Интерес к истории языкознания в течение двух последних десятилетий явно активизировался. И в нашей стране, и за рубежом стало появляться все больше общих и частных публикаций по истории лингвистики. Проходят международные конференции по лингвистической историографии, переиздаются труды выдающихся лингвистов прошлого. С 1974 г. издается специальный международный журнал «Н181юг1о^арМа Их^иЮ-Ыса» • Интерес этот, думается, не случаен, тем более, что обращение к истории науки характерно не только для языкознания, но и для других научных отраслей. Тот факт, что внимание ученых в наше время направлено не только на объекты вне науки, но и на саму науку, свидетельствует о высокой зрелости современной научной мысли. Сложность задач, стоящих перед наукой, постоянно возрастает, и их успешное решение уже невозможно без систематической методологической рефлексии. Осмысление же принципов научной деятельности, закономерностей развития знаний невозможно без изучения пройденного наукой пути. Исследования по истории науки представляют отнюдь не только антикварную ценность. В. И. Вернадский, один из пионеров научной историографии, писал: «Научное изучение прошлого, в том числе и научной мысли, всегда приводит к введению в человеческое сознание нового» (10, 242). Непреходящая актуальность истории науки требует постоянной и последовательной исследовательской деятельности в этой области. «Прошлое научной мысли рисуется нам каждый раз в совершенно иной и все новой перспективе. Каждое научное поколение открывает в этом прошлом новые черты и теряет установившиеся было представления о ходе научного развития. (.). Поэтому в истории науки постоянно приходится возвращаться к старым сюжетам, пересматривать историю вопроса, вновь ее строить и переделывать» (10, 191−192).
Прогресс, достигнутый за последнее время в области истории языкознания, несомненен. В научный обиход были введены незаслуженно забытые имена, более точно интерпретировались взгляды крупных ученых прошлого, яснее и полнее стала общая картина развития науки о языке. Однако это не означает, что в истории языкознания нет нерешенных проблем — скорее напротив, именно активные изыскания показали, что предстоит еще немало сделать. Причем на первый план выдвигаются более сложные, чем прежде, задачи. Речь идет в первую очередь о более глубоком теоретическом осмыслении собранного материала. Но при теоретических разработках могут вскрываться и некоторые эмпирические пробелы/ и наоборот, выявление нового эмпирического материала нередко приводит к необходимости пересмотра теорий. К числу такого рода пробелов, т. е. явно недостаточно исследованных фактических областей, относится и лингвистическая концепция романтизма.
Рубеж ХУ1Д и XIX вв. — период возникновения и расцвета романтизма — совпадает с существенными сдвигами, происходившими в европейском языкознании того времени. Практически все авторы общих курсов истории языкознания сходятся на том, что языкознание XIX века существенным образом отличается от лингвистических изысканий предшествовавших столетий (3, 257−259- 117, II- 171, 152−160- 190, 133−134). Различия достаточно очевидны, однако вопрос о том, каковы движущие силы происшедшего на рубеже ХУШ и XIX вв. перелома, как он происходил, остается недостаточно разработанным. До сих пор интерес исследователей относился скорее к характеру двух различных эпох в развитии языкознания, чем к закономерностям перехода от одной к другой. Наука, являясь одним из компонентов культуры, развивается в постоянном взаимодействии с другими ее компонентами, поэтому вполне закономерно при изучении языкознания того времени обратиться к весьма яркому явлению европейской культуры, романтизму.
Романтизм как историческое явление был тесно связан с глубокими и мощными процессами, протекавшими в европейском обществе конца ХУШ — начала XIX в. Эти процессы охватили практически все стороны жизни: экономику, социальную структуру, политику, искусство, науку. И если в области политической и социально-экономической наибольшие изменения затронули Францию, то в области духовной культуры отсталая Германия оказалась, как это ни парадоксально, более активнойобщепризнано, например, что немецкие философы того времени были «более революционными и антитрадиционными, чем французские просветители» (13, 5). Как отмечал Н. Я. Берковский, «таков был характер международного „разделения труда“ для этой эпохи» (8,15). Это положение сказалось и на национальных особенностях немецкого романтизма.
Деятельность романтиков на протяжении нескольких десятилетий изучали почти исключительно литературоведы, поэтому получил широкое распространение предрассудок, будто романтики были писателями. Достижения романтиков в области художественной литературы не подлежат сомнению, это область, в которой романтические искания выразились с наибольшей яркостью и оказали наиболее широкое влияние не только на современников, но и на последующие поколения. Однако сводить всю деятельность романтиков лишь к литературной практике — серьезное заблуждение. Романтизм начинался как движение в первую очередь теоретическое. Достаточно взглянуть на содержание журнала «Атеней», который издавали братья Шлегель в 1798—1800 гг.: собственно художественные сочинения составляют менее половины его содержания. В издающемся сейчас полном собрании сочинений Ф. Шлегеля (предполагается, что его окончательный объем превысит 30 томов) художественные сочинения занимают лишь один том. Теоретические работы преобладают в творческом наследии не только А. В. Шлегеля, но и Новалиса, которого по инерции продолжают называть просто «поэтом». Собственно «писателями» среди ранних немецких романтиков можно считать только Л. Тика и (с некоторыми оговорками) В. Г. Вакенродера. Но при этом в кружок первых романтиков входили и ученые-естествоиспытатели (И.В.Риттер, Г. СтеффенсД.Гюль-зен), которые литературным творчеством практически не занимались. Виднейшие представители романтизма, Август Вильгельм и Фридрих Шлегели, были для своих современников прежде всего мыслителями, и не случайно И. В. Гете называл их имена в одном ряду с именами Фихте, Шеллинга, братьев Гумбольдт (102, 266). Романтизм был универсальным течением, «он подчинил себе все области художественной жизни, философию, науки исторические и филологические, многие отрасли естествознания, даже медицину» (6, 5). Именно поэтому мы можем говорить о романтизме как о целой культурной эпохе, подобной эпохе Просвещения. Установка на универсализм, стремление к созданию широкой теоретической базы для своей деятельности с наибольшей полнотой воплотились в деятельности именно немецких романтиков (248, 31−32). Не случайно и в истории науки наиболее заметный след оставил немецкий романтизм.
Романтики выступили с широкой программой культурных преобразований, с требованием «нового миропонимания» (6, II). Не последняя роль в этих преобразованиях отводилась философии и частным научным дисциплинам. Стремление романтиков к реорганизации науки смыкалось с изменениями, происходившими тогда в ряде естественных наук, натолкнувшихся в своих эмпирических изысканиях на совершенно неизвестные до того явления, ставившие под сомнение общепризнанные теории. «Научная ситуация была гетерогенной и противоречивой» (88, 291), и не случайно, как отметил П. Клюкхон, романтики были уверены, что станут в скором будущем свидетелями неслыханных открытий, которые преобразят жизнь человека (146, 13−15). Деятельность романтиков была тесно связана с развитием науки того времени: с одной стороны, теоретики романтизма стремились использовать в своих построениях достижения науки (в особенности их внимание привлекали наиболее бурно развивавшиеся тогда дисциплины — физика, химия, биология, геология), с другой стороны, ученые порой вдохновлялись романтическими теориями (при непосредственном влиянии романтической философии совершили, например, открытие ультрафиолетовых лучей и электромагнетизма Риттер и Эрстед). Понятие «романтической науки», т. е. научных изысканий, которые проводили романтики или ученые, находившиеся под влиянием романтических идей, все более прочно входит в историографию наукидостаточно указать, что библиография посвященных этой тематике работ, опубликованных только в 1950;1975 гг., занимает более двух десятков страниц (87).
