Предлагаемая диссертация посвящена реконструкции прафинно-волжского ударения.
Актуальность проведенного исследования Одной из самых трудноразрешимых проблем в уралистике является реконструкция системы вокализма. Родство прауральских языков считается общепризнанным, в этимологический словарь уральских языков (ЦЕУ), по мнению специалистов, вошли этимологии с очень надежными в отношении консонантизма и семантики рефлексами по языкам. Однако даже на материале этимологий ЦЕУ в настоящее время не сделано системное описание развития системы вокализма.
От надежной и полной реконструкции уральского вокализма можно было бы ожидать, что на ее основании выполнима следующая задача: имея реконструированную форму уральской основы, с помощью предложенных правил фонетического перехода (и, возможно, дополнительных объяснений, основанных на предположении аналогических развитей) вывести формы тех языков, на которых построена эта реконструированная форма. Однако даже описание развития вокализма от прафинно-угорского языка к современному мордовскому1 языку выглядит не вполне системно.
В книге Г. С. Ивановой [Иванова 2006, с. 127], посвященной историческому описанию вокализма в мокшанском языке, схема развития гласных от прафинно-угорского языка к мокшанскому выглядит так:
ФУ ПМ морд. (I2) морд. (П, Ш3).
1 Считается, что наиболее хорошо описано развитие вокализма в прибалтийско-финских, саамском и мордовских языках.
2 I тип говоров — акающий (традиционно центральный диалект и северозападная группа говоров западного диалекта).
3 II тип говоров — икающий (традиционно юго-восточный диалект и юго-западная группа говоров западного диалекта). 3 и е, /, и, о, э е, /, и, о, 0 /, У/э, и, э, о, 0 *Т 1, е, з г, е, 0 1, о, а а, а, е, /' а, а, е, / е, а, /, У/э е е, / е, / ?, У/э, а а, и а, и а, и//э о о, и о, и, э о, и//э и, *й и, о, э и, о, э и, и//э, о, 0.
Д' 1 Д 1 е, / д а, и а, и а, и.
Часто финно-угроведы даже не пытаются предложить системных объяснений для появления всех рефлексов праязыковых гласных, а удовлетворяются тем, что отмечают наиболее частотный рефлекс. Наглядным примером такого подхода является докторская диссертация М. В. Мосина. Автор в процентном отношении подсчитал количество случаев, в которых рефлекс соответствует традиционным правилам, к общему количеству мордовских этимологий. Результат получился следующий: развитие рефлексов ФУ *а в мордовских языках удается объяснить в 72% случаев, ФУ * ав 48%, ФУ *е — в 53,3%, ФУ */ - в 34,7%, *о — 51%, *и — 30%. «Сделать какие-либо заключения о причинах переходов этих гласных в других случаях не представляется возможным», отмечает М. В. Мосин [Мосин 1987, с.7].
Переходы в системе вокализма в других прауральских языках описаны еще хуже. Зачастую, как это сделано в работах [Вегесг1а 1988, Яёс]е1 1988, Сейся 2005, Шсопеп 1946, Мсопеп 1953, Лыткин 1964, \ЧсЬтапп 1915], приходится говорить о тенденциях развития, охватывающих в каждом конкретном случае лишь часть лексики (идея фонетических тенденций получила особенное распространение в венгерской уралистике), или же о многочисленных изменениях спорадического характера.
III тип говоров 4 экающий или переходный.
Действительно ли неосуществимо системное описание развития прауральского вокализма? Правы ли те исследователи, которые утверждают, что в основном фонетические переходы в системе прауральского вокализма были несистемными и аналогическими? Или все-таки возможно системно описать изменения вокализма от прауральского к современным языкам, принимая во внимание какие-то ранее неучтенные лингвистические факторы? Выявление этих факторов и построение системного описания развития вокализма представляется чрезвычайно актуальным. В диссертации решаются пять задач уральского сравнительно-исторического языкознания, которые кажутся на первый взгляд не связанными между собой:
1) генезис систем вокализма в современных мордовских языках,.
2) условия распределения основ по двум типам спряжения в марийском языке,.
3) происхождение третьего типа склонения существительных (с основой на ударные гласные) в марийском языке,.
4) происхождение редуцированных гласных в марийском языке,.
5) генезис системы вокализма в саамском языке.
Эти вопросы были в последнее столетие предметом оживленных дискуссий. Удовлетворительные ответы на них до сих пор не найдены.
Основная цель работы — доказать, что эти далекие от друга фонологические и грамматические явления развивались в зависимости от одного и того же ранее неучитывавшегося праязыкового фактора, а именно подвижного ударения, не фиксированного грамматически или фонетически. Для прафинно-' волжского языка реконструируется место этого ударения (на корне или на окончании), которое без изменения сохранилось в современном мокшанском языке.
Теоретическая новизна работы состоит в разработке и применении следующих концептуальных подходов, ранее не использовавшихся 5 в сравнительно-историческом финно-угроведении: a) реконструкция подвижного ударения в прафинно-волжском языке, нефиксированного фонетически или грамматическиb) описание развития систем вокализма в мордовских, марийском и саамском языках в зависимости от места ударения в прафинно-волжском языкеc) описание происхождения подтипов третьего склонения существительных (с основой на ударные гласные) в марийском языке в зависимости от места ударения в прафинно-волжском языке.
Теоретическая значимость представляемой работы: Оказывается, что эти нерешенные проблемы, которые, как, например, происхождение мордовского вокализма, ранее служили для финно-угроведов иллюстрацией нарушения «постулата де Соссюра» о системности языковых изменений, могут быть описаны практически без исключений с помощью очень небольшого и простого набора правил, если реконструировать подвижное4 ударение в праязыке.
Представляется, что полученный нами результат интересен не только для специалистов по уральскому языкознанию, но и для исследователей по сравнительно-историческому языкознанию и типологии как пример метода поиска системного развития в «несистемных» исторических процессах.
4 Под «подвижным ударением» мы вслед за В. А. Дыбо понимаем ударение, которое в каждой конкретной словоформе строго фиксировано на определенном слоге, является смыслоразличительным. и, в принципе, может падать на любой слог словоформы. Некоторая терминологическая неоднозначность возникает из-за того, что в финно-угроведении в частности в работах В. И. Лыткина [Лыткин 1965; Лыткин 1970а] термин «подвижное ударение» описывает такой тип ударения, когда оно не является смыслоразличительным и может падать на любой слог словоформы в зависимости от, вероятно, струтуры фразы (такой тип ударение представлен, например, в современном эрзянском языке). Поэтому мы специально подчеркиваем, что термин «подвижное ударение» здесь и далее употребляется в смысле принятом в работах по общей теории ударения [см. Дыбо 2000]. 6.
Практическая значимость работы:
1) Традиционно в UEW этимология уральских слов строится на основании сравнения консонантной структуры и семантики рефлексов слов в дочерних языках, поскольку вокалические соответствия до сих пор считались недостаточно изученными для того, чтобы их несоответствие обладало запретительной силой при решении о конкретной этимологии. В диссертации мы предлагаем строгую систему соответствий, которая может и должна быть использована при верификации существующих и создании новых этимологий.
2) Предложенное описание зависимости развития фонетических и грамматических систем от места ударения дают основания для использования работы в общем языкознании, в частности при составлении курсов по сравнительно-историческому языкознанию, типологии и финно-угроведению.
Различные положения и результаты работы апробировались на следующих научных конференциях:
Международная конференция «Языковые союзы Евразии и этнокультурное взаимодействие», Москва, 2005; Международная конференция «Источники и периодизация истории чувашского языка»,.
Чебоксары, 2006; Third International Workshop on Balto-Slavic.
Accentology. Leiden, 2007; II международная конференция по сравнительно-историческому языкознанию памяти С. А. Старостина.
Москва, 2007; International conference «Mother tongue and other languages VI». Tartu, 2007; III международная конференция по сравнительно-историческому языкознанию памяти С. А. Старостина.
Москва, 2008; Международная конференция «Актуальные и дискуссионные вопросы исторической науки Поволжья и.
Приуралья" (к 60-летию доктора исторических наук И. И. Бойко, исследователя Поволжско-Приуральского региона, заведующего отделом чувашской энциклопедии ЧГИГН), Чебоксары, 2007;
International conference BUM6. Szeged, 2008; Sixteenth Conference of 7 the Finno-Ugric Studies Association of Canada. Vancouver, 2008. 8.
ИСТОРИЯ ВОПРОСА.
ИСТОРИЯ РЕКОНСТРУКЦИИ СИСТЕМЫ ВОКАЛИЗМА.
В исследованиях по реконструкции вокализма в финно-волжских языках можно условно выделить три направления: 1) реконструкция кратких гласных первого слога- 2) реконструкция долгих гласных первого слога- 3) реконструкция гласных непервого слога.
