В 1898 году, касаясь вопросов латинского словообразования, М. М. Покровский писал, что в науке «укоренилось так много предрассудков, приобретших чуть ли не юридическую давность, что исследователю по временам стоит большого труда отрешиться от них и выйти на правильный путь» [Покровский 1959, с. 27]. Эти слова вполне применимы и к вопросам современного русского словообразования.
Попытаемся обозначить и, по возможности, объяснить некоторые из них, а также сформулируем основные положения, которыми мы руководствуемся в настоящем исследовании.
Одной из основных проблем лингвистики является ПРОБЛЕМА ВЗАИМООТНОШЕНИЯ ЯЗЫКА И РЕЧИ. Мы понимаем язык как потенцию, возможность, а речь как всегда частичную реализацию этой потенции. При этом не все в речи имеет отношение к языку, например, всякого рода ошибки, оговорки, нечленораздельные звуки. В то же время не следует думать, будто в языке есть только то, что встречается в устной речи или зафиксировано в словарях. Речь всегда беднее языка, поскольку в ней никогда не реализуются все возможности, представляемые языком. Отсутствие в речи того или иного слова вовсе не означает, что оно непременно отсутствует в языке. В языке существует все, что может быть образовано из морфем данного языка, представленных в речи, по законам текущего состояния словообразовательной системы [Кретов 1995].
Таким образом, встает еще одна важная проблемаСУЩЕСТВОВАНИЕ лексических единиц. Нужно различать языковое и речевое существование. Для языка существенна возможность-невозможность образования той или иной единицы (рамки возможности ограничивает совокупность внутрисистемных запретов), а для речи важна осуществленностъ-неосуществленность той или иной языковой единицы. Важно отметить, что неосуществленность в речи лингвистической единицы принципиально не доказуема. Выделение этих двух пар признаков [Клименко 1982] и их взаимодействие дает 4 типа лексических единиц: ирреальные, окказиональные, потенциальные, узуальные [Кретов 1994].
Ирреальные единицы не имеют ни языкового, ни речевого существованияузуальные единицы, напротив, обладают и тем, и другимокказиональные единицы противоречат закономерностям языка, т. е. не имеют языкового существования, но употребляются в речипотенциальные единицы никаких внутрисистемных языковых запретов не нарушают, но речевым существованием не обладают, так как оказываются в данный момент невостребованными.
По мнению А. А. Кретова, от понимания лингвистического существования, от того, какие единицы и на каком основании признаются существующими и сосуществующими, зависят результаты синхронного словообразования [Кретов 1994].
По устоявшейся традиции считается, что слово существует в языке, если оно зафиксировано в словаре. Так, например, в «Словообразовательном словаре русского языка» А. Н. Тихонова [Тихонов 1985] имеются слова однозарядный, трехзарядный, пятизарядный, шестизарядный, семизарядный. Значит ли это, что в современном русском литературном языке нет слов двухзарядный, четырехзарядный, восьмизарядный и т. д. Разумеется, не значит. Как не значит и то, что в современном русском языке нет слов сорокапятилетие, двадцатиоднолетний, двадцатитрехлетний, двадцатидевятилетний, которые тоже не зафиксированы словарями. Из признания существующими лишь тех слов, которые зафиксированы словарями, следует и признание того, что мы можем влиять на язык, включая в словарь или исключая из него те или иные слова. Следовательно, если включить в словарь русского языка все возможные слова с числительными в основе, количество слов в словаре (а значит — и в языке) неимоверно возрастёт, и русский язык сразу станет самым богатым (по количеству слов) языком в мире. Из этого же следует, что развитие языка напрямую зависит от издания словарей и грамматик данного языка. Абсурдность такого утверждения вряд ли требует доказательств.
Между тем почти во всех вузовских учебниках по словообразованию [См., напр., Шанский 1968, Земская 1973] можно встретить утверждение о том, что основы слов становятся непроизводными как только их производящие выходят из употребления, то есть перестают встречаться в речи и в словарях. А. Н. Тихонов, например, считает, что слово утка непроизводное, а слова утиный, утёнок, якобы образованные от него, демонстрируют усечение производящей основы [Тихонов 1991]. Но отсутствие производящих в речи (даже если забыть об отмеченном в БАС-1 междометии ути-ути или уть-уть, с помощью которого подзывают домашнюю утку) вовсе не означает их отсутствия в языке, а, следовательно, все рассуждения о непроизводности таких слов не обоснованы. Компромиссное решение проблемы предлагает А. А. Зализняк: «В случае, если некоторое слово по своим морфонологическим свойствам (акцентуация, выбор морфов) должно быть признано отыменным производным, а соответствующее исходное имя в языке отсутствует, имеет смысл говорить просто о морфонологически глагольных и морфонологически именных приставочно-корневых комплексах в составе производных слов — в соответствии с их акцентуацией и выбором морфов и вне зависимости от того, существует ли соответствующее исходное слово в языке» [Зализняк 1985, с. 132]. Но если согласиться, что в языке существует все, что не запрещено его системой, то необходимость постулировать подобного рода комплексы отпадет сама собой.
Так от принципиального положения о существовании слов в языке мы естественно и органично переходим к ПРОБЛЕМЕ РАЗГРАНИЧЕНИЯ СОВРЕМЕННОГО И ИСТОРИЧЕСКОГО СЛОВООБРАЗОВАНИЯ.
Как известно, дихотомическое противопоставление синхрониядиахрония было выдвинуто еще Фердинандом де Соссюром [Ф. де Соссюр, 1977] как методическое, характеризующее способ рассмотрения языка. В дальнейшем, по мнению Г. А. Климова, в большинстве случаев эти понятия были произвольно перенесены в плоскость самого языка-объекта. Такое перенесение повлекло за собой целый ряд недоразумений. Оба понятия были соответственно отождествлены: синхрония — со статикой или даже с так называемым «состоянием языка», а диахронияс динамикой, или с историей языка [Климов 1967, с. 31]. От Ф. де Соссюра идут также представления о том, что системностьхарактеристика исключительно синхронии, а диахроническое исследование принципиально атомистично. Некоторые основания противопоставления синхронии и диахронии подверглись критике уже в то время, например, возможность адекватной характеристики синхронной системы языка без обращения к ее истории, а также мнение о примате синхронного анализа перед диахронным (работы И. А. Бодуэн де Куртенэ, Н. С. Трубецкого, Р. О. Якобсона и др.). Синхронный анализ легче осуществим практически — в силу большей полноты фактических данных и их доступностион легче поддается верификации. Однако лишь диахронический подход помогает понять, как сложилась данная языковая система. Рассматривая те или иные синхронные срезы языка, мы имеем дело с промежуточными состояниями развивающегося языкового целого, поэтому некоторые современные лингвисты рассматривают синхронию как момент диахронии [Поликарпов 1998].