В этих условиях достаточно прохладное отношение языковедов к научному наследию романтиков могло бы показаться странним, однако есть несколько причин, породивших такую ситуацию.
Первая, и наиболее простая причина состоит в том, что языковедческие идеи романтиков оказались рассеянными по всему их творческому наследию. Установка романтиков на универсализм, на создание синтетической мировоззренческой концепции приводила к тому, что научные проблемы рассматривались не раздельно, а в едином комплексе, не расчлененном на отдельные предавтные области. Так что в одном сочинении романтики обычно касались фактов, относящихся, с нашей точки зрения, к разным наукам. К тому же в эпоху раннего романтизма основной формой изложения теоретических идей был фрагмент, собрания этих фрагментов содержат высказывания по самым различным областям знания (в частности, почти все научное наследие Новалиса состоит из фрагментов). Конечно, выявлять в сочинениях романтиков собственно языковедческие идеи — порой достаточно трудоемкое занятие, но разве можно на этом основании игнорировать их вообще? Чрезвычайно важны для понимания языковедческой концепции романтиков их общие работы по философии и эстетике, в которых содержатся значительные по объему разделы, посвященные языку. То же относится к их работам по истории и теории литературы и по истории. Наконец, важные идеи заключены и в собственно художественных сочинениях, например в неоконченной повести Новалиса «Ученики в Са-исе» (следует впрочем заметить, что в некоторых случаях провести границу между художественной и нехудожественной прозой романтиков бывает достаточно сложно, до того насыщены теоретическими, размышлениями художественные сочинения и с таким вниманием относились романтики к словесной форме теоретических работ). В силу этого обстоятельства объем языковедческой деятельности романтиков до сих пор оценивали не совсем верно.
Вторая причина, по которой деятельность романтиков слабо отражена в лингвистической историографии, заключается в том, что значительная часть их теоретических работ не была опубликована при их жизни. Серьезное изучение творческого наследия романтиков началось лишь в конце XIX в., а полные критические издания их сочинений начали появляться только в наше время. И по сей день публикация рукописного наследия даже ведущих деятелей романтизма (Ф.Шлегеля, А.В.Шлегеля) не завершена. Не вошедшие в научный обиход вовремя, эти сочинения, даже если и публиковались впоследствии, 1 становились, как правило, достоянием лишь узкого круга специалистов по романтизму, которых собственно лингвистическая проблематика чаще всего не интересовала. Было бы ошибкой полагать, что эти неопубликованные работы не имели в свое время никакого общественного резонанса. Содержание их излагалось в публичных лекциях (значительное число лекционных курсов, как в учебных заведениях, так и прочитанных в частном порядке — характерная черта романтического движения), в переписке, они распространялись в рукописном виде среди сторонников романтизма. Романтические идеи распространялись и через сочинения ученых и литераторов, испытавших на себе влияние романтизма, в частности, Ф. Аста, А. Ф. Бернхарди, Ф.Шлейермахера. Например, Ф. Шлейермахер был знаком с рукописными заметками Ф. Шлегеля по принципам филологического исследования, написанными в 1797—1798 гг. и воспользовался ими, когда читал в начале XIX в. в Берлине курс введения в филологию (220, ХУП-ХУШ). Далее, нельзя не учитывать, что творчество романтиков пришлось на переходный период в развитии европейской культуры, и, в частности, ряда наук, в том числе и языкознания. В такие периоды за сравнительно короткое время (десять или даже пять лет) ситуация может измениться существенным образом. В результате человек, выдвинувший какую-либо новую идею, может вскоре оказаться отставшим от тех, кто ее подхватил и принялся развивать. Весьма характерный тому пример — судвба Ф. Шлегеля, который своей книгой «0 языке и мудрости индийцев» в немалой степени способствовал становлению индологии и сравнительно-исторического языкознания в Германии. Уже через одиннадцать • лет после выхода в свет этой книги его старший брат, А.В.Шле-гель, занявшийся к тому времени индологией, упрекал его в том, что он безнадежно отстал от передовых исследователей в этой области. Многое из того, что романтики привнесли в науку, находило быстрый отклик, однако романтические импульсы подвергались столь же быстрой переработке, так что их инициаторов вскоре предавали забвению. Этому в немалой степени способствовал и экстремизм романтиков, их стремление во что бы то ни стало получить окончательное решение проблемы, не соразмеряясь с реальными возможностями. Поэтому в их научном наследии так много планов и набросков, но так мало законченных работ, в которых предает исследования подвергается всестороннему систематическому рассмотрению.
Взгляд на романтиков как на литераторов, писателей оказался среди языковедов необычайно стойким. Видимо, не в последнюю очередь это объясняется неосознанным переносом привычных представлений о науке на те периоды, когда положение науки в обществе было иным. Организационная структура науки постоянно меняется, и это нельзя не учитывать в исторических исследованиях. На рубеже ХУШ и XIX вв. отдельной научной дисциплины, которая по объему соответствовала бы тому, что мы сейчас называем языкознанием, просто не существовало. Разработка теоретических проблем, связанных с языком, считалась уделом философов, историческими проблемами чаще всего занимались философы и историки, проблемами стилистики занимались специалисты по поэтике и риторике, а преподаватели новых языков числились в ХУШ в. по одному разряду с учителями танцев, фехтования и верховой езды (180, 13). Утверждая, что романтики не были учеными, забывают, что профессиональными учеными не были не только И. Г. Гердер и В. Гумбольдт, но и значительную часть своей жизни (около 30 лет) Я.Гримм. Границы между миром академическим и неакадемическим, между научной и ненаучной деятельностью проходили в эпоху, когда жили романтики, не совсем так, как в более позднее время. Профессиональные ученые нередко занимались параллельно со своей основной деятельностью литераторством, а ученые-любители могли принимать участие в исследованиях на равных с профессионалами. Более того, порой именно любители выступали в роли новаторов, в то время как профессионалы скорее были склонны к догматизму. Литературное творчество также не было только профессиональным занятием: стихи писали многие крупные ученые того времени, например, Б. Гумбольдт, Шеллинг, Гегель, Фихте. Таким образом, хотя и не многим из романтиков удалась академическая карьера, это вовсе не дает возможности утверждать, будто они не участвовали в научной жизни своего времени. Впрочем, А. В. Шлегель дважды занимал профессорский пост (в Йенском и Боннском университетах), был членом нескольких академий и научных обществ. Ф. Шлегель в I800-I80I гг. читал курс философии в Йенском университете. Преподавательской деятельностью занимались и менее видные представители романтического движения (Й.Гёррес, И. А. Канне, Г. Стеффенс и др.).
