Изучение различных аспектов духовной жизни и мировоззрения древних обществ являемся одной из наиболее сложных областей археологического исследования. Основой для такого исследования может служить особая группа археологических источников, к которой относятся погребения, «культовые места», а также памятники изобразительного и прикладного искусства, представленные, в том числе, антропоморфными, зооморфными или иными изображениями.
Искусство каменного века представляет собой уникальный материал для изучения духовной жизни древних обществ. Создание изображений было обусловлено материальными и духовными нуждами человека: необходимостью обеспечения пищей, продолжения рода, защиты и благополучия человека. Каждое такое изображение отражало в той или иной степени пути осмысления древним человеком окружающего мира и было предназначено для передачи определенной ритуальной информации.
Исследователи полагают, что для человека каменного века и рукотворная вещь, а также природные и социальные явления были равноправны и тождественны: базой всей структуры мира являлся миф, и, поэтому, любая вещь для него оказывалась носителем многообразной мифологической информации. Это относится не только к собственно антропоморфным и зооморфным изображениям, но и к утилитарным (с современной точки зрения) предметам, которые несут изобразительные черты, например: сосуд с изображениями на нем птиц, ковш с ручкой, украшенной головой медведя или птицы и т. д. Любой предмет — это определенный знак и, по существу, любой его признак выступает как носитель информации о семантике этой вещи (Антонова, Раевский, 1991. С. 212,215,218).
При обращении к вопросам семантики искусства каменного века необходимо привлечение некой дополнительной информации, потому что никакая совокупность материальных, в том числе, изобразительных, памятников не обеспечивает полноценного проникновения в мифологию оставившего их коллектива. При изучении искусства более поздних эпох исследователю помогает синхронный (или не очень отдаленный хронологически) записанный памятник народной словесности или обобщенные и обработанные этнографические данные. Основная трудность работы с материалами искусства каменного века состоит в том, что таких дополнительных данных у нас немного. Поэтому рассчитывать на всестороннюю реконструкцию мифологии исследуемого общества невозможно, тем более на воссоздание ее конкретных сюжетов. Речь может идти лишь о проникновении в принципы мировосприятия носителей этой мифологии (Антонова, Раевский, 1991, с. 223).
По мнению большинства исследователей, методы и понятия искусствоведения не подходят для изучения памятников первобытной изобразительной деятельности, поскольку не раскрывают ее семантическую сторону. Вся духовная жизнь древних людей проходила в единой духовно-мировоззренческой среде, не расчлененной на отдельные сферы культуры, поэтому говорить об искусстве первобытности можно только в иносказательном смысле (Шер, 2000. С. 83).
Искусство малых форм неолита-энеолита лесной зоны Восточной Европы привлекает внимание как отечественных, так и зарубежных исследователей уже на протяжении более чем ста лет. История исследования этих материалов будет подробно изложена в главе 1.
В связи с накоплением материала и появлением отечественных и зарубежных обобщающих работ становится все более очевидным тот факт, что колоссальная территория, включающая в себя Фенноскандию, Восточную Балтию и Европейскую Россию, составляла в неолите и энеолите единый в культурно-хозяйственном отношении мир со сходным жизненным укладом, орудийно-вещевым набором, и духовными представлениями (Wyszomirska, 1984; Тимофеев, 1999). В конце IV — первой половине II тыс. до н.э. на территории лесной зоны Восточной и Северной Европы произошел всплеск искусства малых форм, который не отмечается ни в более ранее, ни в более позднее время. Большая часть этого материала в силу разных причин найдена на территории Восточной Европы.
К настоящему времени общее количество зафиксированных мною предметов насчитывает 433 экз. Каждый год раскопки приносят по 1−3 новых предмета. Изображения изготовлены из различных материалов: кремня, кварцита, глины, кости, рога, янтаря, дерева. Предметы искусства малых форм представляют определенный сюжетный круг, связанный с образами человека, птицы, наземных млекопитающих, змей, рыб. Эти образы универсальны для искусства разных коренных народов Северной Евразии и Северной Америки.
Изучение мелкой пластики неолита и энеолита сопряжено с целым рядом трудностей. Материалы хранятся в музеях разных стран, поэтому визуально изучить их пока не представляется возможным. Несмотря на публикацию целого ряда обобщающих работ, основная масса материала освещена в коротких публикациях. В них не всегда приводятся качественные рисунки и описания, указываются размеры изображений. Публикации отдельных вещей часто выполнены на достаточно поверхностном уровне, без приведения аналогий, но зато в сфере интерпретаций приводится много необоснованных высказываний. Исследователи бывают невнимательными к методологической базе, полагая, что, собрав и описав материал без выделения строгих критериев его анализа, они сделали достаточно, чтобы считать данную категорию предметов полностью изученной. Отечественные и зарубежные исследователи при изучении искусства малых форм неолита-энеолита традиционно привлекали данные по этнографии коренных народов Урала и Сибири для расшифровки тех или иных особенностей морфологии или контекста находки, как правило, отдельных вещей (Loze, 1970, Ozols, 1970, Nunes, 1986). Привлечение отдельных, выборочных этнографических сюжетов к отдельным, выборочным вещам не делает выводы достаточно убедительными.
Цели и задачи работы.
Рассмотрение всего круга предметов искусства малых форм на всей территории лесной зоны Восточной Европы сейчас стало насущной необходимостью. Прежде всего, оно может позволить выявить особенности древних мировоззренческих и религиозных представлений. Территориальное и хронологическое соотношение различных групп изображений может указывать на особенности мировоззрения отдельных древних коллективов, обитавших в лесной зоне. Распространение на значительной территории сходных образов, сюжетов и идей, является доказательством существования определенных связей между отдельными районами.
Таким образом, результатом изучения искусства малых форм неолита-энеолита лесной зоны Восточной Европы должно являться выделение территориально-хронологических особенностей мировоззренческих представлений древнего человека на основе морфологической систематики и изучения контекста находок.
При использовании этнографических данных необходимо выявлять ряд общих, знаковых образов, значение которых сохранялось в обществах охотников и собирателей Северной Евразии фактически неизменным, вне зависимости от культуры или региона. Эти данные позволят уточнить смысловую интерпретацию изображений и увеличить степень ее доказательности.
Цель этой работы состоит в том, чтобы выяснить а) значение предметов искусства малых форм для обществ неолита-энеолита лесной зоны Восточной Европы и б) территориально-хронологические и семантические особенности этих изображений.
Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд исследовательских задач, связанных с комплексным исследованием материала. Основные задачи работы на первом этапе состоят в изучении всех известных сегодня предметов с помощью специального морфологического анализа (создания целого ряда классификаций), а также обобщения данных картографирования, хронологии и проведения сравнительного анализа. Основные задачи второго этапа исследования заключаются в выяснении функционально-смыслового назначения предметов на основе данных о контексте находок, об их орнаментации, а также путем привлечения материалов этнографических исследований.
Актуальность и научная новизна темы.
Вопросы изучения духовного мира, особенно исторически отдаленных эпох, всегда находились в центре внимания исследователей разных дисциплин: истории, этнографии, философии, культурологии. Изучение мировоззрения древних обществ лесной зоны Восточной Европы на базе археологических источников с непременным использованием, прежде всего, этнографических материалов, проводится уже несколько десятков лет и интерес к этой теме постоянно возрастает.
Научная новизна предлагаемого исследования состоит в том, что в нем предпринята первая попытка обобщения и систематизации практически всей известной сегодня коллекции искусства малых форм лесной зоны Восточной Европы эпохи неолита-энеолита. В этой работе проведена критика источника на новом уровне, впервые создан свод антропоморфных и зооморфных изображений, и проведена его подробная морфологическая классификация. Анализ данных картографирования и хронологии позволил проследить территориально-временные особенности распространения отдельных групп предметов. На основе данных о технике изготовления, полноте представленного объекта и способе крепления сформулированы более аргументированные выводы об их функциональном и смысловом значении. Впервые предпринята попытка рассмотрения этих предметов в системе универсальных мировоззренческих представлений охотников-рыболовов-собирателей Северной Евразии.
Методическая основа работы.
Методы, примененные в этой работе, обусловлены особенностями источников. Целый ряд предметов недоступен для визуального изучения, многие повреждены, подавляющее большинство вещей не имеет четкой датировки. Существующие морфологические классификации построены нечетко и охватывают отдельные (региональные) группы предметов. Выводы о функции и семантике изображений плохо аргументированы и граничат с фантазиями.
Опыт комплексного изучения предметов искусства малых форм является основным методом этой работы. На начальном этапе выделены устойчивые морфологические группы, выявлено их территориальное, морфологическое и хронологическое соотношение. Исследование зон бытования изображений, их форм и происходящих в них изменений, является первой частью комплексного исследования. Во второй части на основе полученных данных формулируются предположения о функциональном назначении, прямом использовании и возможных смысловых значениях предметов. По такому принципу построены все разделы глав 2 и 3.
Создание общей для всех предметов классификации, основанной на соподчиненности единого набора признаков, вероятно, пока невозможно. Этого, главным образом, не позволяет разнообразие сырья: предметы из разных материалов существенно различаются в наборе структурных элементов фигуры. Так, например, среди ретушированных изображений известны только полнофигурные, выполненные в силуэтной манере, однако антропоморфные даны в фас, а зооморфные — в профиль. При этом имеются исключения: единичные антропоморфные изображения даны в профиль, а единичные зооморфные — в фас («вид сверху»).
