Среди фольклорных произведений, выражающих народную прозу, особое место принадлежит сказке, которая характеризуется как «вид устных повествований с фантастическим вымыслом, формы которого исторически складывались в первоначальной связи с мифологией и в художественно преображенном виде сделались неотделимым свойством этого вида фольклорной прозы» (Тимофеев, Тураев, 1978, с. 223).
Язык фольклора — прекрасный образец подлинного народного искусства. Изучение языка фольклора ценно тем, что именно в нем сохранены языковые особенности, мировоззрение и мышление народа. Поскольку сказка, как другие жанры фольклора, передается из поколения в поколение, природа языка и стиля сказки приобретает характер обработанности и шлифованности. Языку сказки присущи образность, орнаментальность и традиционность. Вместе с тем народная сказка хранит в себе следы индивидуальных черт сказителя — его экспрессию, интонацию, диалектные особенности, словарный запас, излюбленные фразеологизмы, стилистические формулы и т. д.
Сказки — наименее изученный в лингвистическом отношении жанр фольклора. Неоспорим тот факт, что устное творчество немало способствовало оформлению общенародного литературного языка. Об этом свидетельствует вся его история. На общенародные речевые формы, свойственные фольклору, неоднократно указывали известные писатели. Классик и гений русской литературы А. С. Пушкин советовал: «Читайте простонародные сказки, молодые писатели, чтоб видеть свойства русского языка» (Пушкин, 1964, с. 79).
Сказка, как художественное произведение, посредником которого является язык, имеет специфические структурные черты, которые отличают ее и могут быть описаны в терминах ее функциональных повествовательных компонентов.
Точные методы изучения художественной литературы возможны и плодотворны там, где имеется повторяемость в больших масштабах. Это мы имеем в языке, это мы имеем в фольклоре. Генетически фольклор сближается не с литературой, а с языком — отсюда возникает и изменяется совершенно закономерно, независимо от воли людей, везде там, где для этого в историческом развитии народов создались соответствующие условия", — отмечал крупнейший русский фольклорист XX в. В. Я. Пропп (Пропп, 1976, с. 325).
Именно повторяемость в больших масштабах, высокая частотность употребления тех или иных лексико-грамматических единиц позволили некоторым исследователям рассматривать язык фольклора как самостоятельную подсистему конкретного (например, башкирского) языка (Галяутдинов, 1997, с. 96).
Калмыцкий фольклор стал объектом внимания ученых в начале XIX века. Немецкий ученый и миссионер Б. Бергман был первым, кто записал и ознакомил европейскую общественность с произведениями фольклора калмыцкого народа.
Б. Бергман (1772−1856) родился в Лифляндии (теперь — Латвия). Получил солидное образование в лучших европейских университетах того времени. В 1802 году на средства Российской Академии наук он отправился в путешествие к волжским калмыкам.
На северной границе калмыцких степей у Волги располагалось поселение немецких колонистов Сарепта, днем основания которой считается 3 сентября 1765 года. Близость Сарепты к кочевьям калмыков давала возможность немецким миссионерам, ученым, путешественникам периодически совершать поездки в Калмыцкие степи с целью изучения нового в Европе народа азиатского происхождения, отличавшегося от европейцев своим внешним видом, образом жизни, ведением хозяйства, бытом и религией.
Б. Бергман провел среди калмыков два года и собрал за это время довольно обширный материал по истории, языку, быту, религии калмыков, изучил их язык. Б. Бергман первым из ученых записал отдельные песни героического эпоса «Джангар». Характерно, что время записи песен «Джангара» Б. Бергманом от записи классического репертуара сказителя эпоса Ээлян Овла отделяют сто лет (Борджанова, 2002, с. 128).
Именно у Бергмана мы находим краткую, но удивительно выразительную и глубокую характеристику калмыцкого эпоса: «блестящая естественная красота и натуральность в изображении нравов, обычаев и образа жизни калмыков» (Омакаева, Манджиева, 2003, с. 27).
Описание своего путешествия под названием «Кочевнические скитания среди калмыков в 1802—1803 годах» Б. Бергман издал в Риге в четырех томах на немецком языке (Bergmann, 1804−1805).
Этот труд Б. Бергмана вызвал большой интерес у ученых, был переведен на голландский и французский языки. В книге Б. Бергмана, являющейся по сути одной из первых работ, посвященных изучению жизни и быта калмыцкого народа, представлены и фольклорные произведения, в том числе и сказки. Позже эти сказки были переведены на русский язык и помещены в «Этнографическом сборнике», издаваемом Русским географическим обществом (1864). В предисловии к сказкам академик А. Шифнер писал: «Между памятниками древней народной поэзии, сохранившимися до сих пор как у восточных монголов, так и у западных их братьев, калмыков, одно из первых мест занимает сочинение, передаваемое здесь (в «Этнографическом сборнике») в русском переводе и известное под именем Шидди-Куръ или Шиддиту-куръ (Джимгиров, 1962, с. 81). Сборник включал двадцать три сказки, которые позднее были переизданы академиком Б. Я. Владимировым в сборнике «Волшебный мертвец» (1922). Учитывая огромный интерес читателей к калмыцким сказкам, издательство восточной литературы (ИВЛ г. Москва) выпустило почти 200-тысячным тиражом второе издание «Волшебного мертвеца» (1958).
