исключительно в результате межъязыкового сопоставления.

Первый, классифицирующий взгляд на типологию предполагает, что ее целью является исчисление возможных языковых типов и идентификация того или иного конкретного языка как принадлежащего к одному из этих типов. Для него весьма характерен исчисляющий, дедуктивный метод построения обобщений о языке, при котором аппарат классификационного описания мыслится как система.

1 См., например, (Кибрик 1990: 21−29, 1992: 27−39). структурных противопоставлений, независимых от конкретно-языковых явлений. Примером типологии такого рода является предложенная В. Гумбольдтом классификация языков на «изолирующие», «флективные», «агглютинативные» и «полисинтетические». Другой пример — универсальные фонетические / фонологические классификации, например, (Фант, Якобсон, Халле 1962). В отечественной типологии к сторонникам исчисляюще-классификационного описания относятся прежде всего ученые, объединенные Ленинградской (Петербургской) Группой типологического изучения языков, которая была основана в 1961 году А. А. Холодовичем. Теоретические взгляды Группы изложены, в частности, в работе (Храковский, Оглоблин 1981). Еще один типологический проект такого же направления, на этот раз в сфере исследования грамматических категорий, основывается на идеях «Курса общей морфологии» И. А. Мельчука (Мельчук 1998).

Второй, более «узкий» поход к типологии имеет по преимуществу индуктивный характер и исходит не из универсального исчисления языковых типов, а из эмпирически наблюдаемых ограничений на межъязыковое варьирование. При таком подходе типология превращается из инструмента исследования, используемого различными синтаксическими, семантическими и морфологическими теориями, в отдельную лингвистическую дисциплину, имеющую собственный предмет изучения — модели языкового варьирования. Цель типологии в таком понимании — обнаружить и сформулировать обобщения о закономерностях организации языковой структуры, регулярно воспроизводящихся в естественном языке. Стандартный вид для представления таких обобщенийимпликативные универсалии и иерархии, т. е. утверждения вида «В языке имеется категория тройственного числа —» имеется категория двойственного числа —> имеется категория множественного числа". Типология в этом понимании, которая была инициирована работами Дж. Гринберга (см., в частности, (Greenberg 1966, 1968, 1974)) и его последователей (см., например, сборник (Greenberg, Ferguson, Moravcsik 1978)), является более сильным инструментом лингвистического анализа, чем просто типологическая классификация, поскольку она налагает эксплицитные запреты на определенные типы языковых структур.

Идеи Дж. Гринберга получили развитие в работах последователей функционально-типологического подхода к языку, в частности, Т. Гивона (Givon 1979, 1984, 1990), П. Хоппера и С. Томпсон (Hopper, Thompson 1980, 1984), Б. Комри (Comrie 1981), Дж. Байби (Bybee 1985, 1988), У. Крофта (Croft 1991). Идеи сторонников этого направления лингвистического теоретизирования вызваны к жизни прежде всего проблемой адекватного истолкования эмпирически наблюдаемых универсальных свойств естественного языка. Недостаточно просто констатировать наличие этих универсальных свойствважно знать, чем они обусловлены — отсюда определенный сдвиг исследовательских интересов, который А. Е. Кибрик в 1989 году (Кибрик 1989) охарактеризовал как переход от КАК-типологии к ПОЧЕМУ-типологии. Функционально-типологический подход к языку предполагает, что языковые, в частности, лексико-грамматические, явления отражают определенным образом экстралингвистические реалии, к которым относятся, например, основополагающие принципы организации коммуникации и устройство когнитивных структур, ответственных за усвоение, хранение и структурирование знаний. Эти факторы самым интенсивным образом вовлекаются в функциональное объяснение явлений естественного языка, в частности, наблюдаемых в различных языках мира универсальных ограничений на языковую структуру.

Данная проблематика в настоящей диссертации обсуждается применительно к одной частной области грамматики — функционированию интенсификаторов в естественном языке. Она предполагает, с одной стороны, исследование той области языка, которая обычно находится на периферии грамматических описаний, а с другой — уточнение теоретических принципов и аналитических методов типологического исследования применительно к рассматриваемой области.

Интенсификаторы, избранные объектом настоящего исследования, — русская лексема сам и ее аналоги в других языках — принадлежат к так называемым дискурсивным лексическим элементам, интерес к которым в последнее время неуклонно растет (см., например, Баранов и др. 1993).

Специфика интенсификаторов состоит в их семантике, не поддающейся эксплицитному толкованию обычными средствами. Причина этого кроется в их функциональной природе. Данные элементы участвуют не столько в построении денотативного слоя смысла высказывания, сколько в «привязывании» этого смысла к ситуации акта речи. Многие из этих элементов являются сигналами, облегчающими адресату речи правильное согласование смысла текущего высказывания с имеющимися у него знаниями или перестройку активированных знаний в соответствии с информацией, содержащейся в текущем высказывании (см. Джонсон-Лэрд 1989).

Исследованию интенсификаторов в конкретных языках посвящено уже немало работ (см. (Шапиро 1950), (Михайлов 1957), (Тагамлицкая 1969), (Моупе 1971), (Dirven 1973), (Carden, Моупе 1974), (Edmondson, Plank 1978), (Plank 1979a, 6), (Erteschik-Shir 1981), (Konig 1991), (Primus 1992), (Bogustawski 1991;1992), (Ferro 1993), (Baker 1995), (Kemmer 1995), (Zribi-Hertz 1995)), однако типологические исследования в этом направлении начались лишь в последние годы. Уже первые опыты сопоставления интенсификаторов в различных языках показали, что, несмотря на отмечавшуюся многими исследователями «неуловимость» и «размытость» семантических характеристик, интенсификаторы в различных языках обнаруживают удивительное сходство с точки зрения значения и дистрибуциидиапазон семантико-синтаксических контекстов, в которых данные единицы могут употребляться, варьирует в весьма незначительных пределах. Это говорит о том, что каждый раз мы имеем дело не со случайной полисемией, а с контекстуальными и конситуационными дериватами стабильного семантического инварианта. Это, с одной стороны, делает интенсификаторы удобным объектом для межъязыкового сопоставления, а с другой — помогает выявить и описать их основополагающие семантические свойства, ускользающие от исследователя, который не выходит в своем рассмотрении за рамки единственного языка. С этим связан один из аспектов научной новизны настоящего исследования.