Так как все предметы изучены с разной степенью детальности, а также из-за того, что подобная работа производится впервые, наиболее рациональным представляется следующее разделение: 1) по сюжету: антропоморфные и зооморфные изображения- 2) по технике изготовления тех и других: ретушированные, лепные, резные (техника изготовления объединяет кость, рог, дерево, янтарь), плоскостные (нанесенные по сырой глине). Для более полного и всестороннего рассмотрения зооморфных изображений соблюдается принцип группировки по сюжету: «птицы», «млекопитающие», «змеи и рыбы». Далее в работе используется три отдельных морфологических классификации. На основе уникальных, расширенных наборов признаков рассматриваются ретушированные и лепные антропоморфные изображения (классификации 1 и 2). Это связано с тем, что они хорошо представлены количественно и изучены более подробно (Kashina, 2002; Кашина, 2004). Краткий универсальный набор признаков (классификация 3) включает в себя следующие признаки: 1) характер изображения (автономное или зависимое), 2) полнота (полнофигурное или парциальное) — 3) крепление (наличие или отсутствие). На этой основе подразделены резные антропоморфные и зооморфные (птицы и млекопитающие) изображения. Остальные изображения (ретушированные зооморфные, лепные зооморфные, плоскостные птицы и резные пресмыкающиеся и рыбы), составляющие малочисленные группы, не рассматриваются в рамках развернутой классификации, а проверяются на соответствие определенным критериям, специфичным для каждой группы. Так как здесь производится первая попытка систематизации малых групп материала, в дальнейшем система критериев может быть заменена на более развернутую, классификационную. Сегодня такая методика представляется наиболее подходящей для работы с этим материалом.
Источники.
Источником исследования являются все известные автору в настоящее время антропоморфные и зооморфные изображения лесной зоны Восточной Европы IV — первой половины II тыс. до н.э. Всего учтено 433 экз.
Как уже отмечалось, эти материалы нередко служат почвой для необоснованных и недостоверных интерпретаций. В один ряд с антропоморфными и зооморфными изображениями ставятся вещи, которые таковыми не являются или вообще не относятся к артефактам. В целом, существование уникальных, морфологически единичных изображений отрицать нельзя. Однако пока единственным критерием «истинности» нео-энеолитических изображений является их серийность. Морфологическое сходство предметов, обоснованное исследователем в рамках групп, доказывает их «подлинность». Во время подготовительной работы мной уже была проведена такого рода сортировка данных, поэтому ряд вещей, опубликованный как изображения животных и людей, я здесь не рассматриваю.
Почти все материалы происходят с многослойных памятников, поэтому археологический контекст многих находок определить затруднительно. Кроме того, некоторое количество вещей относится к случайным находкам. Из-за многослойности памятников трудно правильно датировать многие находки. Подразделяя группы предметов по хронологии, приходится оперировать периодами протяженностью не менее чем в 500 лет. Относительное датирование большинства вещей производится согласно хронологии слоя, в котором обнаружена находка, по орудийному комплексу или керамике. В последние годы получен ряд абсолютных дат для некоторых изображений, найденных в погребениях и в придонных слоях жилищ. Однако этих дат так мало, что дробное хронологическое деление материала не будет возможно еще на протяжении долгого времени, до накопления значительного объема хорошо датированных находок. Углубленный морфологический анализ, проводимый в этой работе, позволяет более корректно и обоснованно датировать рассматриваемые материалы.
Для написания этой работы в основном использовались публикации результатов исследования памятников и сообщения об отдельных находках предметов искусства: монографии, статьи в научных сборниках и периодических изданиях. Кроме того, были изучены коллекции Государственного Исторического музея, Государственного Эрмитажа, Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого, музея Института языка, литературы и истории Республики Карелия, Карельского краеведческого музея, Ивановского областного краеведческого музея, Тверского государственного объединенного музея, Археологического музея Ивановского государственного университета, Музея-заповедника «Волоколамский Кремль», Муромского историко-художественного музея. Несколько неопубликованных экземпляров были любезно предоставлены Е. Д. Каверзневой, Н. В. Лобановой, Е. Л. Костылевой, за что автор приносит им свою искреннюю благодарность.
Хронологические рамки работы.
Хронологические рамки исследования — IV — первая половина II тыс. до н.э. Условная периодизация, принятая в отечественной науке для этого временного интервала.
— средний неолит — поздний неолит — энеолит. Из-за нечеткости датировок большинства изображений хронологические рамки и грани между периодами нечетки: многослойный характер большинства поселений также затрудняет датирование. Поэтому во многих случаях при датировании предметов приходится опираться на мнения авторов публикаций. Однако, если предлагаемые даты по тем или иным причинам вызывают сомнения, их уточнение производится на основе морфологической классификации и вещей-аналогов.
Реконструкция процесса смены археологических культур на территории лесной зоны Восточной Европы в изучаемую эпоху — это отдельная проблема, которая, естественно, находится за пределами этой работы. По современным научным представлениям, смена культурных традиций происходила относительно плавно, но при этом почти одновременно на большой территории. Культурно-историческая общность гребенчато-ямочной и ям очно-гребенчатой керамики сменяется в начале III тыс. до н.э. рядом культур, объединенных присутствием керамики с пористой структурой (из-за органической примеси или асбеста), которые, в свою очередь, в первой половине II тыс. до н.э. довольно быстро угасают, сменяясь культурно-исторической общностью шнуровой керамики и боевых топоров. Эпоха III тыс. до н.э. — это время расцвета технологий обработки твердых материалов и межрегионального обмена некоторыми видами сырья, прежде всего, янтарем и кремнем, а также и расцвета искусства малых форм.
Географические рамки.
Территория распространения изучаемых изделий представлена на рис. 1. Само понятие «лесная зона Восточной Европы» требует расшифровки. Этим термином в отечественной литературе определяется обширная территория в границах бывшего СССР, охватывающая Север, Запад и Центр Восточной Европы, крайними точками которой являются: с севера и северо-востока — северо-восточное побережье Кольского п-ва и побережье Белого моря, с юга и юго-запада — север Пензенской области и юго-восток Белоруссии, с запада — восточное и юго-восточное побережье Балтийского моря, с востока.
— среднее течение р. Волги. В состав этой территории включают: Кольский п-ов,.
— - A- -М-4-rxr" «Л.
S э О у>. * ^ Л о -1 ИД1 Ж.
ЧУ / г.
V X л J V" .
1 У ж.
I JvtW* 4 (4 s" ' П" -J. d .-'r^ (f s ' /Lf.^Tln i wl. ч t 1 s lore J Уд Г/Дм 1-s f.
Рис, I. Карта памятников с предметами искусства малых форм в лесной зоне Восточной Европы. Беломорье, Болыиеземельскую тундру, Карелию, Приладожье, Восточную Балтию. Подвинье, Валдайскую возвышенность, Поочье, Верхнее и Среднее Поволжье. Эта территория включает в себя регионы с различными природно-климатическими условиями: некоторой разницей среднегодовых температур, характера климатических сезонов, форм ландшафта, размера водоемов, характера растительности и видового состава животного мира.
Практическая значимость.
Полученные результаты и материалы могут быть использованы в обобщающих работах по истории неолита и энеолита лесной зоны Восточной Европы, а также при создании учебных курсов, археолог ических и других экспозиций музеев.
Апробация результатов работы.
Основные результаты работы изложены в 9 научных публикациях. Среди них — тезисы докладов на российских региональных и международных конференциях (Ежегодные научно-методические семинары «Тверская земля и сопредельные территории в древности и средневековье» (г. Тверь, 2002;2004 гг.), Научные чтения памяти В. А. Городцова (г. Москва, 2003 г.), международные конференции Европейской ассоциации археологов (ЕАА) (г.Фессалоники (Греция), 2002 г., г. Санкт-Петербург, 2003 г.), Интернационального союза по изучению дои протоисторических дисциплин (UISPP), г. Льеж (Бельгия), 2001 г.). Отдельные положения работы обсуждались на заседаниях Проблемного совета по археологии (ГИМ, 2001 г.), сектора каменного века и сектора бронзового века ИА РАН (2004, 2005 г.). Научные статьи по теме опубликованы в нескольких периодических изданиях, таких как «Российская археология», «Тверской археологический сборник», в ряде зарубежных журналов и в сборниках научных статей.
Структура работы.
Предлагаемая работа состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы и приложения. Глава 1 посвящена истории изучения материала. В главе 2 рассматриваются антропоморфные изображенияона включает в себя четыре раздела, посвященные ретушированным, лепным, резным и графическим изображениям. Глава 3 посвящена зооморфным изображениям и включает в себя три раздела (изображения птиц, млекопитающих, змей и рыб). В главе 4 рассматривается вопрос о предполагаемом месте и значении изучаемых изображений в системе мировосприятия древнего населения лесной зоны Восточной Европы. В заключениях к главам подводятся итоги проделанной работы и намечаются перспективы дальнейших исследований. Приложение состоит из двух частей: каталога всех изученных материалов и альбома иллюстраций к нему.
Выводы.