Интерес к языку был присущ деятелям различных национальных романтических школ. Существуют работы, в которых рассматриваются лингвистические представления английских, французских, итальянских романтиков: У. Вордсворта (41), A.M.Л. де Jla-мартина, Ш. Нодье, Ф.Р. де Шатобриана, Э. П. Сенанкура, П.С.Бал-ланша, В. Гюго (229), Дж. Леопарда (238). Однако именно немецкий романтизм, отличавшийся универсализмом и глубиной теоретических поисков, добился в языкознании, как и в других научных областях, наиболее существенных результатов. Ни в одной из стран Европы влияние романтизма на развитие языкознания не было столь существенным, как в Германии. А если учесть, что именно в этот период немецкие языковеды в значительной мере определяли картину европейского языкознания, то можно говорить и о международном значении языковедческой деятельности немецких романтиков. Все это позволяет ограничиться в данной работе исследованием языковедческой деятельности немецких романтиков, как оставившей наиболее заметный след в истории науки. Это, разумеется, не значит, что языковедческая позиция других национальных романтических школ не заслуживает внимания, однако изучение их скорее всего целесообразно проводить в сопоставлении с немецким материалом, как наиболее представительным в данном отношении.
Предлагаемая работа охватывает период с середины последнего десятилетия ХУШ в. до начала 30-х годов XIX в. Это — время становления и активного влияния романтизма на культурную жизнь Германии (192, 77). Хотя отдельные романтические тенденции сохранялись почти до середины XIX в., однако серьезного значения они уже не имели. Ведущими предетавителями романтического языковедения были А. В. Шлегель, Ф. Шлегель, Новалис, Я. Гримм, на труды которых и опирается в первую очередь исследование. Были использованы также сочинения Й. Гёрреса, И. А. Канне, А. фон Аршша, Г. фон Клейста, Г. Г. Шуберта, К.В. Ф. Зольгера, В.Гримма.
Нельзя сказать, чтобы языковедческая деятельность немецких романтиков была совершенно обойдена вниманием историков науки. Уже в первых попытках написать историю языкознания, предпринятых Т. Бенфеем (58) и Б. Дельбрюком (82), содержатся указания на роль романтиков (в первую очередь — братьев Шле-гель) в становлении сравнительно-исторического языкознания. Однако этих авторов совершенно не интересовала лингвистическая концепция романтизма как самостоятельное явление, они отмечали лишь отдельные достижения романтиков, воспринятые исследователями следующего поколения. Позиция этих ученых — позиция не столько историка, сколько пропагандиста, ищущего в исторических фактах обоснование своей собственной деятельности.
Важнейшей вехой в истории изучения языковедческой деятельности романтиков стала книга немецкой исследовательницы Е. Фи-зель «Философия языка немецкого романтизма», вышедшая в 1927 г. (91). В этой работе впервые была поставлена задача целостного описания лингвистических взглядов романтиков в их историческом своеобразии. Е. Физель со всей настойчивостью указала, что бессмысленно подходить к изучению научного наследия романтизма с мерками современной науки, поскольку условия, в которых работали романтики, существенным образом отличались от условий, в которых находятся современные ученые (91, 3−4). Рассмотрение научной деятельности романтиков в книге велось с учетом культурного контекста (в частности, была учтена связь немецкой классической философии и романтической теории). Е. Физель обратилась к проблеме эволюции романтических идей, указав на различия между языковедческой позицией ранних и поздних романтиков. Вместе с тем книга Е. Физель не свободна от существенных недостатков. Во-первых, серьезные возражения вызывает методологическая база исследования. В понимании романтизма Физель целиком опиралась на концепцию Ф. Штриха (234), который противопоставлял романтизм веймарскому классицизму на основе выражающих, по его мнению, сущность этих культурных явлений полярных понятий «бесконечность» и «завершенность». Идеи Штриха и в момент публикации книги Физель вызывали возражения (155, 281−282), в наше же время они являются безнадежно устаревшими (99, 129). Несмотря на стремление к объективности, Е. Физелья явно отдает предпочтение спекулятивной стороне языковедческой деятельности романтиков, считая связь романтизма с эмпирическими лингвистическими исследованиями чем-то второстепенным. Во-вторых, хотя книга и предполагает рассмотрение романтических идей в развитии, автор не всегда с достаточной строгостью выдерживает хронологию, смешивая и цитируя подряд источники, разделенные временным интервалом в 15−20, а то и 30 лет. В-третьих, ценность книги значительно снижается из-за того, что автор цитирует романтиков без указания на источник. Помимо всего прочего, книга устарела и потому, что во время ее написания значительная часть рукописного архива романтиков (в первую очередь это относится к теоретическим рукописям Ф. Шлегеля и Новалиса, но немалое значение имеет и эпистолярное наследие романтиков) не была опубликована, и, естественно, не была учтена Е.Физелъ.
Существенным дополнением к работе Е. Физель является небольшая книга Г. Гиппера и П. Шмиттера «Языкознание и философия языка в эпоху романтизма», вышедшая в 1979 г. (99). Работа западногерманских исследователей, первый, более краткий вариант которой был опубликован в издании «Современные направления в лингвистике» (80, 481−606), учитывает последние достижения в области лингвистической историографии и отличается высоким уровнем объективности. Однако полностью заменить книгу Е. Физель она не в состоянии. Она носит обзорный характер и не претендует на детальную разработку затронутых в ней проблем. К тому же авторы, сознавая немалые сложности, связанные с определением отличительных черт романтического мировоззрения (работа в этом направлении еще не завершена, так что вопрос об окончательном определении временных границ романтического движения и круга относящихся к нему лиц остается открытым), отказываются от точного понятия «романтизм» и оперируют более расплывчатым обозначением «романтическая эпоха», полагая, что все, кто жил на рубеже ХУШ и XIX вв., в той или иной мере были связаны с романтизмом (99, 13). Таким образом, книга Г. Гиппера и П. Шмиттера представляет собой очерк развития лингвистических идей в период от Гаманна и Гердера до В. Гумбольдта и Я. Гримма, в котором деятельность романтиков специально не выделяется. Конечно, отрицать определенное сходство во взглядах романтиков и их современников, не принадлежавших к романтическому движению, нельзя. Однако полностью растворять романтизм в культурном контексте эпохи — значит не решать проблему, а уходить от ее решения.
Только выявив характерные черты романтической науки, можно определить ее место в истории языкознания.