1. Реконструкция кратких гласных первого слога.
К концу 60-х годов растянувшаяся на несколько десятилетий полемика между В. Штейницем, который при реконструкции ФУ вокализма придавал решающее значение данным восточных диалектов хантыйского языка и предполагал наличие в праязыке оппозиции полных и редуцированных гласных и развитой системы вокалических чередований, и Э. Итконеном, который признавал «ключевым» финский язык и реконструировал ФУ краткие и долгие гласные, была завершена. С кончиной В. Штейница [1967] не стало практически единственного активного последователя созданной им теории.
Это, впрочем, не означало безоговорочной «победы» теории Э. Итконена. Его реконструкция, бесспорно, зарекомендовала себя как достаточно хорошее приближение к праязыковой реальности, что подтвердил анализ древнейших (особенно индоевропейских заимствований в финио-угорских языках [Икопеп 1969 (1)]. Однако, эта теория оставила множество неразрешенных и, как представляется ныне, неразрешимых — без выхода за ее рамки — проблем, связанных с рефлексацией предполагаемого Э. Итконеном праязыкового вокализма в марийском и особенно в пермских и угорских языках. Предполагаемые автором этой теории «спорадические изменения» [см. Шшпеп 1971 (2)] не могут удовлетворить компа ративиста, привыкшего оперировать фонетическими законами, да и то обстоятельство, что количество этих спорадических изменений оказывается в прямо пропорциональной зависимости от географической и классификационной удаленности определенного языка от финского, выглядит некоей мистикой.
В дальнейшем важное место в финноугроведении заняла новая полемика по вопросам вокалической реконструкции, которая развернулась между Э. Итконеном и рядом исследователей, главным образом, венгерских (Г. Берецки, Э. Коренчи, Т. Микола, К. Редей), оспаривавших некоторые положения его теории. Одним из наиболее активно дебатировавшихся вопросов была проблема генезиса редуцированных гласных в марийском языке.
Как известно, предположение В. Штейница о ФУ древности оппозиции полных и редуцированных гласных опиралось на факт наличия такой оппозиции не только в хантыйском, но и в марийском языке. Отвергая это предположение, Э. Итконен счел, однако, возможным проецировать на прамарийский уровень четыре редуцированных гласных (*а,*£>, *и, *и), присущих северо-западным говорам марийского языка, и признать соответствующие им полные гласные в восточных говорах, в которых есть только один редуцированный гласный (*??), вторичными по отношению к редуцированными [см. Икопеп 1953]. Это положение Э. Итконена подверг критике Г. Берецки [см. Вегесгк1 1969, 1971]. Он предположил, что редуцированные гласные в северо-западных говорах марийского языка являются инновацией, возникшей под влиянием контактов с тюркскими языками.
Э. Итконен, резко возражавший Г. Берецки [см. Икопеп 1969 (2), 1972] не отрицает, что марийские редуцированные являются «бул-гарским наследием», но не считает, что отождествление процессов историко-фонетического развития в марийском и соседних тюркских языках способно внести ясность в сложную картину соответствий между марийскими диалектами. Поэтому анализ как этих соответствий, так и рефлексации гласных ФУ языка ведется им с прежних позиций.
Последним по времени в этой полемике (затронувшей и ряд других вопросов марийского вокализма) явилось выступление Т. Миколы [см. М1ко1а 1980]. Он не придает решающего значения марийско-тюркским аналогиям, ссылаясь на то, что первоочередной охват узких гласных является универсальной чертой процессов редукции. Тем не менее, соображения системности диахронического описания заставляют и его отклонить концепцию Э. Итконена, предполагающую многоступенчатость и обратимость процессов (от полных гласных к редуцированным гласным и далее вновь к полным гласным в восточномарийском и к ударным редуцированным в западных говорах). Ввиду этого формулируемая Т. Миколой точка зрения близка взглядам Г. Берецки. Т. Микола считает исходным этапом развития тенденцию к сужению гласных среднего подъема: под давлением «новых» (претерпевших сужение) 1, и, и прамарий-ские *и, * и редуцировались, но сохранили ударение в западных диалектах и утратили ударение, но не редуцировались в восточномарийском.
Аналогичным вопросам истории мордовского языка посвящено исследование Э. Итконена о происхождении мордовских редуцированных гласных [см. Икопеп 1971 (1)].
2. Реконструкция долгих гласных первого слога.
В ряде работ, появившихся в 60-ые годы XX века [М. Лехтинен, Г. Берецки, К. Редей], оспаривалась правомерность реконструкции ФУ дол-гих гласных, предлагаемых теорией Э. Итконена. Э. Итконен высту-пил в защиту долготы [см. Йкопеп 1969 (1, 2)], в опубликованной позднее работе [Йкопеп 1971 (1)] он усматривает ее следы в тенденции коми диалектов к использованию позиционно.
11 долгих гласных (результат дефонологизации просодического явления под действием аналогии, а также в зафиксированных им долготных различиях между гласными таких коми слов, как pon 'собака' и pon 'конец'- ср. констатацию этих различий — в частности, для ми-нимальной пары слов у Е. А. Хелимского [см. Хелимский 1977]. А. Плегер детально проанализировала этимологии финских a-/ä-rоснов с долгим гласным первого слога и пришла к заключению об их почти инновационном происхождении — предполагая, таким об-разом, что постулируемая Э. Итконеном праязыковая долгота была представлена только в e-основах [см. Ploger 1982].
А. Раун высказал сомнение в том, что дистинктивпым признаком ФУ % *с, *o, *й действительно являлась долгота, и предложил обзначать их более нейтральным термином «напряженные гласные» [см. Raun 1974].
Сильные сомнения вызывает плодотворность направления, отраженного в серии исследований польского уралиста Е. Банчеров-ского. Он предпринял попытку генеральной ревизии ПУ реконструкции с целью максимально приблизить ее к праиндоевропей-ской путем чисто механического переноса на уральскую почву предложенных в индоевропеистике реконструктивных решений. Так, в его работах можно найти идеи первичного уральского моновокализма, качественного и количественного аблаута [см. Bancze-rowski 1975] трехсерийной системы смычных с противопоставлением tenius, mediae и mediae aspiratae [см. Banczerowski 1972]. Все это обычно иллюстрируется нагромождением неправильно интерпретированных или просто неверных этимологий. Одно из предположений Е. Банчеровского — вполне естественное в силу индоевро-пеистической ориентации его работ — касается реконструкции ПУ ларингальных, в частности, для объяснения генезиса долгих гласных [см. Banczerowski 1975]. Интересно, что эта идея нашла.
— неожиданное развитие в исследовании Ю. Янхунена, посвященном финно-угорско-самодийскому фонетическому сравнению. Ю. Янху-нен отмечает, что соответствием ФУ (собственно говоря, финской) долготы в ПС регулярно являются вокалические последовательности, вторым компонентом которых служит редуцированный гласный *э, например, фин. киш1 'ель' ~ ПС *каэг, фин. ИеИ 'язык' ~ ПС *кеэу. Из трех возможностей объяснения таких соответствий (исходность долготы, исходность вокалических последовательностей, исходность некоего особого фонетического сегмента, развившегося в ФУ в просодический признак долготы, а в ПС в * э), автор отдает предпочтение последней, реконструируя в подобных случаях ПУ *х (*Ыт 'ель', *кйхИ 'язык') с не вполне ясным, но скорее всего «ларингальным», фонетическим качеством. Возникновение и дальнейшая эволюция долгих гласных (в финно-пермской ветви), описываются следующей последовательностью правил: 1) *Ух (перед согласным) > V- 2) V (перед сочетанием согласных и перед широким гласным следующего слога) > * V- 3) * а > * о, а > ё. Неясным остается вопрос о дистрибуциопных ограничениях на встречаемость *х: он реконструируется преимущественно в позиции перед сонантом в */7/-основах (= е-основы традиционной реконструкции). Никаких оснований для воспроизведения анлаутного *хкак будто нет. Что касается интервокальной позиции, то Ю. Янхунен предполагает *-хв группе случаев, где ПС односложным основам вида СУ соответствуют также односложные основы с долгим гласным в финском, при следах какого-то заднеязычного согласного в других финно-пермских языках: фин. яуу 'волокно дерева' ~ ПС *// < ПУ *5шг/. При этом, однако, остается проблематичным отграничение *-хв конкретных этимологиях от *-к~, *-м>-, *-]-'. у всех этих согласных во многих ветвях уральских языков наблюдается тенденция к утрате.
3. Реконструкция гласных непервого слога.