В своих исследованиях И. А. Бодуэн де Куртенэ достаточно последовательно проводил принцип выделения хронологических слоев СОСУЩЕСТВУЮЩИХ языковых единиц, принцип поиска диахронии в синхронии, принцип внутренней реконструкции исторических процессов, в первую очередь на основании данных современного состояния живых языков. И лишь после этого обращался к истории данного языка и к его внешней реконструкции с опорой на данные неродственных языков. «В языкознание был введен принцип постепенного развития, эволюцииначали обращать внимание на относительную хронологию изменений и временную последовательность в языковых процессах, стали различать в языке отдельные наслоения, т. е. рассматривать языковые явления в исторической перспективе, а не в одной временной плоскости, как это было у индийцев [Бодуэн де Куртенэ 1963, II, с. 7]. Бодуэн де Куртенэ понимал, что элементы могут изменяться только в результате изменения самой системы. Кардинальные перестройки возможны лишь при переходе от одной системы к другой. В праславянский период происходит становление современной славянской словообразовательной системы. Она приходит на смену индоевропейской. В индоевропейской системе основы оканчивались на гласный, а суффикс, как правило, начинался с консонанта. В праславянской системе тематический гласный отошел к окончанию, гласный основы к суффиксу, поэтому собственно славянские суффиксы начинаются с вокала. С индоевропейской точки зрения, -ОК-сочетание тематического гласного и суффикса, с точки зрения праславянской — это единый суффикс, а не морфемный блок. Перестройка системы состояла в том, что сформировалась номенклатура славянских суффиксов (часто из двух индоевропейских морфем). При этом важно подчеркнуть, что переразложение, по мнению Бодуэна, осуществлялось только при переходе от одного хронологического слоя к другому, от одной системы к другой, но никогда — внутри одного хронологического слоя, никогда — внутри одной системы. После этого ничего подобного словообразовательная система не переживала. Современная система словообразования практически не изменилась с праславянской эпохи. Если в современной системе мы обнаружим суффикс, начинающийся с согласного, то это либо сросшийся с корнем, либо сохранившийся из индоевропейской эпохи, так как не нарушал закона возрастающей звучности, либо суффикс, который встречается только после вокализированных основ, либо это морфемный блок. Ученик Бодуэна де Куртенэ, В. А. Богородицкий, в заслугу которому ставится разработка вопросов, касающихся изменения морфологического состава слов (опрощение, переразложение, аналогия, дифференциация), подхватив идею учителя, тем не менее отошел от позиции Бодуэна. Вместо апелляции к состоянию системы, к языку, происходит обращение к «умам индивидов» и «употреблению», вместо изменений в системе языка говорится об изменении в восприятии слов, вместо словообразовательных процессов речь идет о семасиологических, лексикологических процессах изменения «реального» значения слов, его несоответствия «генетическому» значению. По сути дела, не различаются смена систем, которая затрагивает все элементы, и конкуренция форм в рамках той же системы, которая не затрагивает основ системы.
Посмотрим, как понимают сегодня различие между синхронным и диахроническим словообразованием сторонники такого разделения. Например, Е. А. Земская в учебнике по современному русскому языку пишет, что при диахроническом подходе надо «выяснить, какое из слов является более ранним, а какое более поздним, какое из слов исторически образовано из какого», а при синхронном анализе «надо определить, каково формальное и семантическое соотношение данных основ в изучаемый период жизни языка» [Земская 1973, с. 7].
Это различие демонстрируется классическими примерами, которые можно найти, пожалуй, в любом пособии дояр: доярка, зонт: зонтик. Подробный и доказательный анализ этих примеров, свидетельствующий о непригодности для словообразования критериев речевого и словарного существования лингвистических единиц, можно найти в статье А. А. Кретова [Кретов 1995, с. 117−120].
В энциклопедии «Русский язык» составители раздела, касающегося словообразования, В. В. Лопатин и И. С. Улуханов, также предлагают различать диахронное и синхронное словообразование. «Диахронное словообразование изучает пути возникновения производных слов в различные периоды развития языка и их первоначальную (этимологическую) словообразовательную структуру, а также исторические изменения словообразовательной структуры слов (см. опрощение, переразложение). Синхронное словообразование изучает систему словообразовательных средств, присущих языку на данном этапе его развития, и структуру слов, определяемую их синхронными (существующими на данном этапе развития языка) мотивационными отношениями с другими однокоренными словами. Синхронная словообразовательная структура слова может совпадать с его первоначальной словообразовательной структурой (напр.: дом — домик) или не совпадать с ней. Так, слова путник и цветник исторически образованы с помощью суффикса ~ик от прил. путный и цветной (др.-рус. путъный, цвЪтъный), имевших в древности значения „относящийся к пути или путешествию“ и „покрытый цветами“, ныне утраченныев современном же языке эти слова мотивированы только существительными путь, цветы и в них выделяется суффиксник» [Лопатин, Улуханов 1979, с. 304]. Логика подобного сопоставления вызывает некоторые возражения. Во-первых, слово путный в значении «относящийся к пути» никуда не исчезало из языка и даже — из словаря. В.
БАС-1 находим его в указанном значении с пометой «устарелое» {путная трапеза, путная печать). Кроме того, в словаре дается. путный как вторая часть сложных прилагательных, обозначающая: имеющий столько путей, сколько указано в первой части сложения (однопутный, двухпутный). Аналогичная ситуация и со словом цветной в значении «относящийся к цветам» (см., например, цветная капуста, розоцветные, крестоцветные, прицветный, околоцветный). По аналогии с рядом при цвете — прицветный — прицветник или около цвета — околоцветныйоколоцветник можно восстановить и этот ряд — цвет — *цветныйцветник. Таким образом, мы обнаруживаем то, что действительно находится в языке. Тот факт, что все эти слова почти вышли из употребления — факт речи, а не языка. Тут следует прислушаться к академику О. Н. Трубачеву, говорящему о необходимости «решительно развести» такие понятия, как «засвидетельствовано в письменных памятниках» и «впервые появилось в языке», так как письменная фиксация слов носит случайный характер. Это приводит ученого к заключению о «потенциальной дефектности письменной истории слов и их словообразовательных гнезд» [Трубачев 1994, с. 16−28- Трубачев 1991]. Во-вторых, получается, что понятия «синхрония» и «диахрония» применяются не к системе в целом, а к отдельным словам, а это значит, что у каждого слова своя собственная синхрония и диахрония. С позиций современного русского языка рассматриваются факты праязыковой древности. Если анализировать слова на момент их образования, то получается, что для их словообразовательной и морфемной интерпретации безразлично, что произошло с ними впоследствии. Таким образом, исторические изменения в морфемном составе слов (опрощение, переразложение и др.) относятся не к словообразованию, а к исторической лексикологии, так как они описывают не природные свойства слов, а приобретенные на протяжении их иногда очень долгой жизни в языке. Следовательно, необходимо различать генетический подход к слову (словообразование) и функциональный подход (словосуществование). Любое слово рождается в словообразовательной системе, а живет и функционирует в лексико-семантической системе. По мнению Н. Д. Голева, сохранению генетического в деривации (уже — в словообразовании) препятствуют те «лексические спецификации, которые накапливает слово в процессе своего функционирования в речи» [Голев 1989, с. 73].
