Языковой образ человека в английских и немецких переводах Библии: опыт концептуального моделирования

Данное исследование, находящееся на стыке когнитивной лингвистики, библеистики, теории перевода и сопоставительной лексикологии германских языков, посвящено анализу языковых единиц, создающих в совокупности своих употреблений образ человека в английских и немецких библейских переводах (главным образом в Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера). В исследовании под языковым образом человека в Библии понимается вербализованная часть концепта «человек» как фрагмента библейской картины мира.

Языковое моделирование тех или иных фрагментов объективной действительности — одно из наиболее плодотворных направлений современной когнитивной лингвистики. Внимание лингвистов привлекают всё новые референтные области, но в фокусе большей части когнитивных исследований по-прежнему находится человек, его внутренний мир, этические и эстетические идеалы, взаимодействие со своим окружением. Антропоцентризм, свойственный языку в целом, характеризует также общую направленность когнитивных моделей. Поскольку одной из центральных тем Библии является человек, его место в мире, отношение к Богу и к себе, моделирование концепта «человек» в библейской картине мира вписывается в общую парадигму современного антропоцентричного научного знания.

Прежде чем представить еще одну когнитивную модель человека (о различении языкового образа человека и концепта «человек» см. далее), мы считаем необходимым изложить принципы, методы и основные направления когнитивной лингвистики как одного из наиболее интенсивно развивающихся направлений современного языкознания.

Произошедшая в XX столетии когнитивная переориентация в науке вновь поставила исследователей перед проблемами соотношения языка и сознания, познания человеком объективной действительности, отражения в языке ментальных структур. Когнитивная наука оказалась, по выражению.

Е.С.Кубряковой [Кубрякова 1994, 35- Кубрякова 2004, 7], зонтиком, собравшим под собой множество дисциплин, так или иначе связанных с усвоением и преобразованием информации: философскую теорию когниции, когнитивную психологию, когнитивную лингвистику, теорию искусственного интеллекта и др. «Уже сложились такие дисциплины, как когнитивная антропология, когнитивная социология и даже когнитивное литературоведение, т. е. почти в каждой гуманитарной науке выделилась специальная область, связанная с применением когнитивного подхода и когнитивного анализа к соответствующим объектам данной науки» [Кубрякова 2004, 10−11].

Когнитивная лингвистика" - направление, в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм. В сферу жизненных интересов когнитивной лингвистики входят «ментальные» основы понимания и продуцирования речи с точки зрения того, как структуры языкового знания представляются («репрезентируются») и участвуют в переработке информации" [Демьянков 1994, 21]. В когнитивной лингвистике процессы, связанные с познавательной деятельностью человека, мировосприятием и миропониманием, рассматриваются через призму языковых явлений. Теоретические положения этого подхода нашли широкое применение в зарубежной и отечественной науке. Общепризнан вклад когнитивной лингвистики в раскрытие значений языковых единиц, в изучение когнитивных процессов, стоящих за языковыми явлениями [Селиверстова 2001].

Современная когнитивная лингвистика представлена рядом направлений, среди которых следует особо выделить два — философское (логическое) и лингвокультурологическое. Первое, исследующее наиболее общие закономерности взаимодействия языка и ментальных процессов, тесно смыкающееся с гносеологией и психологией, находится в самом центре когнитивистики. Это направление, называемое иногда когнитивной философией языка, представлено за рубежом работами Ч.Филлмора.

Филлмор 1988], М. Минского [Minsky 1980], Ф. Джонсон-Лэрда [Johnson-Laird 1988], Р. Лангакера (Ленекера) [Langacker 1997], Р. Джекендоффа [Jackendoff 1987; 1997], Ж. Фоконнье [Fauconnier 1984] и др. (более подробные обзоры см. [Кубрякова 1992], [Рахилина 1998], [Демьянков 1992; 2001]), в отечественной лингвистике — работами Ю. С. Степанова [Степанов 1998], Н. Д. Арутюновой [Арутюнова 1988а, 1988в- 19 996], работающих и в лингвокультуроведческой парадигме, а также Е. С. Кубряковой [Кубрякова 1990; 1994; 2004], В. З. Демьянкова [Демьянков 1994; 2001], В. В. Петрова [Петров, Герасимов 1988], Е. В. Рахилиной [Рахилина 1998; 2000],.