Другая интригующая проблема, которая обсуждается в связи с интенсификаторами, — это их тесная связь со средствами маркирования кореферентности, в первую очередь, с рефлексивами. Во многих языках одни и те же единицы функционируют и как интенсификаторы, и как рефлексивы. Примером может служить английский язык, в котором .у?^местоимения, с одной стороны, маркируют кореферентность в пределах одной предикации, а с другойиспользуются как иитенсификаторы (/ don’t like him myself 'Мне самому он не нравится' (интенсификатор) vs. I saw myself in the mirror. 'Я увидел себя в зеркале.' (рефлексив)). Имеются, далее, языки в которых иитенсификаторы появляются в составе сложных рефлексивов, подобных русскому сом себя. Эти рефлексивы всегда являются локальными, т. е. используются для маркирования кореферентности в пределах одной предикации. В рамках традиционных подходов многоплановая связь между «рефлексивизацией и интенсификацией» объяснялась следующим образом. Исходным пунктом исследования являлось употребление местоимения в контексте рефлексивизации. Из синтаксических правил построения рефлексивных конструкций выводились некие «семантические характеристики» местоимений, встречающихся в контексте рефлексивизации, а затем эта семантика приписывалась эмфатическому употреблению местоимения. Таких взглядов придерживаются, в частности, Дж. Эдмондсон и Ф. Планк (Edmondson, Plank 1978). В настоящей работе, однако, развивается другая точка зрения, а именно, та, что совпадение рефлексивов и интенсификаторов (в тех языках, где оно засвидетельствовано) следует объяснять ровно противоположным образомпроисхождением рефлексивов от интенсификаторов. Кажется намного более логичным исходить из эмфатической семантики и усматривать ее грамматикализацию в случае возвратного местоимения, чем исходить из семантики синтаксической (возвратной) конструкции и полагать, что она лексикализуется в интенсификаторе. В пользу этого подхода предлагаются различные аргументы.

Наконец, отдельный круг проблем связан с путями диахронического развития интенсификаторов. В этой связи заслуживают внимания в первую очередь пути грамматикализации интенсификаторов и истолкование того факта, что они регулярно трансформируются в один из компонентов сложных рефлексивов. В работе предлагается ряд гипотез, объясняющих, как и почему трансформируется «усилительное», или «эмфатическое» значение интенсификаторов и роль фокуса эмпатии в этой эволюции.

Сложность и многоплановость объекта исследования, проявления которых сказываются в самых разных семантико-синтаксических явлениях, предопределяют основные цели настоящего исследования, главную из которых в самом общем виде мы формулируем следующим образом: Предложить функционально-типологический анализ интенсификаторов и их взаимодействия с категорией рефлексивности, из которого следуют обобщения, налагающие эксплицитные ограничения на структуру возможного естественного языка.

Реализация этой теоретической цели предполагает выявление языковых функций, которые в различных языках кодируются при помощи интенсификаторов, и определение универсальных ограничений на способы такого кодирования. Требуется также установить, какую роль играют иитенсификаторы в рефлексивных контекстах и объяснить, как и почему «эмфатическая» и «рефлексивная» функция интенсификаторов тесно взаимосвязаны. Практической целью работы является описание типологически релевантных семантических и синтаксических характеристик интенсификаторов и их дистрибуции в рассматриваемых языках. Достижение этих целей предполагает разработку соответствующего концептуального аппарата и методики анализа. Отметим здесь две существенные методологические проблемы, которые возникают при проведении типологического исследования.

Типологическое исследование, как и всякое лингвистическое исследование, стремится к достижению описательной адекватности и объяснительной силы. Если эти цели достигнуты, типологическое исследование дает возможность предсказывать поведение корпуса данных в произвольном языке, и тем самым отграничивает то, что возможно в естественном языке в целом, от того, что невозможно.

Описательная адекватность, к которой стремится лингвистическая типология, требует, чтобы наблюдаемые данные были проинтерпретированы последовательно, единообразно и на релевантном уровне обобщений. Это означает, что исследователь обязан избегать объяснения частноязыковых явлений при помощи обобщений высокого уровня, поскольку из таких обобщений следует, что данные явления должны быть универсальными. Нельзя, например, объяснять наличие в латинском языке пяти типов именного склонения ссылкой на врожденные языковые способности человеческого индивида или на универсальные модели концептуализации действительности. «Англоцентризм», который на протяжении длительного времени господствовал в лингвистической теории, привел к тому, что для многих явлений, связанных с употреблением интенсификаторов в английском языке, предлагались универсалистские объяснения, в то время как в действительности эти явления наблюдаются в весьма ограниченной группе языков и универсальными не являются.