Калмыцкие сказки стали объектом внимания и отечественных ученых. Так, известный русский востоковед А. М. Позднеев с 1888 по 1896 год издает ряд калмыцких сказок в оригинале и переводе на русский язык. Весьма ценно указание мест, где записывались сказки. Преимущественно они записаны в Малодербетовском улусе, частично в Ики-цохурах и Бага-цохурах. В примечаниях к сказкам А. М. Позднеев пишет: «Излишне было бы объяснять в настоящую пору, как высоко научное значение памятников народного творчества в деле языковедения и этнографии, и тем печальнее, конечно, что доселе у нас не было известно никаких сборников народной литературы калмыков, свыше 250 лет живущих уже в России» (Позднеев, 1890, с. 374). А. М. Позднеев, как это видно из его «Примечаний», был намерен издать калмыцкие сказки отдельным томом с введением, в котором он хотел показать особенности калмыцкого языка и содержания сказок. К сожалению, этот предполагавшийся сборник так и не увидел свет.
В своих «Примечаниях» А. М. Позднеев высказал ряд ценных замечаний, которые актуальны и сегодня. Современное калмыковедение не может не учитывать такого его суждения: «Народный язык калмыков, являющийся в их национальных произведениях, представляется совершенно иным, чем язык калмыцкой литературы. Строение и обороты речи являются здесь (в народном языке) более свободными, попадается много новых грамматических форм и комбинаций, встречаются слова, никогда не употреблявшиеся в языке литературном. Исследователю калмыцких народных сказок нужно быть крайне осторожным, чтобы не объединить в своих толкованиях форм языка, в действительности совершенно различных, правильно понять оборот речи и не смешать слов, подчас весьма созвучных и являющихся у безграмотного писца в одних и тех же формах, но совершенно различных по значению».
В «Монгольской хрестоматии для первоначального преподавания», составленной также А. М. Позднеевым, обращают на себя внимание его слова, приведенные в предисловии к ней Н. И. Веселовским: «.эпос, который у монголов, как и у всякого другого литературного народа, всегда предшествует истории и представляет собою то рассказы об опоэтизированных народною фантазией богатырях и отдельных событиях, заключенные в формы изящной народной речи, нередко витиеватой, мерной, или даже стихотворнойто простейшие, излагаемые почти детским языком, полусказочные повествования» (Позднеев, 1900, с. 374).
В начале XX века финский ученый Рамстедт посетил Калмыцкие степи с целью изучения калмыцкого фольклора. В поездках по степи, где кочевали калмыки, ему удалось познакомиться с просвещенной семьей князей Тундутовых, в особенности с княгиней Эльзятой Тундутовой, которая проявляла интерес к калмыцкому фольклору.
У знатоков калмыцкого фольклора, в том числе у сказочника Босхомджи, Рамстедт записал оригинальные народные сказки, которые он издал в 1909 году в переводе на немецкий язык (Ramstedt, 1909). Впрочем, это было не первое издание калмыцких сказок на немецком языке. Еще раньше, в 1866 году в Лейпциге на немецком языке вышел сборник калмыцких сказок Б. Юльга (Julg, 1866). Традиция издания калмыцких сказок на немецком языке продолжена и в наше время. В 1993 году во Франкфурте на Майне вышел сборник калмыцких сказок на немецком языке в переводе Елены Джамбиновой (Marchen der Kalmucken, 1993).
То обстоятельство, что произведения фольклора калмыцкого народа увидели свет на немецком языке не должно казаться случайным. Надо иметь в виду, что калмыковедение (шире — монголоведение) в.