Академик О. Н. Трубачев справедливо полагает, что синхронное словообразование есть не что иное, как функциональный аспект словообразования вообще. Уже само понятие словообразования (образование слов) имплицирует представление о процессе, а значит, исторично [Трубачев 1994]. Против трактовки словообразования как явления чисто синхронного, как учения об отношениях существующих единиц выступал и С. Ю. Адливанкин [Адливанкин 1980, с. 10−29].
Мы можем анализировать слова любого хронологического среза, но деривационная система, например XVIII века будет отличаться от современной только теми словами, которые возникли за последние 200 лет какими-то новыми, невозможными прежде способами. Деривационная же история унаследованных слов останется неизменнойтакой, какой она была на момент образования этих слов. Таким образом, словообразование, на наш взгляд, должно заниматься тем, что до сих пор по традиции называется «диахронным словообразованием» .
Вновь сошлемся на О. Н. Трубачева, который считает, что в лингвистике до сих пор продолжается «.бесконечный эксперимент на тему: что было бы, если бы все образования осуществлялись на глазах исследователя и если бы все иностранные слова типа телевизор были исконно русскими» [Трубачев 1976, с. 148].
Механизм диахронии состоит в переходе системы как целого от синхронии-1 к синхронии-2. Этот механизм тождествен переходу от качества-1 к качеству-2 через накопление количественных изменений и через нарушение ими меры качества-1 [Кретов 1995, с. 13]. В данном случае речь идет о качестве словообразовательной системы в целом, а не об отдельных иносистемных вкраплениях, связанных с отдельными словами, «.если правильно понимать систему языка, то „вторжение истории“ не только не опровергает системного характера языка, но делает подобный характер более жизненным, приближает структуру языка к реальному языку со всеми его осложнениями, „исключениями“, а нередко и внутренними противоречиями» , — замечает Р. А. Будагов [Будагов 1978, с. 76]. Противопоставление современности и истории искусственно. Оно противоречит всему, что известно науке о целостных, саморазвивающихся системах, к которым, бесспорно, относится и язык.
Если таким образом понимать синхронное словообразование, то остается не совсем ясным, в каких отношениях должно находиться словообразование и этимология. Как известно, этимология исследует действительные генетические связи между словами, но это не означает, что невозможно разделить сферы интересов словообразования и этимологии.
Во-первых, словообразование изучает текущее состояние системы языка, а этимология — предшествующие состояния языковой системы. Во-вторых, словообразование пользуется методом внутренней реконструкции и не выходит за пределы общенационального языка, в то время как этимология пользуется преимущественно методом внешней реконструкции и для объяснения происхождения того или иного слова привлекает материал других языков. В-третьих, как полагает Ж. Ж. Варбот [Варбот 1960], словообразование принимает корень как данность и не ставит вопрос о его происхождении, тогда как этимологию интересует происхождение корня, его первоначальная форма структура и семантика.
Поскольку словарный состав современного русского языка складывался на протяжении разных эпох, из этого следует, что со словообразовательной точки зрения он не может представлять единой системы. Кроме того, в речи встречаются не только исконно русские слова, но и заимствования разных периодов и из разных языков, которые отражают закономерности языков-источников, т. е. опять же иных языковых систем. Таким образом, основной принцип, которым мы пользуемся в методике анализа фактов современного русского языка, можно назвать ПРИНЦИПОМ СИСТЕМНОЙ ОДНОРОДНОСТИ, согласно которому нельзя приписывать одной системе свойства другой системы.
Примером нарушения этого принципа может служить морфемное членение слов, целиком заимствованных в русский язык. Например, у слов почтамт, почтмейстер, почтальон выделяют суффиксыамт, -мейстер, -алъон, сопоставляя их со словом почта. А так как с помощью этих суффиксов никаких новых слов не образуется, приходится изобретать особые термины для их обозначения (унификсы, квазиморфы и др.)1. В итоге критерий различения заимствованных и исконных слов размывается и фактически перестает существовать.
Если разделить корневые и аффиксальные морфемы по происхождению на русские и иноязычные, то получится 4 комбинации корня с аффиксом, неравноценные в своем отношении к русскому словообразованию: 1) русский корень + русский аффикс- 2) русский корень + иноязычный аффикс- 3) иноязычный корень + русский аффикс- 4) иноязычный корень + иноязычный аффикс.
Непосредственное и безусловное отношение к русскому словообразованию имеют сочетания 1 (-нож-ик, бел-ок, пере-би-ть) и 3.
1 Многочисленные примеры квази-, суби прочих морфов содержатся в работах: Земская 1973, Лопатин 1977, Лопатин, Улуханов 1974, Гимпелевич 1974, Пастушенков 1968 и др. тетрад-к-а, помидор-чик). Сочетание 2 (сен-аж, звон-аръ) имеет двойственную природу: с одной стороны, оно вроде бы затрагивает русскую систему словообразования, но, с другой — продолжает нести в себе черты иноязычной словообразовательной системы, являясь в русском словообразовании инородным телом. Примером может служить суффиксАРЬ, выделяемый в словах вратарь, бунтарь, главарь, знахарь, косарь, пушкарь, чеботарь и других. Он восходит (возможно, через германское посредство) к древнему латинскому суффиксуапш (ср. нотариус, пролетарий) и до сих пор ведет себя в словообразовательной системе отлично от исконно русских суффиксов, например, в массовом порядке образует существительные от существительных. Другим примером может служить случай так называемой вторичной адъективации, то есть дублирование частеречной принадлежности заимствованной основы посредством русских суффиксов. Например, прилагательное читабельный. К иноязычной основе читабель с суффиксом прилагательногоВЩЩ, оформленной по правилам латинского и немецкого языков (ср. комфортабельный, респектабельный, транспортабельный, рентабельный и др.) прибавлен русский суффикс прилагательногоН. Таким образом, основа получается дважды адъективной: первый раз — в латинском языке, второй раз — в русском.