Не менее важная проблема — соотношение результатов моноязыкового исследования и генерализаций, полученных в результате анализа многих языков. Эта проблема состоит в том, что частноязыковые и типологические характеристики в значительной степени являются независимыми друг от друга. Так, исследовав некоторое явление в некотором конкретном языке, невозможно предсказать характеристики сходного явления в других языках. Верно и обратное: из типологических обобщений о возможных межъязыковых характеристиках некоторого явления в общем случае невозможно вывести модели конкретно-языковой дистрибуции этого явления. Mohovs. межъязыковые характеристики лингвистического объекта не полностью задают друг другалюбая типологическая характеристика, будучи результатом обобщения, определяет лишь некоторые «общие рамки», ограничивающие диапазон межъязыкового варьирования, но при этом оставляет достаточно широкий спектр открытых возможностей, которые в конкретных языках могут быть реализованы по-разному. Поэтому нередко звучащие в адрес типологов обвинения в том, что их обобщения недостаточно информативны, а предсказания недостаточно точны — это не более чем следствие того, что требования, которое применимы только к моноязыковому описанию, предъявляются к описанию типологическому.

Для достижения общих целей исследования, сформулированных выше, необходимо решить целый ряд связанных с этим конкретных задач, в частности,.

О идентифицировать базовые значения интенсификаторов приемлемым для типологического подхода образом и дать их эксплицитное толкование;

О вывести семантический и когнитивно-прагматический инвариант базовых значений;

О выяснить, как осуществляется деривация базовых значений относительно инварианта;

О определить основные способы морфосинтаксического кодирования базовых значений интенсификаторов;

О выявить межъязыковые закономерности в том, какими формальными средствами могут различаться значения интенсификаторов;

О описать сочетаемость отдельных значений интенсификаторов с различными семантико-синтаксическими характеристиками ИГ и предикации;

О найти ответ на вопрос о позиции интенсификаторов в синтаксической структуре ИГ и предикации;

О охарактеризовать свойства составных рефлексивов;

О выявить ограничения на локальность составных рефлексивов;

О сформулировать ограничения на употребление составных рефлексивов, основанные на семантических характеристиках предиката;

О определить, имеются ли коммуникативные ограничения на употребление составных рефлексивов;

О предложить объяснение того, как свойства составных рефлексивов зависят от свойств входящего в их состав интенсификатора;

О выявить основные направления диахронического развития интенсификаторов;

О выявить роль интенсификаторов в процессе эволюции системы анафорических средств языка.

Функционально-типологический подход к описанию языка накладывает определенные требования на материал исследования.

Прежде всего, адекватные типологические обобщения можно получить лишь при удовлетворительном решении проблемы языковой выборки. Ни один исследователь-типолог не в состоянии принять к рассмотрению данные всех языковобъектом типологического исследования является всегда более или менее узкая группа языков — языковая выборка. Проблема состоит в том, чтобы минимизировать возможные искажения реального положения вещей, возникающие в выборке благодаря генетической, ареальной, культурной и т. д. близости входящих в нее языков. С другой стороны, следует добиваться того, чтобы варьирование языковых типов в выборке соответствовало варьированию на всем множестве языков, и тут особую роль играет присутствие в выборке наиболее редких языковых типов. Проблема достижения репрезентативности выборки обсуждаются, в частности в (Perkins 1989) и (Rijkhoff et al. 1993).

Стремясь к репрезентативности выборки, исследователь сталкивается с сугубо практической проблемой доступности данных. Легкодоступные данные хорошо изученных и описанных языков, как правило, не удовлетворяют требованию репрезентативности, поскольку эти языки представляют лишь небольшое число языковых семей (например, 10 из 20 крупнейших языков мира являются индоевропейскими). Работая с другими, в особенности «экзотическими» языками, исследователь вынужден полагаться на имеющиеся описания, в которых, как правило, анализу интенсификаторов не уделяется достаточного внимания.

В силу этих причин — с одной стороны необходимости получить репрезентативную выборку, а с другой — отсутствия данных по значительному числу языков — в настоящей работе использовалась смешанная стратегия извлечения материала. Значительную часть корпуса языковых данных составили примеры, полученные при работе с носителями различных языков. Производилось также анкетирование носителей. Информантам предлагалось заполнить анкету, содержащую вопросы о морфологических и синтаксических характеристиках интенсификаторов, а также предложения для перевода на исследуемый язык.

Другим источником данных послужили грамматические описания различных языков, в которых рассматриваемый фрагмент языковой структуры представлен достаточно подробно. Тексты, сопровождающие такие описания, пополнили корпус примеров.

Некоторое количество примеров для английского, французского и немецкого языков было выбрано из литературных текстов, предлагаемых в интернете в рамках проекта «Gutenberg».

Наконец, часть примеров заимствована из работ, так или иначе затрагивающих проблемы, связанные с функционированием интенсификаторов в естественном языке. Такие примеры снабжены ссылками на источник. Всего в работе обсуждаются данные 68 языков.

Исследование имеет несколько теоретически значимых результатов. Межъязыковое сопоставление интенсификаторов показывает, что эти единицы в различных языках реализуют практически неизменный набор базовых значенийдобавляющее, контрастивное, самостоятельное, неожидаемое и дискурсивное. Эти базовые значения имеют много общего и сводимы к семантическому инварианту. Употребление ингенсификатора отвечает дискурсивной задаче говорящего сфокусировать внимание адресата на том, что информация об участнике ситуации в текущем сообщении противоречит ожиданиям (знаниям) адресата и что эти знания необходимо определенным образом скорректировать. Интенсификаторы появляются в ИГ, когда участие референта этой ИГ в описываемой ситуации или в дискурсе имеет низкую вероятностную оценку. Коррекции подлежит выводимая адресатом импликация о неучастии этого референта в ситуации / в дальнейшем дискурсе.