Общей характеристике языковедческих взглядов ранних романтиков посвящены статьи Ф. Кайнца, опубликованные в конце 30-х годов (138−139). Особый интерес представляет выдвинутое им положение о существенных связях между лингвистическими взглядами романтиков и эстетикой романтизма. Однако его статьи носят эскизный характер и не содержат развернутого исследования деятельности романтиков.
Небольшая книга итальянской исследовательницы Л. Формигари «Логика живого мышления: язык в философии романтизма» (92) является скорее работой по истории философии, чем истории языкознания. К тому же Л. Формигари, подобно Г. Гипперу и П. Шмиттеру, не проводит различия между собственно романтизмом и романтической эпохой, характеризуя не столько деятельность романтиков, сколько вообще научно-философские искания того времени.
Наконец, наряду с общими работами по романтическому языкознанию, в нашем веке был опубликован ряд сочинений, посвященных языковедческим взглядам отдельных представителей романтизма. Таковы работы, посвященные А. В. Шлегелю (133- 136), Ф. Шле-гелю (179), Новалису (89), И. А. Канне (173). В недавнее время появились статьи С. Тимпанаро, посвященные деятельности братьев Шлегель (239−240). Помимо того, что большинство этих работ устарело как в отношении методологии, так и в отношении эмпирического материала, всем им в той или иной степени присущ один серьезный недостаток: они пытаются дать характеристику творчества одного из представителей романтического движения без уяснения того, как это индивидуальное творчество соотносится с общим направлением романтического движения. Это тем более парадоксально, что для романтиков был характерен постоянный живой обмен щениями, так что нередко идеи переходили от одного автора к другому, который продолжал их разрабатывать, дополнять и изменять. Поэтому при рассмотрении творчества одного из ро-, мантиков необходимо быть предельно осторожным, чтобы не приписать идею не ее инициатору, а тому, кто эту идею подхватил и развивал в дальнейшем. В особенности это относится к лекциям А. В. Шлегеля, в которых была предпринята попытка обобщения достижений йенского романтизма и использованы сочинения Ф. Шлегеля, Новалиса, а также Шеллинга. Например К. Индерталь, пытаясь указать отличительные черты лингвистических взглядов А. В. Шлегеля, цитирует его слова о языке как «рычаге для вселенной» (133, 5). Между тем это место из лекций А. В. Шлегеля по эстетике является не чем иным, как перифразой одного из фрагментов Новалиса (178, 227).
В отечественной литературе лингвистическая деятельность романтиков подробно не рассматривалась. Единственной попыткой в этом направлении является небольшой раздел в книге Т. А. Мировой, Б. А. Ольховикова и Ю. В. Рождественского «Очерки по истории лингвистики» (3, 321−326). Из-за крайне малого объема (к тому же часть раздела посвящена деятельности И. Г. Гердера как предтечи романтизма) характеристика лингвистической концепции романтизма дана в этом издании лишь в самых общих чертах.
Итак, несмотря на то, что традиция изучения языковедческой деятельности немецких романтиков насчитывает уже несколько десятилетий, работу над этой темой нельзя признать завершенной. Среди общих недостатков существующих публикацийеледует назвать следующие. Во-первых, деятельность романтиков чаще всего рассматривают в отрыве от общей истории языкознания, хотя истинное ее понимание возможно лишь с учетом места, которое занимают романтики в истории науки в целом. Во-вторых, отдельные исследования не объединены ни общей методологией, ни общим взгладом на лингвистическую концепцию романтизма, и обобщение частных результатов, полученных отдельными исследователями, вызывает определенные затруднения. В-третьих, в этих публикациях недостаточно внимания уделяется связям между лингвистическими взглядами романтиков и их общемировоззренческими установками. В результате изучение наследия романтизма с точки зрения языкознания оказывается оторванным от других исследований по романтизму.
Науковедение добилось в последнее время немалых успехов, в особенности это относится к методологии изучения истории науки (см. 14- 23- 28- 33). Но в исследованиях по истории языкознания этот опыт почти не использовался, хотя определенный интерес к результатам, полученным науковедами, проявляется (18,5). В данной работе предпринята попытка систематического использования опыта науковедения в интересах изучения истории языкознания.
До настоящего времени многие исследования по истории языкознания, в том числе и работы, так или иначе затрагивающие деятельность романтиков, не свободны от методологических изъянов, являющихся по сути дела анахронизмами, поскольку науковедение уже достаточно давно указало на них.
Не изжито еще упрощенное представление о развитии науки как о количественном процессе постепенного накопления фактов.
Нельзя сказать, что это представление совершенно ошибочнов очень приближенном виде оно отражает процесс развития науки как все более полного познания действительности. Однако весьма существенно, что развитие науки имеет не только количественную, но и качественную сторону, подучившую отражение в понятии «научной революции», прочно вошедшем в современное науковедение. «Сами проблемы, которые решаются наукой, не одни и те же на всем протяжении ее историив каждую эпоху они получают, по существу, новое истолкование» (14, 13). Более того, даже факты не неизменны — они меняют свое значение и значимость в зависимости от общих установок исследователя. «Научный факт и теория в действительности не разделяются друг от друга непроницаемой стеной, хотя подобное разделение и можно встретить в традиционной практике нормальной науки, — пишет Т. Кун, — Вот почему непредвиденные открытия не представляют собой просто введения новых фактов. По этой же причине фундаментально новые факты или теории качественно преобразуют мир ученого в той же мере, в какой количественно обогащают его» (23, 25).
То же может быть сказано и о взгляде на историю науки как на поступательный, однонаправленный и однородный процесс. Одновременное существование соперничающих и даже противоборствующих школ и направлений в рамках одной научной дисциплины «свидетельствует о том, что стремление видеть в истории науки непрерывное, „линейное“ развитие определенных, с самого начала заданных принципов и проблем является неоправданным» (14, 13). Развитие науки не подобно прямой линии, это «сложный процесс, полный противоречий, спадов, подъемов, возвращений на новом уровне к старым, давно оставленным и забытым взглядам, борьбы различных мнений, гипотез, теорий, редко выходящих из этой борьбы в своем первоначальном виде, но почти всегда незаметно меняющихся, преобразующихся, впитывающих в себя новые элементы» (29, 28). История науки знает сдучаи, когда начатые от верных посылок исследования заходили в тупик, и, напротив, когда начатые с ошибочных позиций изыскания в конце концов приводили к положительному результату. В конце концов, именно накопленный алхимиками опыт во многом составил основу, на которой была создана современная химия, правда, при этом он подвергся коренному переосмыслению.
При изучении истории языкознания рассмотрение считается обычно законченным на уровне теории. Между тем науковедение обнаружило «особый пласт в научных теориях, а именно наличие во всякой теории таких утверждений и допущений, которые в рамках самих этих теорий не доказываются, а принимаются как некоторые само собой разумеющиеся предпосылки. Но эти предпосылки играют в теории такую важную роль, что устранение их или пересмотр влекут за собой и пересмотр, отмену данной теории. Каждая научная теория предполагает свой идеал объяснения, доказательности и организации знания, который из самой теории не выводится, а, напротив, определяет ее собой» (14, 9). Выявление наиболее обо о щих методологических принципов, стоящих за той или инои теорией, позволяет соотнести развитие науки с общим ходом культурного развития.