A.В.Кравченко [Кравченко 2001], С. Х. Ляпина [Ляпин 1997а- 19 976], З. Д. Поповой, И. А. Стернина [Попова, Стернин 2001; 2006] и др. Описывая языковые процессы в неразрывной связи с когнитивными, исследователи подчеркивают тесное взаимодействие языковых и гносеологических категорий (ср. [Лакофф 1988, 47], [Langacker 1997, 248]), [Harman 1988, 258 if.], [Cognitive Science 1989, 261], [Levinson 1997, 14], [Tomlin 1997, 163 ff.], [Кравченко 2001, 151]).

Для другого — лингвокультурологического — направления в когнитивной лингвистике характерно изучение языковых средств, используемых конкретным языком для объективизации определенных концептов, и того национально-культурного фона, на котором эти концепты формируются. Это направление представлено за рубежом работами Е. Рош [1977], А. Вежбицкой ([Wierzbicka 1980; 1985; 1991], [Вежбицкая 2001]), Дж. Лакоффа [Lakoff, Johnson 1980; Lakoff 1987] и др.- в отечественной науке лингвокультурологический подход к исследованию языковых явлений разработан в трудах Ю. С. Степанова [Степанов 1997; 1998], Ю. Д. Апресяна [Апресян 1995], отчасти Н. Д. Арутюновой [Арутюнова 19 886- 1990; 1999а- 19 996- 2002; 2004] и Е. С. Кубряковой [Кубрякова 1988; 1990], а также.

B.Н.Телия [Телия 1996; 1999], В. З. Демьянкова [Демьянков 1992; 1994; 2001], Т. В. Булыгиной, А. Д. Шмелева [Булыгина, Шмелев 1997; 2000; Шмелев 2000а- 20 006], В. И. Карасика [Карасик 2004], Н. А. Красавского [Красавский.

2001], М. В. Пименовой [Пименова 2001; 2005], С. Г. Воркачева [Воркачев 2004] и многих других когнитивистов.

Две рассматриваемых линии развития когнитивизма — у нас в стране и за рубежом — в значительной степени разошлись и оказались достаточно самостоятельными" [Кубрякова 2004, 6]. К проблемам когнитивной лингвистики обращается все больше отечественных исследователей. Вырабатываются новые подходы к когнитивному анализу языковых явлений, которые уже не могут определяться как строго философский (логический) и лингвокультурологический. В частности, З. Д. Попова и И. А. Стернин ([Попова, Стернин 2006, 12] выделяют следующие направления в когнитивных исследованиях: культурологическое (Ю.С.Степанов), лингвокультурологическое (В.И.Карасик, С. Г. Воркачев и др.), логическое (Н.Д.Арутюнова, Р.И.Павилёнис), семантико-когнитивное (Е.С.Кубрякова, Е. В. Рахилина, З. Д. Попова, И. А. Стернин и др.), философско-семиотическое (А.В.Кравченко). Придерживаясь в нашем исследовании лингвокультурологического направления, охарактеризуем его подробнее.

Лингвокультурологическое направление в когнитивной лингвистике восходит в первую очередь к идеям Вильгельма фон Гумбольдта, первым связавшего содержательную сторону языка с «народным духом» — духовной жизнью, культурой народа. «.Не следует изучать духовное своеобразие народа обособленно от языка, а затем переносить его особенности на язык. [.]. Необходимо глубже вникнуть в природу языков и в возможность обратного воздействия различных языков на духовное развитие. [.]. Каждый язык вбирает в себя нечто от конкретного своеобразия своей нации и в свою очередь воздействует на нее в том же направлении» [Гумбольдт 1984, 68, 69, 166]. Идеи Гумбольдта нашли отражение в психологической концепции А. А. Потебни, в теории лингвистической относительности Э. Сепира и были в дальнейшем развиты в неогумбольдтианстве, уделявшем большое внимание функционированию языка как особого промежуточного мира между человеком и объективной реальностью, а также особенностям членения мира конкретными языками. «Участие в создании мыслимого промежуточного мира — общая черта всего языкового. Каждый язык является средоточием подобного духовного преобразования мира» [Weisgerber 1951, 25] (перевод нашЕ.Я.- см. также [Veisgerber 1953; 1954; 1971]).