Наконец, сочетания 4 {театрал, неолит, журналист, революционер, драматург и др.) вообще не имеют отношения к русскому словообразованию. Это иная — интернациональная — система словообразования, созданная из морфем иных языков и функционирующая по иным законам.
Как и заимствования, следует особо отметить онимы — имена собственные, составляющие особый и своеобразный класс существительных, имеющий собственные грамматические и словообразовательные особенности.
Учитывая все вышеизложенное, можно сформулировать основные принципы, принимаемые нами в качестве исходных:
1. В языке как потенции есть все, что может быть сказано и понятонезависимо от речевой реализации и словарной фиксации;
2. Понятия «синхрония» — «диахрония» применимы лишь к словообразовательной системе в целом;
3. Сосуществующая лексика порождена несколькими разновременными и разноязычными словообразовательными подсистемами и не составляет единства в словообразовательном отношении. Среди них, кроме современной русской, можно назвать праиндоевропейскую, интернациональную, ономастическую и аббревиационную подсистемы.
Представляется целесообразным также предпослать основной части работы изложение концепции, основные положения которой мы принимаем и поддерживаем, и в соответствии с которыми осуществлялось данное исследование. Заметим, что данная концепция во многом отличается от реализованной в школьных и вузовских (Н.М.Шанского, Е. А. Земской, В.Н.Немченко) учебниках, а также в разделе «Словообразование и морфемика» «Русской грамматики» [1980] (авторы — В. В. Лопатин, И.С.Улуханов). Наиболее полно основные положения нашего подхода отражены в методических указаниях по курсу «Проблемы теории деривации» для слушателей ФПК, составленных А. А. Кретовым [Кретов 1995].
1. Словообразование — внутриязыковая этимология производных слов.
Со времен Л. В. Щербы в лингвистике укрепилось мнение, что словообразование должно изучать, то, «как можно делать новые слова. Вопрос же о том, как сделаны готовые слова, — дело словаря, где должна быть дана делимость слова» [Щерба 1945, с. 181]. Аналогичной по существу точки зрения придерживается и Н. Д. Арутюнова, по мнению которой «синхронное словообразование изучает типы, по которым моделируются новые слова, и элементы словообразования не могут не быть активными» [Арутюнова 1961, с.42]. Реальная же практика академического словообразования расходится с приведенной идеей Л. В. Щербы: устанавливаются связи и отношения между словами, уже зафиксированными в словарях или текстах, а не действительные генетические связи между словами. Это нашло отражение и в терминологиии. Для синхронного словообразования применяются термины мотивация, мотивирующее, мотивированное. Исследование же реальных генетических отношений между словами объявляется задачей исторического словообразования, в котором и предлагается использовать термины производностъ, производящее, производное. Но, как мы выяснили ранее, деление словообразования на синхронное и историческое не имеет под собой реальных оснований. Более того, пользуясь академической терминологией, мы сможем лишь мотивировать форму и значение одного кодифицированного слова формой и значением другого кодифицированного слова, что и осуществляется на самом деле. Как уже отмечалось выше, мы занимаемся исследованием реальных генетических связей между словами, которые естественным образом устанавливаются с учетом этимологии слова.
2. Словообразование изучает структуру производного в том виде, в каком она была на момент его образования. Словообразовательная структура определяется как конечное множество деривационных шагов, необходимых для его порождения [Соболева 1969]. Деривационный шаг — присоединение форманта к производящему слову. При таком понимании структуры последняя приравнивается к деривационной истории слова [Гинзбург 1979]. Необходимо определить относительную хронологию слова, в какой словообразовательной системе оно было образовано.
3. Описание словообразовательной системы осуществляется в собственных категориях словообразования: суффиксация и префиксация. Предшествующее (праиндоевропейское) словообразовательное состояние характеризуется нулевой аффиксацией отглагольных существительных: в тот период в суффиксации не было необходимости, так как частеречная принадлежность основы маркировалась чередованием гласного в корне: Е — у глаголов, О — у существительных (везу — воз, теку — ток, поднесу — поднос и т. д.). К текущему состоянию словообразовательной системы относится только суффиксация и префиксация. Все остальные «способы словообразования» следует отнести к функциональному синтаксису (изменение синтаксических функций готовых слов), морфологии (лексикализация тех или иных грамматических форм), фразеологии и лексикологии (сращение словосочетаний в единую функциональную лексико-семантическую единицу). Все безаффиксные способы, а также образование аббревиатур и интернационализмов следует рассматривать в особом разделеосновообразовании или корнеобразовании.
4. Направление производности в словообразовательной системе определяется по числу морфем у слов: производное отличается от производящего на один крайний дополнительный аффикс (суффикс или префикс). Мы согласны с О. Т. Косаренко в том, что используемый до сих пор критерий определения направления деривации путем анализа дефиниции производного, предложенный Г. О. Винокуром [Винокур 1959], имеет скорее методическое, чем научное значение, и работает лишь в тривиальных и без того очевидных случаях. Его «строго лингвистический» характер [Панов 1962, с. 47, прим. 26] сомнителен, так как результат всецело зависит от дефиниций, даваемых людьми, которым, как известно, свойственно ошибаться [Косаренко 1998]. Однако «критерий Винокура» незаменим при установлении деэтимологизации: там, где производное нельзя истолковать через производящее, имеет место деэтимологизация. Ср.: коза — копытное животное > коз-ёл — самец козы > козел-ок — невзрослый козел (Даль) -мы можем говорить о наличии деривационных связей, но осанасекомое > ос-ёл — копытное животное > осел-ок — точильный брусокналичие деривационных связей отвергается. Вспомогательную роль семантическому критерию отводит также А. И. Кузнецова [Кузнецова 1972, 1977, 1986].