История языкознания до сих пор чаще всего рассматривается изолированно, в отрыве от общего социально-культурного контекста. Не учитываются существующие между языкознанием и другими научными дисциплинами связи, влияние на науку других форм общественного сознания. «На ходе развития науки сказываются господствующие религиозные, философские, идеологические течения, социально-психологический климат эпохи и т. п.» (29, 28). История науки — это не только «история идей», но и история людей, ею занимающихся, ведь наука представляет собой «особый вид общественной деятельности» (33, 35). К сожалению, социологический аспект истории языкознания изучен крайне слабо.
Исторический подход состоит отнюдь не в соблюдении хронологии событий, хотя и хронология является необходимым элементом исторического исследования. До настоящего времени появляются сочинения по истории языкознания, основанные на молчаливом предположении, что наука прошлого ничем существенным не отличается от современной науки. В них история науки лишается исторического измерения — все факты прошлого оказываются напрямую соотнесенными с соответствующими фактами современной науки. Те или иные положения ученых прошлого оцениваются как верные (и тогда их рассматривают в качестве предвосхищения современных концепций), -либо как неверные (и преодоленные современной наукой). Тем самым снимается самое существенное — собственно исторический процесс, поскольку остается неясной необходимость столь длительного развития, если те или иные факты или теории могут быть так легко «переведены» на язык современной науки. Каждый этап развития научного знания должен быть понят как определенное целостное явление, обладающее внутренними закономерностями. Вырванный из сети этих закономерностей отдельный научный факт становится необъяснимым. Любой из периодов истории науки должен быть понят как объективное явление, занимающее в общем процессе развития свое место.
Вопрос о приоритете, продолжающий играть довольно важную роль в исследованиях по истории языкознания, также не имеет существенной значимости для истории науки. Факты такого родалишь первый, самый низкий уровень обработки данных. Для истории науки принципиально важно, чтобы та или иная идея была не просто высказана, но чтобы она действительно вошла в практику исследования. В противном случае она остается красивой фразой до тех пор, пока не созреют условия для ее принятия, и в этом случае она может быть выдвинута повторно, порой совершенно независимо от предыдущих ученых. Таким образом получается, что «одно и то жеп (на самом деле они не идентичны) открытие совершается несколько раз. История науки знает немало примеров подобного рода, например, идея эволюции выдвигалась, и не раз, до Дарвина. Известны такие явления и в истории языкознания, в частности, положение, что при установлении языкового родства необходимо сравнивать данные не столько лексики, сколько грамматики, было высказано уже в начале ХУШ в. (Г.В.Лейбницем, И. Лу-дольфом и др.), но в практику науки оно вошло лишь в начале XIX в., в период становления сравнительно-исторического языкознания. Именно с такого рода обстоятельствами связано парадоксальное на первый взгляд высказывание Т. Куна: «чем дальше продвигается исследование, тем труднее, а отнюдь не легче бывает ответить на некоторые вопросы, например о том, когда был открыт кислород или кто первым обнаружил сохранение энергии» (23, 18). Наука может много раз возвращаться к одному и тому же явлению, и в каждом случае ученые видят его в новом свете. На вопрос, когда было установлено родство немецкого и персидского языков, нельзя ответить, пока не уточнено, в каком смысле следует понимать «родство» и «установление родства» — ведь понятие родства и процедура его установления в разное время были разными, И только после такого рода уточнений можно ответить, что это произошло соответственно в ХУЛ либо в XIX вв. К тому же необходимо учитывать, что в период, когда научная мысль созревает для принятия той или иной идеи, ее часто практически одновременно (и обычно в большей или меньшей степени независимо друг от друга) высказывает целый ряд исследователей. Такие периоды В. И. Вернадский характеризовал как периоды «взрывов научного творчества» (10, 233−234). При этом в науку обычно входит целая группа одаренных ученых, которые в относительно краткий срок существенным образом изменяют состояние науки. Именно так происходило становление сравнительно-исторического языкознания в конце ХУШ — начале XIX вв., ив этих условиях вопрос о том, кто и на сколько лет раньше (при том, что временные интервалы как правило незначительны) выдвинул то или иное положение, явно не относится к существу дела. Прогресс науки представляет собой прежде всего социальный процесс, а не собрание личных «рекордов», и именно как такого рода процесс его следует изучать. Прежде всего следует выявлять, каковы были условия и предпосылки формирования той или иной идеи, как она вошла в науку, на каком этапе, какое развитие она получила в дальнейшем.
Нетрудно заметить, что вопрос о приоритете часто бывает связан с вопросом о роли той или иной национальной научной школы в истории языкознания. Так, немецкие ученые обычно настаивают на том, что основателями сравнительно-исторического языкознания были Ф. Бопп и Я. Гримм, скандинавские ученые подчеркивают тот факт, что Р. К. Раек сформулировал свои ыысли о родстве индоевропейских языков Европы за два года до выхода в свет первой книги Боппа, британские ученые с особой любовью отмечают роль У. Джоунза в становлении сравнительно-исторического языкознания. Понять причину такого рода симпатий нетрудно, однако в научном исследовании, которое должно стремиться к максимально возможной объективности, они неуместны. По мере развития науки центр научных исследований нередко перемещается из одной страны в другую. И если в ХУП-ХУШ вв. наибольший вклад в развитие науки о языке внесли ученые Франции, Англии и Нидерландов, то в XIX в. центр исследований переместился в Германию. Это не значит, разумеется, будто в других странах в это время не было талантливых ученых, которые оказывали влияние на развитие науки. Но все же в целом направление лингвистических исследований в XIX в. определялось действиями немецких ученых (примечательно, что и те лингвисты, которые положили начало новому этапу в развитии языкознания и обусловили тем самым перемещение центра научных исследований за пределы Германии — Ф. де Соссюр, Л. Бдумфилд, Н. С. Трубецкой и др. — прошли немецкую лингвистическую школу). Конечно же, следует строго отделять этот научный факт от попыток доказать, как это пытался сделать в свое время Т. Бенфей, превосходство «немецкого духа» ссылками на’успехи немецкой науки (58, 14−15).
Еще один источник необъективности и антиисторизма в исследованиях по истории языкознания — приверженность той или иной лингвистической доктрине. В исследованиях по истории языкознания нередко считают существенным лишь то, что так или иначе согласуется с теоретическими позициями самого исследователя. В соответствии с этим одни факты выдвигаются на передний план, другие отодвигаются на задний, а то и вовсе исключаются из рассмотрения. Не случайно, например, в эпоху, когда ведущим направлением языкознания было сравнительно-историческое, почти вся история языкознания сводилась к истории сравнительно-исторического метода (именно так поступали Т. Бенфей, Б. Дельбрюк, В. Томсен). В наши дни можно встретиться с предвзятостью обратного рода: сравнительно-исторические исследования почти полностью исключаются из рассмотрения, а вся история языкознания разбирается с целью выявить «предшественников» структурализма или иного современного направления. Такого рода поиск «поддержки» собственных взглядов у лингвистов прошлого не является подлинным изучением истории науки. Каждый из моментов в развитии языкознания, независимо от того, как он соотносится с современными взглядами, должен быть изучен как необходимый этап истории знания.