Проведенный анализ показывает также, что немаркированным контекстом, в котором встречаются интенсификаторы, является ИГ, занимающая наиболее приоритетное положение во всех рассмотренных иерархиях — иерархии синтаксических / семантических ролей, иерархии одушевленности, иерархии определенности / референтности. Сформулирована языковая универсалия о дистрибуции интенсификатора. Если в языке X представлен интенсификатор, то в любом из своих возможных значений он допустим в контексте ИГ со следующими характеристиками:

О приоритетная семантическая роль (Агенс) / синтаксическая роль (подлежащее);

О высокое положение на шкале одушевленностиО определенный референциальный статус.

Типологическое исследование грамматического поведения интенсификаторов в составе составных рефлексивов также обнаруживает ряд нетривиальных явлений. Выясняется, в частности, что область связывания составных рефлексивов всегда меньше, чем область связывания простых рефлексивов, что составные рефлексивы имеют больше ограничений на семантический тип предиката и что для составных рефлексивов предпочтительна рематическая позиция. В настоящей работе эти свойства составных рефлексивов истолковываются как результат вхождения интенсификатора в их состав, или, иными словами, как результат грамматикализации средств эмфатического выделения. То, что средства эмфатического выделения — интенсификаторырегулярно возникают именно в локальном контексте, имеет внеязыковую мотивацию и связано с общими представлениями о неестественности совпадения двух центральных участников одной ситуации.

Предпринятый в работе анализ позволяет дать ответ на вопрос о направлении грамматикализации рефлексивных маркеров, о роли интенсификаторов в процессе преобразования анафорических систем и об общих закономерностях развития анафорических систем. Анафорические системы устроены таким образом, что с помощью имеющихся в языке морфосинтаксических средств может быть выражен любой тип кореферентности (принцип полного заполнения). Поэтому новые анафорические средства первоначально возникают как свободный вариант уже имеющегося в системе анафорического средства. Затем происходит градуальный процесс грамматикализации нового анафорического средства, который завершается его облигаторификацией и включением в парадигму: в позиции, где исходно наблюдалось дискурсивно мотивированное свободное варьирование анафорических средств, становится допустимым только одно анафорическое средство, получающее, таким образом, однозначную синтаксическую мотивацию. В процессе развития анафорических систем интенсификаторы играют существенную роль: они участвуют в образовании и грамматикализации рефлексивных маркеров. Интенсификаторы либо усиливают старые, функционально ослабленные маркеры, либо участвуют в создании новых рефлексивных маркеров в случае полной утраты старых. В последнем случае использование интенсификаторов имеет отчетливую функциональную мотивацию: они фокусируют внимание слушающего на том, что вопреки его дискурсивным ожиданиям имеет место совпадение центральных участников ситуации.

Практическое значение исследования. Выводы относительно возможных моделей межъязыкового варьирования дистрибуции интенсификаторов могут найти применение при составлении грамматик, создании словарей различного типа, в исследованиях по синтаксису и семантике, а также при полевых исследованиях неизученных и малоизученных языков. Кроме того, они могут быть использованы в теории перевода и практической переводческой деятельности, и, возможно, окажутся полезными при разработке проблем машинного перевода.

Апробация результатов исследования. Основные положения работы докладывались на конференциях «Диалог» (Казань, 1995, Ясная Поляна, 1997 и.

Таруса, 1998 годы), Международном симпозиуме по рефлексивам и реципрокам (Боулдер, Колорадо, США, 1997 год), Зимней типологической школе (Толстопальцево, 1998 год), конференции Соросовских аспирантов (Голицыно, 1998 год), обсуждались на заседании кафедры теоретической и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ, а также отражены в публикациях по теме исследования.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и приложения.

1. Адамец П. 1993. Синтаксические и семантические функции вокабул сам и самый. // Russistik. Die wissenschaftliche Zeitschrift fur aktuelle Fragen des Russischunterrichts. № 2,1993.

2. Баранов A.H., Плунгян B.A., Рахияина E.B. 1993. Путеводитель по дискурсивным словам. М., Помовский и партнеры, 1993.

3. Бейлин Дж. 1997. Краткая история генеративной грамматики. // Фундаментальные направления современной американской лингвистики. М., Изд-во МГУ, 1997.

4. Горгониев Ю. А. 1966. Грамматика кхмерского языка. М., Наука, 1966.

5. Грамматика мордовских языков. Фонетика, графика, орфография, морфология. Под ред. Д. В. Цыганкина. Саранск, 1980.

6. Дешериев Ю. Д. 1953. Бацбийский язык. Фонетика, морфология, синтаксис, лексика. Изд-во АН СССР, М., 1953.

7. Джонсон Д. Э. 1982. О реляционных ограничениях на грамматики. // Новое в зарубежной лингвистике, вып 11. М., 1982.

8. Джонсон-Лэрд Ф. 1988. Процедурная семантика и психология значения. // Новое в зарубежной лингвистике, вып. 23. М., 1988.

9. Жирков Л. И. 1955. Лакский язык. Фонетика и морфология. М., Изд-во АН СССР, 1955.

10. Ибрагимов Г. X. 1990. Цахурский язык. М., Наука, 1990.

11. Казенин К. И. 1997. Синтаксические ограничения и пути их объяснения (на материале дагестанских языков). Автореф. .кацд. филол. наук. М., МГУ, 1997.

12. Казенин К. И. 1998. Деепричастные конструкции в багвалинском языке: сочинение или подчинение? (рукопись).

13. Казенин К. И., Тестелец Я. Г. 1997. Исследование синтаксических ограничений в генеративной грамматике. // Фундаментальные направления современной американской лингвистики. М., Изд-во МГУ, 1997.