Лепные изображения млекопитающих представляют собой малочисленную группу предметов. По причине фрагментарности и крайнего схематизма этих изделий, решено было не создавать развернутую морфологическую классификацию, а разделить изображения на две группы по следующим признакам: значение и полнота.
Удалось установить, что выделенная группа автономных полнофигурных скульптур развивалась на территории стран Восточной Балтии, Карелии и Финляндии и относилась к кругу культур гребенчато-ямочной керамики. Имеются данные, согласно которым изображения этой группы могли входить в наборы глиняных скульптур, наряду с лепными изображениями птиц, змей и антропоморфных существ.
Группа парциальных зависимых изображений (голов на венчиках сосудов) Волго-Окского бассейна датируется более поздним периодом (конец III — середина II тыс. до н.э.) и относится к культурам позднеи постволосовского круга. Их функциональное значение могло заключаться в охране содержимого особого, ритуального сосуда.
Более конкретные выводы о смысловом содержании всех этих изображений мешает сделать как малое количество находок, так и невозможность распознать виды представленных млекопитающих.
Раздел 3. Изображения змей и рыб (27 экз.).
Изображения змей и рыб в искусстве нео-энеолита лесной зоны Восточной Европысамые редкие находки среди всех изображений. Тем не менее, они так же представлены в рамках нескольких сырьевых групп: резные, ретушированные и лепные (последние только изображения змей). Основная масса изображений может быть отнесена к IIIначалу II тыс. до н.э.
1. Изображения змей (17 экз.).
Резные изображения змей (11 экз.).
Традиция изготовления подобных скульптур, вероятно, берет начало в мезолите. В двух погребениях Оленеостровского могильника были найдены костяные изображения змей, служившие подвесками: одно имеет канавку для привязывания или пришивания на конце хвоста, вторая — недосверленное отверстие на голове и рядом с ним — грубую канавку (Турина, 1956). Резные изображения змей вновь появляются на изучаемой территории, видимо, не ранее середины III тыс. до н.э.
Резные изображения змей — это наиболее подробно изученная группа, исследовательский интерес к которой проявлялся неоднократно. И. А. Лозе в своих работах по первобытному искусству Восточной Балтии неоднократно обращалась к ним (Loze, 1970; 1983). В этнографии и мифологических представлениях прибалтийских народов образ змеи, особенно ужа, занимает видное место. Поиск связей духовных представлений неолитического времени с более поздними — основное направление изучения этой группы скульптуры латвийской исследовательницей. В очередной обобщающей работе А. В. Уткин и E.JI. Костылева ставили перед собой цель максимально полно собрать материал. В целом задача была успешно выполнена, однако авторами был приведен ряд сомнительных предметов, причисленных к изображениям змей без всяких оснований (например, обломок насада зубчатого наконечника) (Уткин, Костылева, 2000).
Техника изготовления.
Для изготовления изображений использованы кость (9 экз.), рог (№ 415) и янтарь (№ 409). Об основных особенностях изображений, вырезанных из разных материалов, подробно говорится в главе 1, части 3 настоящей работы. Данные, приведенные для антропоморфных изображений, полностью соответствуют и для резных изображений змей и рыб.
Морфология.
Так как количество предметов очень невелико, обращаться к развернутой классификации не представляется необходимым. Достаточно будет описать составные части фигуры, орнаментацию, размеры и некоторые дополнительные морфологические особенности.
Основные составные части фигуры — это голова ромбовидной формы и туловище, которое сужается к концу и может быть как волнистым (в большинстве случаев), так и прямым (№ 415, 417). В иллюстрациях обычно не представлено поперечное сечение предметов, и можно только догадываться, что в некоторых случаях оно овальное, а в некоторых — плоско-треугольное. Глаза изображены ямками-сверлинами или точечными выступами. В двух случаях глаза не показаны. Рот иногда показан нарезкой в передней части головы. Большинство изображений не орнаментировано. Одно имеет на спине нарезной зигзаговый орнамент (№ 410), другое — покрыто короткими поперечными нарезками по всей поверхности спины (№ 415). У двух предметов на конце хвоста высверлены отверстия, у одного — посередине туловища, у одного — сделаны нарезка и утолщение на конце хвоста. Так как почти все изделия найдены во фрагментах, можно только предполагать, что подобные приспособления были и у остальных. Размеры предметов довольно значительны — это нетрудно оценить даже по имеющимся фрагментам. Самое крупное (целое) изображение составляет в длину 28 см (№ 412). Одни из самых мелких, будь они целыми, составили бы в длину не менее 15 см.
Территория распространения. Хронология.
Большинство изображений найдено на территории стран Восточной Балтии, однов Северной Беларуси, два — в Ивановской области (рис. 21). Восточно-балтийские предметы происходят в основном из культурных отложений многослойных памятников, где присутствует как гребенчато-ямочная и пористая, так и шнуровая керамика. Вероятная хронологическая принадлежность скульптур к первому или второму слоям (поздненарвской культуре) подтверждается находкой резной скульптуры змеи в погребении XII могильника Тамула (№ 408). Она была найдена при вытянутом костяке (а погребения культуры шнуровой керамики на этих территориях — скорченные), ориентированном так же, как и некоторые другие погребения содержащие резную скульптуру, датированные примерно второй половиной III тыс. до н.э. Скульптура из Асавца II (№ 415) была найдена в слое с керамикой с примесью раковины, отнесенной к северобелорусской культуре, датируемой концом III — серединой II тыс. до н.э. (Белорусская археология, 1987). Скульптуры сахтышских стоянок относятся к волосовской культуре (III тыс. до н.э., скорее — его вторая половина). Таким образом, резные изображения змей существовали в рамках синхронных культур нео-энеолитического круга культур второй половины III — начала II тыс. до н.э.: поздненарвской, северо-белорусской, волосовской.
Функциональное значение.
Как уже неоднократно указывалось исследователями (Loze, 1970; Лозе, 1973), резные скульптуры змей, снабженные элементами крепления (сверлеными отверстиями, канавкой), по своей функции, вероятнее всего, являлись подвесками или нашивками. Возможно, все одиннадцать рассматриваемых изображений и являлись таковыми.
Обратим внимание на контекст обнаружения некоторых находок. Изображение из Тамула (№ 408) было найдено в погребении юноши (XII) и располагалось на груди костяка, «в районе сердца» (Jaanits, 1957. S. 84). Янтарное изображение из Абора I (№ 409) было найдено в разрушенном погребении грудного ребенка (№ 18, Loze, 1983). Обломок скульптуры из Сахтыш II (№ 417) был найден в коллективном волосовском погребении на стоянке (№ 15) среди остатков костяка женщины (Уткин, Костылева, 2000). Все остальные находки обнаружены в культурных отложениях стоянок, поэтому можно предполагать, что эти предметы не являлись исключительно погребальными, а носились постоянно или использовались в каких-либо особых действиях людьми при жизни. Ломаясь или теряясь, они оказывались в культурном слое. Предположение исследователей о том, что скульптуры ломали намеренно, пока не имеет веских доказательств (Уткин, Костылева, 2000).
Смысловое значение.
И.А. Лозе полагала, что восточно-прибалтийские скульптуры изображают как гадюк, так и ужей. «Признаки» гадюки в скульптуре, по ее мнению, — зигзаговый узор на спине одной и ребро — на спине другой скульптуры (Loze, 1970). Со своей стороны, автор этой работы затрудняется дать видовые определения.
Синхронность бытования и сходный (погребальный) контекст обнаружения предметов этой группы резной скульптуры и других (антропоморфных, птиц, млекопитающих), позволяют предполагать наличие между ними какого-то рода связей. Определенное сближение в значении и даже, возможно, некая смысловая взаимозаменяемость могла бы объяснить такое сходство.
Ретушированные изображения змей (4 экз.).
Само существование этой крайне немногочисленной группы представляется чрезвычайно спорным, несмотря на то, что регулярно появляются публикации отдельных новых «находок». Эти предметы не отличаются сходством размеров и форм, что не позволяет констатировать наличия серии изображений — а значит правомерно ставить под вопрос само существование таких скульптур. Большинство подобных изделий близко по формам, например, волосовским «S-видным ножам» с двумя перегибами «лезвия». Четыре отобранных изделия имеют более трех перегибов, а также расширение на одном из концов. Они происходят с территории Архангельской и Тверской областейдва первых — случайные находки (№ 418, 419), остальные найдены в культурных отложениях многослойного памятника (№ 420, 421) (рис. 21).
Резные, ретушированные н лепные изображения змей:
1-Пески IVA, 2-Тамула, З-Абора I, 4-Кретуонас 1С, 5-Асавец II, 6-Сахтыш I, II, 7-Ипьинский Остров, 8-Языково I, 9-Синяя Гора.
Рис. 21. Распространение резных, ретушированных и лепных изображений змей.
Лепные изображения змей. (2 экз.).