В своем докладе на III Международном конгрессе финно-угроведов [Таллин, 1970] В. И. Лыткин имел все основания подчеркнуть, что «неразработанность вокализма непервого слога в настоящее время является камнем преткновения на пути дальнейшего исследования ряда проблем финно-угорского языкознания» [Лыткин 1970 б]. Вполне закономерно, что эта проблема в последующие годы заняла едва ли не центральное место по праязыковой реконструкции, если судить по общему количеству и важности посвященных ей работ. Было бы преждевременным утверждать, что в ее решении удалось достичь полной ясности и тем более единодушия — напротив, наметилось серьезное размежевание между концепциями различных авторов. Тем не менее, достаточно четко просматривается перспектива решения, основывающегося на признании праязыковой древности того многообразия типов ауслаута, которое наблюдается в ряде современных уральских языков.
Как известно, традиционная трактовка, отраженная с большей или меньшей догматичностью во всех современных трудах обобщающего характера, предполагает для ПУ / ФУ значительную структурную однородность основ знаменательных слов: они должны быть двусложными (в виде редкого исключения — трехсложными), оканчиваться на один из трех гласных — *а, *а или *е и обладать вокалической гармонией (*а и *а распределены дополнительно в зависимости от качества первого гласного, *е гармонически нейтрален). Такая реконструкция представляет собой проекцию на праязыковой уровень доминирующих типов структуры основы в исконной лексике финского языка — ключевого языка в вокалической реконструкции Э. Итконена и его после-14 дователей. Однако даже в финском языке имеются относительно более редкие (но достаточно многочисленные) структурные типы основ — в частности, /-, у-, ии о-основы, двусложные основы на согласныйпо Э. Итконену они являются большей частью вторичными, возникшими из а-, аили е-основ за счет спорадических изменений. Принцип спорадичности приходится привлекать и для объяснения рефлексов ауслаутного вокализма в прочих языках-потомках. Часть опубликованных в последние годы работ выполнена в рамках изложенной традиционной аксиоматики. Э. Итконен исследовал предполагаемый его теорией переход прежних аи а-основ в прафинские е-основы в случаях типа фин. 5агкУ (*5агке) 'рог' Г саам, соаг’уе (*50гга), видя в нем результат спорадического изменения: -/(< *-/< *а/~) появился в косвенной основе множественного числа (у глаголов — в имперфекте) и подвергся аналогическому обобщению, что в дальнейшем обусловило и мену качества корневого гласного-*о>*а [Икопеп 1969 (1), 1977]. Причины избирательного действия этих морфологофонетических процессов остаются в изложении Э. Итконена неяснымив частности, обобщения косвенной основы множественного числа приходится предполагать и для группы таких имен, которые вряд ли могли встречаться в формах множественного числа (Барр1 'печень', talvi .'зима', уаяк1 'медь'). Ср. ниже об ином объяснении того же типа соответствий, предложенном В.М.Илличем-Свитычем и В. А. Дыбо. [Иллич-Свитыч 1971].
О. Соважо констатировал хаотичность соответствий между качеством тематического гласного венгерских именных основ и ауслаутным гласным их финских этимологических параллелей, видя в этом проявление нерегулярных тенденций в развитии вокализма непервых слогов [8аш^ео1 1973]. Венгерскому исследователю Ф. Мольнару принадлежит монография и серия статей.
15 по истории ауслаутных гласных в пермских языках [Molnar 1974 (1,2)]. Основной его тезис состоит в том, что почти универсальной утрате ауслаутных гласных в пермских языках предшествовало их сужение, охватившее и ФУ широкие гласныеа, -а. К сожалению, автор не проводит достаточно четкого разграничения между некоторыми реликтовыми различиями в типах пермского ауслаута (ср. чисто консонантные основы и основы с наращением j в коми, консонантные основы и /-основы в удмуртском) и, несмотря на использование обширного этимологического материала, не ставит задачи установить или уточнить законы появления этих различий (см. ниже о результатах Г. Ганшова и Е. А. Хелимского). К традиционной реконструкции апеллирует Ф. Мольнар и при анализе возможных причин развития к консонантному ауслауту в ряде уральских языков [Molnar 1974 (1)]. Он указывает при этом на факторы: 1) функцианальный: из-за малочисленности гласных непервых слогов их противопоставление (а/е в заднерядных или сг/е в переднерядных основах) несло малую нагрузку- 2) морфологический: возникала (особенно в пермском и венгерском языках) конкуренция со стороны грамматических морфем, состоящих из одного гласного- 3) фонетико-физиологический: в праязыке ауслаутные гласные служили для облегчения произношения, но в ходе дальнейшего развития интенсивные, активные языковые контакты, равно как и социальные изменения, привели к тому, что артикуляционный базис приспособился и к образованию более сложных звукосочетаний [Molnar 1974 (1)]. На представлении о первичности закона гармонии гласных строится исследование И. Батори, предложившего генеративную формализацию ФУ гармонического правила [Batori 1980].
Сам факт существования в ПУ / ФУ двух структурных типов основ, отраженных оппозицией финских «-/"-основ и е-основ, можно считать бесспорным. Вряд ли можно признать серьезны.
16 г ми возражения Д. Дечи, который высказал ранее [Бесзу 1969] и попытался обосновать в статье «К вопросу о фонетическом г измененииа/-а > -е в прафинском» [Бесву 1971] идею об исход-ности одних только а-/а-основср. аргументацию В. И. Лыткина [Лыткин 1970 б]- а также указание Т.-Р. Вийтсо на прямое логическое следствие этой идеи: если в ФУ все двусложные основы оканчивались паа или наа, причем выбор между этими двумя гласными диктовался гармоническим законом, то фонологическиа/-а должны оцениваться как облигаторные несмы-слоразличительные сегменты, а сами основы — как односложные консонантные [Вийтсо 1973]. На ПУ древность оппозиции указывает, в частности, различие в соответствиях а-Ш-основ и е-основ в селькупском языке, исследованное Е. А. Хелимским [Хелимский 1976]. В то же время выдвигались различные версии реин-терпретации этой оппозиции. Г. Ганшов, исследовавший проявления дихотомии именных основ в угорских [СапБсЬоху 1981], финио-волжских [ОапзсЬош 1971], пермских [Оап5с1юу 1979] языках, изложил в работе «Исторические идентитеты в структуре слова финно-угорских языков» концепцию, предполагающую первичность двух типов именных основ: односложных с консонантным ауслаутом и двусложных с морфемой *ау/*ау во втором слоге [Оап5с1юу 1980]. С первым типом он соотносит финские двусложные е-основы (ауелаутный гласный вторичен), и консонантные основы прочих финно-угорских языков, со вторым финские основы наа!-а, -сЬ, -VI ии!-у, вокалические основы волжских языков, коми односложные основы с наращением -]1-к, основы нау в обско-угорском. Автора не смущают многочисленные отклонения от соответствий, предполагаемых этой концепцией, так как он уделяет основное внимание «структурному сравнению», то есть в данном случае принципиальной организации дихотомического разбиения и преломлению дихотомий более раннего этапа в.
17 дихотомиях более поздних этапов, а не принадлежности определенных основ тому или иному из реконструируемых типов. Нельзя не заметить, что реконструкция Г. Ганшова обладает не большей объяснительной силой, чем традиционная реконструкция (обе предполагают два исходных типа основ и в значительной степени изоморфны), но выглядит менее правдоподобной типологически. Тем не менее, заслуживают внимания некоторые частные результаты Г. Ганшова, особенно в связи с пермскими языками: он показал ошибочность предполагавшейся ранее [В. И. Лыткин] связи между финскими е-основами и коми /-основами, указал на многочисленные случаи соответствия последних основам с узким ауслаутным гласным в финском языке, а также выявил закон дополнительного распределения между наращениями к (встречается после глухих сибилянтов и аффрикат: 1ес/1еск- 'силок') и j (после остальных согласных bor/borj-'межа') [Ganschow 1980]. Предположение о вторичности ауслаут-ного гласного (фин. -//-е-, саам, а) финско-саамских двусложных основ, которым соответствуют односложные основы, обычно с консонантным ауслаутом, в других родственных языках, высказывалось и другими исследователями, ' см. особенно генеративно-фонологическое обоснование у Т.-Р. Вийтсо [Вийтсо 1973].
Т. Микола отметил, что исходной моносилабичностью может объясняться долгота гласного первого слога в финских е-основах с интервокальным сонантом (типа kieli, snoni и т. п.) [Mikola 1980]. Такое объяснение гораздо более правдоподобно, чем высказанное в этой же связи Э. Итконеном мнение об эмфатической природе удлинения [Itkonen 1969 (1)].
Ю. Янхунен реконструирует для ПУ *а/а-основы и ///-основы (последние распределены по гармоническому закону и соответствуют е-основам традиционной реконструкции), а также основы на 18.
