Язык эпистолярных источников XVII века: к истории раннего новошведского языка

История формирования европейских национальных языков всегда живо интересовала лингвистов всех поколений, поскольку связанная с ней проблематика имеет самый непосредственный выход на целый ряд важнейших общетеоретических вопросов. Как свидетельствует историческое языкознание, проблему создания национального языка и общеязыковой нормы каждый национальный коллектив решил в итоге по-своему, но можно выявить и общие тенденции подобного решения. Можно с полным основанием утверждать, что в условиях сильной диалектной пестроты, столь характерной для средневекового состояния практически всех европейских языков, нормализаторская деятельность общества должна была отличаться особой активностью. Это проявилось как в создании первых нормативных грамматик, так и в предварительной выработке графологических норм для соответствующего языка, унификации орфоэпических норм, определении литературной нормы и первом описании стилистических ресурсов, глубоком этимологическом и историческом осмыслении состава национального языка. К началу XVIII века практически все европейские народы имели этнические литературные языки, которые за период средневековья прошли самобытный национальный путь становления. Немало этому процессу способствовали чисто технические достижения средневекового общества, в частности — изобретение книгопечатания. Стандартизация национального языка проходит быстрее во многом благодаря именно тиражным текстам, которые в огромном количестве появляются начиная с XVI века. Вниманию общества впервые за весь средневековый этап были предложены тексты, написанные на родных, а не «канонических», надэтнических культовых языках. Сосуществование и тех, и других языков заняло довольно большой по времени период и нашло отражение во множестве типов текстов, не раз становившихся предметом изучения в теоретическом языкознании. За пределами же внимания лингвистической науки традиционно оказывался тот тип текстов, который никогда не был «тиражирован», поскольку никогда не печатался, и который был представлен в средневековье не так широко — так называемые тексты повседневности, т. е. различные эпистолярные источники, такие, как частная переписка, дневники, путевые заметки и т. п. А между тем, эти источники дают ценнейший лингвистический материал, богато иллюстрирующий сложный процесс формирования любого национального литературного языка. Самим своим языковым «содержанием» они отражают лишь один эпизод из истории национального языка, но такой эпизод, который во всей полноте демонстрирует становление практически всех языковых норм. Изучение языковых — лексических, морфологических и синтаксических — особенностей эпистолярных источников, как и их паралингвистического (графологического) оформления, дает новый и теоретический, и исторический материал науке о языке и освещает раннее не известные моменты истории любого национального языка.

Предметом настоящего диссертационного исследования являются лексические и грамматические особенности раннего новошведского языка, нашедшие отражение в эпистолярных источниках XVII в., а именно: в дневнике Андерса Траны и частных письмах Якоба Делагарди. В качестве же объекта исследования выступает язык эпистолярия во всей совокупности его лингвистических и паралингвистических средств выражения.

Дневник Андерса Траны 1655 — 1656 гг. — исторический источник эпохи раннего новошведского языка, явившийся следствием поездки в Россию шведского посольства Густава Бьельке. Дневник представляет собой путевые заметки с описанием путешествия, а также пребывания в Москве в ожидании царя. Описания аудиенций у царя в дневнике нет, как нет и описания цели посольства. Достаточно подробно описан маршрут, по которому продвигались послы, города и деревни, в которых они останавливались, а также приведены расстояния между ними. В деталях представлена встреча русского царя. Интересно, что описания Москвы и русской свадьбы автор позаимствовал у Адама Олеария. В конце дневника приводится краткая автобиография Андерса Траны. Оригинал дневника хранится в библиотеке «Carolina Rediviva» Упсальского университета (Швеция) в отделе рукописей. Транскрибирование и перевод дневника произведены автором настоящего диссертационного исследования и опубликованы отдельным изданием.

Дневник представляет собой рукопись в мягком переплете, написанную четким, понятным почерком, шведской скорописью начала XVII в. В дневнике 81 лист без пагинации, из них два — пустые. На первом и втором листах приведено имя автора. Пагинация сделана при переводе, начиная с 3 листа, где непосредственно начинается текст дневника. В тексте дневника имеются авторские исправления, а также пометки на полях.