14. Калинина Е. Ю. 1998. Атрибутов. // Элементы цахурского языка в типологическом освещении (в печати).

15. Кибрик А. Е. 1989. Типология: таксономическая или объяснительная, статическая или динамическая? // Вопросы языкознания, № 1,1989.

16. Кибрик А. Е. 1990. Как или почему? (Об основном вопросе типологии). // Типология и грамматика. М., 1990.

17. Кибрик А. Е. 1992. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания. Изд-во МГУ, М., 1992.

18. Кибрик А. Е. 1996. Связанное употребление лексемы САМ в русском языке. // Русистика. Славистика. Индоевропеистика. Сб. к 60-летию А. А. Зализняка. М., 1996.

19. Кибрик А. Е., Богданова Е. А. 1995а. Русская лексема сам: системно-когнитивный анализ. // Вопросы языкознания, № 3,1995.

20. Кибрик А. Е., Богданова Е. А. 19 956. Дискурсивные слова как маркеры нетривиальных операций над знаниями. // Труды международного семинара Диалог'95 по компьютерной лингвистике и ее приложениям, 57−58. Казань, 1995.

21. Кинэн Э. 1982. К проблеме универсального определения подлежащего. // Новое в лингвистике, вып. 11, М., 1982.

22. Кодзасов C.B. 1995. Категория актуализации и фразовая акцентуация. // Труды международного семинара Диалог'95 по компьютерной лингвистике и ее приложениям, 57−58. Казань, 1995.

23. Кузнецов A.M. 1997. К истории форм сам и самый в русском языке. // Вестник МГУ, Сер. 9 Филология, № 4, 1997.

24. Кузнецова А. И., Хелимский Е. А., Грушкина Е. В. 1980. Очерки по селькупскому языку. Тазовский диалект. Том1. Изд-во Моск. ун-та, 1980.

25. Лютикова Е. А. 1997а. Рефлексивы и эмфаза. // Вопросы языкознания, № 6, 1997.

26. Лютикова Е. А. 19 976. Цахурское местоимение W113: он, сам или себя? // Материалы конференции Диалог'97. Москва, 1997.

27. Лютикова Е. А. 1998а. Эмфатическое местоимение W113. // Элементы цахурского языка в типологическом освещении (в печати).

28. Лютикова Е. А. 19 986. Конструкция типа его самого: некоторые типологические наблюдения. // Труды международного семинара Диалог'98 по компьютерной лингвистике и ее приложениям, Т.1, Казань, 1998.

29. Лютикова Е. А. 1998 В. Частицы. П Элементы цахурского языка в типологическом освещении (в печати).

30. Мельчук И. А. 1998, Курс общей морфологии. Том 2. Часть вторая: Морфологические значения. Москва Вена: «Языки русской культуры», Венский славистический альманах, 1998.

31. Михайлов M. М. 1957. Значение и употребление местоимения сам. // Русский язык в школе, кн.2., 1957.

32. Рудницкая Е. 1998. Возвратное местоимение себя в инфинитивных конструкциях в русском языке. // Труды международного семинара Диалог'98 по компьютерной лингвистике и ее приложениям, Т.1, Казань, 1998.

33. Сосенская Т. Б. 1998а. Местоимения. // Элементы цахурского языка в типологическом освещении (в печати).

34. Сосенская Т. Б. 19 986. Атрибутивная репрезентация. // Элементы цахурского языка в типологическом освещении (в печати).

35. Тагамлицкая Г. А. 1969. О грамматической природе слов сам и самый. И ИАН СЛЯ, № 5,1969.

36. Тестелец Я. Г., Толдова С. Ю. 1998. Рефлексивные местоимения в дагестанскихязыках и типология рефлексива. // Вопросы языкознания, № 4, 1998.

37. Толдова С. Ю. 1998. Местоименные средства поддержания референции. // Элементы цахурского языка в типологическом освещении (в печати).

38. Урысон Е. В. 1995. Словарная статья местоимения сам: проблемы описания лексической многозначности. // Теоретическая лингвистика и лексикография: опыты системного описания лексики. М., 1995.

39. Фант Г., Якобсон Р., Халле М. 1962.

Введение

в анализ речи. Различительные признаки и их корреляты. // Новое в лингвистике, вып. 2. М., 1962.

40. Храковский B.C., Оглоблин А. К. 1981. Группа типологического изучения языков JIO Института языкознания АН СССР: теоретическая программа, исследовательские принципы, рабочие приемы. // Вопросы языкознания, № 4, 1981.

41. Чейф У. 1985. Новое, данное, контрастивность, определенность, подлежащее, топики и точка зрения. // Новое в лингвистике, вып. 11, 1985.

42. Шапиро А. Б. 1950. Об употреблении местоимений сам и самый. // Труды ин-та РЯ АН СССР, т. 2,1950.

43. Янко Т. Е. 1998. К проблеме инварианта для слова сам. // Труды международного семинара Диалог'98 по компьютерной лингвистике и ее приложениям, Т.1, Казань, 1998.

44. Bach Е. 1970. Pronominalization. // Linguistic Inquiry, Vol. 6, 115−129, 1970.

45. Baker C.L. 1995. Contrast, discourse prominence, and intensification, with special reference to locally free reflexives in British English. // Language, Vol. 71, 63−101, 1995.

46. Bickerton D. 1987. He himself: Anaphor, Pronoun or. // Linguistic Inquiry, Vol. 18, 345−348,1987.

47. Boguslawski A. 1991;1992. Sam. // Roczniki humanistyczne. Tom XXXIX, № 6: 63−72., 1991;1992.

48. Bolinger D. 1972. Degree words. (Janua Linguarum, Series Maior, 53). The Hague: Mouton, 1972.

49. Bybee J. 1985. Morphology. A study of the relation between meaning and form. (Typological studies in language, 9). Amsterdam, Benjamins, 1985.