Для отечественной науки «докогнитивного» периода представления о языке как некоем посреднике между мышлением и действительностью были в целом нехарактерны: признавалось, что «мышление в каждом конкретном языке может по-особому членить континуум окружающего мира» [Серебренников 1983, 109]) — при этом язык оказывается «показателем степени охвата реальной действительности человеческим мышлением» [Лосев 1982, 14]. Современная наука также утверждает, что язык не членит мир сам, а только является отражением когнитивного членения мира: «Язык. не членит действительность — он отражает, фиксирует когнитивное членение, осуществляемое когнитивным сознанием и фиксируемое когнитосферой народа» [Попова, Стернин 2006, 39].

Мысль о том, что национальное мышление, накладываясь на язык, заставляет его особенными, присущими ему способами отражать объективную действительность, находится в основе лингвокогнитивных исследований. Еще в 1995 г. Ю. Д. Апресян, выражая широко распространенную точку зрения, отметил: «Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (= концептуализации) мира. Свойственный языку способ концептуализации действительности (взгляд на мир) отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков» [Апресян 1995, 38].

Подобное понимание соотношения языка и мышления, обнаруживаемое в самых разных школах и направлениях, позволяет говорить о картине мира, закрепленной в том или ином языке, или, точнее, объективации концептосферы языковыми средствами. Емкий термин «картина мира», введенный в научный обиход в начале XX века, встречающийся еще у.

Вайсгербера («Weltbild» — [Weisgerber 1953; 1954]), был актуален и для отечественного языкознания «предкогнитивного» периода ([Комлев 1981], [Постовалова 1987], [Роль человеческого фактора в языке 1988], [Колшанский 1990] и др.), и для современных исследованийпри этом последовательно различаются концептуальная, или когнитивная, картина мира (также: картина мира, модель мира) и языковая картина мира [Булыгина, Шмелев 1997], см. также [Kotin 1996], [Красных 2003], [Карасик 2004], [Попова, Стернин 2006]. Картина мира (речь, разумеется, идет о концептуальной картине) определяется как «исходный глобальный образ мира, лежащий в основе мировидения человека, репрезентирующий сущностные свойства мира в понимании ее носителей и являющийся результатом всей духовной активности человека» [Постовалова 1988, 21]. Под когнитивной картиной мира понимается также «совокупность представлений и знаний человека о мире» [Кубрякова 1988, 169], «совокупность концептосферы и стереотипов сознания, которые задаются культурой» [Попова, Стернин 2006, 37].

Языковая картина мира — важнейшая составляющая концептуальной картины мира, которая «опосредована языковыми знаками или даже — ширезнанием языка, его единиц и правил и, главное, содержанием его форм» [Кубрякова 1988, 144]. Это «совокупность зафиксированных в единицах языка представлений народа о действительности на определенном этапе развития народа, представление о действительности, отраженное в языковых знаках и их значениях» [Попова, Стернин 2006, 38]. Языковая картина мира, уже концептуальной, т.к. образуется только вербальными средствами, но именно эти средства определяют формирование и развитие концептуальной картины мира.

В настоящее время создаются описания как языковых картин мира, так и (чаще) их составляющих [Цивьян 1990], [Топорова 1994], [Яковлева 1994], [Булыгина, Шмелев 1997], [Антология концептов 2005], [Шайкевич 2005] и др.- подобный анализ становится шагом к моделированию концептуальных картин мира.