— iw, дающие ауслаутный лабиализованный гласный у в финском [Janhunen 1977]. Его результаты, по-видимому, указывают на внутреннюю неод-нородность реконструируемого класса а/д-основ, из которых одни сохраняются в ПС, а другие редуцируют ауслаутный гласный в *а. Впрочем сам Ю. Янхунен склонен считать причиной развития ПУ *-а/-а> ПС *э спорадическое наращение у-ового суффикса, впо-следствии утраченного [Janhunen 1977]. Я. Пустаи предполагает существование в ПУ односложных неграмматических основ структуры CV, в частности, в праформах для венг. по 'женщина', /о 'голова', фин. ргш 'дерево', luu 'кость' и другие [Pusztay 1983].
Стремлением к исчерпывающей полноте историко-фонетичес-ких объяснений (не оставляющей места «спорадическим» явлениям массового характера) обусловлен отказ ряда исследователей от традиционных представлений о структурной однородности праязыковых основ и минимальном составе вокализма непервых слогов.
Ряд интересных гипотез, касающихся ПУ/ФУ вокализма непервых слогов сформулирован В. А. Дыбо с использованием заметок В. М. Иллич-Свитыча, который придавал уральскому вокализму решающее значение в ностратической реконструкции [Иллич-Свитыч 1971; Дыбо 1972]- эти гипотезы предполагают несингар-монистическое состояние, возможно, с полным набором гласных во втором слоге:
1) лабиализованный гласный *о во втором слоге реконструируется для случаев, когда финское, а соответствует рефлексам *о в саамском и мордовском, например, слова фин. tammi 'дуб' ~ морд, tumo5;
S В настоящей работе ниже будет показано, что случаи таких несоответствий в ПУ / ФУ а/*а-основах наблюдаются в словах, рефлексы которых в мокшанском языке имеют ударение на окончании. Поэтому мы трактуем такие случаи несоответствия финского и мордовского вокализма в ПУ / ФУ *a/*a-оеновах, как стандартный рефлекс гласных в безударной позиции В I главе будет показано, что в безударной позиции стандартным рефлексом.
2) случаи соответствия между фин. аа и рефлексами *а в других языках, например, фин. kaala- 'идти вброд' ~ саам, galle допускают как реконструкцию особой фонемы *а первого слога, так и возведение к разнорядным основам *ка1аили *кё!а~.
Согласно установленному В. М. Иллич-Свитычем распределению, большинство венгерских имен финно-угорского происхождения с долгим гласным являются рефлексами e-основ, тогда как краткие встречаются только в а-основах. Предполагается, что «в правенгерском открытые гласные, а и, а в конечном слоге основы перетягивали на себя ударение, тогда как в e-основах ударение сохранялось на гласном первого слога. В дальнейшем компенсаторному удлинению подвергались лишь те основы, в которых первый гласный был изначально ударным» [Иллич-Свитыч 1971, с. XXXII].
Более детально данное распределение исследовал Е. А. Хелим-ский в связи с вопросом о происхождении венгерских односложу" ных именных основ с количественным чередованием типа kez / keze-, in I ina [см. Хелимский 1979]. Анализ древнейших лексических слоев (заимствования правенгерской эпохи, прязыковая лексика) показывает, что такие основы развились, как правило, из консонантных основ с кратким гласным. Рефлексами консонантных основ являются также финско-саамские e-основы (где е-вторичен) и консонантные основы во всех прочих финно-угорских языках, в г частности основы без наращения j в коми (тип. венг. nev/neve- 'имя' г фин. nimi/nime- ~ коми л/т). Напротив, венгерские однослоги с нечередующимся долгим гласным восходят к основам с узким аусг' г' лаутным гласным (тип венг. kereg., устар. кег 'кора' ~ фин. keri/keri.
ПУ / ФУ *а п *аосновах является Пморд. *э (подробнее о ее рефлексах см. иижс в I главе). Исключений из этого правила практически не наблюдается.
6 В работе указанное распределение предлагается для ФУ *е, */ первого слога. 20 коми kor/korj-), а с иечередующимся кратким гласным — к основам с широким гласным ауслаута (тип венг. тепу 'невестка' ~ фин. minia).
Сходные результаты дала и реконструкция финно-волжских структурных глагольных основ, осуществленная Д. Т. Надькиным в диахронических разделах докторской диссертации «Основа глагола в мордовских языках» [см. Надькин 1979]. Предположение об относительной архаичности системы мордовских глагольных основ (различия между ними проявляются не во всей парадигме, а лишь в некоторых диагностических формах) позволило установить регулярные соответствия с глагольными основами других финно-волжских языков, и реконструировать для финно-волжского (возможно, более раннего) состояния четыре типа основ: 1) двусложные вокалические, имеющие в ауслауте *а или *а- 2) не широкий гласный- 3) дифтонг- 4) односложные консонантные. Результаты Д. Т. Надькина позволяют думать, что разные типы праязыковых основ отражены и в мордовских именных основах финно-угорского происхождения, которые Д. В. Цыганкин подразделяет на семь классов [см. Цыганкин 1980]. Из аналогичных общих посылок исходит и предположение о множественности типов вокалического ауслаута в прахантыйском Е. А. Хелимского [Хелимский 1978].
В более поздних работах Е. А. Хелимского неоднократно отмечалась важность влияния гласных второго слога на развитие первого [см. Хелимский 2000, неопубликованный доклад Е. А. Хелимского на конференции памяти С. А. Старостина в Москве 23−25 марта 2006 года]. Однако существует лишь несколько описаний исторического развития отдельных прауральских языков, в которых в полной мере проанализировано влияние гласных второго слога на развитие гласных первого слога. В частности, при описании хантыйского языка [см. Helimski 2001] Е. А. Хелимский предложил систему с тремя типами умлаута, в которой гласные второго слога могут быть А-, /-, ¿-/-образные, и они принципиально меняют рефлексацию гласных первого слога. В кандидатской диссертации М. А. Живлова [см. Живлов 2006] была сделана попытка реконструировать праобскоугорскую систему вокализма, в которой насчитывается десять гласных второго слога, влияющих на развитие вокализма первого слога.
КРАТКИЙ ОЧЕРК ТИПОЛОГИИ АКЦЕНТНЫХ СИСТЕМ И ИСТОРИИ СУПРАСЕГМЕНТНОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ В УРАЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ.
По мнению подавляющего большинства ученых, в прафинно-угорском языке ударение было фиксировано на первом слоге [см., г г например, Itkonen 1955, Hajdu 1966, Redei 1968 и подробная библиография в этих работах].
Однако это предположение не было строго доказано. В ряде финно-угорских языков ударение не фиксировано на первом слоге: в мордовских, в марийском, в пермских и т. д. Поэтому в отдельных работах высказывались сомнения в этом постулате.
Й. Синнейеи [Szinneyei 1922] предположил, что ударение могло быть синтагматически подвижным. Лыткин 1964, 1965, 1970а высказал гипотезу, что для прафинно-угорского праязыка следует восстанавливать ударение, нефиксированное на определенном слоге.
А.Раун в работе Raun 1974 указал на то, что при упорядоченной структуре ФУ (преимущественно двусложные основы и односложные аффиксы с четкой аранжировкой) в нем вряд ли могло существовать «сильно центрированное», то есть фиксированное на определенном слоге ударение.
Е. А. Хелимский, установивший наличие в значительной части уральских языков тональных или тонально-фонационных оппозиций, выдвинул гипотезу о прауральском происхождении этих просодических явлений и о том, что в некоторых случаях (в частности, в прапермском) именно тональные различия между гласными явились «Х-фактором» фонетических изменений, то есть обусловили двойственность или множественность рефлексов одних и тех же фонем праязыка [Хелимский 1977].
Эта очень интересная гипотеза нуждается в дальнейшей проверке, для которой требуется прежде всего верификация весьма предварительных данных о тональных оппозициях уральских языков и составление надежно проакцентуированных словников.
Нам неизвестны специальные работы, посвященные финно-волжскому ударению. В коллективной монографии Серебренников, Ермушкин, Майтинская 1989 этому вопросу посвящен небольшой раздел, составленный Г. И. Ермушкиным. По его мнению, в финно-волжском языке ударение могло падать на любой слог слова, но 'не имело смыслоразличительной функции. Такое ударение без изменения сохранилось в эрзянском языке. А в других языках финно-волжской группы либо зафикисровалось на первом слоге слова, либо, как в мокшанском и марийском языках, его постановка зависит от набора гласных в словоформе. По мнению Г. И.Ермуш-кина, традиционно высказываемое предположение об ударении, фиксированном на первом слоге не позволяет объяснить многообразие систем ударения, представленных в современных финно-волжских языках. Поэтому автор предполагает — следует реконструировать свободное ударение в финно-волжском языке, которое затем в языках-потомках могло развиваться всевозможными способами.