Эти редчайшие находки {№ 422, 423) со стоянки Пески IVA в Карелии (рис. 21) имеют аналоги за ее пределами — они известны в Юго-Восточной Финляндии (Хиетаниеми Луопиойнен, Ряяккиля Перринмскки) и Латвии (Звейсалас, другой информации по предмету пока нет (Loze, 1970, примечания). Они относятся к кругу культур гребенчато-ямочной керамики и датируются приблизительно концом IV — первой половиной Ш тыс. до н.э. То есть, они существовали в рамках синхронных и родственных культур. Все они сходны по размеру (диаметр кольца около 3 см) и формам: глиняный жгут толщиной менее 1 см свернут, а плоскую спираль (1−1,5 оборота), а один конец поднят и изогнут под прямым углом, образуя голову. На голове скульптуры из Хиетаниеми тремя наколамй показаны глаза и рот (Edgren. 1967). Любопытен контекст карельских находок. Они были найдены совместно с антропоморфной скульптурой головы на керамике, фрагментом сосуда с плоскостными изображениями птиц, фрагментом лепной скульптуры птицы и небольшим количеством неопределенных лепных фрагментов на площади около 20 кв.м. в линзе с углистым заполнением. На стоянках Звейсалас, Хиетаниеми и Ряяккиля Перринмекки помимо указанных предметов были найдены, соответственно, лепные изображения птицы и млекопитающегомлекопитающего и антропоморфаантропоморфа, двух птиц и фрагмента керамики с изображениями птиц. Таким образом, предположительно, лепные изображения змей изготавливались не как отдельные вещи, а являлись частью наборов глиняных скульптур (птиц, млекопитающих, змей, человека), а, возможно, и наборов, включавших еще и особые сосуды (с плоскостными изображениями птиц и налепными антропоморфными головами). Являлся ли обнаруженный объект на стоянке Пески IVA местом складирования негодных, но при этом особых вещей, или же комплект вещей был помещен туда намеренно — неясно.
Сопоставить изучаемые изображения с данными этнографии сложно. В представлениях народов Сибири змея (как и выдра, и ящерица) является существом, обитающим в трех мирах: в воде, на суше и под землей и, поэтому, как всесильное животное, способно помогать шаману «в дороге» (Прокофьева, 1949. С. 344). В мифологических представлениях всех народов земного шара змея является хтоническим существом, связанным с землей, водой и женским началом.
Рассматриваемые изображения, в принципе, могли изготавливаться женщинами (наряду с сосудами и другими скульптурами, зооморфными и антропоморфными) и, предположительно, связываться именно с женскими представлениями.
Образ змеи фактически уравнивался (в технике изготовления, способе крепления, контексте расположения — например, в погребении) с другими — человека, птиц, млекопитающих. Сходное положение, как кажется, этот образ занимал и в более раннюю эпоху в составе наборов лепных скульптур — наряду с образами антропоморфов, птиц и четвероногих. Поэтому вопрос о семантике образа змеи в ту эпоху нужно оставить открытым.
2. Изображения рыб (10 экз.).
Это самая немногочисленная группа изображений, многие экземпляры которой могут быть названы изображениями рыб с большой долей сомнения. Резных изделий из кости насчитывается 3 экз., ретушированных (кремневых) — 7 экзрыба изображена в профиль. Все предметы происходят из культурных отложений многослойных поселений.
Большая часть условно датируется III — началом II тыс. до н.э. Визуально было изучено четыре предмета, остальные — по публикациям.
Резные изображения рыб (3 экз.).
Костяные изделия происходят из Латвии. Рязанской и Нижегородской областей (№ 424−426) (Loze, 1970; ГИМ «Л» Оп. 1806/3623- Альбом Кудрявцева, ГИМ «А». Оп. 2114/1) (рис, 22). Скульптура № 426 является незаконченной, так как имеет следы шлифовки, по не полирована. Все изделия сильно уплощены, существенно различаются по размерам и по соотношению длины и ширины. Условное «туловище» близко к овалу, имеет сужение к «хвосту», который у одного изображения грехчастный. у остальных двух — раздвоенный. { чх 7 (i % 1? 7 J л.
X Г У rri кГ ^.
V^pJSbfrv fc V .—> г с.
Резные и ретушированные изображения рыб:
1-Ягкодж I, 2-Адзьва V, 3-Абора 1, 4-Синяя Гора. 5-Маелово Болото IV, 6-Владычино, 7-Подборица-Щербинин екая, Щербинине, 8-Волосово.
Рис. 22. Распространение резных и ретушированных изображений рыб.
Изображение № 425 функционально являлось подвеской или нашивкой, т.к. имеет круглую сквозную сверл и ну у края «спины» по центру «туловища». Ретушированные изображения рыб (7 экз.).
Существование большей части этой группы представляется чрезвычайно спорным, несмотря на то, что регулярно появляются публикации отдельных новых «находок». Морфологическая схема большинства предметов такова: они овальные или линзовидные и на одном конце имеют «перехват» в виде двух выемок друг напротив друга. Большинство подобных предметов может быть встречено на любом памятнике с материалами «волосовского облика», среди которых нередко встречаются отщепы с ретушью и орудия курьезных форм. Так называемые орудия «с пуговкой» (скребки, ножи и другие) также могут «скрываться» среди некоторых из этих вещей.
Среди отобранных экземпляров четыре отличаются своими чрезвычайно малыми размерами, не длиннее 3,8 см, что позволяет с большой долей условности полагать, что они все же не входили в число орудий «с пуговкой» (№ 427−430) (Карманов, Семенов, 2001; Черных, 1996). Однако их морфологическое сходство с таковыми все же оставляет сомнения в их изобразительном характере. Предметы найдены на территории республики Коми, Тверской и Московской областей (рис. 22).
Особое положение занимают три предмета, найденные на близко расположенных окских стоянках в приграничье Владимирской и Нижегородской областей (рис. 22). Они происходят из сборов подъемного материала (стоянки Подборица-Щербининская и Щербинино (возможно, один памятник, Нижегородская обл.), Волосово (Владимирская обл.), № 432, 433, 431). Они отличаются сходными размерами (7,8 — 5,4 — 6,5 см) и очевидным морфологическим сходством: тело овально-вытянутой формы немного сужено к «хвосту», конец которого раздвоен (щербининские стоянки) или имеет вид «пуговки» (Волосово). Главной особенностью всех трех изображений является наличие двух выемок, расположенных на краях в средней части туловища друг напротив друга. Это может свидетельствовать о подвешивании или нашивании этих предметов. Определить породу рыбы затруднительно из-за схематичной манеры изображения.
Единство этих трех предметов в формах и деталях позволяет видеть в них действительно серию вероятных изображений рыб. Наличие параллельных сюжетов (птиц, млекопитающих и, возможно, людей) в костяных подвесках-нашивках и ретушированной скульптуре лесной зоны Восточной Европы является одной из гипотез, представленных в этой работе. Можно добавить, что и образ рыбы, видимо, был воплощен как в костяной подвеске (№ 425, Владычино, Рязанская обл.), так и ретушированной скульптуре с выемками. Эти наиболее достоверные изображения рыб происходят пока только из региона Поочья, и, возможно, традиция изготовления скульптур рыб была ограничена только этим регионом лесной зоны в «волосовском» энеолите (III тыс. до н.э.). Не исключено, что эти изображения были изготовлены в «постволосовское» время.
Почти полное отсутствие изображений рыб в скульптуре малых форм лесной зоны Восточной Европы является настоящим парадоксом. По мнению большинства исследователей, связь первобытных верований с важнейшими для древних обществ промыслами не подлежит сомнению. Неоднократными исследованиями доказано, что большую, если не ведущую, роль в рационе обществ неолита-энеолита играла именно рыба (Рыболовство., 1991). Возникает вопрос: почему рыбу не изображали, в отличие от лося, птиц и т. д.
Один из вариантов ответа предложен М. Ф. Косаревым. По его мнению, отсутствие скульптур рыб в инвентаре культур каменного века Урала и в Сибири, в том числе, и в монументальном искусстве (писаницы), была связана с нежеланием совмещать земной и подземный (подводный) мир. Сходные представления, по его мнению, выражены и в обычаях не смешивать при варке мясо, например, млекопитающих и птиц, или не класть мяса в сосуд, где лежала сырая рыба (Косарев, 2003. С. 73).
Так или иначе, крайняя редкость подобных изображений может указывать на особенный характер представлений, связанный с ними. Вероятно, как и в случае с изображениями медведя в искусстве малых форм (см. главу 3, раздел 2 настоящей работы), почитание рыбы долгое время могло иметь иные «внешние проявления», не связанные с созданием их изображений из твердых материалов.
Заключение
.
В этой главе был рассмотрен массив нео-энеолитических зооморфных изображений лесной зоны Восточной Европы (259 экз.), который представлен в каталоге и альбоме, и подробно описан в разделах главы 3. В соответствии с задачами, поставленными в работе, зооморфные изображения были разделены на группы согласно различиям в технике изготовленияв рамках каждой группы были проанализированы их морфологические различия. Кроме того, были высказаны предположения относительно функционального и смыслового значения предметов из разных групп. Итоги исследований каждой группы изображений приведены в конце каждого раздела.
В ходе этого исследования была суммирована вся доступная информация об источнике и получены новые данные, касающиеся морфологических особенностей различных зооморфных изображений. Кроме того, была предпринята попытка уточнения этапов их развития, а также освещена проблема их функциональной и смысловой интерпретации.