Второй источник — письма Якоба Делагарди, написанные им государственному канцлеру Швеции Акселю Оксеншерне в 1611 — 1650 гг. из России, современной Прибалтики и Финляндии. Часть этих писем была опубликована в Стокгольме в 1893 г. (283 письма). Другая часть хранится в отделе рукописей в библиотеке университета города Тарту в Эстонии. Рукописные письма представляют собой разрозненные листы, написанные четким почерком, шведской скорописью XVII в. Пагинация была сделана библиотекой при поступлении в нее данных писем. Записи на большинстве листов побледневшие, поскольку до попадания в отдел рукописей библиотеки условия хранения писем не соблюдались. Они не переведены на русский язык.

Актуальность предпринятого исследования обусловлена прежде всего отсутствием собственно лингвистических сведений об эпистолярных источниках эпохи раннего новошведского языка («aldre nysvenska») 1526— 1732 гг., сыгравшего ключевую роль в развитии современного шведского языка. Научного описания ранненовошведского эпистолярия до сих пор не существует, хотя именно эти источники могут дать более реальное представление о состоянии языковой системы в конкретный исторический период и о тех тенденциях, которые только намечались, но получили активное развитие в последующие эпохи. Неформальный, во многом личностный, характер эпистолярного жанра предполагает непосредственное воспроизведение живой речи, с одной стороныс другой стороны — рукопись — это материально зафиксированный свидетель ушедшей эпохи, в том числе и языковой. Теоретические сведения, которые может почерпнуть лингвист из столь уникального материала, позволяют выявить универсальные, свойственные всем становящимся языковым системам, закономерности развития фонологии и грамматики, лексики, семантики и т. д., и в то же время демонстрируют индивидуальность и неповторимость конкретного языка, идиоэтническую специфику путей его формирования.

Немалый интерес для историков, в том числе и для историков языка, представляют и извлекаемые из анализируемых эпистолярных источников этнолингвистические и этнографические данные. Вводимый в научный обиход исторический материал не подвергался ранее обследованию, а потому дает совершенно новую информацию о социокультурном и политическом взаимодействии Швеции и России в XVII в. В частности, дневник Андерса Траны и письма Якоба Делагарди демонстрируют иной взгляд на представления шведов о России конца средневековья, ее культурных традициях. Содержатся здесь и уникальные сведения о том, какими видели шведские путешественники русские населенные пункты, церкви и монастыри, как их именовали. Поэтому с полным основанием можно говорить о том, что обследование эпистолярия освещает неизвестные данные из области русской топонимики и антропонимики XVII в., что немаловажно для уточнения теоретических аспектов исторической ономастики.

Цель предпринятого диссертационного исследования состоит в характеристике состояния системы раннего новошведского языка XVII в. и в последовательном выявлении общеи частноязыковых закономерностей, представленных эпистолярием. При этом конкретные задачи сформулированы следующим образом:

1) дать научное освещение истории изучения раннего новошведского языка в отечественной и зарубежной лингвистике;

2) предоставить палеографическое описание исследуемых эпистолярных источников;

3) описать соотношение устной и письменной нормы раннего новошведского языка для более объективного изучения языка эпистолярных источников и охарактеризовать диалектную базу раннего новошведского языка;

4) провести анализ морфологических признаков языка ранненовошведских эпистолярных источников и выявить черты, унаследованные от периода позднего древнешведского языка и общие с современным шведским языком;

5) установить синтаксическую специфику эпистолярных источников в проекции на современный шведский язык;

6) рассмотреть заимствованную лексику эпистолярных источников, особо акцентируя роль заимствованного ономастикона в текстовом пространстве эпистолярия, и выявить степень влияния различных языков на лексический строй раннего новошведского языка.