Однако, идея Г. И. Ермушкина о том, что характер финно-волжского ударения фактически совпадает с современным эрзянским ударением, вступает в некоторое противоречие с концепцией, которой придерживались Х. Паасонен, Э. Итконен, П. Равила [Рааэопеп 1903, Йкопеп 1946, ИауПа 1973]. Изучая происхождение редуцированных гласных в современных мордовских языках, эти авторы отметили, что в мокшанском языке на редуцированные гласные не падает ударение. Поэтому было высказано предположение, что в прамордов-ском языке место ударения было аналогичным современному мокшанскому. По их мнению, редуцированные гласные не могли быть ударными в прамордовском языке. Таким образом, если принимать и гипотезу Г. И. Ермушкина, и концепцию Х. Паасонена, Э. Итконена, П. Равила, следует предполагать, что в финно-волжском языке ударение могло падать на любой слог слова, затем в прамордовском 24 языке оно падает на первый широкий гласный слова (то есть аналогично современному мокшанскому ударению), а позже в современном эрзянском языке опять может падать на любой слог слова. Такая схема развития системы ударения кажется типологически маловероятной.
Вообще, надо отметить, что, несмотря на ряд интересных идей, высказанных в области супрасегментной реконструкции, последовательно система ударения ни в прауральском языке, ни в дочерних семьях уральских языков не была реконструирована.
Хотелось бы пояснить, чем, на наш взгляд, принципиально отличается реконструкция системы ударения от идеи о типе ударения в праязыке.
В настоящее время в работах В. А. Дыбо и его последователей [см. Дыбо 1973, 1979, 1980, 1983, 2000 и библиографию в этих работах] подробно разработана типология акцентных систем по характеру выбора акцентной вершины словоформы. Выделяются системы с фиксированным или свободным ударением.
В языках с фиксированным ударением место акцента связано с фонетической структурой слова. Как показывает В. А. Дыбо, способы фиксации довольно разнообразны, однако все они являются модификациями одного основного способа — счета слогов.
По способу фиксации и характеру правил постановки ударения выделяются следующие типы языков:
1) языки, в которых место ударного элемента (слога) определяется в терминах порядка (счета) слогов;
2) языки, учитывающие количество слога при счете порядка слогов;
3) языки, учитывающие структуру слога при счете слогов;
4) языки, учитывающие качество гласных при счете слогов;
5) языки, учитывающие просодическую характеристику слога при счете слогов.
К системам со свободным ударением относятся парадигматические акцентные системы. В. А. Дыбо дает следующее определение.
25 парадигматических акцентных систем. «Под парадигматическими акентными системами понимаются такие системы, которые характеризуются двумя или несколькими типами поведения акцента в слове, именуемыми акцентными типами или акцентными парадигмами, по которым распределяются все слова соответствующего языка следующим образом:
1) в корпусе непроизводных основ выбор акцентного типа для каждого слова не предсказывается какой-либо информацией, заключенной в форме или значении этого слова, а является присущим данному слову (приписанным ему) традиционно;
2) в корпусе производных основ выбор акцентных типов определяется акцентными типами производящих (обычно с соответствующей поправкой на словообразовательный тип)" [Дыбо 2000].
В настоящее время, как это показано в работах Дыбо (1983, 1989, 2000, 2005), известны разные направления развития акцепт-пых систем: системы с ударением, фиксированным на определенном слоге слова, в ряде языков-потомков переходят в системы со свободным ударением, в других языках-потомках сохраняется фиксированное ударение (например, разноместное ударение в ряде романских языков является результатом совпадения количеств, и, следовательно, утраты контурного правила, основанного на счете мор [Дыбо 2000]). Аналогично из системы с парадигматическим акцентом могут в дочерних языках возникнуть системы с фиксированным ударением (например, по реконструкции В. А. Дыбо [Дыбо 1973, 1981, 1990] в праславянском языке восстанавливается парадигматическое ударение. А в ряде языков-потомков: в чешском, польском, македонском ударение фиксировано на определенном слоге слова). Тот факт, что в большинстве языков-потомков представлен определенный тип ударения, тоже не является убедительным доводом для реконструкции именно такой системы ударения в праязыке (например, как указано в «Сравнительной грамматике германских языков», 1962, практически во всех современных 26 германских языках ударение фиксировано на определенном слоге слова. Однако, существование закона Вернера, согласно которому общегерманские щелевые согласные /, Д Л, а также? перешли после безударного гласного в звонкие Ь, с1, g, г, доказывает, что в прагерманском языке ударение было подвижным). Поэтому общепринятая гипотеза об ударении в прауральском языке, фиксированном на первом слоге, предложенная на основании того, что такой тип ударения представлен в большинстве дочерних языков, или финно-волжская реконструкция свободного ударения, сделанная на основании того, что в современных языках-потомках представлены различные системы акцептуации, не кажутся убедительными.
Нам представляется, что убедительной явилась бы такая реконструкция системы ударения в праязыке, которая оказалась бы релевантной для объяснения тех или иных сегментных или супрасег-мептных явлений в двух или более дочерних языках. Приведем примеры, какая зависимость между системой ударения в праязыке и сегментными и супрасегметными явлениями в языках-потомках представляется доказательной для признания действительной реконструкции места ударения.
Во-первых, если в двух и более дочерних языках, не являющихся близкородственными в пределах рассматриваемой семьи языков, представлена парадигматическая акцентная система, и в предлагаемой реконструкции восстанавливается праязыковая система ударения, из которой с помощью сравнительно небольшого набора правил удается вывести акцентные системы в этих языках-потомках (например, в работах В. А. Дыбо [Дыбо 1973, 1979, 1980, 1981, 1990, 2003] реконструируется балто-славянская система ударения, из которой выводятся системы с парадигматическим акцентом в славянских и балтийских языках).
Во-вторых, если реконструируется праязыковая система ударения, и в двух, не являющихся близкородственными в пределах рассматриваемой семьи языков, или более языках-потомках развитие фонологической или морфологической системы может быть описано в терминах ударных и безударных слогов в праязыке (пример зависимости морфологических категорий в дочернем языке от акцентной парадигмы в праязыке: В. А. Дыбо в своей работе [Дыбо 1961] предложил распределение типов аориста в старославянском языке в зависимости от акцентной парадигмы в праславянском языке в глаголах с основами, заканчивающимися на гласный или на сонорный. Если в праславянском языке глагол имел неподвижную акцентную парадигму, то его рефлекс имел в праславянском языке корневой аорист, если глагол имел подвижную парадигму, то его рефлекс имел аорист на -/).
В настоящей работе мы предлагаем реконструкцию финно-волжского ударения, которая объясняет генезис ряда фонем в мордовском, марийском и саамском языках, а также некоторых морфологических категорий в марийском языке. Поскольку все эти языки относятся к финно-волжской языковой семье и не являются в пределах этой семьи близкородственными, то реконструкция места ударения должна быть признана финно-волжской.
ФИННО-ВОЛЖСКАЯ ЯЗЫКОВАЯ ОБЩНОСТЬ.
В работе Серебренникова, Ермушкина, Майтинской (1989) отмечается, что для многих языковедов существование финно-волжской общности является аксиомой. Однако, Б. А. Серебренников пишет, что для доказательства существования финно-волжской общности необходимо найти специфические изоглоссы, типичные для определения языков, но не характерные для других языков данной семьи. Первоначальный список таких изоглосс был составлен в работе Бссву (1965). 28.
В книге Серебренникова, Ермушкина, Майтинской (1989) список таких изоглосс был существенно дополнен. Выявлено 22 новые изоглоссы, объединяющие все финно-волжские языки. Таким образом, нам представляется, что после публикации этой книги существование финно-волжской общности можно считать доказанным.
Б.А. Серебренников также отмечает, что для изучения проблемы финно-волжского единства недостаточно лингвистических доказательств его существования, требуется особый метод, который прежде всего должен исходить из предположения о том, что языки финно-волжской общности некогда имели какую-то общую территорию.
В статье Казанцева (1980) на основании данных фитогеографии предполагается, что финно-волжская языковая общность находилась в зоне распространения ясеня и осокоря (черного тополя). Ареал ясеня, произрастающего к западу от р. Волги, указывает на необходимость локализовать волжскую прародину на правобережье этой реки. Ее граница на юге, по всей вероятности совпадала с южной границей распространения названной лиственной породы, которая проходит по среднему течению р. Свияги (в прибрежной части р. Волги от нижнего течения р. Свияги до г. Чебоксары обыкновенный ясень не встречается) до р.Суры. Восточная граница обыкновенного ясеня идет по р. Волге, поднимаясь от г. Чебоксары до г. Костромы.
Для определения северной границы территории расселения предков волжских народов существенное значение приобретает северная линия произрастания черного тополя. Она выходит из г. Костромы и направляется в сторону г. Ярославля, откуда, круто поворачиваясь на юг, следует через г. Владимир до г. Рязани.