Возможности для объективного анализа языковедческой деятельности романтиков в настоящее время достаточно благоприятны. Помимо успехов лингвистической историографии и науковедения необходимо отметить немалые достижения в изучении романтизма о «» ТЛ как эпохи в развитии европейской культуры. В результате активной деятельности филологов за последние полвека были обнаружены и опубликованы многие неизвестные ранее источники, существенно обогатившие наши представления о романтизме. Филологи, философы, представители других наук у нас в стране и за рубежом сделали немало для того, чтобы приблизить нас к пониманию сущности романтизма. Вместе с тем, хотя история научного изучения романтизма насчитывает уже более ста лет (началом ее обычно считают книгу Р. Гайма «Романтическая школа» (115), первое издание которой вышло в 1870 г.)" сложность предмета не позволяет говорить о завершении работы в этой области. Большинство специалистов сходится на том, что «мы имеем хорошо разработанную историю определений романтизма и не имеем определения его, которое отвечало бы потребностям современной мысли» (6,5). Более того, как уже говорилось, некоторые исследователи просто отказываются от задачи такого определения. Современное состояние вопроса не позволяет исследователю частного аспекта творческого наследия романтиков опереться на какую-либо одну, достаточно разработанную концепцию романтической культуры — такой концепции пока еще нет. Поэтому приходится, не полагаясь на какое-либо одно мнение, стремиться к выводу закономерностей из частного материала, постоянно соразмеряя собственные частные результаты с опытом более общих исследований. В таких условиях исследование не может не быть комплексным, поэтому в данной работе были использованы публикации не только языковедов, но также философов и литературоведов. Из отечественной литературы наиболее значительными продолжают оставаться работы Н. Я. Берковского (68), важны также публикации Ал.В.Михайлова (30), Р. М. Габитовой (12), А. С. Дмитриева (15). Среди зарубежных исследователей романтизма выделяются литературовед из ГДР К. Трегер (241), западногерманские ученые Э. Белер (54−55), Г. Айхнер (86), американский исследователь Р. Уэллек (248). Не потеряли своего значения и ставшие уже классическими работы начала — середины века, принадлежащие О. Вальцелю (247), Й. Кернеру (151−153), П. Клюкхону (146).
В течение долгого времени романтизм характеризовали как явление преимущественно негативное. К началу нашего века стаж все чаще приходить к выводу, что деятельность романтиков имела и положительные стороны. Появилась даже обратная тенденция: романтизм стали превозносить как предтечу почти всех достижений современной мысли. Это, конечно же, крайность. Романтизм — порождение кризисной, переходной эпохи в европейской культуре, и, как всякое кризисное явление, он не свободен от противоречий. Важно только понять причины этих противоречий и отличать их от противоречий мнимых, которые бросаются в глаза при поверхностном взгляде и исчезают при более внимательном рассмотрении, когда вскрывается внутренняя логика романтического мышления.
О романтизме часто говорили как о школе. Но есть и еще одно обозначение романтизма — движение. Оно более точно характеризует это явление. Романтизм был постоянным поиском, романтики не ставили своей задачей создание некоей законченной системы взглядов. Это в немалой степени затрудняет изучение романтизма. Изменения во взглядах романтиков происходили постоянно, причем порой просто стремительно, так что двух-трех лет было достаточно для существенных сдвигов в их мировоззрении. Попытка отождествить сущность романтизма с одним из этапов его развития не может привести к положительному результату. Романтическое мировоззрение, научная деятельность романтиков могут быть постигнуты только как процесс, как явление не статичное, а в высшей степени динамичное. Это предопределило и структуру данной работы: расположение материала в ней отражает основные этапы развития романтической мысли.
ЗАКЛОЧЕНИЕ.
Рассмотренная в работе языковедческая деятельность романтиков охватывала временной интервал от последних годов ХУШ в. до конца 20-х годов XIX в. Развитие романтического языкознания делится на два этапа: раннеромантический (приблизительно датируемый 1796/1797−1806/1808 гг.) и позднеромантический (1808/1810−1830 гг.). Основными представителями первого этапа были братья Шлегель и Новалис, основными представителями второго — А. В. Шлегель и Я. Гримм, менее значимыми фигурами этого периода являются Ф. Шлегель, К. Зольгер, И. А. Канне, Й. Гёррес, А. фон Арним, Г. фон Клейст, А. фон Шамиссо, Г. Г. фон Шуберт. Если для первого этапа была характерна в первую очередь общетеоретическая деятельность, то на втором этапе наряду с теоретической деятельностью романтики вели достаточно активные эмпирические изыскания. Книга Ф. Шлегеля «О языке и мудрости индийцев» (1808 г.) занимает промежуточное положение: по методологическим основам она ближе к первому этапу, однако как попытка приложения романтических принципов к конкретному эмпирическому материалу она предваряет исследования второго этапа (А.В.Шлегель, Я. Гримм).
В течение первого этапа романтики выработали представление о языке, в значительной степени отличающееся от того, что господствовало в европейской, и, в частности, немецкой науке на протяжении ХУШ в. Новаторская роль романтиков в языкознании была тесно связана с их общемировоззренческими установками. Опираясь на философию И. Канта и И. Г. Фихте, они создали антимеханистическую картину мира, в которой действительность была представлена как непрерывный противоречивый процесс развития.
Романтики подчеркивали, что в основе сознания лежит активная деятельность познающего субъекта, что познание является непрерывным процессом приближения к истине. Для взглядов романтиков на общественные явления характерен отказ от нормативности и субъективизма, что позволило им приблизиться к подлинно историческому пониманию общества.
Язык принадлежал к числу центральных понятий романтического мировоззрения. Романтики подчеркивали, что язык не является чем-то внешним по отношению к человеку, подобно инструменту, созданному для определенной цели, напротив, язык является одним из основных условий существования человека. Мышление неразрывно связано с языком, в определенном смысле — тождественно ему, поэтому человеческое сознание обладает диалогическим характером. Происхождение языка романтики рассматривали в единстве с происхождением человека, подчеркивая, что язык не является ни произвольным изобретением, ни механическим отражением действительности. Как единство объективного и субъективного, язык представляет собой «преобразованное изображение, одновременно естественное и все же несущее на себе отпечаток человеческой свободы» (200, 240). В основе первичного наименования, как и в основе человеческого существования вообще, лежит не пассивная регистрация, а активное действие — «абсолютный акт», в результате которого произошло соединение материальнго и идеального, лежащее в основе языка. Неприемлемость для романтиков субъективистской трактовки языка выразилась в активном отрицании концепции конвенционального, произвольного характера языкового знака. Как полагали романтики, связь звучания и значения в языке многообразно мотивирована, и это отражает тот факт, что язык не является результатом только субъективных действий, а несет в себе существенный объективный момент.