Из сформулированного выше критерия установления направления производности следует: 1) производящая основа не может быть формально сложнее, чем производная, а значит, производящая основа не может усекаться (низ-к-ий — низ-ость, ут-к-а — ут-ин-ый). Усечениеявление иносистемное, присущее подсистеме аббревиационного словообразования- 2) производящая основа не может отличаться от производной более, чем на одну морфему, а это значит, что так называемому «чересступенчатому» словообразованию также отказывается в системном словообразовательном статусе- 3) производящая основа не может быть равна по сложности производной- 4) в современном русском языке вставка аффиксов в середину производящей основы невозможна- 5) при правильно установленных словообразовательных отношениях семантика производного складывается из семантики производящего и форманта. Хотя в лингвистике достаточно прочно обосновалась и другая точка зрения -" более типичен такой случай, когда значение слова не сводится к сумме значений его частей [Маслов 1975, с. 104]. Поскольку о значениях слов принято судить по их словарным толкованиям, а в словарях различения языкового и энциклопедического значения не проводится и часто даются энциклопедические толкования слов, то не удивительно появление такого суждения- 6) словообразовательные отношения имеют место между разными лексико-семантическими вариантами, а не между словами в целом. Если в лексикологии термин «слово» закреплен за совокупностью значений, объединенных деривационными связями и соотнесенных с одним грамматическим словом, то в словообразовании слово принципиально однозначно. В этом смысле следует согласиться с А. А. Потебней, полагавшим, что каждое новое сочетание звучания со значением создает новое слово [Потебня 1958]. Следует лишь уточнитьновое словообразовательное слово. Например, слово стол по данным МАС-2 имеет 6 значений, слово столик 2 значения. К словообразованию имеют отношение лишь значение «род мебели» у слова стол и «маленький стол» у слова столик. Все остальные значения — результат лексико-семантических, а не словообразовательных процессов. Следует достаточно четко различать словообразовательное значениевнутреннюю форму слова, то значение, которое создано средствами языка и принадлежит языку, и лексическое значение, которое соотносит через понятие языковой знак с внеязыковой реальностью.
5. Морфемный анализ является первым и необходимым этапом словообразовательного анализа.
Е.А.Земская пишет: «Задача синхронного словообразовательного анализа. — установить, является ли анализируемая основа непроизводной или производнойв последнем случае следует выяснить, какая основа является производящей по отношению к изучаемой и с помощью какого словообразовательного средства и каким способом она произведена.
Чтобы найти основу, которая послужила производящей для анализируемого слова, надо соотнести анализируемое слово с двумя рядами слов: 1) включающих ту же основу (или тот же корень), 2) включающих те же аффиксы (или тот же аффикс). Слово, непосредственно мотивирующее данное и по смыслу, и по форме, и будет производящим" [Земская 1973, с. 11−12].
Из изложенного следует, что еще до начала словообразовательного анализа мы должны знать, где у анализируемого слова основа, какой у нее корень, есть ли у нее аффиксы и какие. Как мы можем это узнать? Только с помощью морфемного анализа.
Это в свою очередь означает, что, во-первых, словообразовательный анализ до и вне морфемного анализа невозможен, и, во-вторых, что морфемный анализ — «это начальная, но обязательная стадия словообразовательного анализа» [Шанский, Тихонов 1981, с. 8].
В современной лингвистике проблемам морфемного анализа уделяется достаточно много внимания. Различным аспектам изучения морфологической структуры слов посвящена обширная литература [См.: Кузнецова 1972, 1977, 1986, 1987; Лопатин, Улуханов 1974; Янко-Триницкая 1986; Зиновьева 1987; Котова 1981; Богданов 1997]. Однако собственно морфемный анализ, ориентированный на описание структуры словоформы на уровне конечных составляющих, остается наименее разработанным [Богданов 1997].
Известно, что традиционно применяемый принцип «двойного сравнения» (термин введен A.M. Пешковским), описание которого содержится в работах А. В. Богородицкого, Ф. Ф. Фортунатова, А. М. Пешковского [Богородицкий 1915, Фортунатов 1956, Пешковский 1956], предполагающий обязательное фонетическое и смысловое сходство привлекаемых для морфемного анализа слов, не является тем надежным средством, которое позволяет безошибочно установить их морфемную структуру.
Сугубо синхронный подход также значительно усложняет процедуру морфемного членения, создает предпосылки для различной интерпретации морфемной структуры одного и того же слова, а порой и ошибочного ее представления. Например, слово волокита в «Словообразовательном словаре русского языка» А. Н. Тихонова членится как волокит-а. С. И. Богданов считает, что «морфемную структуру существительного волокита все же целесообразно представить в виде последовательности морфем волок-ит-а.» [Богданов 1997, с. 53]. Такой же состав морфем это слово имеет в СМ.
Другой пример. Сравнивая слова учитель и учительница некоторые исследователи (А.Н.Тихонов, З.А.Потиха) считают, что второе образовано от первого прибавлением суффиксаниц, на том основании, что в современной речи не употребляется слово учительный, хотя оно и зафиксировано в 17-ти томном «Словаре современного русского литературного языка» [БАС, с. 1158].
Подобные рассуждения, на наш взгляд, нарушают принцип системной однородности языковых явлений, о котором мы говорили выше и согласно которому нельзя приписывать одной системе свойства другой. Тот факт, что большинство слов русского языка образованы не сегодня и даже не вчера, а в глубокой древности, как будто бы не вызывает никаких сомнений. Но то, что возникли они в другой системе, не всегда учитывается. Следовательно, нельзя слово, образованное, например, в индоевропейском праязыке, анализировать по тем же критериям, что и неологизм.
В ряде случаев неразрешимой оказывается и проблема установления межморфемных границ. Линейное членение слов в их орфографической записи при строгом разграничении синхронии и диахронии приводит к появлению «морфемной грязи» [Богданов, Голубева 1989, с. 143]. Например, корневые глаголы течь, мочь, печь и подобные членятся на те-чь, мо-чъ, пе-чъ, при этом буквосочетаниечь квалифицируется как «собственно русская морфема, производная от г', к', т'+ ть (ти), которая не характеризуется четкой выделяемостью» [Цыганенко 1982, с. 212]. В других случаях эти глаголы членятся на теч-ъ0, моч-ъ0, печ-ъ0 [СМ]. Однако ни одно из этих членений не отражает реального состава морфем в данных словах, так как они членятся в орфографической записи [Ляхнович 1990]. В своей диссертации Т. Л. Ляхнович отмечает, что заднеязычные г, к, соединяясь с показателемти (-тъ) дают «сплав» — чъ: пек-ти —>печъ, мог-ти —> мочь, тек-ти —> течь.
На сегодняшний день наиболее цельная и содержательная концепция морфемного анализа, по мнению С. И. Богданова и А. В. Голубевой [Богданов, Голубева 1989], представлена в «Словаре морфем русского языка». Принципы морфемного членения, использованные составителями словаря, изложены во вступительном комментарии, написанном А. И. Кузнецовой, а также в ряде ее статей [Кузнецова 1972, 1977].
Основополагающими принципами морфемного членения А. И. Кузнецова считает формальный критерий структуры слова, ориентацию на набор аффиксов, установленный на основе бесспорных случаев членения. Семантический критерий выполняет только вспомогательную функцию. В отдельных случаях допускается привлечение этимологического контроля.