России зарождалось и развивалось в немалой (если не в большей) степени, благодаря усилиям немецких ученых. Отсюда и приоритет немецкого языка при публикации материалов, касающихся духовной и материальной культуры калмыков. Как известно, к природе калмыцкой степи, к калмыцкому народу, его истории, культуре, языку проявляли интерес многие ученые из числа этнических немцев: Исаак Якоб Шмидт (1779−1847), Самуил Готтлиб Гмелин (1745−1774), Петр Симон Паллас (1741−1811), Карл Максимович Бэр (1792−1876), Вениамин Бергман (17 721 856), Генрих Август Цвик, Иоганн Готтлиб Георги и другие. Много раз бывал в Калмыцкой степи академик Я. Шмидт — основатель российского монголоведения. При его содействии был изготовлен калмыцкий шрифт и начато печатание книг на калмыцком языке. К числу первых калмыцких словарей и грамматик относятся словарь и грамматика Г. Цвика (1851). Одной из выдающихся работ в области лексикографии является «Калмыцко-немецкий словарь» Г. Рамстедта, вышедший в Хельсинки (1935). Этим же ученым записаны и опубликованы на немецком языке калмыцкие сказки. Немецкий миссионер Вениамин Бергман в 1804—1805 годах в Риге опубликовал на немецком языке ряд произведений калмыцкого фольклора, в том числе несколько песен героического эпоса «Джангар». Подробнее о калмыцко-немецких этнокультурных связях говорится в статье В. Э. Очир-Гаряева (2001).
В современном калмыковедении (шире — монголоведении) хорошо известны имена немецких ученых Николаса Поппе, Вальтера Хайссига, Герхарда Дёрфера, Клауса Загастера, Ханса Петера Фитце, Диттмара Шорковица и др. Профессор Берлинского университета Диттмар Шорковиц непосредственно занимается вопросами этнической истории калмыцкого народа. В 1992 году им опубликована книга «Социальная и политическая организация у калмыков (ойратов) и процессы окультуривания с XVII века до середины XIX века». Этот фундаментальный научный труд является первым монографическим исследованием этнической истории калмыков на немецком языке. На этом же языке нередко публикует свои научные труды американский профессор-калмыковед Араш Барманжинов (см. Борманжинов, 1997).
К настоящему времени на немецком языке накоплена значительная по объему и тематике научная литература по калмыковедению и монголоведению в целом. С каждым годом количество такой литературы возрастает.
Ученые и педагоги Калмыкии ищут пути совершенствования преподавания немецкого языка в школах республики. Так, например, в 2004 году защищена кандидатская диссертация Э. О.-Г. Дальдиновой, посвященная использованию калмыцких сказок (в немецком переводе) в обучении чтению на иностранном языке (Дальдинова, 2004). Ею установлено, что использование калмыцких сказок в процессе обучения учащихся немецкому языку обеспечивает взаимодействие и диалог культур, который возможен лишь при условии осознания учащимися своей национальной (этнической) культуры.
В том же году была защищена кандидатская диссертация «Язык и стиль сказок монгольских народов (на материале лексики)» С. С. Бадмаевой (Бадмаева, 2004).
Что же касается собственно калмыцких сказок, то они еще не стали объектом лингвистического исследования, хотя необходимость такого исследования назрела давно.
Изучение языка калмыцких народных сказок позволит исследовать язык в период бытования сказок, особенности употребления в них лексических единиц, фонетических, морфологических и синтаксических категорий. Путем изучения языка сказок достигается возможность понять исходные моменты благотворного воздействия фольклора на литературный язык и уяснить характеры взаимодействия между ними в разные периоды. Изучения языка сказок, как и фольклора в целом, способствует более глубокому осмыслению языка произведений крупнейших представителей калмыцкой национальной литературы.
Таким образом, проблема исследования языковых особенностей калмыцких народных сказок является актуальной для современной науки и требует своего разрешения.
Язык калмыцких народных сказок в целом, как жанра устного народного творчества калмыков, отличается от языка других жанров, прежде всего, самой природой сказки и особенностями его формы, преимущественно прозаической.
При сравнении сказки с другими жанрами фольклора более рельефно обозначаются ее основные языковые особенности. Наиболее показательным представляется сравнение сказочной прозы с жанром поэзии. На страницах «Литературной газеты» в свое время были опубликованы интересные суждения писателя Ильи Фонякова по этому поводу: «Когда-то поэма была ведущим литературным жанром, — пишет И. Фоняков. — Поэзия старше прозы, поэма старше лирического стихотворения. Гомер — самое имя его как бы синоним глубокой древности — был автором грандиозных поэм, записанных лишь через несколько столетий. Как же они сохранились до сих пор в относительной неизменности? Помогали форма, поэтический строй. У замечательного советского поэта Сергея Маркова есть великолепная догадка о том, что боязнь забыть слово породила поэзию. Эту мысль отмечал у него М. Горький. Стихотворный ритм, а позднее рифма помогли сохранить для потомков повествования о богах и героях, о «трудах и днях» древнего человека. Поэзия выполняла функцию прозы, находившейся в состоянии младенчества. Поэмы Гомера — это по существу романы: «Илиада» -военный роман, «Одиссея» — роман-путешествие, «Труды и дни Гесиодаобразец аграрной очеркистики. Поэтическая форма была их типографическим станком. Изобретение книгопечатания нанесло серьезный удар поэтической «монополии» (Фоняков, 1985).