Ранний новошведский язык попадал в фокус научного интереса, но в основном исследовался фонологический строй, изучением которого занимались такие лингвисты, как М.И. Стеблин-Каменский, А. С. Либерман, Ю. К. Кузьменко.

Грамматический строй и лексическая система раннего новошведского языка гораздо реже становились объектами специальных исследований. Они традиционно изучались лишь в контексте других языковедческих проблем, при этом исследованию подвергались отдельные, часто разрозненные факты (например, конкретная временная форма или отдельный лексический пласт).

Ранний новошведский язык изучали такие историки языка, как Э. Вессен и А. Нурен. Их многотомные монографии можно назвать, пожалуй, единственными работами, подробно описывающими каждый из этапов развития шведского языка. Однако они не предпринимали попыток сопоставления раннего новошведского языка с поздним новошведским («yngre nysvenska»), существующим, по мнению большинства ученых, по настоящее время. Впрочем, некоторые ученые считают, что понятия «современный шведский» и «поздний новошведский» языки — понятия не эквивалентные. Полагают, что существующий ныне шведский язык обозначается термином «nusvenska», состоящим из двух слов: «пи» -«сейчас» и «svenska» — «шведский язык». Мы не склонны присоединяться к данному мнению. На наш взгляд, современный шведский язык вполне корректно называть поздним новошведским.

Теоретическую базу исследования составили работы в области истории шведского языка (A. Noreen, Е. Wessen, А. В. Савицкая, Е.М. Чекалина), современного шведского языка (С.С. Маслова-Лашанская, Н. Е. Погодина, В.В. Иваницкий), сравнительно-исторического изучения индоевропейских, германских и скандинавских языков (А. Мейе, Э. Прокош, В. М. Жирмунский, М.И. Стеблин-Каменский,), общей и частной теории языка (А.А. Потебня, В. Г. Адмони, Ю. С. Степанов, С. Н. Кузнецов, Д. Б. Никуличева, I. Nystrom, G. Pettersson).

Научная новизна исследования заключается в том, что комплексному лингвистическому, а также палеографическому анализу подвергаются ранее не известные филологической и исторической науке эпистолярные источники, написанные на раннем новошведском языке. Новый эмпирический материал позволяет дополнить имеющиеся в лингвистической науке теоретические сведения об особенностях становления языковой системы на переходном этапе ее развития, а также проиллюстрировать диахроническую специфику межъязыковых — в частности, русско-шведскихконтактов.

Теоретическая значимость определяется, во-первых, тем, что исследование уточняет общелингвистическое представление о раннем новошведском языке, оказавшем огромное влияние на современный шведский язык. Во-вторых, полученные в ходе исследования результаты дают теоретические сведения о действовавших на ранних этапах развития тенденциях становления грамматической системы скандинавских — и в целом германских — языков. В-третьих, обследованный материал предоставляет в распоряжение филологов не известные ранее языковые факты, позволяющие по-новому интерпретировать самый широкий круг вопросов теории и истории языкознания, связанных с этнолингвистикой, страноведением, этимологией, исторической лексикологией, грамматикой и стилистикой.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее результатов в преподавании вузовских курсов по общему языкознанию, истории лингвистических учений, исторической ономастике, истории шведского языка, введению в скандинавскую филологию. Полученные новые сведения о русско-шведских отношениях XVII в., представляют самостоятельную ценность и особый интерес для историков. Результаты исследования могут быть использованы как в современной переводческой практике, так и в диахронической — при переводе на русский язык других подобных источников.

Методы исследования. В ходе разработки проблем общефилологического плана применялся метод комплексного филологического анализа, предполагающий выявление языковых особенностей эпистолярных источников на разных уровнях языка (морфологическом, синтаксическим и лексическом). Материал для морфологического, синтаксического и лексического исследования был получен методом сплошной выборки.