К признанию принципа членения по аналогии приходит Г. А. Пастушенков в работе, посвященной «сложным суффиксам» в русском языке [Пастушенков 1974]. По его мнению, существительные типа дворник, привратник на морфемном уровне выделяют в своем составе две аффиксальные морфемын-ик-. Это обусловливается влиянием слов типа скромник, образованных от соответствующих прилагательных нан (ый).
Кроме того, при выявлении морфемной структуры слова немаловажное значение имеет также принцип максимальной дробности морфемного членения, логически вытекающий из самого определения морфемы как «мельчайшей, далее неделимой билатеральной единицы языка» [Маслов 1968, С. 57- Степанов Ю. С., 1975].
В поддержку принципа этимологического контроля при решении проблем морфемного анализа выступает Т. Л. Ляхнович [Ляхнович 1990]. Ни один из проанализированных ею словарей, в том числе и изданных за рубежом, последовательно не учитывают этимологический критерий и поэтому содержат ошибки, неточности, противоречия. Проведенное Т. Л. Ляхнович исследование, действительно, позволяет утверждать, что «обязательное и последовательное» применение принципа этимологического контроля помогает полнее реализовать принцип максимально дробного членения, принцип формальной аналогии и принцип смыслового сходства слов, т. е. обязательного учета сохранившихся в современном языке смысловых связей слов, содержащих этимологически родственные морфемы, а также достигнуть того эффекта, о котором писал В. Г. Головин, считавший, что синхронный морфемный анализ должен быть «ближайшей этимологией слова» [Головин В.Г., 1971, с. 330].
По нашему мнению, неточность и непоследовательность при установлении морфемной структуры слова в значительной степени объясняется членением слова на морфемы в его орфографической записи. Именно об этом в свое время так писал И. А. Бодуэн де Куртенэ: «Конечно, все подобного рода попытки изображать на письме разделение и сцепление живых морфологических частей произносительно-слухового слова являются более или менее топорными и далеко не удовлетворительными. Известные простейшие, дальше не разложимые произносительно-слуховые элементы. морфем частью морфологизированы, частью семасиологизированы. А определить все это можно только тогда, когда, не стесняясь вовсе написанием, все равно обычным ли написанием данной письменности или хотя бы даже тем или другим транскрипционным „научным“ написанием, мы или опишем аналитически все морфонологические и семасиологические ассоциации, свойственные отдельным произносительно-слуховым элементам разбираемых морфем, или же придумаем особый, строго аналитический способ письменной передачи всех произносительно-слуховых элементов» [Бодуэн де Куртенэ 1963, с. 231]. Некоторые современные исследователи также предлагают «использовать в синхронных морфемариях помимо орфографической записи алломорфов еще и условное, схематическое представление морфемной структуры слова, при этом условные единицы синхронического описания будут воссоздавать реальные единицы прошлого» [Зализняк 1967, с. 24]. Мысль о том, что в русском языке «морфемная граница может проходить внутри фонемы» [Попов, Русаков 1986, С. 69, 74] и что в связи с этим многие слова нельзя членить на морфемы в их орфографической записи, высказывалась и ранее [Быкова 1974, С.26]. Однако повсеместно мы наблюдаем членение слов только таким образом.
При осуществлении морфемного членения слов мы ориентировались на «Словарь морфем», но в спорных и неоднозначных случаях учитывали предложенную А. А. Кретовым морфонологическую транскрипцию слова, основанную на идее Бодуэна о фонемах высшей степени обобщения. Единицы этой транскрипции соответствуют фонеме третьей степени в трактовке С. И. Бернштейна [Бернштейн С.И., 1962, с. 62−80] или морфонемам в трактовке Н. С. Трубецкого, Д. Ворта, Т. В. Булыгиной [Трубецкой 1987; Ворт 1975; Булыгина 1975].
Согласно общепринятой точке зрения, минимальной значащей единицей языка является морфема, однако, по мнению Е. С. Кубряковой и Ю. Г. Панкраца, передача целого ряда важнейших грамматических и системных значений происходит и уровнем ниже, т. е. в рамках «предморфологии» — морфонологии [Кубрякова, Панкрац 1983].
Одним из основоположников морфонологии считается И. А. Бодуэн де Куртенэ, выдвинувший идею о функциональном характере альтернаций (чередований) и их морфологической обусловленности. Так, Бодуэн определял отношения между разными морфами одной морфемы как «такое альтернационное отношение фонем, при котором с фонетическим различием бывает связано (ассоциируется) какое-нибудь психическое различие форм и слов, т. е. какое-нибудь морфологическое или семасиологическое различие» [Бодуэн де Куртенэ 1963, С. 118−126].
Нельзя не признать, что ни Бодуэн, ни Н. В. Крушевский не обобщили своих морфонологических наблюдений в рамках единой стройной теории. Первым, кто совершил это, был Н. С. Трубецкой, которому принадлежит и сам термин «морфонология» .
Объявив предметом исследования морфонологии фонологическую структуру морфемы, он формулировал 3 основные цели морфонологии: 1) показать, как используются фонологические различия для строения морфем разных классов и, значит, увидеть, что одинаковые по своим функциям классы морфем проявляют определенное фонологическое сходство- 2) показать, что преобразования на морфемных швах при сочетании морфем в морфемные последовательности обладают такими особенностями, которые не могут найти чисто фонологического объяснения- 3) показать, наконец, что звуковые чередования могут выполнять и выполняют морфологические функции. В известной степени эти задачи остаются актуальными и сегодня.
Со словообразовательной точки зрения морфемы состоят не из фонем, а из морфонем. Это единицы высшего фонетического уровня обобщения. Сам Н. С. Трубецкой определял морфонему как «сложный образ двух или нескольких фонем, способных замещать друг друга в пределах одной и той же морфемы в зависимости от условий морфологической структуры» [Трубецкой 1987].
В морфонемном составе морфемы не сомневаются также В. Г. Чурганова, образно определяющая морфонему как «наименьший кирпичик, из которого сложены морфемы» [Чурганова 1973, с. 9], Н. Е. Ильина, устанавливающая определенное логическое соответствие: «Если морфы составлены фонемами, то морфемы составлены морфонемами» [Ильина 1980, с. 23], С. М. Толстая, по мнению которой, морфема может иметь троякую репрезентацию: на уровне морфонем, на уровне морфофонем (альтернатов) и фонем (аллофонов) [Толстая С.М., 1998].
В учебниках неоднократно отмечалось, что при морфемном членении важно учитывать исторические чередования, но на практике исторические причины тех или иных чередований, как правило, не принимаются в расчет.