Ученый-фольклорист А. А. Петросян в своей книге «История народа и его эпос» как бы дополняет вышесказанное: «Длительное историческое время устная поэзия, и особенно эпические сказания, являлась первой общественной трибуной, в ней сосредотачивались народные представления о прошлом и будущем, отразилось и шлифовалось историческое мировоззрение народа. Эпос как бы аккумулировал интеллектуальную энергию племени, народа, нации» (Петросян, 1982, с. 26).
Между тем народные сказки имеют как отличительные, так и общие с другими прозаическими произведениями фольклора черты. Если с формальной повествовательной стороны они близки между собой, то благодаря своим диалогическим формулам сказки сближаются с калмыцкой народной разговорной речью. Но в то же время следует отметить, что язык сказок не во всем тождествен устно-разговорной речи, он имеет свои характерные особенности и закономерности, которые подлежат исследованию, важным условием которого является качество записи сказок собирателями.
В отношении качества и точности записей калмыцких сказок выгодно отличается сборник Г. И. Рамстедта, в котором использована академическая фонетическая транскрипция. В отличие от него собиратели советского периода не пользовались транскрипцией и в своих записях сохранили лишь самые характерные особенности лексики сказок. При подготовке к изданию тексты сказок нередко подвергались редакторской правке и литературной обработке, в силу чего те или иные диалектные особенности сказителей подгонялись под нормы литературного калмыцкого языка. Исключением из такой практики явился сборник калмыцких народных сказок, записанных от сказителя Санджи Манжикова (Хальмг туульс, 1968). В предисловии к изданию прямо говорится, что редакторы сочли возможным оставить без изменения язык и стиль сказителя. Благодаря такому подходу,.
Калмыцкие сказки" С. Манжикова, изданные в 1968 году, являются едва ли не единственным письменным источником по бузавскому говору калмыцкого языка, носителем которого был сам сказитель.
Объектом нашего исследования явились калмыцкие народные сказки, записанные финским ученым-алтаистом Г. И. Рамстедтом в начале XX века во время его поездки в Калмыцкую степь и опубликованные им отдельным сборником под названием «Kalmuckische marchen» (1909). В этом сборнике калмыцкие сказки представлены как в оригинале (в транскрипции Рамстедта), так и в переводе на немецкий язык.
Предметом исследования являются лексические, лингвостилистические и грамматические особенности языка калмыцких народных сказок (далее «Калмыцких сказок» Г. И.Рамстедта).
Целью настоящего исследования является изучение языка калмыцких народных сказок, записанных Г. И. Рамстедтом, в период их бытования в начале прошлого века.
В соответствии с общей целью в работе ставятся следующие задачи:
— исследование лексики калмыцких народных сказок, ее систематизация и классификация по лексико-семантическим группам;
— выявление диалектных особенностей языка калмыцких сказок;
— рассмотрение особенностей употребления морфологических форм и синтаксических конструкций в сравнении с нормами литературного и разговорного языков.
Научная новизна работы состоит в том, что впервые предпринята попытка всесторонне исследовать язык конкретных калмыцких народных сказок на материале «Kalmuckische marchen», записанных Г. И. Рамстедтом более века назад.
Научная значимость работы состоит в том, что впервые вводится в научный оборот ранее не исследованный цикл сказок, записанных Г. И. Рамстедтом. Результаты исследования найдут широкое применение в научных изысканиях при синхронических и диахронических исследованиях по калмыцкому и другим монгольским языкам, а также при изучении особенностей языка различных жанров калмыцкого фольклора.
При проведении исследования применены комплексные методы и приемы анализа, используемые в современном языкознании: описательно-аналитический, семантико-стилистический, сопоставительный и статистический, метод наблюдения и сплошной выборки.
Теоретической и методологической базой исследования явились труды известных фольклористов, лингвистов В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Н. И. Кравцова, Н. К. Дмитриева, Т. А. Бертагаева, Б. X. Тодаевой, У. У. Очирова, Г. Ц. Пюрбеева, М. Э. Джимгирова и других.
На защиту выносятся следующие положения:
— в языке исследуемых сказок отразились основные особенности дербетского говора, некоторые из них уже утрачены за столетний период развития языка;
— язык сказок характеризуется близостью к разговорному языку, но имеет более сложную художественно обработанную структуру. Вместе с тем он отличается и от литературного языка;
— лексический состав сказок содержит исконно калмыцкие слова и заимствования из русского, китайского, тибетского, санскрита, персидского, тюркских и тунгусо-маньчжурских языков;
— по категориально-грамматическому признаку словоформы, содержащиеся в сказках, отражают морфологическую систему языка в период их бытования;
— синтаксис сказок отражает специфические конструкции, иногда резко отличающиеся от норм литературного языка.
Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования стали предметом научных докладов и сообщений автора на международной научной конференции «Этнокультурная концептосфера: общее, специфичное, уникальное» (Элиста, 2006 г.), на заседаниях кафедры калмыцкого языка Калмыцкого государственного университета, на августовских конференциях педагогических работников г. Элисты.