Положения, выносимые на защиту:

1. Лингвистические сведения, извлекаемые из эпистолярных источников, весьма существенны для теории языка: во-первых, они вводят в научный обиход новые факты, касающиеся истории развития конкретного языка в конкретную историческую эпоху, что значительно повышает степень верифицируемости как уже имеющихся данных по исторической лексикологии, грамматике и стилистике, так и тех, которые могут быть получены в перспективе. Во-вторых, помимо общеи частнолингвистических сведений, любой эпистолярий, в том числе исследованный, предоставляет в распоряжение лингвистов уникальные сведения по истории формирования национального языка и культуре конкретного этноса, что небезынтересно для этнолингвистики.

2. Дневник Андерса Траны и письма Якоба Делагарди, фиксирующие российскую действительность XVII в. глазами шведов, находившихся в России с официальными поручениями, помимо этнокультурных сведений о двухсторонних контактах России и Швеции, дают уникальный материал по истории раннего новошведского языка. Они самым непосредственным образом иллюстрируют графические и орфографические особенности шведского языка XVII в., его диалектную отмеченность, морфологическую специфику и синтаксический строй. При этом они являются незаменимым источником сведений о соотношении устной и письменной форм шведского языка XVII в, что дает возможность судить о тенденциях становления норм современного литературного языка Швеции.

3. Диалектальную базу раннего новошведского языка XVII в. составляли свейские говоры. Их доминирование в процессе становления шведского литературного языка явилось результатом диалектальной переориентации с йотских говоров. Дневник и письма уникальным образом отражают эту переориентацию, фиксируя в письменной форме живой процесс взаимодействия различных форм существования общенационального шведского языка XVII в.

4. Обилие в исследуемых эпистолярных источниках иноязычной лексики, представленной в основном латино-романскими заимствованиями, германизмами и русизмами, не только свидетельствует о плодотворных межъязыковых контактах шведского языка, происходивших на разных ступенях его развития, но и показывает активно задействуемые ранним новошведским языком XVII в. постоянно пополняющиеся пласты словарного состава.

5. Материал дневника Андерса Траны и писем Якоба Делагарди убедительно свидетельствует о ключевом характере раннего новошведского периода в процессе становления современного литературного шведского языка. Особое значение в этом плане имеют грамматика раннего новошведского языка, запечатленная эпистолярием, а именно: 1) грамматические разночтения, касающиеся морфологии имени и глагола- 2) неспециализированность основных синтаксических средств, участвующих в оформлении ранненовошведского предложения.

Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационной работы обсуждались на международных и общероссийских конференциях (Первая научно-практическая конференция молодых ученых-гуманитариев — Великий Новгород, 2006; Международная научно-практическая конференция «Новгородика-2006» — Великий Новгород, 2006) и отражены в восьми публикациях.

Объем и структура работы. Диссертация объемом 191 с. состоит из Введения, трех глав и Заключения. К тексту работы прилагается библиографический список, насчитывающий 179 наименований, в том числе 94 на иностранных языках, а также перечень словарей, используемых при проведении исследования.

Выводы.

Различные части речи находились в XVII в. на различных ступенях своего развития. Об этом позволяет судить степень отличия их употребления в ранненовошведский период от современного. Так, становление имен числительных к указанной эпохе было уже завершено, поскольку их образование и употребление идентично принятому в современном шведском языке. Такая часть речи, как междометие, напротив, отсутствует в текстах дневника Андерса Траны и писем Якоба Делагарди. Остальные части речи находились на некой промежуточной стадии, отличной как от позднего древнешведского, так и от позднего новошведского языка.

Наиболее существенные изменения претерпели имя существительное и глагол — части речи, обладающие наибольшим количеством грамматических категорий. В то же время, благодаря обилию грамматических категорий, они сохранили самые тесные связи с предшествующим, позднедревнешведским, периодом. Так, категория числа имени существительного выражалась почти так же, как в настоящее время, но категория определенности отличается как от современного, так и от позднего древнешведского языка. Произошло падение глагольных флексий, являвшихся дистинкторами категорий лица и числа, но еще не появилось имеющегося в современном языке перфектного инфинитива.