50. Bybee J. 1988. Semantic substance vs. contrast in the development of grammatical meaning. // Berkley linguistic Society № 14, 1988.

51. Bybee J., Perkins R., Pagliuca W. 1994. The evolution of grammar. Tense, aspect and modality in the languages of the world. Chicago and London: University of Chicago press, 1994.

52. Cantrall W.R. 1973. Why 1 would relate own, emphatic reflexives, and intensive pronouns, my own self. // CLS № 9, 57−67,1973.

53. Cantrall W.R. 1974. View point, reflexives and the nature of noun phrase. The Hague: Mouton, 1974.

54. Carden G., Moyne J. 1974. Subject reduplication in Persian. // Lingistic Inquiry, Vol.5: 205−249,1974.

55. Chang S. 1977. Korean reflexive pronoun caki and its referent NP’s point of view. // Language Research, Vol. 13: 35−48,1977.

56. Chapman S., Derbyshire D.D. 1991. Paumari. // Derbyshire D.C., G.K.Pullum (eds.). Handbook of Amazonian languages. Vol. 2, Berlin-New-York, Mouton de Gruyter, 1991.

57. Chomsky N. 1970. Remarks on nominalization. // Jacobs, R.A., P. S. Rosenbaum (eds.). Readings in English transformational grammar. Waltham (Mass): Ginn and Co., 184−221,1970.

58. Chomsky N. 1981. Lectures on government and binding. Dordrecht: Foris, 1981.

59. Cole P. 1982. Imbabura quechua. Lingua descriptive series. Amsterdam: North Holland, 1982.

60. Cole P., Hermon G. 1998. Long distance reflexives in Singapore Malay: An apparent typological anomaly. // Linguistic Typology, Vol. 2,№ 1: 57−77,1998.

61. Comrie B. 1981. Language universals and linguistic typology. Oxford: Blackwell, 1981.

62. Comrie B. 1994. Towards a typology of reference-tracking devices. // Paper presented on the International Symposium on Language Typology, university of Tsukuba, January 1994.

63. Comrie B. 1998a. Pragmatic binding: demonstratives as anaphors in Dutch. // Paper presented during the Summerschool for linguistic typology, university of Mainz, September 1998.

64. Comrie B. 19 986. Switch reference in Haruai: grammar or discourse. // Paper presented during the Summerschool for linguistic typology, university of Mainz, September 1998.

65. Comrie B. 1998b. Reference tracking: description and explanation. // Paper presented during the Summerschool for linguistic typology, university of Mainz, September 1998.

66. Croft W. 1990. Typology and universals. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

67. Croft W. 1991. Syntactic categories and grammatical relations. Chicago: University of Chicago Press, 1991.

68. Dalrymple M. 1993. The syntax of anaphoric binding. Stanford, 1993.

69. Dirven R. 1973. Emphatic and Reflexive in English and Dutch. // Leuvense Bijdragen 63,285−299,1973.

70. Dixon R.M.W. 1979. Ergativity. // Language, Vol. 55, № 1, 1979.

71. Edmondson J.A., Plank F. 1978. Great expectations: an intensive self-analysis. // Linguistics and Philosophy, № 2: 373−413, 1978.

72. Erteschik-Shir N. 1981. Theory of markedness in generative grammar. //Proceedings of the 1979 GLOW conference. Pisa, 1981.

73. Essien O. 1982. The so-called reflexive pronouns and reflexivization in Ibibio. Studies in African linguistics, № 13, 2:93−108, 1982.

74. Faarlund J.T. 1990. Syntactic change. Toward a theory of historical syntax. Berlin, New-York, 1990.

75. Faltz L. 1977. Reflexivization: A study in universal syntax. Doctoral dissertation, University of California, Berkley, 1977.

76. Fanner A., Harnish M. 1987. Communicative reference with pronouns. // The pragmatic perspective, ed. by M. Papi & J.Verschueren. Amsterdam: Benjamins, 1987.

77. Farr J.M. 1905. Intensives and reflexives in Anglo-Saxon and early Middle English. Baltimore: J.H.Furst, 1905.

78. Ferro L. 1993. On 'self as a focus marker. IIESCOL, 68−79,1993.

79. Foley W.A., R.D. Van Valin, Jr. 1984. Functional syntax and universal grammar. Cambridge: Cambridge University Press, 1984.

80. Fortescue M. 1984. West-Greenlandic. Croom Helm Descriptive Grammars. Croom Helm: London Sydney — Dover, New Hampshire, 1984.

81. Frajzyngier Z. 1997. Domains of affected subject and coreferentiality: System interactional approach to the study of reflexives. Typescript, Dep. of linguistics, niversity of Colorado, Boulder, 1997.

82. Gerdts D. 1998. Core and grammaticalized reflexives and reciprocals in Halkomelem. To appear in: Reflexives: form and function. The Hague: Benjamins, 1998.

83. Givon T. 1979. On Understanding Grammar. New York Academic Press, 1979.

84. Givon T. 1984. Syntax: A functional-typo logical introduction. Vol. 1. Amsterdam: Benjamins, 1984.

85. Givon T. 1990. Syntax. A functional typological introduction. Vol. 2, 1990.

86. Greenberg J. 1966. Some universals of grammar with particular reference to the order of meaningful elements, // Greenberg J. (ed.) Universals of grammar, Cambridge, Mass.: MIT Press, 1966,.