По теме диссертационного исследования опубликовано 3 научных статьи.
Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Народные сказки, как и все другие жанры фольклора, являются сокровищницей устно-поэтической культуры калмыцкого народа. Являясь своеобразной формой коллективного творчества, сказки подвергаются некоторым изменениям в силу факторов времени, места и обстоятельства, однако определенные лингво-поэтические их формулы и синтаксическое построение сюжета остаются традиционными.
В языке калмыцких народных сказок употреблены все основные пласты лексики калмыцкого языка: общенародная и социально и диалектно ограниченная лексика. Вне сомнений, в сказках доминирует общенародная лексика, понятная представителям всех этнических групп калмыцкого народа.
Доля диалектной и социально ограниченной лексики в текстах в каждом отдельном случае разная. Если количество диалектной лексики зависит от таких факторов, как точность и место записи сказок собирателями, степень литературной обработки, редакторская правка при издании, то распространенность социально ограниченной лексики в сказках зависит прежде всего от содержания сказки, рода занятий сказителя. Важную роль при этом играет индивидуальная манера сказителя, его темперамент и исполнительское мастерство.
Секрет популярности и долголетия фольклорных произведений заключается в немалой степени в том, что они изложены простым и доступным языком, понятным всем категориям слушателей и читателей, независимо от их диалектной принадлежности.
Наддиалектность языка калмыцкого фольклора, однако, не означает, что в нем не содержатся признаки диалектов, которые подлежат специальному рассмотрению.
Наблюдения показывают, что в языке анализируемых нами сказок, извлеченных из сборника Рамстедта «Kalmuckische marchen» (1909), отразились основные фонетические и лексические особенности дербетского говора. Это не удивительно, если иметь в виду, что Рамстедт записывал сказки исключительно в дербетском этническом ареале, а именно в Малодербетовском улусе Калмыцкой степи.
Национальное своеобразие калмыцких сказок и их особый колорит наиболее ярко проявляются в специфике художественно-выразительных языковых средств, основным из которых являются традиционные формулы. В работе подробно рассмотрены инициальные, финальные и медиальные формулы. Интересные наблюдения сделаны относительно функционирования финальных формул. Установлено, что в некоторых сказках встречаются две финальные формулы: одна в середине, другая в конце. Так, например, в контексте сказки «Товгн евгн» (Старик Товгон) помимо конечной формулы: Хаана кввун куукзр хатан кещ авад, амсн-умсн жирЬв. «Сын хана, женившись на девушке, зажил в достатке и благополучии», имеется промежуточная: ЦаЬан киилгэн шалвртаЬинь хаанд емскэд, хурм-гиич болад, амрад, щирЬэд бээв. «Одев хана в белую рубашку и штаны, сыграли свадьбу и зажили счастливо».
Наличие двух финальных формул в контексте одной сказки объясняется тем, что одна из сюжетных линий логически завершилась к середине сказочного повествования, другая линия — в конце.
Устная форма языка, как известно, является основной базой для формирования и развития любого литературного языка. Калмыцкий литературный язык формировался на благодатной почве устного народного творчества, важнейшей составляющей которого являются сказки. Калмыцкие сказки до сих пор сохраняют в себе черты как литературного языка, так и народно-разговорной речи. Более того народные сказки в своих лучших образцах вполне соответствуют канонам литературного языка. Вместе с тем нельзя ставить знак равенства между языком сказки и литературным языком. На это еще обращал внимание известный монголовед А. М. Позднеев, который писал: «Народный язык калмыков, являющийся в их национальных произведениях, представляется совершенно иным, чем язык калмыцкой литературы. Строение и обороты речи являются здесь (в народном языке) более свободными, попадается много новых грамматических форм и комбинаций, встречаются слова, которые не употребляются в языке литературном». В связи с этим ученый предупреждал: «Исследователю калмыцких народных сказок нужно быть крайне осторожным, чтобы не объединить в своих толкованиях форм языка, в действительности совершенно различных, правильно понять оборот речи и не смешать слов, подчас весьма созвучных и являющихся у безграмотного писца в одних и тех же формах, но совершенно различных по значению» (Позднеев, 1900, с. 374).
Также нельзя ставить знак равенства между языком сказки и разговорной речью, несмотря на их очевидную близость и генетическое родство.
На существенное отличие языка сказок от обычной разговорной речи справедливо указал известный лингвист академик Е. Ф. Карский, по мнению которого, народные сказки, сохранившиеся в устной прозаической форме, тем не менее, имеют свой особый сказочный склад, стоящий в тесной связи с другими видами устного народного творчества. Таким образом, синтаксис сказок при наличии большого числа характерных для разговорной речи особенностей многими своими чертами сближается с синтаксисом литературного языка. Вместе с тем синтаксис сказочного произведения, при несомненном сходстве с устной разговорной речью, в большей мере организован, обработан и более сложен по структуре.