Среди представленных видов животных преобладают птицы (разных пород), в меньшем количестве представлены млекопитающие (преобладает лось, затем медведь, бобр, куница/лиса (?)), змеи и рыбы. Резные и ретушированные изображения, по-видимому, существовали синхронно и относились к кругу культур позднего неолита и энеолита III тыс. до н.э. Графические изображения на керамике и большая часть лепных, вероятно, появились раньше (в IV тыс. до н.э.) и просуществовали лишь до середины III тыс. до н.э. Они развивались в рамках круга синхронных и родственных культур среднего и позднего неолита.
Резные изображения составляют количественное большинство по всем видам представленных животных. Согласно предлагаемой классификации они были разделены на четыре основных морфологических группы: полнофигурные подвески (изображающие птиц, млекопитающих, змей и рыбу), парциальные подвески (изображающие птиц), полнофигурные навершия (изображены только птицы) и парциальные навершия (изображены птицы, лось и медведь). Картографирование находок позволило говорить о том, что парциальные подвески и ряд наверший с головами птиц являются характерными только для «восточной» территории лесной зоны, а образ медведя в резных предметах — характерным только для «западной». При этом целый ряд, как подвесок, так и наверший, был известен на всей изучаемой территории. Морфологические параллели, выявленные в изображениях различных регионов, позволяют наметить некие протяженные связи.
Лепные изображения в большинстве своем представлены полнофигурными скульптурами: птиц, млекопитающих (четвероногих) и змей. При их морфологическом анализе не используется развернутая классификация, а только их соответствие нескольким предъявляемым критериям. У ряда изображений птиц и зверей выявлена интересная особенность — наколотое отверстие в туловище. Несколько парциальных изображений на керамике — голов млекопитающих неясного вида, укрепленных на венчике — принадлежат к «постволосовскому» энеолиту Волго-Окского региона.
Группа ретушированных изображений (полнофигурных скульптур) представлена в видовом отношении птицами, млекопитающими (лось, медведь, бобр, куница/лиса (?)) и рыбами. Истинность скульптур змей из-за недостатка материала остается сомнительной. При их морфологическом анализе не используется развернутая классификация, а только их соответствие нескольким предъявляемым критериям. Несмотря на отличие в сырье и технике изготовления, по своим морфологическим параметрам изображения близки резным полнофигурным подвескам. На нескольких экземплярах фиксируются парные выемки. Данные картографирования говорят о том, что эта группа изображений была распространена исключительно в «восточной» половине лесной зоны.
Группа графических изображений представлена только изображениями птиц на керамических сосудах. При их морфологическом анализе не используется развернутая классификация, а только их соответствие нескольким предъявляемым критериям. Различия изображений в деталях позволяют наметить некоторые хронологические изменения плоскостного образа птицы.
Контекст находок всех четырех видов изображений может свидетельствовать о том, что изображения были обычны для использования в повседневной жизни, поскольку большинство находок происходит из культурных отложений памятников и лишь очень малая часть — из погребений.
Функциональное назначение большинства резных изображений определено наличием у них элементов крепления: по всей видимости, они подвешивались на шнурке или нашивались на одежду. Контекст некоторых погребальных находок позволяет предполагать, что резные зооморфные подвески могли носиться парами, иногда в комплекте с резными антропоморфными изображениями. Назначение различных категорий предметов, украшенных зооморфными скульптурами голов (деревянные ковши с головами птиц и медведей, лосиноголовые «жезлы», птицеголовые «огнива»), пока не удалось достоверно определить. Видимо, все они имели ритуальный характер.
На использование лепных зооморфных изображений в составе наборов, состоящих из лепных скульптур (птиц, зверей, змей) и, возможно, сосудов с плоскостными изображениями птиц и скульптурными изображениями антропоморфных голов может указывать контекст ряда находок. Надевание скульптур на палочки и парное присутствие изображений разных видов животных в наборах — пока лишь гипотеза.
Функции сосудов с графическими изображениями птиц пока трудно объяснить. На их особое, видимо, ритуальное значение, указывает исключительная редкость подобных находок. Предположительно, сосуды с такими изображениями служили для каких-то строго определенных действий, так как их размеры и объемы, вероятно, сходны.
Смысловое назначение ряда резных изображений, снабженных креплениями (подвесок) скорее всего, было охранительным. Они, вероятно, являлись личными предметами, которые человек носил на себе при жизни и брал с собой в могилу. Подобное значение мог иметь и ряд ретушированных изображений, имеющих выемки, которые косвенно свидетельствуют о возможности их крепления.
Среди разнообразных зооморфных наверший, венчающих ковши-черпаки, «булавки», ножи, лопаточки, весло, гребень, выделяются т.н., птицеголовые «огнива» и лосиноголовые «жезлы». Крупные размеры этих вещей и их редкость позволяют видеть в них символические, ритуальные вещи, обладавшие особым статусом (как и, вероятно, их владельцы).
Связь лепных и плоскостных (графических) изображений с керамикой и, таким образом, с женским производством, заставляет предположить, что в них были отражены некие специфические женские духовные представления, связанные с домашним благополучием и деторождением. Согласно данным этнографии, такие представления, прежде всего, были связаны с образом водоплавающей птицы.
Возникновение зооморфных изображений нельзя рассматривать как исключительный феномен для эпохи позднего каменного века. Они обнаруживают определенное сходство с изображениями верхнего палеолита, которое выражается как в сходстве использованного сырья (кремень, глина, кость, янтарь, зуб млекопитающих), технологических приемов (ретуширование, лепка, резьба, графика), так, отчасти, и в морфологическом плане (скульптуры в качестве наверший орудий, круглая скульптура малых форм), и, частично, в сюжетном плане (образы копытных, хищников, птиц). Очевидное сходство обнаруживается с резными мезолитическими изображениями лесной зоны Восточной Европы (например, с предметами из Оленеостровского могильника).
Тем не менее, проведенное исследование не является исчерпывающим. Необходимо продолжить уточнение культурно-хронологической принадлежности изображений, выявление с их помощью направления и характера связей между различными обществами, процесса формирования определенных традиций. Для этого необходимо привлекать новые источники, а также пытаться уточнить (насколько это возможно) контекст уже известных находок.
Заключение
Роль и значение предметов искусства малых форм в жизни древних обществ лесной зоны Восточной Европы.
В этой заключительной главе все многообразие искусства малых форм рассмотрено как определенный комплекс предметов, характерный для единой в целом, в плане хозяйственного и культурного уклада, эпохи. Его сопоставление с системой мировоззренческих представлений охотников-собирателей-рыболовов Евразии, реконструированной по этнографическим данным, сможет, хотя бы отчасти, отразить тот смысл, который этот комплекс имел для нео-энеолитического населения лесной зоны Восточной Европы.
Территория, включающая в себя Фенноскандию, Восточную Балтию, Северную и Центральную Россию, судя по многочисленным археологическим данным, составляла в эпоху финала каменного века единый в культурно-хозяйственном отношении мир со сходным хозяйственным укладом, орудийно-вещевым набором, и, скорее всего, сходными духовными представлениями. Важным доказательством последнего тезиса является то, что на всей этой обширной территории в IV — первой половине II тыс. до н.э. произошел всплеск искусства малых форм, подобного которому не фиксируется в археологическом материале ни до этого времени, ни после. Выявить причины такого явления сложно и эта задача выходит за рамки нашего исследования. В силу разных причин (подходящие почвенные условия, масштабные и планомерные археологические исследования), на территории лесной зоны Восточной Европы сохранилась значительная часть предметов, связанных с духовной жизнью древнего населения. Археологические данные свидетельствуют о том, что для этой территории в IV — начале II тыс. до н.э. характерен приблизительно одинаковый набор сюжетов искусства малых форм — это человек, птица, лось, медведь, бобр, змея, которые широко распространены на территории лесной зоны Северной Евразии, что, несомненно, также отражает сходные природные условия и сходный хозяйственный уклад.
Хронология и региональные особенности предметов искусства малых форм.
Развитие искусства малых форм в эту эпоху условно можно разделить на два (возможно даже сильно «перекрывающих» друг друга) хронологических этапа. К первому, условно назовем его неолитическим (приблизительно IV — середина III тыс. до н.э.), относится большинство лепных изображений (антропоморфных и зооморфных, автономных и зависимых, в том числе плоскостных. Ко второму, условно назовем его энеолитическим (примерно III — начало (середина?) II тыс. до н.э.), относятся практически все резные, ретушированные и несколько лепных изображений (антропоморфные, зооморфные, автономные, зависимые и т. д.).
Рассматривая региональные особенности распространения материала, нельзя не отметить разницы между этими двумя этапами. На первом («неолитическом») этапе наблюдается единообразие, как сюжетного набора, так и использованного для изготовления изображений сырья. На втором («энеолитическом») этапе в самых разных, удаленных друг от друга регионах, сохраняется ряд сюжетных параллелей (образы лося, водоплавающей птицы, бобра), а использованное сырье становится более разнообразным. Большинство представленных видов изделий, рассмотренных и систематизированных в этой работе, сосуществует хронологически, но зоны распространения существенно различаются.
Образ человека в полнофигурной скульптуре распространен довольно широко. Однако, изображения головы человека известны только в прибалтийских регионах. Образ мужчины воплощен в резных скульптурах западной части лесной зоны (Восточная Балтия, Беларусь, Псковская обл.) и, по-видимому, является хронологически позднейшим. Крайне немногочисленные плоские резные скульптуры, интерпретированные как женские, найдены в этой же части рассматриваемой территории и могут датироваться концом изучаемой эпохи. Однако, для того, чтобы делать выводы о том, что скульптуры с признаками пола являются наиболее поздними хронологически, данных пока недостаточно.