Между тем, обращение к морфонологической записи и учет чередований дали бы возможность восстановить морфемы, содержащиеся в скрытом виде, например, вычленить суффиксйав в словах сухощавый, худощавый, объясняющий чередование ст//щ на морфемном шве или суффикс собирательностиш в словах мужичье, девичья, старичье, также вызывающий чередование к//ч.
Объяснение и упорядочение морфонологических чередований, которые наблюдаются в современном русском формои словообразовании, чрезвычайно важно и для восстановления более прозрачного в этимологическом отношении морфемного строения слова.
Каковы же основные принципы используемой нами морфонологической транскрипции?
Во-первых, основной формой морфемы признается ее этимологическая форма, поэтому, например, в ряду друг-друзья-дружба корневая позиция представлена единственным вариантом друг {другъдруг=шадруг=ьба}, а изменения Г обусловлены позиционно.
Во-вторых, так как мы считаем, что современная система словообразования сложилась в праславянский период, то номенклатура морфонем тождественна праславянскому фонологическому составу (составу фонем III степени, по С.И.Бернштейну).
В-третьих, морфема, как и фонема в фонологии, в транскрипции представлена в основном варианте, т. е. в освобожденном от позиционного варьирования виде. Таким образом, морфонологическая транскрипция, с одной стороны, обеспечивает отождествление морфем, их узнаваемость, с другой стороны — различение нетождественных морфем. Например, слова толковать и толочь в морфонологической транскрипции будут иметь различные корни {тЪлк} и {тОлк}, а слова лоб и лом — разные гласные в корне {лЪбъ}, {лОмъ}- ср. лба, но лома. При это мы имеем дело не с «отзвуками прошлого», а с самым живым явлением современного русского языка — беглостью гласных, ни понять, ни объяснить которое невозможно без обращения к глубинномуморфонологическому — представлению состава морфем.
В-четвертых, морфонологическая транскрипция требует обязательного указания морфемных стыков: [-] - префиксальный стык, [=] - суффиксальный стык, [ ] - флективный стык.
Необходимо иметь в виду, что стыки морфем в русском слове принципиально неоднородны.
В морфонологии русского языка различают 4 морфонологические позиции [Трубецкой 1987]: префиксальную (стык приставки и приставки/корня), суффиксальную (стык суффикса и суффикса/корня), флективную (стык флексии и суффикса/корня). Четвертой, нестыковой морфонологической позицией является корневой вокализм.
Префиксальный стык подобен стыку слов: на нем действуют межсловные законы фонетической сочетаемости морфем. Так как морфонология занимается правилами сочетаемости морфем, а не слов, исключаем его из рассмотрения.
Флективный стык живет по законам морфологии и дает нам примеры морфологизации чередований. Отсутствие палатализации там, где для этого есть условия, и, наоборот, наличие палатализации там, где она невозможна, — надежные признаки флективного стыка. Так, сравнивая парадигму склонения существительных ухо и око в единственном и множественном числе: И. ух-о уш-и ок-о оч-и Р. ух-а уш-ей ок-а оч-ей Д. ух-у уш-ам ок-у оч-ам В. ух-о уш-и ок-о оч-и Т. ух-ом уш-ами ок-ом оч-ами П. ух-е уш-ах ок-е оч-ах констатируем, что чередование в выделенных формах использовано (а) вопреки фонетическим законам и позициям (б) для маркирования морфонологической оппозиции единственного — множественного числа.
В парадигме склонения слов умник, умница чередование к//ц — без учета фонетических условий — использовано для маркирования форм рода.
Таким образом, на флективном стыке морфологическая система пользуется тем, что создала фонетическая, невзирая на нее.
Корневая позиция также связана с морфологией и передачей грамматических значений. Чередования в корне служат для передачи аспектуальных значений (перебросить-перебрасывать, воззреть-взирать, растереть-растирать и под.). Заметим, что это чередование не отличается регулярностью, то есть не распространяется на все случаи образования подобных форм {выковать-выковывать, подытожить-подытоживать). В данном случае ограничения накладывает лексико-семантическая система.
Суффиксальный стык наиболее интересен в морфонологическом отношении. Отметим его особенности.
1) Смысл ©-различительную функцию на суффиксальном стыке выполняют не фонемы, а морфонемы;
2) Чередования на суффиксальном стыке принадлежат системе словообразования и не морфологизированы;
3) Все чередования на суффиксальном стыке являются фонетическими и позиционными. «Русская словообразовательная система ведет себя так, как если бы она сразу (уже и в V в н.э.) существовала в полном объеме (была развернута на максимальную глубину), а по ней, как по канве, вышивались узоры фонетических процессов. Только с V по X в эти узоры вышивались по всей канве, а после Х-ХП вв. (после падения редуцированных) — только на суффиксальном стыке» [Кретов 1998, С. 130];
4) На суффиксальном стыке продолжают действовать фонетические законы праславянского языка, лингвистическое время здесь как бы остановилось: беглые гласные ведут себя как полноценные (еще не «павшие») гласные, первая палатализация и смягчение перед j происходят регулярно, соблюдается закон восходящей звучности. В том, что суффиксальный стык живет по фонетическим законам У-Х вв., можно убедиться на примере чередования с//ш в формах глагола послать. В морфонологической транскрипции в корне имеется редуцированный гласный {СЪЛ}, который в существительном посолпроясняется в гласный полного образования, а перед суффиксом длительностиа в глаголе посылать — удлиняется в ы. Почему все же чередование происходит? Известно, что С мог прейти в Ш в позиции перед у. В формах настоящего времени действительно имеется этот суффикс, обозначавший длительное, ничем не ограниченное действие еще в и-е. языке {по-съл=](/)=е0ь}, на что указывает и мягкость Л, который мог «передавать» предшествующему согласному мягкость у.
Смягчение перед у — исторический процесс, сохранившийся только на суффиксальном стыке. Гласный же в корне находится в другой позиции — в середине морфемы. На него морфонологические закономерности суффиксального стыка не распространяются. В свою очередь, это свидетельствует о том, что морфонологические позиции автономны. Суффиксальная позиция «замечает» падение редуцированных в корне, так как это произошло за ее пределами, а корневая позиция этого «не замечает», так как редуцированный находится в ее пределах. Пока в корне существовал редуцированный, смягчения С произойти не могло, о чем свидетельствуют данные старославянского и древнерусского языков. Смягчение С в Ш стало возможным только после падения редуцированных и утраты корневого гласного формами настоящего времени.