В сказочном жанре фольклора речь обращена к слушателю непосредственно. Поэтому, естественно, в целях эмоционально-художественного воздействия на слушателя, рассказчик использует специальные синтаксические конструкции, выражающие экспрессивный акт сообщения. специальные синтаксические конструкции, выражающие экспрессивный акт сообщения.
В языке сказочного фольклора такими специальными синтаксическими конструкциями являются инверсии, которые с точки зрения ортодоксальной лингвистики и норм литературного языка, могут быть отнесены к разряду оплошностей. Например, в рассматриваемых нами сказках, синтаксические инверсии совсем не редки: ХаалЬар Ьарад йовна кевун «букв. Дорогой пошел мальчик», вместо нормативного «Кевун хаалЬар Ьарад йовна». Эрунднь босна цуЬар «букв. Наутро встали все», вместо ожидаемого: «Эрунднь цуЬар босна». Ьурвн кевун курзд ирв, заЬсан авсн. «букв. Три мальчика возвратились, взяв рыбу», вместо правильного «Ьурвн кевун, заЬсан авсн, курэд ирв».
Приведенные выше примеры — это своего рода фрагменты стенограмм калмыцких народных сказок. В них четко обозначены случаи нарушения порядка слов. Говоря об особенностях порядка слов, автор «Опыта грамматики калмыцкого разговорного языка» В. JI. Котвич, отмечает, что подлежащее и дополнение в разговорной речи иногда оказываются в постпозиции к сказуемому. Причем это явление, по словам ученого, «вызывается желанием говорящего, который забыл указать действующее лицо на своем месте, восполнить этот пробел уже по окончании фразы, — на это указывает небольшая пауза, которая обычно следует в таких случаях между сказуемым и подлежащим, сказуемым и дополнением» (Котвич, 1929, с. 359−360). Такие случаи нарушения фиксированного порядка слов встречаются и в произведениях современных калмыцких писателей (Мушаев, 1990, с. 177).
Лингвисты отмечают, что в последние десятилетия во многих языках происходит интенсивный процесс взаимовлияния устной и письменной форм языка. Об этом процессе демократизации литературного языка неоднократно писали монголоведы в своих работах. Так, известный бурятский лингвист Ц. Б. Цыдендамбаев прямо призывал демократизировать бурятский литературный язык, сделать его более доступным и понятным для широких масс: «Думается, что не надо превращать в абсолют современный бурятский литературный язык, представляющий образец книжно-литературного стиля», — писал он. «Важно осознать, — продолжает Ц. Б. Цыдендамбаев, — что нужна демократизация сущности этого языка путем разработки разговорного стиля. Если мы хотим, чтобы наш литературный язык был доступен и понятен народу, следует идти на более широкий доступ в его разговорно-литературный стиль русских заимствований и местных диалектизмов» (Цыдендамбаев, 1982, с. 4).
Нет никакого сомнения в том, что литературный язык должен постоянно подпитываться «живой кровью» разговорной речи, в этомзалог успешного функционирования художественной литературы в целом. При этом всякого рода «неправильности», которые привносит разговорная речь в литературный язык, не должны смущать строгих ревнителей изящной словесности. Ведь известно, что даже у классиков язык часто не соответствует общелитературной норме или грамматической правильности, но именно такой язык оказывается необходимым для выражения данного содержания, несмотря на многочисленные упреки, советы и рекомендации критиков, ни за что не соглашаются подчиняться правилам школьной грамматики (Одинцов, 1973, с. 10). И неправильный язык в глазах людей, тонко чувствующих и глубоко понимающих литературу, оказывается достижением того или иного писателя. Так, И. С. Тургенев писал о Герцене: «Язык его, до безумия неправильный, приводит меня в восторг». А вот признание А. Блока: «Для меня дело обстоит вот как: всякая моя грамматическая оплошность в этих стихах не случайна, за ней скрывается то, чем я внутренне не могу пожертвовать, иначе говоря, мне так поется.» (Одинцов, 1973, с. 11).