За исключением имен числительных, нет ни одной части речи, употребление которой в период функционирования раннего новошведского языка полностью совпадало бы с той практикой, которая наблюдается в позднюю древнешведскую или позднюю новошведскую эпоху, что свидетельствует о том, что морфология шведского языка в ранний новошведский период находилась на стадии становления и претерпела большее количество изменений, чем на любом другом этапе развития шведского языка.

Исходя из анализа характера произошедших с различными частями речи изменений, можно сделать вывод о том, что наиболее значимые из них (падение падежной системы, слияние мужского и среднего родов в общий и др.) произошли непосредственно в ранненовошведский период. Это, в свою очередь, говорит о том, что исследуемая эпоха является ключевой в становлении морфологии современного шведского языка.

В ранний новошведский период зарождается традиция книгопечатания, а, следовательно, закладывается фундамент синтаксиса современного шведского языка. Именно в исследуемую эпоху происходит становление большинства правил, которым подчиняется построение предложения.

Эпистолярные источники наглядно продемонстрировали как сходства, так и отличия ранненовошведского синтаксиса от современного. Так, в письменной речи в XVII в. практически не использовались простые предложения, односоставные также крайне редки. Одной из причин этого, по всей видимости, было влияние латинского языка, синтаксис которого послужил образцом для формирования синтаксиса шведского языка.

Каждый из членов предложения в эпоху раннего новошведского языка мог выражаться гораздо более ограниченным количеством частей речи, чем в настоящее время. Так, в роли подлежащего в исследуемых текстах выступают лишь существительное и местоимение, в то время как в современном шведском языке подлежащее, помимо указанных частей речи, может выражаться также инфинитивом, числительным, прилагательным и причастием.

Порядок слов в XVII в. был строже, нежели в период позднего древнешведского языка, когда еще существовала падежная система, но более свободным, чем в настоящее время, о чем говорят приведенные в данной главе достаточно многочисленные случаи отклонения от принятого порядка слов.

Становление синтаксиса сложного предложения произошло в основном в эпоху раннего новошведского языка. Данная мысль подтверждается, в первую очередь, тем, что в анализируемый период, как показывают тексты писем Якоба Делагарди и дневника Андерса Траны, существовали типы придаточных предложений, аналогичные тем, которые выделяют и в настоящее время.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Итак, анализ языка эпистолярных источников раннего новошведского XVII в. позволяет нам сделать следующие заключительные выводы.

Первое. Рассмотренный эпизод истории шведского языка показывает значение текстов повседневности для изучения сложных процессов формирования национальных языков в Европе, на которые оказывали влияние факторы конфессионального, культурного, экономического и иного характера, так или иначе отражающиеся в текстах. Изучение эпистолярного наследия любой эпохи всегда вызывало и вызывает живейший интерес как у историков, так и у филологов. Факты и приметы ушедшей эпохи, зафиксированные очевидцами событий и переданные потомкам от первого лица, предоставляют в распоряжение исследователей бесценный материал, который зачастую ускользает из поля зрения ученых, если они оперируют только официальными данными. «Эксклюзивность» эпистолярных сведений в то же время ценна и тем, что на фоне частного становятся яснее глобальные закономерности общественной жизни описываемой эпохи, ее социального, политического, экономического и даже бытового устройства.

Проведенное исследование текстов Андерса Траны и Якоба Делагарди, которые мы относим к эпистолярному жанру XVII в., показало, что к аналогичному мнению может прийти и лингвист, пытающийся сделать выводы относительно частных и общих особенностей того языка, на котором написаны эпистолярные тексты. Более того, результаты исследования языка эпистолярных источников ушедшей эпохи позволяют четче сформулировать те тенденции, которые в современном языке уже реализовались или продолжают активно действовать. При этом перед исследователем эпистолярия оказывается действительно уникальный языковой материал, «вживую» иллюстрирующий те языковые процессы, которые сейчас мы имеем уже в виде грамматикализованных исторических результатов. Вот почему язык эпистолярных текстов XVII в., и в частности — дневника Андерса Траны и писем Якоба Делагарди — является ценнейшим источником для истории и теории языка.