Образ водоплавающей птицы — единственный из «птичьих», известный на территории Восточной Балтии и Русского Севера. В Центральной России наблюдается многообразие этих изображений: известны изображения как водоплавающей, так и болотной и боровой птицы. Такая категория предметов, как «огниво» с головой водоплавающей птицы, известна только здесь.
Образ медведя в полнофигурной и парциальной скульптуре совершенно отсутствует в Центральной России, однако встречается в западной зоне (Восточная Балтия, Псковская обл.) и продолжает существование в Фенноскандии, Карелии и на Русском Севере в эпоху ранней бронзы.
Исследователи, рассматривая эти материалы, не раз отмечали прямую зависимость выбора определенного вида сырья от степени его доступности. Прежде всего, это касалось особенностей распространения кремневой скульптуры (Ошибкина, 1978; Студзицкая, 1985). На сегодняшний день стало известно, что обмен сырьем (кремнем, янтарем, асбестом) на изучаемой территории достиг значительного распространения именно в III тыс. до н.э. (Жульников, 1999). Ценность и престижность янтаря превосходила остальные материалы. Свидетельство этому — то, что пуговицеобразные подвески, кольца и ряд других простых форм известны на Средней Волге и Кольском п-ве — очень далеко от мест добычи. Зооморфные и антропоморфные янтарные подвески, помимо восточно-балтийского региона, известны в Южной и Юго-Восточной Финляндии. От Лубанской низменности до оз. Саимаа расстояние примерно такое же, как до Московской области. Однако нигде в Европейской России янтарных скульптур пока не найдено.
Что касается залежей качественного кремня, территориям Восточной Балтии было далеко, например, до Валдайской возвышенности, однако и там (в Восточной Балтии) кремень обрабатывался и использовался шире, чем, например, сланец и кварцит в Карелии, Финляндии и Швеции. При этом на территории Восточной Балтии до сих пор не найдено ни одного ретушированного изображения — даже из кварцита или сланца. Из этого следует, что сырье распространялось гораздо шире, чем изображения из него, а также, возможно, что изображения распространялись по другим «законам», нежели сырье.
Таким образом, региональные различия, как в сюжетах, так и в использованном сырье, скорее определялись востребованностью разных категорий вещей в духовной жизни конкретного населения, а не наличием или отсутствием определенного вида сырья. Вероятно, особенности направлений обменных и иных (например, брачных) связей между регионами играли в этом процессе не последнюю роль.
Кроме того, во всех группах изображений из разных материалов со временем в силу разных причин могли происходить некоторые морфологические изменения. Пока их удалось зафиксировать только для глиняных антропоморфных изображений. Из-за нехватки данных о датировках, контексте находок, из-за ограниченного количества самих предметов, говорить как об изменении форм, так и о всплеске или упадке самого образа, пока сложно.
Некоторые исследователи считают, что понять семантику изображений без наличия синхронного или хронологически близкого письменного текста невозможно (Антонова, Раевский, 1991). Относительно близкими текстами могут считаться этнографические данные, связанные с историей финно-угорских народов. Предполагается, что некоторые группы местного неолитического населения участвовали в их сложении (Напольских, 1997; Kosarev, Kuzminykh, 2001). Этнографические данные о коренных народах Сибири и Дальнего Востока отчасти также отражают черты духовного мира, общие для подобного жизненного уклада. Однако, эти данные очень отрывочны, так как их древнейший, «охотничий» пласт сильно «засорен» элементами позднейшей русской культуры у карел и саамов, кочевой ираноязычной — у уральских народов, тюркской — у народов Сибири. Поэтому рассчитывать на сколько-нибудь полную реконструкцию мифологии исследуемого общества невозможно, тем более на воссоздание ее конкретных сюжетов.
Речь пока может идти лишь о проникновении в принципы мировосприятия носителей этой мифологии (Антонова, Раевский, 1991. С. 223).
Попытаемся выявить то общее, те знаковые, символические образы, значение которых сохранялось неизменным в мифологии обществ охотников и собирателей лесов Северной Евразии независимо от культуры или региона.
Предметы искусства малых форм: игрушки или.
Принадлежность любой группы предметов первобытного искусства малых форм к детской игрушке вызывает неизменный протест исследователей (Иванов, 1949bБогораз, 1949; Кулемзин, Лукина, 1992; Косарев, 2003). У некоторых народов детям прямо запрещалось играть изображениями человека. По представлениям других обществ, игра девочки с куклой являлась необходимым условием возрождения умершего предка, чей дух поселялся в этой кукле. Формально являясь игровым предметом, такая кукла одновременно была и изображением умершего, и вместилищем его души (Иванов, 1949b).
То же самое касается и зооморфных изображений. Изготовление зооморфных скульптур в качестве жертвенных предметов характерно для промысловых культов разных народов. Только у оленеводов существовала традиция изготовления игрушек-«стада» оленей для мальчиков (Попов, 1949). Невозможно представить себе «стадо» лосей, медведей и уток в руках ребенка охотников-собирателей. Как правило, в традиционных обществах дети крайне рано приобщались к хозяйственной жизни. Их типичные игрушки — это уменьшенные копии утвари, орудий труда и оружия (Иванов, 1949b). Среди находок в культурных отложениях поселений нео-энеолита иногда встречаются миниатюрные сосуды и наконечники стрел. Возможно, что они и были игрушками.
Ряд найденных на поселениях скульптур (например, птиц) несет следы окраски охрой. Крайне важная роль охры в ритуалах, зафиксированная еще с эпохи палеолита, тем более не позволяет относить подобные предметы к игрушкам.
Человек: мужчина и женщина.
Одним из важнейших принципов человеческого мировосприятия с самых древнейших времен является «дихотомия», т. е., двойственное восприятие: двойственное восприятие всех аспектов жизни и окружающего мира (Иванов, 1978). Одним из видов такой дихотомии является подразделение на «мужское» и «женское». Дихотомия «мужское-женское» и двоичная знаковость зооморфных образов прослежена еще в искусстве верхнего палеолита. Поэтому, вполне вероятно, что подобные представления о разных группах предметов могли существовать и в нео-энеолите лесной зоны Восточной Европы.
Согласно многим этнографическим данным о народах Северной Евразии, черты этого подразделения проявляются в самых разных сторонах хозяйственной и духовной жизни людей. Имеются данные, позволяющие выделять следы существовавшей в историческом прошлом «женской» культуры с характерным для нее особым «языком», с женским архаическим эпосом и другими специфическими элементами материальной и духовной культуры" (Лебедева, 1982. С. 33). Существование определенной «мужской» культуры, связанной, прежде всего с промыслами, но, наверняка обладавшей всеми перечисленными чертами, также бесспорно. Взаимодействие обеих видов культуры регулировалось разнообразными запретами, например: не брать мужского оружия, беременной не есть мясо медведя и т. д. Хотя перечень таких запретов вроде бы касается главным образом женщин, этнографы не раз приводили свидетельства важного значения женского родства в прошлом разных сибирских народов: лингвистические следы существования матрилокального брака, подчеркнуто уважительное отношение к родственникам по матери (особенно к дяде) и старым женщинам (на медвежьем празднике) (Василевич, 1957; Потапов, 1949; Лебедева, 1982).
Образ человека.
Антропоморфные персонажи в искусстве коренных народов Северной Евразии олицетворяли целую группу существ: духов-охранителей, духов-хозяев угодий, умерших предков и ряд других сходных по смыслу образов (Косарев, 2003. С. 226, 229). Все эти персонажи были близки друг другу функционально и, видимо, по смыслу, который состоял в том, чтобы быть рядом с людьми, принимать от них знаки внимания, содействовать их благу. Они могли быть связаны как с отдельным человеком, так и с целой семьей или родом. Вероятно, именно духи-охранители могли быть воплощены в резных (а возможно и ретушированных) антропоморфных изображениях лесной зоны Восточной Европы.
Понятия о человеческой душе у традиционных обществ Урала и Сибири были многообразны. Наиболее универсальны представления о новорожденной, младенческой душе. Ее попадание в женскую утробу происходит посредством солнечных лучей или дыма домашнего очага. В ритуалах, связанных с деторождением, глина использовалась наряду с другими материалами для изготовления фигурок, олицетворяющих ребенка (Косарев, 2003). Фантастическая («эмбрионовидная», птицеи червеобразная) форма ранних лепных изображений может указывать на вероятное существование в то время представлений о младенческой душе, сходных с теми, которые известны по этнографическим данным.
Связь лепных антропоморфных изображений нео-энеолита с женским производством, жилищем, очагом, сосудом позволяет рассматривать их как одно из свидетельств существования в нео-энеолите культа родового огня и домашних покровителей, способствовавших благополучному исходу родов, охране рожениц, дома, очага, находящегося в доме имущества и детей (Иванов, 1955. С. 256).
Судя по данным этнографии, образ синкретического антропо-зооморфного существа был чрезвычайно широко распространен в искусстве и мифологии народов Северной Евразии. Пока он совершенно не известен в мезолитической скульптуре. В рассматриваемых археологических материалах он также отсутствует. Находки единичных ретушированных антропоморфных изображений с рогами и уникального зооморфного с удлиненными «ногами» пока не дают оснований для утверждения о его существовании.