Еще в 70−80-е гг. в отечественных исследованиях, посвященных анализу языковых картин мира в целом или их отдельных фрагментов, возникла необходимость, с одной стороны, отделения наивного понятия от научного ([Апресян 1974], [Стернин 1985], и др.), а с другой стороны, описания свойств наивных понятий как единиц концептуализации мира ([Телия 1986], [Арутюнова 19 886] и др.). Следствием этого стало возникновение и прочное закрепление в отечественной лингвистической литературе термина «концепт» (его история подробно изложена в [Демьянков 2001]). Этот термин имеет неоднозначную интерпретацию.

Употребляющие слово concept А. Вежбицкая [Wierzbicka 1980; 1985; 1991b], Дж. Лакофф [Lakoff, Johnson 1980; Lakoff 1987], Р. Джекендофф [Jackendoff 1997], Р. Ленекер (Лангакер) [Langacker 1991] и другие зарубежные исследователи, работающие в когнитивной парадигме, безусловно, имеют в виду наивное понятие, когда речь идет о проблемах соотношения мышления с естественным («natural»), повседневным языком.

В отечественных «предкогнитивных» или когнитивных работах раннего периода концепт может приравниваться к понятию [Степанов 1990, 184] или к общему смыслу слова [Уфимцева 1986, 19]. Н. Д. Арутюнова говорит о возможности расширенного толкования термина, за котором могут стоять «разносубстратные единицы оперативного сознания, какими являются представления, образы, понятия» [Арутюнова 1988 В, 143]).

Для философского (логического) направления характерно понимание концепта как «кванта знания», «строительного элемента концептуальной системы», «оперативной содержательной единицы памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга, всей картины мира, отраженной в человеческой психике» [Кубрякова 1996, 90].

Во многих работах по когнитивной лингвистике, где на первое место выходит идея структурированности когнитосферы, подчеркивается, что когнитивная сфера не является простой совокупностью концептов: последние создают концептуальную картину мира, объединяясь в концептуальные структуры ([Fauconnier 1984]), вписываясь в так называемые фреймы (сценарии, когнитивные схемы или модели) ([Minsky 1980], [Hayes 1980], [Lehnert 1980], [Филлмор 1988], [Петров, Герасимов 1988], [Беляевская 1992], [Демьянков 1994], [Бабушкин 1996] и др.). Впрочем, многие отечественные исследователи предпочитают не говорить о фреймах — своего рода контурах концептов, а выделять признаки концептов, что можно также считать разновидностью концептуального подхода ([Арутюнова 19 996], [Булыгина, Шмелев 1997], [Урысон 1999], [Мечковская 2002], [Пименова 2004] и др.). Во всяком случае, остается общепризнанной способность концептов структурировать знание и, в свою очередь, подвергаться структуризации.

С точки зрения В. Н. Телия концепт — это «знание об обозначаемом во всех его связях и отношениях [.]. Это всегда знание, структурированное во фрейм, а это значит, что он отражает не просто существенные признаки предмета, а все те, которые в данном языковом коллективе заполняются знанием о сущности» [Телия 1996,100, 96].

В концепции Е. Г. Беляевской сходным образом характеризуется лексическое значение, которое предлагается интегрировать в качестве особого, лексического фрейма в когнитивную систему. Структура значения определяется при этом как «комплекс знаний об обозначаемом, фиксируемый в языковом коде» [Беляевская 1992, 82]. (Ср. определение М. В. Никитиным лексического значения как «концепта, связанного знаком» [Никитин 1974, 6]). С точки зрения Д. С. Лихачева концепт — «своего рода „алгебраическое“ выражение значения, [.] которым мы оперируем в своей письменной или устной речи» [Лихачев 1994, 4]. Концепт, по Д. С. Лихачеву, подменяет значение слова и одновременно шире и богаче значения, т.к. включает в себя личный опыт говорящего.