87. Greenberg J. 1968. Anthropological linguistics. New York. Random House, 1968.

88. Greenberg J. 1974. Language typology: a historical and analytic overview. The Hague: Mouton, 1974.

89. Greenberg J., Ferguson Ch., Moravcsik E. (eds.) 1978. Universals of human language. Stanford: Stanford University Press, 1978.

90. Godoberi 1997. Aleksandr E. Kibrik (ed.). Lincom Europe 1997.

91. Haspelmath M. 1990. The grammaticalization of passive morphology. Studies in Language, Vol. 14: 25−72,1990.

92. Hawkins J.A. 1990. Explaining language universals. Cambridge, Mass., 1990.

93. Heine B. 1997. Polysemy involving reflexive and reciprocal markers in African languages. // to appear in: Reflexives and reciprocals. Proceedings of the1. ternational Symposium n reflexives and reciprocals, Boulder, August 29−30,1997.

94. Heine B., Claudi U., Hunnemeyer F. 1991. Grammaticalization: A conceptual framework. Chicago: University of Chicago Press, 1991.

95. Heine B., Reh M. 1984. Grammaticalization and reanalysis in African languages. Hamburg: Helmut Buske Verlag, 1984.

96. Hermodsson L. 1952. Reflexive und intransitive verba. Uppsala: Almquist and Wikseil, 1952.

97. Hewitt G. 1979. Abkhaz. Lingua descriptive series. Amsterdam: North Holland, 1979.

98. Hoffmann C. 1963. A grammar of the Margi language. London: Oxford University Press, 1963.

99. Hopper P., Thompson S. 1980. The discourse basis for lexical categories in universal grammar. // Language, Vol. 60,1984.

100. Hopper P., Thompson S. 1980. Transitivity in grammar and discourse. // Language, Vol. 56,1980.

101. Hopper P., Traugott E. 1993. Grammaticalization. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

102. Jackendoff R. S. 1977. X-Bar Syntax. A study of phrase structure. Cambridge (Mass.): MIT Press, 1977.

103. Kazenin K. 1998. Verbal reflexives and the middle voice. // To appear in: Konig E., Haspelmath M. and al. (eds.). Handbook on linguistic typology. De Gruyter, 1998.

104. Keenan E. 1987. On semantics and the binding theory. // Explaining language universals, ed. by John Hawkins. Oxford: Blackwell, 1987.

105. Kemmer S. 1993. The middle voice. Benjamins: Amsterdam / Philadelphia, 1993.

106. Kemmer S. 1995. Emphatic reflexiveself. // S. Stein and S. Wright (eds.) Subjectivity and subjectivization in language, Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

107. Kibrik A. 1997. Beyond subject and object: Toward a comprehensive relational typology. // Linguistic Typology, Vol. 1, № 3,1997.

108. Konig E. 1991. The meaning of focus particles: A comparative perspective. London: Routledge, 1991.

109. Konig E. 1993. Distribution und Bedeutung von Reflexivpronomuna im Englischen: Versuch einer historischen Erklaerung. Vortrag gehalten am CoLing, Januar 1993. Freie Universitaet, Berlin, 1993.

110. O. Konig E. 1997a. Toward a typology of intensifiers. Paper presented on the 16th International Congress of Linguists, Paris, July 1997.

111. Konig E. 19 976. Zur Typologie von Intensifikatoren: Intensifikatoren und Reflexivierung. Vortrag gehalten im Schloss Reisenburg, 3. Oktober 1997 (DFG-Schwerpunkt «Sprachtypologie»), 1997.

112. Konig E., Siemund P. 1996a. Emphatische Reflexiva and Fokusstruktur. //.

113. Rosengren (ed.) Sprache und Pragmatik 40, Lund: Lunds Universitet, 1996.

114. Konig E., Siemund P. 19 966. Selbst-Reflektionen. // G. Harras (ed.) Wenn die Semantik arbeitet. Festschrift fur Klaus Baumgartner, Tubingen: Niemeyer, 1996.

115. Kuno S. 1987. Functional syntax: anaphora, discourse and empathy. Chicago, Chicago University Press, 1987.

116. Kuno S., Kaburaki E. 1977. Empathy and syntax. // Linguistic Inquiry, Vol. 8: 627−672,1977.

117. Lakoff G. 1976. Pronouns and reference. // Syntax and semantics, Vol. 7: Notes from the linguistic underground. Academic Press, New-York, 1976.

118. Langacker R. 1991. Concept, image and symbol: the cognitive basis of grammar. Berlin/New York: Mouton de Gruyter, 1991.

119. Leger R. 1994. Eine Grammatik der Kwami-Sprache (Nordostnigeria). Westafrikanische Studien, № 8. Koln: Rudiger Koppe Verlag, 1994.

120. Lehmann Ch. 1982. Thoughts on grammaticalization. A programmatic sketch, Vol.1., Arbeiten des Kolner Universalien-Projekt (akup), № 48. Colonia: University of Colonia, 1982.

121. Lehmann Ch. 1988. On the function of agreement. // M. Barlow, Ch. A. Ferguson (eds.). Agreement in natural language: approaches, theories, descriptions. Stanford: CSLI, 1988.

122. Lyutikova E. 1998. Reflexives and Emphasis in Tsakhur (Nakh-Dagestanian). To appear in: Reflexives: form and function. The Hague: Benjamins, 1998.

123. Mallinson G. 1986. Rumanian. Croom Helm Descriptive Grammars. Croom Helm: London Sydney — Dover, New Hampshire, 1986.

124. Manzini M.R., Wexler K. 1987. Parameters, binding theory, and learnability. // Linguistic Inquiry, Vol. l8,№ 3,1987.