В финно-волжских языках помимо названий деревьев, присущих всем уральским языкам в целом, встречаются названия деревьев, произрастающих только в Средней России: дуб, клеп, липа, орешник. Из названий животных примечательна реконструкция названий ежа и змеи.
На основании этих данных в работе Серебренникова, Ермуш-кина, Майтинской (1989) утверждается, что территория расселения финно-волжской общности могла находиться только в Средней России, предположительно южнее 60-й параллели.
Но, по мнению Б. А. Серебренникова, неизвестна археологическая культура, которую можно было бы приписать народам финно-волжской общности. Поэтому, вероятно, в некоторых других работах Б. А. Серебренников писал [Серебренников 1990], что вопрос о существовании финно-волжской языковой общности еще нуждается в дополнительном изучении.
Нам представляется, что лингвистические и археологические исследования последнего десятилетия позволяют верифицировать гипотезу о локализации финно-волжской общности.
В работе Норманской (2008, 1) было показано, что для финно-волжского языка реконструируются пе только названия ясеня и осокоря. Финно-волжский ландшафт был богат лиственными деревьями, их названий реконструируется больше, чем для какой-либо другой уральской семьи языков: *paje 'ива1, *sapa 'осина', *paskV 'лещина', *kojwa 'береза', *1е1ра 'ольха', *tojma 'дуб', * sala 'вяз', *picla 'рябина', * wa/okstVrc'kjicii', *IcmsV{*Icmc-SV) 'липа', *paksna 'липа', *sare 'ясень'.
Наоборот, названий хвойных деревьев реконструируется меньше, чем для других семей: *ре (п)са 'сосна', * Jai/ose 'ель'.
По сравнению с фиино-пермским языком, исчезает название пихты и появляются названия вяза, клена, липы, ясеня. Исчезновение названия пихты, опять же свидетельствует о более южном местонахождении финно-волжской прародины, по сравнению с финно-пермской.
Карта распространения пихты:
Карта I Пихта Семенова (1). пихта сибирская (2). пихта камчатская (3).
Карта распространения вяза:
Карта 2 Вяз гладкий (1). вяз шершавый (2), вяз листовой (3).
После проведенного анализа названий деревьев и сопоставления карт (см. карты 1 и 2) распространения деревьев можно полностью согласиться с Б. А. Серебренниковым, что финно-волжская прародина была в Средней России, предположительно южнее 60-й широты и западнее 60-й долготы.
Последние достижения археологов подтверждают эту гипотезу. В работе Манюхина (2005) показано, что в VIII—VI вв. до н.э. на территории от Среднего Поволжья до южного Белозерья и Посу.
31 хонья сложилась контактная зона между культурно-историческими общностями сетчатой керамики с запада и ананьинской с востока. Многие археологи ассоциируют ананьинскую общность с предками пермских и части поволжских финнов, область сетчатой керамики — с прибалтийскими и поволжскими финнами. Эта контактная зона, по мнению археологов, могла соответствовать языковому состоянию финно-волжской общности. С точки зрения археологии, точкой окончания существования финно-волжской общности следует считать VI в. до п. э., когда развитие культуры на Средней Волге прерывается, и наблюдается отток древностей в районы Верхней Волги и севернее. Следы этого продвижения отчетливо зафиксировались на некоторых городищах и селищах Костромского, Горьковского и Ярославского Поволжья, Верхней Сухоне и Нижней Шексне. Среди материалов некоторых костромских (Ватажка, Минское городище и др.), ярославских (городища у с. Городок и с. Городище и др.) поселений в VII—V вв. до н. э. появляется ананьинская керамика, костяные орудия и бронзовые вещи, аналогичные средневолжским. Становится очевидным, что в относительно короткий промежуток времени на некоторых поселениях начала эпохи железа в Верхнем Поволжье проявляются черты, свойственные древностям Среднего Поволжья. Причем этот культурный горизонт тонок и не повсеместен. В напластованиях III—II вв. до н.э. ананьинских вещей уже нет. Учитывая эти факты, И. С. Манюхин рассматривает верхневолжские памятники как следы кратковременного пребывания здесь •населения из областей Среднего Поволжья. Ананьинская керамика и вещи в этом районе инородны и не связаны генетически с древностями эпохи бронзы. Какая-то часть средневолжского населения могла остаться на Верхней Волге и быть ассимилирована. Другая часть вместе с верхневолжскими группами устремилась в менее заселенные северные районы.
Таким образом, оказывается, что финно-волжская общность, существование которой на основании лингвистических данных убеди-32 тельно доказано в работе Серебренникова, Ермушкина, Майтинской (1989), может быть надежно локализована географически и связана с культурами сетчатой керамики и ананьинской керамики.
ВЫВОДЫ.
Таким образом, на основании сравнения внутренних данных марийских диалектов видно, что для прамарийского языка следует восстанавливать, как минимум, два редуцированных гласных */, *й. Вопрос о необходимости реконструкции других редуцированных, например *г/, возможно, несколько видов */, которые ltkonen 1953 распределяет позиционно, должен решаться в результате дальнейших исследований.
Редуцированные прамарийские гласные *г/, возможно, и */, как было показано выше, имеют и особые внешние соответствия. ПМар. *й является рефлексом ПУ *о, * и, ПМар. */, возможно, является рефлексом ПУ */в *а-основах с ударением на первом слоге. Вопрос о других внешних соответствиях редуцированных гласных нуждается в дальнейшием изучении.
Однако тот факт, что прамарийские * й, *i имеют особые внутренние и внешние соответствия, свидетельствует в пользу реконструкции редуцированных гласных для прамарийского. 156.
Как уже было сказано выше, последним аргументом Г. Берецки при доказательстве того, что марийские редуцированные — это современная инновация, являются марийско-тюркские заимствования. Следующий раздел посвящен разбору этого утверждения.
Ш. 2. «Чувашские» заимствования в марийском языке.
Чувашские заимствования в марийском языке уже неоднократно привлекали внимание ученых [см. работы Кдвдпеп 1920, Веке 1933, Веке 1935, Федотов 1968, Мудрак Дисс., ВегесгЫ 1992, 1994]. Традиционно считается, что, в основном, в марийский язык слова были заимствованы из современного чувашского языка [см. Мудрак Дисс., ВегесгЫ 1992, 1994] или из позднебулгарского, фонетическая система которого была во многом идентична современной чувашской [см. Ыдядпеп 1920]. Однако, развитие гласных фонем в марийских заимствованиях, по мнению ряда ученых [см. ВегесгИ 1992, 1994], не поддается системному описанию. Обычно это объясняется позднейшими марийскими инновациями в системе вокализма. Приведем лишь один пример, иллюстрирующий неоднозначность соответствий фонем в словах чувашского языка и в заимствованиях этих слов в марийский язык. Чувашская редуцированная фонема ё-в заимствованных словах может соответствовать любому прамарий-скому редуцированному гласному: ы у у и: мар. Л. киуаг 'мостпол'- мар. Г. ка усг 'мост' < чув. кепер 'мост', Федотов 1996,1, 276;
7: мар. Г. инзык, ынзык 'сосать' < чув. см- 'сосать', Федотов 1996,1, 149- и: мар. Л. 5ипамар. Г. Ипа- 'предлагать, потчевать' < чув. сен- 'понуждать, навязывать', Федотов 1996, II, 43.
На основании этого Г. Берецки делает вывод, что марийские редуцированные возникли после распада прамарийского языка и притока чувашских заимствований. По его мнению, как раз проникно-158 вение чувашских заимствований в марийский язык и спровоцировало появление в последнем редуцированных или сверхкратких гласных фонем.
Но важно то, что не только редуцированные фонемы, но и гласные полного образования в марийских заимствованиях неоднозначно соответствуют современным чувашским фонемам, например, чувашское /может соответствовать прамарийскому *еили */:
Мы предположили, что источником заимствований был не современный чувашский, а язык, в котором система фонем отличалась от современной чувашской. Она реконструируется как бы на стыке пратюркской и чувашской фонетических систем, а надежность ее реконструкции подтверждается марийскими заимствованиями. Ниже представлен инвентарь гласных фонем этой системы:
ПТю *е, *ё> Булг. *а> мар. *а, чув. а.
ПТю *а, *а, *о> Булг. *о> мар. *э, чув. о.
ПТю */> Булг. **> мар. */, чув. а, ё.
ПТю *и, *й, *о, *-д- > Булг. *и> мар. *й, чув. а.
ПТю *-<>, *-о~, *и,*й, *о> Булг. *и> мар. *и, чув. с.
ПТю *-о-, *и> Булг. *о> мар. *о, чув. и.
ПТю *су > Булг. *у/> мар. * VI, чув. уё) ю.
ПТю *е> Булг. */" > мар. чув. У.