В культурологических и лингвокультурологических трактовках концепта акцент ставится на принадлежность концепта данной культуре, присутствие в нем, наряду с понятийным, образных, эмотивно-оценочных и других компонентов. Ю. Д. Апресян считает концепты «своего рода лингво-* культурными изоглоссами и пучками изоглосс» [Апресян 1995, 38]. По Ю. С. Степанову, концепты образованы «пучком представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний», они как бы парят над концептуализированными областями [Степанов 1997, 40]. В. И. Карасик понимает под концептом «многомерное смысловое образование, в котором выделяются ценностная, образная и понятийная сторона» [Карасик 2004, 109].

З.Д.Попова, И. А. Стернин допускают различные трактовки концепта в двух противоположных направлениях семантико-когнитивного подходакогнитивной семасиологии и лингвистической концептологии. «Когнитивная семасиология использует понятие концепт, во-первых, как инструмент для ограничения исследуемого языкового материала, [.] во-вторых, как инструмент объяснения и углубленного описания семантики единиц языка. Лингвистическая концептология использует понятие концепт как обозначение моделируемой лингвистическими средствами единицы г национального когнитивного сознания, единицы моделирования и описания национальной концептосферы» [Попова, Стернин 2006, 16]. Эта точка зрения близка психологической концепции А. А. Залевской, которая предлагает различать концепты как единицы мышления и конструктыпродукты лингвистического анализа ([Залевская 2001, 30−34, 88−90], о конструктах в лингвистическом анализе см. также [Фрумкина 1996]).

Наиболее близким нашему исследованию представляется определение концепта, предложенное М. В. Пименовой: «Концепт — это некое представление о фрагменте мира или части такого фрагмента, имеющее сложную структуру, выраженную разными группами признаков, реализуемых разнообразными языковыми способами и средствами. Концептуальный признак объективируется в закрепленной и свободной формах сочетаний соответствующих языковых единиц — репрезентантов концепта. Концепт отражает категориальные и ценностные характеристики знаний о некоторых фрагментах мира. В структуре концепта отображаются признаки, функционально значимые для соответствующей культуры. Полное описание того или иного концепта, значимого для определенной культуры, возможно только при исследовании наиболее полного набора средств его выражения» [Введение в когнитивную лингвистику 2005, 10]. На наш взгляд, в этом определении удачно объединяются языковая и культурно-языковая значимость концептов.

Итак, концепт соотносится с определенным отрезком объективной действительности и воплощается (хотя и не полностью) в языковом знаке или знаках. Таким образом, воедино связываются «три гетерогенные сущности» -" обозначаемое, понятийно-языковое его отображение и имя" [Телия 1981, 113, 106]. Когнитивная лингвистика не приемлет разделения слова и концепта (ср., например, анализ слов-концептов С. Е. Никитиной [Никитина 1999]). Немыслимо допущение, что концепт существует отдельно от слова, в каком-то особом мире идей, и может исследоваться независимо от слова: «Если бы существовали лишенные своего воплощения концепты — концепты, не связанные с какими-либо словами естественного языка, мы не смогли бы использовать эти концепты в семантическом анализе» [Vierzbicka 1980, 13] (перевод наш — Е.Я.).

Поскольку концепт принадлежит к миру идеальному, мыслимому, его исчерпывающее (и вообще сколько-либо объективное) описание вряд ли достижимо. Однако любой концепт может быть в определенной степени смоделирован через свое языковое выражение и знания о соответствующем отрезке действительности. Н. Д. Арутюнова отмечает, что «там, где речь идет о нефиксированных критериях употребления слов, задача исследователя заключается в моделировании концепта и установлении его связи с другими концептами [.]. Онтология происходящего моделируется в виде системы концептов, реконструируемых по данным языка» [Арутюнова 1988, 61, 102]. В этом же смысле термин «моделирование» используется и многими другими исследователями.

З.Д. Попова, И. А. Стернин предостерегают против неправомерного выхода за рамки своей дисциплины лингвистов, декларирующих в качестве своей цели моделирование концептов в сознании народа в целом: последним занимается нелингвистическая дисциплина — когнитология. Что касается когнитивной лингвистики, то ее предметом должна быть «семантика единиц, репрезентирующих в языке тот или иной концепт» ([Попова, Стернин 2001, 20], см. также [Стернин 2000, 239−240- 2004, 65]).