Образ птицы.
Образ птицы, несомненно, являлся одним из важнейших в мировоззренческих представлениях народов Северной Евразии. Фактически, он находился во главе мироздания, так как главным героем универсального мифа о сотворении мира всегда является водоплавающая птица (гагара, гусь) (Карельское., 1982; Косарев, 2003). Глобальная, всемирная, «положительная» роль образа птицы проявлялась повсеместно в самых разных культурных аспектах — вплоть до современности.
Прямая связь образа птицы с представлениями о человеческой душе многократно демонстрируется в ритуалах и текстах самых разных народов. Иногда душу человека, покидающую тело во сне, олицетворяет не только водоплавающая, но и боровая птица, например, глухарь (Кулемзин, Лукина, 1992). В урало-сибирских представлениях о новорожденной, младенческой душе образ птицы является универсальным: души-птицы сидят на родовом дереве, по очереди «слетая» к женщинам своего рода, или направляются к ним посредством солнечных лучей или сверхъестественным существом (Лебедева, 1982; Косарев, 2003). В текстах плачей умерший ребенок называется птичкой, уточкой (Карельское., 1982). Предполагалось, что душа умершего младенца сразу поднимается в небо, поэтому у ряда обществ известен обычай прикрепления к телу (люльке, одеждам) птичьего крыла (Косарев, 2003). Находки в детских погребениях могильников Тамула (Эстония) и Ведбек (Дания) костей крыльев журавля позволяют предполагать чрезвычайно древнее существование сходного комплекса представлений о птице-душе на территориях Северной и Восточной Европы.
Птица — это образ, несомненно, связанный с «женской» культурой. Глиняные скульптуры в составе наборов (состоявших из скульптур птиц, змей, млекопитающих и человека) и плоскостные изображения водоплавающих птиц на сосудах — возможные продукты женского гончарства — вероятно, являлись ее частью. Предполагаемые ритуальные «огнива», украшенные птичьей головой, также могли иметь отношение к женским предметам и связываться с почитанием домашнего очага, который всегда был персонифицирован у народов Урала и Сибири как женщина («Мать-Огонь») (Кулемзин, Лукина, 1992). Многочисленные подвески-нашивки в виде птиц, найденные в Центральной России и Восточной Балтии, могли, вероятно, связываться с представлениями о птице-душе. Возможно, они носились повседневно и олицетворяли душу конкретного человека.
Образ лося.
Этот образ тоже являлся одним из главнейших в представлениях народов Северной Евразии. Неизменно сохраняемое им лидерство в промысловой иерархии на протяжении тысячелетий определило круг его значений. Это — «положительный», космический, календарный, ойкуменический образ.
Как правило, у народов Урала и Сибири лось ассоциировался с солнцем и созвездием Большой Медведицы («Лося») — главными ориентирами в пространстве. Универсальный сюжет преследования чудесного лося могучим охотником (Карельское-., 1982; Окладников, 1949) является не столько отражением «промыслового» мифа или календарного (весеннего) празднества, сколько метафорой бега времени, жизненного и природного цикла. Ойкуменическое восприятие этого образа отражено в представлениях о земной поверхности как спине фантастического лося, а также в фольклорных текстах с эпизодом превращения преследуемого чудесного лося в различные «блага» — дом, собак, богатство (Аврорин, Козьминский, 1949; Лебедева, 1982; Карельское., 1982). Вероятно, это связано с устойчивым хозяйственным принципом максимально эффективного использования добытого лося, который зафиксирован и археологически. Рог и большинство костей (ребра, трубчатые кости, метаподии) шли на изготовление орудий, зубы — на украшения, мясо — на еду, шкура — на одежду и т. д.
Образ лося как существа, олицетворяющего мировой порядок, возможно, был известен еще с мезолитической эпохи и сохранялся очень длительное время. Об этом могут свидетельствовать находки лосиноголовых «жезлов» крупных размеров на памятниках мезолита-бронзы, возможно, принадлежавших общественным «лидерам».
Сложным вопросом является «безрогость» всех известных мезо-нео-энеолитических лосиных резных скульптур лесной зоны Восточной Европы. Разумнее было бы предположить, что изображен не самец в краткий период сброса рогов, а самка — лосиха (или, возможно, в ряде случаев, лосенок). У многих северо-евразийских народов солнце ассоциировалось с женским началом, поэтому, учитывая связь образа лося с солярным культом, можно полагать, что население лесной зоны Восточной Европы почитало лося именно в облике самки. Возможно, часть изображений лося могла иметь отношение к «женской» культуре. Так украшение носовых частей лодок головами лося — обычай, распространенный, судя по археологическим находкам и изображениям петроглифов, с мезолита до эпохи бронзы (Era-Esko, 1958; Равдоникас, 1936) — помимо «одушевления» лодки, мог демонстрировать ее «женскую» природу (в универсальном семантическом ряду «лодка-сосуд-люлька-женская утроба»).
Образ медведя.
Общая негативная окраска этого образа, тем не менее, не мешает ему находиться, как и образу лося, в центре мировоззренческих представлений. Несравненно меньшее промысловое значение медведя по сравнению с лосем зафиксировано и археологическими, и этнографическими данными. Выдающиеся видовые качества медведя («Сила двух мужчин, ум — одного» (Карельское., 1982)) с одной стороны, всячески сближали его с человеком, с другой — противопоставляли. Именно поэтому универсальные представления о медведе двояки: он и вождь всего животного мира, и хозяин потустороннего мира. Обряды распространенного по всей Северной Евразии «медвежьего праздника» были связаны с обоими направлениями (Таксами, 1975; Косарев, 2003).
Возможное почитание медведя как потустороннего существа могло иметь место еще в неолите-энеолите: его скульптурные изображения полностью отсутствуют на всей исследованной территории и появляются только на рубеже энеолита и раннего бронзового века в резной скульптуре «западной» лесной зоны и ретушированной волосовской скульптуре (в очень малом количестве). Возможно, существовал запрет на его изображение. (Это сближает образ медведя с образом рыбы, который тоже появляется, видимо, только в волосовском искусстве, а раньше — неизвестен.) Ни разу, включая изображения на топорах-молотах эпохи ранней бронзы, у него не изображены глаза (хотя рельефно выделены надбровия), что нехарактерно для всех остальных образов — лося, птицы, человека.
В целом образ медведя может рассматриваться в рамках «мужской» культуры, по крайней мере, на рубеже рассматриваемой эпохи. Вероятно, появление на «западных» территориях лесной зоны Восточной Европы резных скульптур медведя произошло синхронно с подчеркнуто мужскими скульптурами. Дальнейшее развитие образа медведя проявляется в топорах-молотах эпохи ранней бронзы — ритуальном (мужском?) оружии.
Положение медведя и лося в иерархии почитаемых образов следует считать равным: прежде всего, это два самых крупных зверя в евразийских лесах. Охотничьи обряды, связанные с ними, были сходными (захоронение останков, черепа) (Окладников, 1949). Распространенные сибирские представления о фантастическом ящере-мамонте предполагали возможное превращение в него как лося, так и медведянаконец созвездие Большой Медведицы носило еще и название Лося (Сенкевич-Гудкова, 1949).
Есть все основания, чтобы рассматривать лося и медведя в контексте универсальной дихотомии. С лосем и медведем у большинства народов Северной Евразии ассоциировались: солнце и луна, небо и подземный мир, женщина и мужчина.
Образы бобра, змеи и рыбы.
Эти образы занимают подчиненное положение по отношению к предыдущим и гораздо реже упоминаются в различных текстах. Все они представляют водно-подземный пласт Вселенной — сферу обитания сверхъестественных хтонических существ, которые повсеместно занимают особое место в древних воззрениях. Кроме того, эти животные являются посредниками между земным и подземным (или подводным) мира (Косарев, 2003). Ввиду их особой смысловой значимости, представляется, что все остальные функции и роли этих животных у разных народов могли мыслиться по-разному.
Немногочисленные изображения млекопитающего неясного вида (куницы/лисы?), выполненные в лепной, резной и ретушированной скульптуре, указывают на постоянное место этого образа в мифологии и духовных представлениях нео-энеолитического населения. К сожалению, в этнографических данных этот образ, по-видимому, никак не фигурирует.
Проанализировав ряд общих представлений народов Северной Евразии, нам удалось предположительно охарактеризовать различные категории изученных изображений как определенные знаки-символы, связанные с «женской» и «мужской» культурой, несущие как личные и общественные функции. Таким образом была намечена самая общая модель духовных представлений эпохи неолита-энеолита и доказана ее непосредственная связь с представлениями и ритуальными вещевыми комплексами исторических народов Северной Евразии, данные о которых подкреплены письменными данными.
Искусство малых форм неолита-энеолита как знаковая система.
Отдельные образы, воплощенные в разных категориях изображений, могли осмысливаться несколько по-разному, например: лось — как мировой порядок, символ лидера («жезлы») или душа лодки (головы лося на носах лодок), птица — как собственная душа человека (резные подвески) или как душа очага («огнива»), человек — как младенец (лепная скульптура) или как личный дух-охранитель и предок (резная скульптура).