О том, что на суффиксальном стыке морфем в славянских языках действуют правила палатализации, писал еще И. А. Бодуэн де Куртенэ:" .в польском, как и в других славянских языках, определенные классы деноминативных глаголов еще и в настоящее время образуются продуктивно — путем добавления суффикса г к первичной основе, исторически развившегося путем спонтанного перерождения согласного, испытавшего первую славянскую палатализацию (это касается, по крайней мере, заднеязычных к, g, сЬ)." [Бодуэн де Куртенэ 1963, С. 301];
5) Фонетические законы, действующие на суффиксальном стыке, являются основной силой, которая объединяет морфемы в основу, обеспечивает ее целостность и маркирует ее границы, так как суффиксальный стык противопоставлен, с одной стороны, префиксальному, как внутреннее пространство слова его внешней границе, а, с другой — флективному, как сфера действия словообразования сфере действия морфологии.
Безусловно, представление слов в морфонологической транскрипции, не является для нас самоцелью. Как уже отмечалось, базой для сбора материала послужил «Словарь морфем русского языка», морфонологическая же транскрипция использовалась нами в тех случаях, когда требовалось более глубокое объяснение структуры слова или вариативности морфемы.
Наиболее полно теория собственно морфемного анализа, на наш взгляд, представлена в монографии С. И. Богданова, позицию которого мы во многом разделяем [Богданов 1997].
Учитывая данную концепцию и внеся в нее некоторые дополнения, мы формулируем следующие принципы морфемного анализа: а) морфемный анализ осуществляется на фоне общенационального языка, включая все его территориальные и социальные разновидностиб) морфемный анализ каждого слова осуществляется на фоне всей системы языка, и не ограничивается только однокоренными словамив) морфемный анализ стремится к вычленению максимально дробных значимых частей словаг) морфемный анализ контролируется принципом этимологической коррекции: его результаты не должны противоречить данным диалектов, истории языка, этимологиид) при морфемном членении могут восстанавливаться формы, не встречающиеся в современной речевой практике, если они и их семантика не противоречат системе языкае) ведущим приемом в выделении морфем является членение по аналогииж) при морфемном членении учитываются чередования звуков, отражающие фонетические процессы.
Итак, мы сформулировали и развернуто изложили основные теоретические основания, которыми мы руководствовались в ходе настоящего исследования.
Выводы и результаты, полученные в ходе настоящего исследования, можно суммировать в виде взаимосвязанных тезисов:
1. Корневые морфемы русского языка демонстрируют неодинаковую сочетательную способность с парадигмой той или иной части речи, что, по нашему мнению, служит основанием для выделения отложений разных эпох, разных хронологических слоев, представленных в русском языке. Древнейшими являются морфемы, способные одновременно сочетаться с парадигмами имени и глагола. Срединное положение занимают морфемы, сочетающиеся как с субстантивными, так и с адъективными парадигмами. Наименее древние морфемы сочетаются с окончаниями какой-либо одной части речи (в современном русском языке наибольшее количество корней соединяется с парадигмой существительного).
Списки корней, полученные в ходе исследования, удобно использовать в преподавании русского языка школьникам и иностранцам, так как, например, — корни, сочетающиеся с парадигмами всех частей речи, наиболее часто встречаются, находятся в центре лексико-семантической системы, удобны при работе с однокоренными словами.
2. Анализ грамматической сочетаемости суффиксальных морфем позволяет предположить, что суффикс играет роль классификатора в категоризации слов — является формальным показателем принадлежности производного к определенному грамматическому классу. Кроме того, суффиксы могут менять грамматические характеристики производящего слова (часть речи, род, тип склонения).
3. Собственно словообразованием является лишь межчастеречное словообразование. Внутричастеречные аффиксальные образования маркируют грамматические категории и относятся к аффиксальному грамматическому формообразованию, то есть два соседних словообразовательных суффикса не могут сочетаться с одной и той же морфологической парадигмой: от существительного не может быть образовано другое существительное, от прилагательного — другое прилагательное. В противном случае это есть формообразование. Таким образом, признак морфологической сочетаемости суффиксов мы предлагаем считать основанием, по которому проводится различение словообразовательных и формообразовательных процессов и суффиксов.
4. Конкретный языковой материал настолько разнообразен, что предоставляет возможность указать ряд исключений из закономерности грамматической сочетаемости морфем. Встречаются слова, в которых соседствуют два словообразовательных суффикса одной части речи. В таких случаях мы должны иметь в виду, что словообразовательная система русского языка состоит из нескольких взаимосвязанных, но самостоятельных (образующих слова по собственным законам) подсистем — интернациональной, терминологической, онимической.
5. В работе представлен также опыт классификации формообразовательных суффиксов по функционально-семантическому основанию. С этой точки зрения можно говорить о суффиксально маркированных категориях существительного и прилагательного.
У имени существительного это категория уменынительности-увеличительности, представленная трехчленной оппозицией, категория экспрессивности, представленная двучленной привативной оппозицией, также привативная категория собирательности, категория пола, которая может быть как привативной, так и эквиполентной.
У имени прилагательного мы предлагаем более дробную классификацию по степени проявления признака и выделяем — наряду с немаркированной положительной — ослабленную, сравнительную, усиленную и высшую (превосходную) степени признака прилагательного. Категория экспрессивности у прилагательного синонимична этой категории у существительного и также является привативной. Категория подобия близка категории сравнительной степени прилагательного. Отношения в ней строятся по следующей схеме: А обладает признаком, В обладает признаком — признак, А в чем-то тождествен признаку В {шелковистый — подобный шелковому, травянистый — подобный травяному).
Данное исследование может быть углублено за счет более детального рассмотрения русских суффиксов с точки зрения изменений в.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Изучение морфемной структуры слова, закономерностей сочетаемости морфем позволяет исследователю по-новому оценить известные факты языка и, быть может, переосмыслить устоявшиеся теории.
Морфологический состав русского слова можно выразить формулой: п приставок — корень — ш суффиксов — окончание, где п= 0−3- ш= 0−6 [Кузнецова 1997].
Единственное, что мы можем констатировать с полной уверенностью и полной научной объективностью, — это смену грамматических парадигм у той или иной основы. Под грамматической парадигмой в данном случае мы понимаем набор окончаний той или иной лексемы. Поскольку грамматические парадигмы формально однозначно относятся к той или иной части речи, то и морфема, сочетающаяся с данной парадигмой (а это может быть либо корень, либо суффикс) может быть охарактеризована в частеречном отношении через эту сочетаемость.
В настоящей работе мы ставили перед собой цель исследовать корневые и суффиксальные морфемы русского языка по их способности соединяться с той или иной грамматической парадигмой.