Для романтиков было характерно представление о языке как деятельности, как деятельность они рассматривали и язык в целом, и все его конкретные речевые реализации. Взгляд на язык как на динамическое функциональное единство, как на процесс предопределил антинормативный, исторический характер лингвистической деятельности романтиков. Язык был для романтиков не набором готовых единиц, а потенцией, реализуемой в той или иной мере в конкретных речевых действиях. Поэтому они считали, что каждая такая реализация является в принципе творческим действием, а язык в целом — постоянным творчеством.
Отказ от нормативности привел романтиков к пониманию необходимости многоязычия человечества, то есть наличия множественных форм языкового выражения — от отдельных национальных языков до индивидуальных особенностей речи отдельной личности. Разные формы языкового обозначения одного и того. же денотата не эквивалентны, поскольку различаются не только с формальной, но и с содержательной стороны. Каждый вариант языкового обозначения позволяет выделить ту или иную характерную сторону обозначаемого объекта. Поэтому романтики отбросили идею создания унифицированного языка (универсального языка) или унифицированного речевого стандарта (универсальная грамматика) и открыли путь к изучению многообразия языковых форм. Они, в частности, наметили возможность изучения типов речевой деятельности и типов текстов, порождаемых в результате этой деятельности. В результате их теоретической деятельности были созданы условия для появления лингвистических дисциплин, занимающихся. историей, типологией языка, функциональными разновидностями речи в рамках одного языка. В ходе дальнейшей деятельности романтики внесли также практический вклад в становление сравнительно-исторического и исторического языкознания, лингвистической типологии, лингвистической стилистики, таких частных лингвистических дисциплин, как индоевропеистика, индология, германистика, романистика.
Романтики подчеркивали, что по сути своей язык и языковая деятельность глубоко противоречивы. Язык, опосредующий общение, является одновременно и связующим звеном и преградой между общающимися. Всякое понимание, опосредованное языком, относительно. Еще более проблематичен перевод, где понимание опосредуется дважды. Язык неразрывно связан с мышлением, язык является условием существования человека — и в то же самое время язык автономен, обладает своими собственными закономерностями, коN торые не могут быть сведены к каким-либо внешним по отношению к языку закономерностям. Поэтому бесполезны попытки «усовершенствовать» язык, взяв за образец что-либо иное, например, логические системы. Язык может быть усовершенствован не в результате внешних воздействий, а лишь в результате языковой практики, в которой в наиболее полной мере реализуются его внутренние возможности. Но и в этом случае противоречивость языка неустранима, поскольку она носит объективный характер. Противоречивость лишь отчасти снимается самим процессом бесконечной речевой деятельности, в результате которой язык постепенно совершенствуется и становится все более успешным условием познания действительности. Наличие у языка особых закономерностей не уничтожает возможности свободной языковой деятельности. Хотя язык своими особенностями в определенном смысле предопределяет нашу языковую деятельность, однако познание его закономерностей и действие в соответствии с ними позволяет развивать язык, то есть преодолевать те ограничения, которые он накладывает на говорящего. Свобода и необходимость в языковой деятельности неразрывно связаны друг с другом.
Акцентируя внимание на творческом характере языка и языковой деятельности, романтики обратились к проблемам поэтического языка. Отождествляя творчество вообще и художественное творчество, они рассматривали поэтическую речь в качестве наиболее полного воплощения возможностей языка, в определенном смысле даже отождествляя язык и поэзию. Романтики впервые в истории науки поставили проблему взаимоотношения языкознания и поэтики, предприняв попытку систематического построения поэтики на основе языкознания, исходя из того, что поэтическая речь является частным случаем речевой деятельности.
Выработанное ранними романтиками представление о языке не было научной теорией в современном смысле слова, это был комплекс, в котором сочетались элементы философии, лингвистической теории и образного познания. Отождествление языка с организмом, осуществленное романтиками, достаточно ясно демонстирует особенности их лингвистической деятельности. Необходимо подчеркнуть, что романтики и не стремились (в особенности на раннем *" этапе) к созданию частных научных теории, поскольку их идеалом был синтез всех наук, всех видов познавательной деятельности, включая и искусство. В своей концепции романтики пытались охватить все противоречивое многообразие речевого универсума в пространстве и времени, от первобытного языка до языков развитых культур, от простейших бытовых диалогов до сложнейших текстов литературы и науки, от языка народа как проявления коллективного сознания до единичного речения. Эта комплексная концепция имела в условиях науки того времени полное право на существование, поскольку открывала оовершенно новые перспективы для дальнейших конкретных исследований. Однако для осуществления таких исследований требовалось выработать конкретную методику исследований в данной области. Желание же работать с эмпирическим материалом опираясь лишь на общие, в некоторой степени интуитивные представления, приводило к провалу. Дальнейшее развитие романтизма в языкознании определялось тем, какой путь из этих двух выбирал тот или иной исследователь.
Интерес романтиков к истории и предыстории языка был закономерным следствием их взглядов на развитие языка и культуры в целом. Антинормативность романтиков, выработанный ими подход к языку как деятельности, взгляд на язык как единство субъективного и объективного — все это предопределило успех, достигнутый Ф. Шлегелем в ходе работы над книгой «О языке и мудрости индийцев*1, которая стала методологической программой сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков. Поставив задачу создания сравнительной грамматики и наметив особенности строя древних индоевропейских языков, Ф. Шлегель способствовал становлению систематического сравнительного изучения языков и положил начало реконструкции праязыкового состояния. Выработанная Ф. Шлегелем методологическая программа была реализована в творчестве Ф. Боппа, Я. Гриша, А. В. Шлегеля. В течение позднеро-мантического этапа романтики продолжили деятельность, в области генетического изучения языков. Я. Гримм выработал методологические основы исторической грамматики и дал первый образец грамматики такого рода в своей «Немецкой грамматике». А. В. Шлегель,. наряду с методологической деятельностью и эмпирическими изысканиями осуществлял также значительную организационную работу, способствовавшую становлению новой отрасли языкознания. Параллельно романтики разрабатывали проблемы типологии языков: первый опыт в этой области был предпринят Ф. Шлегелем в книге «0 языке и мудрости индийцев», а развернутая классификация языков на основе особенностей их грамматического строя была представлена в книге А. В. Шлегеля «Заметки о провансальском языке и литературе». Это направление лингвистической деятельности поздних романтиков — историко-филологическое — успешно сочетало общие принципы романтической концепции языка с конкретным эмпирическим материлом. Его основные представители — Я. Гримм и А. В. Шлегель — добились значительных успехов потому, что ограничили свою деятельность рассмотрением отдельных, достаточно определенных моментов языковой действительности. Романтическое представление о языке как постоянном творческом процессе было конкрети-зовано в исторической грамматике, а тезис о многообразии языковых форм — в типологии.