125. McKay T. 1991. He himself: Undiscovering an anaphor. // Linguistic Inquiry, Vol. 22: 168−173,1991.

126. Moravcsik E. A. 1972. Some crosslinguistic generalizations about intensifier constructions. // Papers from Eighth Regional Meeting, ed. by P.M.Peranteau, J.N.Levi and G.C.Phares, 271−277. Chicago: Linguistic Society, 1972.

127. Moyne J.A. 1971. Reflexive and Emphatic. //Language, Vol. 47: 141−63, 1971.

128. Ogura M. 1989. Verbs with reflexive pronoun and construction with self in Old and early Middle English. Cambridge: D.S.Brewer, 1989.

129. Penning G. 1875. A History of the reflexive pronouns in the English language. Bremen, 1875.

130. Perkins R. 1989. Statistical techniques for determining language sample size. // Studies in language, Vol. 13, № 2,1989.

131. Polinsky M., Comrie B. 1998. Constraints on reflexivization in Tsez. // Paper presented during the Summerschool for linguistic typology, university of Mainz, September 1998.

132. Plank F. 1979a. Exklusivierung, Reflexivierung, Identifizierung, relazionale Auszeichnung. // Sprache und Pragmatik. Lunder Symposium, 1979.

133. Plank F. 1979b. Zur Affinitat von Selbst und Auch. // H. Weydt (ed.). Die Partikeln der deutschen Sprache. Berlin-New York. 269−284, 1979.

134. Primus B. 1992. Selbst Variants of a scalar adverb in German. // JJacobs (ed.), Informationsstruktur und Grammatik, Opladen: Westdeutscher Verlag, 1992.

135. Reinhart T. 1983. Anaphora and semantic interpretetion. London: Croom Helm, 1983.

136. Reinhart T., Reuland E. 1993. Reflexivity. // Linguistic Inquiiy, Vol. 24: 657−720, 1993.

137. Reuland E. 1997. Primitives of binding. // to appear in: Reflexives and reciprocals. Proceedings of the International Symposium n reflexives and reciprocals, Boulder, August 29−30, 1997.

138. Richards N. 1997. Competition and disjoint reference. // Linguistic Inquiry, Vol. 28: 178−187,1997.

139. Rijkoff J., Bakker D., Hengeveld K., Kahrel P. 1993. A method of language sampling. // Studies in language, Vol. 17, № 1, 1993.

140. Roberts J. 1987. Amele. Croom Helm Descriptive Grammars. Croom Helm: London Sydney — Dover, New Hampshire, 1987.

141. Saltarelli M. 1988. Basque. Croom Helm Descriptive Grammars. Croom Helm: London Sydney — Dover, New Hampshire, 1987.

142. Schaub W. 1985. Babungo. Croom Helm Descriptive Grammars. Croom Helm: London Sydney — Dover, New Hampshire, 1985.

143. Schladt M. 1997. The typology and grammaticalization of reflexives. // to appear in: Reflexives and reciprocals. Proceedings of the International Symposium n reflexives and reciprocals, Boulder, August 29−30, 1997.

144. SiIverstein M. 1976. Hierarchy of features and ergativity. // R.M.W.Dixon (ed.). Grammatical categories in Australian languages. Canberra, 1976.

145. Stassen L. 1985. Comparision and universal grammar. Oxford, New-York, 1985.

146. Stevenson R.C. 1969. Bagirmi grammar. Linguistic monograph series, № 3. Khartoum: University of Khartoum, 1969.

147. Stimm H. 1973. Medium und reflexivkonstruktion im Surselvischen. (Bayerische Akademie der Wissenschaften, Philosophisch-historische Klasse, Sitzungsberichte. Jahrgang 1973, Heft 6.) Muenchen: Verlag der B.A.d.W.

148. Taylor Ch. 1985. Nkore-Kiga. Croom Helm Descriptive Grammars. Croom Helm: London Sydney — Dover, New Hampshire, 1985.

149. Tenny C. 1996. Short distance pronouns and locational deixis. // LINGUIST Binding Theory Conference, October/November 1996.

150. Thrainsson H. 1991. Long distance reflexives and the typology of NP’s. II Longdistance anaphora. Cambridge, 1991.

151. Traugott Е. 1985. On regularity in semantic change. // Journal of Literary Semantics, Vol. 14, 1985.

152. Traugott E., Heine В. (eds.) 1991. Approaches to grammaticalization. 2 Vols. Amsterdam/Philadelphia: Benjamins, 1991.

153. Tucker A.N. 1994. A grammar of Kenya Luo (Dholuo). Nilo-Saharan, 8.1., 8.2., ed. by C.A.Creider. Cologne: Rudiger Koppe Verlag, 1994.

154. Van Gelderen E. 1997. Historical binding domains. // to appear in: Reflexives and reciprocals. Proceedings of the International Symposium n reflexives and reciprocals, Boulder, August 29−30,1997.

155. Van Hoek K. 1997. Anaphora and conceptual structure. The University of Chicago Press, Chicago and London 1997.

156. Voskuil J. 1991. Comments on «Reflexivity». Ms., University of Leiden, 1991.

157. Wasow T. 1979. Anaphora in generative grammar. E. Story-Scientia, Ghent, 1979.

158. Wierzbicka A. 1996. Semantics: Primes and Universals. Oxford/New York, Oxford University Press, 1996.

159. Zribi-Hertz A. 1989. Anaphor binding and narrative point of view. English reflexive pronouns in sentence and discourse. // Language, Vol. 65: 695−727, 1989.

160. Zribi-Hertz A. 1995. Emphatic or reflexive? On the endophoric character of French lui-meme and similar complex pronouns. // Journal of Linguistics, Vol. 31: 333−374, 1995. Виртуальные источники.