Однако контекст целого ряда находок свидетельствует о том, что существовали гораздо более сложные и непонятные нам представления, в которых был задействован не один образ, а сразу несколько разных. Речь идет о наборах лепных скульптур, которые, вероятно, включали в себя изображения человека, птицы, зверя и змеи. Также следует вспомнить находки в погребениях групп изображений-подвесок: людей и птиц, разных пород птиц, разных пород зверей — намеренно помещенных вместе.
В этнографических исследованиях, связанных с народами Северной Евразии, большинство наборов скульптур связывается с двумя основными объектами. Скульптуры-подвески соотносятся, как правило, с шаманским костюмом, а большая часть других изображений — с жертвенными местами.
Проблема шаманства не раз затрагивалась при обсуждении искусства малых форм лесной зоны Восточной Европы (Уткин, Костылева, 1996, и др.). Однако следует согласиться с мнением С. В. Студзицкой и С. В. Кузьминых о том, что в эпоху неолита-энеолита еще не может идти речи о сложении шаманского костюма и представлений шаманизма (Студзицкая, Кузьминых, 2001). Согласно материалам погребений, изученные подвески-нашивки носились мужчинами, женщинами и детьми, причем, наверняка, они использовались и в повседневной жизни, так как некоторые предметы сильно залощены. Они ломались, чинились и часто терялись владельцами. Это позволяет характеризовать их как ординарные предметы, не имеющие ничего общего с особым, обильным и редким (!) шаманским комплектом.
И наборы лепных скульптур, и резные подвески, которые являются «знаковыми» предметами двух разных хронологических этапов, в какой-то степени уравнивает единый набор представленных образов: человек, птица, зверь (некрупное млекопитающее) и змея.
Причем подвески встречаются и в сочетаниях, то есть, тоже формируют своего рода наборы, состоящие из: 1) человека и двух птиц, 2) двух птиц, 3) бобра и куницы/лисы (?). И здесь, и в составе наборов лепной скульптуры отчетливо выражена важная роль парности-, парные змеи, парные птицы, парные человеческие изображения на сосудах. Также не исключена возможность существования парных автономных скульптур человека (например, в резьбе).
Воспроизведение целого ряда образов через скульптурные наборы указывает на существование в неолите-энеолите лесной зоны Восточной Европы неких сложных мировоззренческих представлений, базирующихся на целом ряде антропоморфных и зооморфных «кодов».
Анализируя комплекс автономных изображений во всей его полноте нельзя не отметить, что образы человека, птиц, млекопитающих и змей в нем фактически «уравнивались» (в технике изготовления, способе крепления, контексте расположения в погребениях на костяке, самом факте помещения в состав «глиняного» набора). Такое же уравнивание" можно отметить и для сопряженных изображений — предметов со скульптурными навершиями: на ковшах, ложках, гребнях располагали головы и птиц, и медведей (гребни с изображениями птичьих голов известны на Кольском п-ве в эпоху раннего металла).
Следовательно, разные образы могли замещать друг друга, фактически, в одной и той же ситуации (например, похороны, ношение предметов на себе при жизни, зачерпывание чего-либо, расчесывание). Почему так происходило? Предположение о том, что разное значение придавалось разным образам в связи со сменой традиций во времени, зыбко (Студзицкая, 1971). Из погребений одного хронологического этапа на территории одного могильника (Тамула, Звейниеки, Сахтышские стоянки) происходят самые разнообразные подвески-нашивки, находившиеся на шее или затылке, но передававшие разные образы. Можно допустить, что в этих явлениях отражена непонятная нам знаковая система. Ее основные знаки-образы (человек, птицы, млекопитающие, змеи) оставались неизменными на обоих хронологических этапах (неои энеолитическом). От второго этапа сохранилось гораздо больше материалов, самые значимые из которых — подвески-нашивки из погребений и поселений. Предположим, в нашивных/подвесных изображениях разных существ отражались знаки обладания их владельца скорее определенным социальным (а не к половым или возрастным — судя по материалам погребений) статусом. Из-за многочисленности изображений птиц можно думать, что они символизировали некое «среднее» социальное положение. Лоси и медведи символизировали бы высший статус (их очень мало в подвесках, но они представлены на жезлах мезолита-бронзы и топорах-молотах ранней бронзы), бобры, куницы/лисы (?) и змеи — возможно, более низкий. Такая упрощенная вертикальная иерархия образов может быть построена согласно универсальным северо-евразийским охотничьим воззрениям на Вселенную и ее зооморфные символы (рис. 23). Место образа человека в этой схеме неясно. Она — всего лишь предположение, поскольку данные, необходимые для решения этих вопросов на конкретном археологическом материале, практически отсутствуют.
Иерархические знаковые изобразительные системы известны в земледельческом неолите-эпохе ранней бронзы (Балабина, 1998). Существование подобных систем в древнейших и древних обществах охотников и собирателей подразумевается исследователями с эпохи верхнего палеолита (Столяр, 1985 и др.). Возможно, следует говорить о наличии особой изобразительной знаковой системы в лесном неолите-энеолите, выраженной в создании наборов лепных и резных скульптур. лось солнце (?) женщина (?) птица медведь луна (?) мужчина (?) куница (?), лиса (?) бобр, выдра (?) змея, рыба.
Рис. 23. Вероятная иерархия зооморфных и антропоморфных образов согласно воззрениям охотников-собирателей-рыболовов лесной зоны Северной Евразии.
В связи с контекстом находок наборов глиняной скульптуры и ряда других изображений необходимо рассмотреть вопрос о жертвенных местах. Согласно многочисленным этнографическим данным скульптура малых форм довольно часто имела функцию жертвенного предмета (Иванов, 1970). Ими могли быть не только зооморфные изображения, жертвуемые в рамках промысловых обрядов «хозяину зверей» как «замена» убитых животных, но и антропоморфные изображения, фактически, «жертвуемые» покойным сородичам в качестве места обитания их души. Подобные действия были призваны поддержать равновесие, гармонию мира: «.изображение мифических предков, образов этиологических и космологических мифов, должно было способствовать устойчивости мира, изобилию, благу» (Антонова, 1980. С. 52).
Помимо предположительно жертвенных объектов неолитического времени на поселениях, в составе которых были найдены наборы лепных скульптур, несколько подобных объектов известно для более позднего, энеолитического периода. К сожалению, в обоих случаях эти объекты были исследованы по методике, которая не предполагала точной фиксации всех культурных остатков, поэтому данные очень отрывочны (Крайнов, 1992; Цветкова, 1973). Вероятно, это были площадки (или ямы), возможно, недалеко от погребений. На площади этих объектов обнаружены кости и определенные части туш животных (черепа лося, медведя, бобра, куницы), а также некоторые экземпляры резной (и ретушированной?) скульптуры, среди которой — «жезлы» с головой лося, зооморфные предметы разного сюжета (лось, птица, бобр, куница/лиса?) и другие изделия.
Возможно, таким образом, целый ряд изображений мог иметь двойную функцию: использоваться по прямому назначению, например, нашиваться на одежду как резные подвески, или размещаться у очага, как глиняные антропоморфные скульптуры, или отдаваться, помещаться вместе с другими подобными предметами в определенное «жертвенное место». Такое же двоякое назначение связывается с ритуальными топорами-молотами, украшенными головами лося и медведя: они могли быть и ритуальным оружием (скипетром), и помещаться в какое-то специальное место вне пределов поселения (Жульников, 2003).
Глубокий след, оставленный в культуре и изобразительном искусстве населением эпохи неолита-энеолита, прослеживается на территориях лесной зоны Северной и Восточной Европы еще очень долгое время. В эпоху ранней бронзы многие черты резной антропоморфной и зооморфной скульптуры переходят к изображениям Северной Норвегии и Кольского полуострова (Гурина, 1997), Финляндии, Карелии, Русского Севера (зооморфные топоры-молоты, лыжи, ковши), фатьяновской культуры Центральной России (топоры с изображениями медведя). В более поздние эпохи отголоски этих же традиций (глиняные скульптуры, резные изображения хищников, птицы-подвески) можно заметить в дьяковских и средневековых финно-угорских древностях.
Благодарности.
Автор сердечно благодарит за помощь и поддержку в проделанной работе: Н. Б. Леонову, С. В. Студзицкую, С. В. Ошибкину, Ю. Б. Цетлина, А. Е. Кравцова, А. В. Емельянова, Е. Д. Каверзневу, Л. В. Кашину, А. В. Козлову, В. И. Балабину, В. В. Сидорова (Москва), В. Я. Шумкина, А. Н. Мазуркевича, А. Д. Столяра, В. И. Тимофеева, Т. А. Попову, В. Базарову (Санкт-Петербург), A.M. Жульникова, М. М. Шахновича, И. Ф. Витенкову,.
Н.В. Лобанову, В. Ф. Филатову (Петрозаводск), В. В. Ставицкого (Пенза), А. В. Шипилова (Казань), В. В. Бейлекчи (Муром), А. Гонозова (Нижний Новгород), И. Н. Черных (Тверь), В. Н. Карманова (Сыктывкар), С. В. Белову (Волоколамск), М. М. Чернявского (Минск), Т. Остраускаса (Вильнюс), М. Лавенто, Т. Карьялайнена (Хельсинки), Л. Папмель-Дюфэ (Стокгольм).