Второе. Язык, на котором писали Андерс Трана и Якоб Делагарди, квалифицируется как ранний новошведский. Мы полагаем, что он составляет особый этап в развитии шведского языка. Данное мнение базируется на следующих основаниях.

Во-первых, в это время устанавливается окончательное соотношение устной и письменной форм языка, которое сохраняется до настоящего времени и определяет норму современного шведского литературного языка, а именно: в ранненовошведский период наблюдается сближение и взаимовлияние двух форм, при этом доминирующее положение начинает занимать устная форма, базирующаяся на диалектной основе свейских говоров.

Во-вторых, формирование общелитературных норм шведского языка становится возможным именно в этот период во многом благодаря тому, что заканчивается диалектное перераспределение в общенациональном шведском языке: свейские говоры, раз заняв доминирующее положение, более не уступают эту позицию.

В-третьих, проанализированные эпистолярные тексты, написанные в этот период, со всей убедительностью демонстрируют переходное состояние языковой системы, результатом которого и стал современный шведский язык. С одной стороны, в них очень много архаичных элементов, оставшихся от предыдущей (позднедревнешведской) эпохи, с другой стороны, здесь есть достаточно и новообразований, еще не устоявшихся, претерпевающих изменения, в том числе и заимствованных. Причем и те, и другие прослеживаются на всех языковых уровнях. Собственно новообразования касались в основном грамматики (например, фактическое закрепление произошедшего ранее падения падежной системы существительныхустановление формообразования в системе глагольного числаначавшееся оформление синтаксических структур, проявляющееся, в частности, в наметившейся специализации служебных синтаксических средств и т. д.), заимствования здесь не столь явны, хотя есть. Однако заимствованный элемент наиболее ощутим на лексическом уровне, что свидетельствует об активном взаимодействии шведского языка с другими языковыми системами, а также об активном характере и носителей этого языка, поскольку заимствования появляются в любом языке в результате освоения нового пространства, как реального, так и социального. Лексические заимствования, помимо всего прочего, имели для шведского языка и значительную этнокультурную ценность, поскольку обогащали своим инокультурным компонентом складывающуюся языковую концептосферу.

Третье. В связи с заимствованиями особого упоминания заслуживают графические особенности исследованных текстов, поскольку графика эпистолярных источников весьма показательна и информативна: по ней можно установить не только степень устойчивости норм литературного шведского языка рассматриваемого периода (в письменной их и устной разновидности), но и сделать определенные выводы относительно фонетических и даже орфоэпических правил. Так, графические разночтения прямо указывают на фонетическую вариативность, которая прямо свидетельствовала об иноязычных элементах, но также часто и о становящейся исконной орфоэпии. К графике примыкает тесно и орфография, фиксируемая в исследованных эпистолярных источниках. Здесь мы отмечаем почти аналогичные закономерности: вариативность орфографических норм, а точнее — форм, может быть следствием неисконности языковой единицы, ее неизвестности для носителя шведского языка, но может быть обусловлена и изменением исконной шведской нормы, заменой старой на новую, не общепринятую.

Четвертое. Ранненовошведский период в истории шведского языка является не только особым, но и играет ключевую роль, поскольку именно в это время происходит формирование основного категориально-грамматического каркаса, что отразилось, с одной стороны, в максимальной вариативности практически всех грамматических форм (их разночтениях, смешении, дублетности, малой степени функциональной специализированное&trade-), а с другой — вылилось в чрезвычайно широкую полифункциональность служебных синтаксических средств. Все вариативные формы оказываются весьма показательны: они демонстрируют предшествовавшее (позднее древнешведское) состояние грамматической системы и свидетельствуют о новых путях ее развития.