При исследовании языка оригинальных калмыцких народных сказок в них обнаруживается множество «неправильностей» и отклонений от норм кодифицированного литературного языка. Суть таких отклонений в следующем:
1. Стандартная модель калмыцкого простого предложения «определение + подлежащее + дополнение + обстоятельство + сказуемое» в тексте сказок часто подвергается ломке и деформациям в виде нарушения порядка слов. Особенно много случаев перемещения подлежащего и дополнения в конец предложения, что не свойственно литературному языку: АрЪ уга, йовн укхм, — гиЪэд йовна куукн. «Ничего не поделаешь, умрем шагая, — сказав так, девочка отправилась в путь». Ю хээвч?- гиж келжэнэ баавЬанъ. «Что ты искал? — говорит его жена». Есть случаи перемещения обстоятельств в конец предложения: Ээщ, мах буулЬж ав! -гид кввун келв темэнз геесн дотр. «Бабушка, принимай мясо!- сказал мальчик внутри живота верблюда». Часто нарушается порядок слов в составном глагольном сказуемом: Ут хар кун идв авад «букв. Длинный черный человек скушал взяв». Здесь напрашивается стилистическая правка: Ут хар кун авад идв. «Длинный черный человек, взяв скушал».
2. Кроме того, предложения в сказках отличаются незаконченностью. В ряде случаев сказуемое просто опущено, а в других случаях сказуемое заменяется инфинитивным глаголом (чаще всего разделительным деепричастием): Мини ду куукнд эндр хурм ирхмнгиЬэд зар тэвж йовлав гиж келэд. «К моей младшей сестре сегодня придут свататься — хотел объявить об этом, сказав».
3. Языку калмыцких народных сказок, как и устно-разговорному стилю калмыцкого языка, к которому он очень близок, характерны фонетическая эллиптичность: окна вместо оркна «кладет», кууд вместо куунд «человеку», ешэн авхм вместо ешэЪэн авхм «отомстим». Кроме того, аналитическая форма сказуемого наиболее подвержена фузии, или сращению: зогсж бээнэ -> зогсжана, медж бээнэ -> меджэнэ, б и кулэЪэд бээв -> кулэЬэдэв «я ожидал». Подвергаются фузии и другие аналитические конструкции: ноха идтхэ -> нохадтха «пусть собака съест», санан амр -> санамр «спокойно, беспечно».
4. Некоторые устойчивые словосочетания типа уласн альмн «краснеющее яблоко» в сказочном тексте подвергаются контаминации: Бас еедэн хэлэхлэнь, альмн уласн урЬжаж («Мис ноха хойр») «Когда еще раз посмотрел вверх — яблоко краснеющее растет».
5. Дицендиальный союз гиЪэд в контексте сказочного повествования иногда употребляется в сугубо разговорном варианте гед: Ямаран хевтэ кун бээсм би, оддг Ьазрчн уга, ордг герчн уга, нег бээЬэд, бээршэд бээсн герин эзн залу укдгнь юмб гед, эмгн ууляд эцсэд бээнэ. «Старуха плачет и причитает: «Какая же я несчастная, некуда мне пойти, нет угла своего, был муж, с которым я свыклась, сжилась, да и тот умер».
6. Под влиянием разговорного языка в калмыцких сказках имеют место многочисленные лексические повторы: йова-йова, йова йова, йова-йовж, адуна бээрн хар толЪад курэд ирнэ. «Шел-шел, шел-шел, шел-шел и пришел к местному черному кургану, где расположился табун».
7. Язык сказок не лишен стилистических погрешностей в виде тавтологии: Тиигхлэ баавЬа келв: Мана куукн кевун хойр кетлэд авад иртхэ-гиж келв баавИа. «Тогда женщина (баба) сказала: Пусть приведут нашу дочь и сына, — сказала женщина (баба)».
8. Иногда рассказчик (сказитель) допускает небрежность в падежном согласовании: Мана кевун негнь хээснд хэлэжБогшурЬа чанщ! — гиж негнь авдр секэд хэлэж¦ Тиигжэтл хойр кевун негнь богшурЬан тол11а11инь идчкж¦ «Один из наших сыновей заглянул в котел. Воробья сварил! — воскликнул один, открывая сундук и заглядывая в него. Тем временем один из двух сыновей съел голову воробья». В этом тексте, представляющем собой далеко не лучший образец сказочного повествования, нарушено грамматическое согласование между компонентами словосочетания: кевун негнь «букв, сын один его». В первом случае должно быть кевудин негнь «один из сыновей», во втором — хойр кевунэ негнь «один из двух сыновей».
9. В некоторых инициальных формулах калмыцких сказок не совсем логично употреблены временные параметры. Так, например, в сказке «Цагин селгэн» (Смена времени) инициальная формула изложена в прошедшем и настоящем времени: Кезэнэ нег хан алвтан ямаран билгтэ11инь медхэр седнэ. «Давным-давно один хан хочет узнать, насколько талантливы его подданные».