ПТю *а> Булг. *а > мар. * с, чув. ?, /.
ПТю *е/> Булг. *с> мар. *е, чув. У.
89 Существование в языке источнике марийских заимствований отдельной фонемы для этого ряда соответствий кажется маловероятным, поскольку такие сосответствия встречаются исключительно в начале слова и дополнительно распределены с инлаутными рефлексами ПТю *б.
Далее приводится полная выборка слов с указанными фонемами в первом слоге по словарю Федотова 1996. Из анализа были предварительно исключены следующие группы слов, которые хотя и имеют в словаре Федотов 1996 помету «чув. заимствовано в мар.», но в проведенном нами анализе эти слова учтены не были: 1) Очевидные случаи, когда чувашское слово не является рефлексом пратюркского слова, которое приводится в соответствующей статье в словаре Федотов 1996, а заимствовано из татарского, что видно по фонетическим рефлексам, например: чув. аш- 'идти по воде, снегу, грязи', Федотов I, 75, заимствованное в марийский мар.Л. ашаш 'бежать рысью', не является рефлексом ПТю: *el- 'ходить, брести, ехать иноходью': др.-тюрк, es- (Orkh.) — карах, es- (МК) — тат. ast- (диал.) — як. is-, EDT 255, ЭСТЯ 1, 316, Stachowski 129. Правильным рефлексом пратюркского *е является чувашское i, которое представлено в чувашском глаголе is- 'ходить, брести', которое и У является рефлексом ПТю: *el- 'ходить, брести', чув. аш- 'идти по воде, снегу, грязи', вероятно, заимствовано из татарского ast- (диал.) 'ходить, брести'.
Количество таких примеров легко умножить. В настоящей главе, посвященной сооотвстствиям марийских гласных чувашским фонемам в заимствованной лексике, кажется нецелесообразным приводить их полный список. Суммарно эта группа слов, которые из татарского были заимствованы в чувашский, а затем, вероятно, из чувашского, а, может быть, и напрямую из татарского в марийский, насчитывает порядка сорока лексем.
2) Группа слов, в которых в чувашском языке представлен абсолютно незакономерный рефлекс пратюркского гласного90. Приведем несколько примеров таких этимологий (всего их порядка двадцати): мар.Л. тутынаш*заикаться' < чув. тыт-ä-n 'заикаться' от чув. тыт-'держать', Федотов II, 268 < ПТю: *tut- 'держать, хватать': др,-тюрк. tut- (Orkh., OUygh.) — карах, tut- (МК, KB, IM) — тат. tot-, турк. tutяк. tut— тув. tu’t— тоф. tu’t— VEWT 502, EDT 451, Егоров 268 269, Stachowski 233. л мар.Г. sajlana- (2) 'бредить во сне' < чув. суйлан, Федотов II, 54 < ПТю: *sob-Ie- 'говорить': тат. sujla-, диал. sovle-, sevle— турк. sojle— як. ula— тув. sogle— VEWT 429, ЭСТЯ 7.
3) Третья группа слов, которые не привлекались к анализу, — это лексемы, предположительно заимствованные из чувашского языка в марийский, но для которых не восстанавливается марийская пра-форма91, то есть диалектные формы не сводимы между собой, например: мар. Л. котан 'зад'- мар. Г. кутан 'зад' < чув. кут, кот 'зад', Федотов, 316. Вероятно, в таких случаях речь о сепаратном заимствовании в отдельные диалекты.
Суммарно таких случаев по словарю Федотов 1996 не более пяти. Как их проинтерпретировать? Есть несколько возможностей, во-первых, возможно, мы имеем дело с поздними заимствованиями непосредственно не в прамарийский, а в отдельные марийские диа.
90 Принимая решение о незакономерности чувашского рефлекса прапоркской гласной, мы руководствовались в первую очередь работами СИГТЯ 2006, Мудрак Дисс Кроме тою, именно для настоящей работы был важен следующий аспект этой проблемыесли какое-либо пратюркско-чувашское соотношение гласных встретилось три и более раз, при дальнейшем анализе слова с таким соотношением мы привлекали к анализу. Если оно встретилось менее трех раз, и позиции появляения такого рефлекса неясны, представлялось нерациональным для. одного, редко двух исключений постулировать особую фонему. Кажется более вероятным, что подобные случаи являются поздними собственно чувашскими инновациями.
91 Инвентарь прамарийских фонем взят нами из работ Bereczki 1992, 1994. лекты из чувашского языка. Во-вторых, кажется, вероятным, что в одном из диалектов имели место какие-либо еще не изученные поздние фонетические переходы, которые и привели к невозможности реконструировать марийскую праформу.
Остальные марийские заимствования из чувашского языка по словарю Федотов 1996 (порядка 400 слов), проанализированы в настоящей работе. Удивительным образом, они с минимальным количеством исключений (19 слов) по рефлексам гласного первого слога в пратюркском, чувашском и прамарийском языке распределяются по вышеперечисленным девяти рядам, которые, предположительно, соответствуют девяти булгареким фонемам.
Девятнадцать исключений приблизительно в половине случаев могут быть объяснены 1) как заимствования в марийский язык не из языка чувашского типа, а из татарского языка- 2) в пратюркском языке в их этимоне реконструируется особое сочетание гласных первого слога, которое специфическим образом отразилось в ряде современных тюркских языков.
ПТю *е, *ё> Булг. *а > мар. * а, чув. а мар.Л. кавулем 'жую' < чув. кавлс- 'жевать', Федотов I, 210 < 92ПТю: *geb 'жевать': карах: kev- (МК) — тат. kiisaтурк. gSvii-s 'cud'- як. kcbtтув. kegze-n—, тоф. kcgzcVEWT 244, EDT 687, ЭСТЯ 3, 5−7.
92 Здесь и далее для экономии места мы цитируем рефлексы не во всех тюркских языках, а в древнепоркском, караханидском, туркменском, якутском, тувинском, тофаларском, татарском, чувашском. 162 мар.Л. ауиа- (2) 'согнутьпридать изогнутую форму' < чув. ая-гнуть, Федотов I, 24 < ПТю: *egгнуть: др.-тюрк. eg- (OUygh.) — карах, eg- (МК) — турк. eg— як. iex— EDT 99, VEWT 37, ЭСТЯ 1, 330−332, Егоров 19, Stachowski 122 (як. iex- < *cg-ik-). у w мар.Л. ауиг 'омут' < чув. авар 'омут', Федотов I, 27 < ПТю *egir-'крутить, прясть': карах, egrik, egrim (МК), чаг. (Бор. Бад., Абуш.) egrim, (Абуш.) egrik, ЭСТЯ 1974, 229, EDT 112, 113, ДТС 165−166, Федотов I, 27. EDT 112, ЭСТЯ 1, 227−231, TMN 2, 192, Stachowski 122. г у мар.Л. ака 'старшая сестрамладшая тетка по матери'- мар.Г. ака 'старшая сестра' < чув. ака 'старшая сестра', Федотов I, 31 < ПТю: *скс 'старшая сестра': др.-тюрк. eke (OUygh.) — карах, еке (МК) — ege-t 'female servant of bride' (МК) — турк. ekejiVEWT 38, ЭСТЯ 1, 222−224, TMN 1, 190, 2, 91−92, EDT 100, 102, Егоров 23. у У мар.Л. kavan 'кладь, скирд хлеба'- мар.Г. kavan 'кладь' < чув. капан 'стог, скирда', Федотов I, 225 < ПТю: *gcpcn 'стог': таг. kibon, кэЬэт?3- тув. хдрёпЭСТЯ 5, 15. мар.Л. kandra 'веревка'- мар.Г. kandra < чув. кантара 'тонкая бечевка', Федотов I, 224 < ПТю *kendVr 'кендырь, пенька': турк. kendirтат. kindirтув., тоф. xendirЭСТЯ 5, 39. у s мар.Л. kat) а- 'совет'- мар.Г. karja- < чув. канаш 'совет', Федотов I, 223 < ПТю: *gege-S'совет' от *gege- 'советовать (ся)': др.-тюрк. kerjes 2, kerjes- 1 (OUygh.) — карах, кеде- 'to settle one’s affairs with someone' (MK, KB), kene§ 2, kerjes- 1 (MK, KB) — тат. kirja§ 2- турк.
Огубление гласного первого слога, наблюдаемое в ряде языков, авторы ЭСТЯ связывают с последующим губным согласным, но не исключают и генетическую связь с каз. коЬс 'копна'.