Рукописный материал дневника Андерса Траны и писем Якоба Делагарди достаточно развернуто иллюстрирует данное положение. Эпистолярные источники буквально пестрят морфологическими грамматическими разночтениями. Дублетные падежные формы существительных говорят о том, что для авторов это были живые формы, т. е. они присутствовали в их языке, но уже были свидетелями «уходящей» эпохи, поскольку преобладание новых форм, по большей части аналитических, заметно не только исследователю, но и видно невооруженным глазом. Вариантные родовые формы указывают на то, что происходит окончательное становление родовой системы существительных, ее унификация до современного практически состояния в виде оппозиции общий: средний род. Маркированные по линии определенности формы прилагательных, тесно связанные с новоопределяющейся родовой системой существительных, иллюстрируют новые словообразовательные парадигмы, в том числе и категории адъективного числа. В области глагола отмечается новое формообразования, а фактически — его интенсивное движение в сторону полного аналитизма и утраты флективных признаков. Оформляется грамматическая семантика аспектуально-темпоральных форм, но этот процесс находится еще на переходной стадии, поскольку очень часто Андерс Трана и Якоб Делагарди специфично использовали видо-временные формы: в частности, это касалось употребления футуральных форм, инфинитивных, функциональной неоформленности претеритных форм (например, необоснованного — с современной точки зрения — употребления простого претерита в функции сложного — перфекта) и т. д.

Особо прокомментируем зафиксированную эпистолярием нарастающую, с одной стороны, аналитичность шведского языка в области практически всех частей речи, с другой стороны — признаки синтетизма, которые так или иначе присутствуют. Абсолютно аналитическим современный шведский язык не стал, и во многом благодаря тому, что именно в ранненовошведский период начинают действовать компенсаторные процессы: «максимальному» аналитизму препятствует синтетизм в формообразовании и существительного, и прилагательного, и глагола.

Пятое. Ключевая роль принадлежит ранненовошведскому периоду в развитии грамматической системы шведского языка и потому, что именно в этот период начинают действовать те тенденции, которые позднее реализовались в системе современного шведского синтаксиса. Диффузный, на первый взгляд, характер синтаксических предикативных единиц разной степени сложности на самом деле является свидетельством синтаксической специализации полифункциональных союзных средств — ведь автор, нанизывая разные союзы, по-разному соединяя простые предикативные единицы (sats), меняя порядок слов, — подобным образом интуитивно нащупывал синтаксическую структуру предложения. В результате некоторая синтаксическая хаотичность оборачивается вариативностью, из которой позже складывается синтаксический инвариант, или — тип простого, сложного предложения.

Заканчивая наши заключительные выводы, отметим, что сведения общеязыкового характера, полученные в результате исследования эпистолярных источников, принадлежащих перу Андерса Траны и Якоба Делагарди, безусловно, имеют высокую общетеоретическую значимость, и по ним с большой степенью уверенности можно делать выводы о состоянии всего раннего новошведского языка в данную эпоху. Однако в то же время нужно отметить и тот факт, что из эпистолярного материала нельзя исключать и собственно авторское начало, как-то: индивидуальные ошибки, личные языковые предпочтения и т. п., в связи с чем нужно делать поправку на частный характер источников. Поэтому перспективы дальнейших исследований видятся в том, чтобы охватить научным изучением как можно больше языковых источников подобного рода, причем не только XVII в., но и, возможно, более раннего — XVI в., а возможно, и более позднего, например, XVIII в. Полезным также окажется и более детальный анализ отдельных языковых закономерностей, которые выявлены, например, более тщательное исследование процесса установления родовой оппозиции имен существительных, функциональной специализации видо-временных форм, более подробная характеристика орфографии раннего новошведского языка и т. д. Все это, безусловно, будет способствовать созданию полной картины языка не только эпистолярных источников XVII в., но и состояния шведского языка на ранней стадии его развития.

Таким образом, мы с полным основанием можем констатировать, что рассмотренный эпизод истории шведского языка со всей убедительностью показывает огромное значение текстов повседневности для изучения сложных процессов формирования национальных языков в Европе, на которые оказывали влияние факторы конфессионального, культурного, экономического и иного характера, так или иначе отражающиеся в текстах.