В то же время другие представители позднего романтизма, такие как Й. Гёррес, И. А. Канне, Г. Г.фон Щуберт, абсолютизируя один из моментов романтического представления о языке (надличный характер языка, его подвижность, объективная связь означаемого и означающего) и не связывая общетеоретические положения с конкретно-историческими закономерностями, создавали сочинения, в которых язык подвергался спекулятивно-мистическому толкованию. Научная ценность этого направления романтической мысли (к которому примыкали молодой Я. Гримм и поздний Ф. Шлегель) была крайне низка. Исходя из одних и тех же посылок, представители историко-филологического направления двигались по пути от синкретического комплекса романтических представлений о языке к современной научной дисциплине, обладающей своей общей теорией, своими методами и своей эмпирической базой, в то время как представители спекулятивно-мистического направления не только не развивали содержавшиеся в первоначальной концепции научные элементы, но напротив, ослабляли их, склоняясь к иррационализму. В деятельности мистиков образные и мистические элементы раннего романтизма берут верх над рациональным, научным моментом исходной концепции. Так на позднем этапе развития романтизма распался синтетический подход к действительности, выработанный ранними романтиками, подход, в котором в равной степени была представлена «научность» (включая такие ее атрибуты как построение теорий и попытки математизации знания) и «ненаучное» образ отворчеств о (30, 124).
На рубеже ХУШ и XIX вв. наука о языке пережила одно из наиболее существенных преобразований в своей истории. Тенденции, которые привели к этому преобразованию, возникли значительно раньше (их зарождение следует, вероятнее всего, отнести к эпохе Возрождения, когда было положено начало изучению национальных языков в Европе), однако качественный перелом произошел именно в этот период. Если до того необходимость изучения языка объясняли «полезностью» этих знаний для каких-либо целей, то теперь наука о языке не нуждается в оправдании, как заявил В. Гумбольдт, «поскольку язык действует лишь через себя, то и изучать его следует, как и вообще любой предает, который хотят действительно постигнуть, только ради него самого и независимо от любой другой цели» (131, 76). Если раньше полагали, что структура языка не отличается существенным образом от логической структуры мысли, то теперь думали иначекак писал Бопп, «языки следует рассматривать как органические естественные тела, которые образуются по определенным законам, развиваются, неся в себе внутренний жизненный принцип» (45, 219). Было окончательно завершено выделение языкознания в самостоятельную научную дисциплину, отличающуюся, с одной стороны, от практики нормирования литературного языка, и, с другой стороны — от логики и философского осмысления роли языка в обществе. Место грамматики заняло языкознание — дисциплина, обладающая своим предметом, своими конкретными методами, своей теоретической базой (которая не может быть сведена к теориям иных дисциплин). Происшедший в языкознании переворот отразился и на социальной организации науки: появляются языковеды-профессионалы, специальные учреждения, организующие их деятельность, появляются учебные заведения, где готовят языковедов, средства специализированной научной информации. Эти измененияне представляли собой исключительного явления в науке того времени, скорее напротив. Именно в этом время формируется современный тип ученого-профессионала в большинстве научных дисциплин ^166), создается современный тип высшего учебного заведения (243). Совершенно не случайно то обстоятельство, что языковеды в поисках новых путей пытались опереться на достижения других научных дисциплин.
Перемены в науке о языке захватили и традиционно настроенных языковедов-практиков, таких как И. К. Дцелунг и И-С.Фатер
19). Созданный ими «Митридат» является выражением явного стремления к новому осмыслению накопленного к тому времени эмпирического материала. И хотя достижения романтиков в области генеалогического и типологического изучения языков крайне скромны в сравнении с тем, чего добились языковеды следующих поколений, необходимо учитывать, что романтики подошли к новым принципам изучения языка неизмеримо ближе, чем большинство их современников. Романтикам удалось осуществить синтез философских идей и конкретных филологических методов, во многом определивший развитие европейского языкознания XIX в. Крупнейшие немецкие филологи первой половины XIX в. — В. Гумбольдт, Ф. Бопп, К. Ф. Беккер, Ф. Шлейермахер — испытали на себе влияние романтической науки. Один из основателей сравнительно-исторического языкознания, Я. Гримм сформировался как ученый в рамках романтического движения. Романтизм был одним из существенных условий, обеспечивших становление нового этапа в истории науки о языке. Однако — и в этом заключена парадоксальность романтизма как явления переходного периода — романтики, хотя и обусловили во многом появление языкознания как специализированной отрасли научного знания, сами не стремились к такого рода специализированной деятельности. Напротив, они в каком-то смысле противились специализации, выступая за универсализм. «Самоецучшее в науках — их философский ингредиент, как жизнь в органическом теле. Что останется, если лишить науки философского содержания? Земля, воздух и вода» , — писал Новалис (178, 251). Направление романтического движения и общий ход развития науки совпадали лишь частично, и романтики, участвуя в решении конкретных научных проблем, могли в то же время находиться в оппозиции к общим тенденциям науки. Поэтому и была возможна столь странная, на первый взгляд, судьба некоторых романтиков (как, например, Ф. Шлегеля и И.В.Риттера), которые в течение некоторого времени активно занимались какой-либо научной проблемой, добивались при этом значительных успехов, а затем уходили из науки, остановившись на пороге больших открытий и предоставив завершение начатой ими деятельности другим. Интерес романтиков к языку не был интересом отстраненного созерцателя, они стремились к пониманию языка потому, что надеялись, что это позволит им добиться больших успехов в практическом осуществлении их идей о преобразовании культуры. Однако вызванное романтиками оживление исторических исследований привело в первую очередь к становлению сугубо теоретических исследований, лишенных непосредственной связи с практикой. Отношение романтиков к языку прошлого носило явно ценностный характер, необходимость его изучения обосновывалась его высокими достоинствами. Однако внимание романтиков к примитивным формам языка, перевернувшее принятую до того систему ценностей, привело в конечном итоге к выработке в языкознании лишенного ценностного момента, абсолютно объективного отношения к! языковому материалу, что. было необходимо для отделения науки о языке от практики нормирования языка.
Несмотря на объективно присущие ему. противоречия, научное творчество романтиков значимо не только как элемент определенного периода истории языкознания. Поднятые ими проблемы сохраняют актуальность и для современной науки. В последние десятилетия лингвисты проявляются все больший интерес к проблемам языковой деятельности, текста, общения, творческого аспекта языковой деятельности, поэтической речи как особого вида языковой реальности. Как пишет Ал.В.Михайлов, «современный исследователь обращается к романтизму, который, как раз начавшийся поток, пришел и к нему. Так что современный исследователь в конечном итоге находит этот изучаемый им романтизм в себе самом, в дошедшей до него традиции» (30, 109). Именно это заставляет предполагать, что изучение лингвистического наследия романтизма будет продолжаться.