10. В языке сказок, как и в разговорной речи, в изобилии встречаются слова и выражения пониженной стилистической характеристики. К таковым, прежде всего, относятся просторечные и фамильярно-грубые слова: баавЬа «баба», баасн «кал», шеесн"моча" и их производные баах «испражняться», шеех «мочиться», хошнг «седалище, зад», оцЬх «выпустить воздух из кишечника» и другие. Например: Кевун хойр Ьоеан тээлж авад, нег Ьосндан бааЬад, вмнэн Ьарад, бааста hoc хайчкад, бас нег Ьоеан тээлэд, хаалЬ деернь хайчкад, тедукн Ьарад, бултад кевтнэ. Тер орс бааста Ьосннь олж: авад: «Ьанцхн болв, бааста болв, ю кехв?» — гнЬэд Ьарад йовж йовтлнь, дэкэд нег Ьосннь олж авад, царан тээлэд, хэру бааста Ьосннь авхар йовж¦ «Мальчик, сняв оба сапога и, испражнившись в один сапог, бросил впереди себя загаженный сапог, а второй сапог оставил на дороге. Сам, затаившись в недалеке, лежит. Тот русский, найдя его загаженный сапог, удивился: „Один сапог всего, к тому же загаженный, что им делать?“ — и дальше по пути, найдя еще один сапог, распряг вола, и направился назад за его загаженным сапогом». Другой пример: Ут хар кун, шораснь суЬрж босад, шоранулалЬж авад, оЬтр улан мертэ кууг хошнгарнь цольгв. «Длинный черный человек, выскользнув с его вертела, и раскалив вертел докрасна, воткнул его в задницу человеку с куцым красным конем». Еще один пример:
— Эмгн, эмгн, герэн батлж ая/ОнЬшав/ - гиж келв евгн.
— ОнЬтн/ - гинэ эмгн.
— Овгн онЬад оркв. Овен гер верэд оркв. ОЬтр улагч укр ооляд эрлв.
— Старуха, старуха, укрепляй свое жилище! Я выпущу воздух из кишечника! — говорит старик.
— Выпускайте воздух! — говорит старуха.
Старик выпускает воздух (из кишечника). Жилище из сена (шалаш) подскакивает. Куцая корова-краснуха убегает прочь.
Разговорный язык свободен в употреблении ненормативной лексики. Но его свобода под влиянием литературного и поэтического языка не выливается в полный произвол. К тому же, несомненно есть много людей, наделенных даром устного слова, разговорная речь которых не уступает ни литературным, ни поэтическим образцам.
Язык сказок стремится к краткости, поэтому опытный рассказчик, памятуя о том, что его речь обращена непосредственно к слушателю, как правило, избегает громоздких синтаксических конструкций, осложненных вводными словами и словосочетаниями, а также вставными элементами. Поэтому подавляющее большинство народных сказок лаконичны по содержанию и имеют небольшой объем.
Интересна и своеобразна морфология языка калмыцких сказок. Отдавая предпочтение одним формам, язык сказок избегает употребления других. Наиболее часто встречается употребление слов в формах винительного, дательного и родительного падежей. Преобладание разделительных и соединительных деепричастий над другими также закономерно в языке калмыцких народных сказок. Все эти явления обусловлены природой сказки, особенностями построения ее сюжета, системы персонажей и взаимоотношений между ними.
В сказках имеют место глаголы, которые в современном языке не употребляются. Так, например, в сказке «Ах-ду Ьурвн» (Три брата) встречается необычный для сегодняшнего восприятия глагол шеллнэ «поит бульоном» (букв, бульонит).
Проведенный анализ позволяет установить место и время возникновения некоторых сказок. Так, например, в сборнике сказок Г. И. Рамстедта нередко употребляются слова, отражающие чисто российские реалии: базр «базар», яарм «ярмарка» амбар «амбар», яршг «ящик», деншг «копейка» (< русск. денежка), безмэн «безмен (весы)», бедр «ведро», панр «фонарь», ламп «лампа», квзр «карты» (< русск. «козырь») и др. Особняком в этом ряду стоит слово арслц «рубль», который с этимологической точки зрения состоит из двух компонентов: орс"русский" + .жш" «китайская мера веса серебра».
Слово арслц «рубль» возникло, безусловно, на раннем этапе пребывания калмыков в пределах Российского государства, когда еще были свежи воспоминания о прежней родине — Джунгарии.
Таким образом, можно утверждать, что многие сказки из сборника Г. И. Рамстедта возникли или же окончательно сформировались в российский период жизни калмыцкого народа.
Исследование языка калмыцких народных сказок показывает то, что этот жанр имеет как отличительные, так и общие с другими прозаическими произведениями фольклора черты. Например, если с формальной повествовательной стороны они близки между собой, то благодаря своим диалогическим формулам речения сказки сближаются с калмыцкой народной разговорной речью. Немаловажный интерес представляют в лингвистическом плане и традиционные сказочные формулы. Бесспорно, в наше время сказки переживают вторую жизнь, будучи опубликованными в печати, инсценированными в театрах. Нередко сказки звучат в радиоспектаклях Калмыцкого радио.
Калмыцкая народная сказка как фольклорно-лингвистический феномен требует дальнейшего изучения и осмысления.