163 geges- 1, geges 2- VEWT 253, EDT 727, 734, ЭСТЯ 3, 21−22, TMN 3,613−614. у мар.Л. kaska 'кряж (толстое бревно) — лежачее, загнивающее у бревно'- мар.Г. kaska 'кряж, бревно' < чув. каска 'колода чурбак, кряж' от кас- 'резать, рубить'- Федотов I, 233 < ПТю: *kcs- 'резать': др.-тюрк. kes- (Yenis.) — карах, kes- (МК, KB) — тат. kis— турк. kes— чув. kas— як. kehe— тув. ke 's— VEWT 257, ЭСТЯ 5, 55−57, 58. у w мар.Л. parym 'долг' < чув. парам- 'подать', Федотов I, 385 < ПТю: *Ьёг- 'давать': др.-тюрк. Ьег- (Orkh., OUygh.) — карах. Ьег- (МК, KB, IM) — тат. bir— турк. Ьег— чув. par— як. bier— тув. Ьег— тоф. Ьег— VEWT 70, ЭСТЯ 2, 114−116, EDT 354−5, Stachowski 59. мар.Г. ашнаш 'помнить' < чув. ас-ан (ас 'память'), Федотов I, 61 < ПТю: *es '1 память, рассудок 2 жалеть, сожалеть': др.-тюрк. es 1 (OUygh.) — карах, es 1 (KB), esirge- 2 (МК) — таг. is 1- гурк. es 1- EDT 252, VEWT 49, 50, ЭСТЯ 1, 310, Егоров 33. мар.Л. катман 'мотыга' < чув. *катман.- катмак, Федотов I, 240 < ПТю: *ket-mAn 'мотыга': др.-тюрк. keimen (OUygh.) — карах, keimen (МК) — турк. katmeir, VEWT 259, ЭСТЯ 3, 30−31, 5, 65−66, EDT 704, Erdal 1991, 388. мар.Л. саплык 'латка, заплатка' < чув. сапла- 'чинить, пришить заплатку', Федотов II, 14 < ПТю: * sep- '1 прибавлять, снаряжать 2 добавка, приданое': др.-тюрк. sep- 1 (OUygh.) — карах, sep 2 (МК) — тат. sip 2- турк. sep-li 'with a dowry'- чув. sap-la- 'to compensate'- як. ер- 1, ebi 'more, additionally' EDT 783,784, VEWT 410, Stachowski 43. у мар.Л. sara- (2) 'развертыватьраскидывать (руки и т. п.) — распространятьразнашивать (обувь) — расширятьстлать, расстилатьмоу стить (улицу и т. п.)'- мар.Г. sara- (2) 'развертыватьраскидывать (руки и т. п.) — распространятьразнашивать (обувь) — расширятьстлать, расстилатьмостить (улицу и т. п.)' < чув. cap- 'стлать, настилать', Федотов П, 14 < ПТю: * serЧ быть терпеливымзадерживаться, оставаться в одном положении 2 растягивать': др.-тюрк. ser-, seril- 1 (OUygh.) — карах, ser- 1, seril- 'to sway and almost fall down' (MK) — турк. ser- 2- VEWT 411, EDT 843, 851, ЭСТЯ 7.
У У мар.JI. sakas (2) 'вешать, повесить'- мар.Г. sakas (2) 'вешать, иове сить' < чув. сак- 'вешать', Федотов II, 81 < ПТю *сек- 'тянуть, вешать': тур., аз. сака 'тянуть, притянуть, считать'. мар.Г. sat 'уторы, утор (нарезка для вставки дна у бочки, кадки)' < у чув. сару’утор', Федотов II, 87 < ПТю: *cert- '1 обрезать (края), делать зарубки 2 щелкать 3 щипать 4 играть на щипковом инструменте': карах, ccrt- 1 (МК) — тат. cirt- 2, 3, cardak-la- 'to hew'- турк. cirt- 1, 3- VEWT 105, EDT 428. у у мар.Г. satan 'частокол, изгородь' < чув. сатан 'плетень', Федотов II, 88 < ПТю: *ceten 'плетень, изгородь': тат. * citan.
У у мар.Л. tayyna 'мелкое долбленое корыто, лоток'- мар.Г. tayana 'колода, корыть' < чув. такана 'корыто', Федотов II, 165 < ПТю: * tekne 'корыто, лохань, квашня': карах, tekne (МК, IM) — тат. tigana VEWT 470−471, EDT 484, Егоров 228. мар.Л. tarja- 'ровня'- мар.Г. tarja- < чув. тапташ 'ровесник', Федотов II, 171 < ПТю: * teg 'ровный, одинаковый': тат. tig 'ровный', tigles 'сравнивать'. y s мар.Л. taya 'баран'- мар.Г. taya 'баран' < чув. така 'баран', Федотов П, 163 < ПТю: *teke 'козел': др.-тюрк. tckc (OUygh.) — карах, tcke (МК, IM) — тат. taka 'козел, баран'- турк. teker, чув. taga 'he-goat, ram'- тув. de 'ge, ter, тоф. te’he. у мар.Л. tava- (2) 'бить копытом о землютопать, притопывать' < чув. тап- 'пинать, толкать', Федотов II, 171 < ПТю: *tep- / *dë-p-'топтать, пинать': карах, tep- (МК, KB) — тат. tip— турк. dep-, dä-b-s-С— чув. tab— як. tep— тув. te’p— VEWT 474, EDT 435, ЭСТЯ 3, 195 197, Stachowski 221. мар.Л. tarvana- (2) 'собиратьсясдвигаться с месташевельнутьсяу вывихнуть', tarvata- (2) 'сдвинуть, двинуть, трогать, вывихнуть'- у у мар.Г. tarvana- (2), tarvata- (2) < чув. тапра 'двинуться', Федотов II, 173 < ПТю: *depre- 'двигать (ся), качать (ся)': др.-тюрк. tepre-(OUygh.) — карах, tepre- (МК, KB) — тат. tibran— турк. depre-, terpen— чув. tapra-n— VEWT 474, ЭСТЯ 3, 201−202, EDT 443−444. мар.Л. tar 'вознаграждение за трудплата за пользование, за прокат'- мар.Г. tar 'вознаграждение за трудплата за пользование, за прокат' < чув. тар 'плата за работу', Федотов II, 176 < ПТю: *ter' 1 работа по найму 2 зарплата': карах, ter 1, 2 (МК, IM) — як. terij-'организовывать'- тув. xol deri 2- VEWT 474, EDT 528, СИГТЯ 1997 353. мар.Л. чакнаш’отступить'- мар.Г. цак- < чув. чак- 'убавляться', Федотов II, 386 < ПТю: *сек- 'убавлять, пятиться': тат. eigen- 'пятиться'.
Исключения.
Единственным надежным исключением из предложенного нами распределения по трем ФП (ФУ) акцентным типам является:
158 Как указано в таблице 11 ПУ/ФУ/ПФ *и-а в первом слоге имеет ПП рефлекс *й. В том словс представлен рефлекс ПП *и. Возможно, это связано с тем, что по UEW слово заимствовано из индо-иранских языков. 436 кя ч’ожин’тетя', Лыткин 1961, 195. у.
Неоднозначна реконструкция ударения в ФВ *pcso 'гнездо' < праформа UEW *pesa, UEW, 375 > кя поз (.позйэнпозйис) 'гнездо', Л., 165. В мордовских М: Р диалектах, в которых сохранилось прафинно-волжское ударение, рефлексы *peso не представлены. Ударение в ФВ форме реконструируется на основании рефлексов у у w у вокализма в мордовских языках: морд, pize (Е), piza Род. pizon (M), Paasonen 1994, 1693. В прамордовском языке во втором слоге у реконструируется *е. Но, как видно из I главы, рефлексы ПМ * е-оЗ и ПМ *е-э4 плохо различаются, поэтому это слово мы не считаем надежным исключением из предложенного нами распределения. Третье слово, которое формально является исключением, Праформа UEW *teskli (*teksa) > ФВ *taksa {taska) 'нечто выступающее вперед, торчащее', UEW, 795. ° фин. tahka 'колос' морд, tikse (Е), tisa (M) 'трава, растение (основное обозначение травы, с помощью которого образуются всс остальные названия трав: afks-tisa (М:Р) 'лесная осока'- alasan tikse {Е) 'коневник', у у aksepratisa (М:Р) 'ромашка')', Paasonen 1996, 2402. п мар. Г. taska, Л. tuska 'кустволосинки на бородавке' г г кя туш (тушис, тушэн) 'борода', Л., 188, представляется ненадежным сравнением по семантическим причинам. Поскольку реально зафиксированы не все теоретически мыслимые сочетания, то соотношение акцентных типов в ФВ и 1111 не выглядит случайным. Отсюда следует, что достаточно вероятна реконструкция фонологически значимого ударения для прафинноугорского языка. Дальнейшие исследования, мы надеемся, позволят внести ясность в эту проблему. Таким образом, в настоящей диссертации нам удалось реконструировать прафинно-волжские акцентные типы на основании внутренней и внешней реконструкции.