Моделирование концептов с помощью языковых и культурно-языковых данных представляет основную задачу концептуального анализа. «Концептуальный анализ» — достаточно распространенный, но не вполне удачный в силу своей многозначности термин, подразумевающий то анализ самих концептов, то анализ, выполняемый при помощи концептов, то анализ, имеющий своей конечной целью реконструкцию концептов [Никитина 1991]. Н. Н. Болдырев указывает, что «объектом концептуального анализа являются смыслы, передаваемые отдельными словами, словосочетаниями, типовыми пропозициями и их реализациями в виде конкретных высказываний, а также отдельными текстами и даже целыми произведениями. Структура и содержание различных концептов (концептуальные характеристики) выявляются через значения языковых единиц, репрезентирующих данный концепт, их словарные толкования, речевые контексты. Сопоставление всех доступных языковых средств репрезентации концепта в системе языка и в речи и позволяет выявить основное содержание концепта» [Болдырев 2004, 26]. Широко понимаемый концептуальный анализ позволяет учитывать сведения, относящиеся к любому уровню языка — грамматическому, лексическому, коммуникативному [Арутюнова 1988 В, 7−8]. «Несмотря на то, что семантический анализ отдельного слова и его концептуальный анализ обнаруживают немало точек соприкосновения, их различие сказывается в том, что первый направлен на установление языкового значения и форм его реализации в виде определенной совокупности денотативных, сигнификативных и коннотативных компонентов значения, тогда как концептуальный анализ предполагает скорее поиск тех концептов, которые подведены под тело одного знака, или той когнитивной сферы, которая охвачена знаком» [Кубрякова 1990, 46].

Концептуальный анализ как метод исследования имеет несколько разновидностей, в которых в зависимости от того, какие концепты подлежат рассмотрению, превалирует внеязыковая или же языковая направленность. Если речь идет о концептах, за которыми стоят конкретные предметы объективной действительности, большее значение приобретает внеязыковая направленность, наблюдение, интуиция исследователя [\/!егеЫска 1985]. Часто применяется сочетание культурно-языковых и языковых данных, даже если исследование связано с достаточно абстрактными концептами (^егеЫска 1990; 1991Ь], [Арутюнова 1991], [Степанов 1997], [Постовалова 1999], [Шмелев 2000] и др.). Во многих случаях предпочтение отдается анализу языковых форм ([Апресян 1995, [Мечковская 2002], [Пименова 2004], [Урысон 2004] и др.).

Концептуальный анализ, проводимый на материале художественной литературы, имеет ряд особенностей. Он охватывает все смысловое пространство текста, но, как правило, исследователь выделяет в нем ряд ключевых концептов. «Концептуальный анализ художественного текста предполагает, во-первых, выявление набора ключевых слов текставо-вторых, описание обозначаемого или концептуального пространствав-третьих, определение базового концепта (концептов) этого пространства» [Бабенко, Казарин 2003, 341]. Таким образом, концептуальный анализ художественного текста смыкается на одном из своих этапов с методом доминантного анализа, заключающемся в «выявлении, изучении и описании наиболее частотных знаменательных слов в аспекте языковой картины мира» [Хроленко 2005, 153].

На основе концептуального анализа в отечественной лингвистике последних лет были созданы разнообразные языковые модели человека ([Апресян 1995], [Арутюнова 1999а], [Вендина 2002], [Левонтина 1999], [Розина 1991], [Сукаленко 2004], [Урысон 1995], [Фесенко 1999], [Яворская 1999] и др.). Моделированию подлежат и отдельные аспекты человеческого существования: душа и дух ([Никитина 1999], [Урысон 1999], [Шмелев 20 006], [Пименова 2004]), начало и конец жизни, пребывание в пространственно-временном континууме ([Арутюнова 2002], [Апресян 2002], [Мечковская 2002]), эмоциональные состояния ([Вольф 1989], [Пеньковский 1991], [Булыгина, Шмелев 2000], [Красавский 2001], [Пименова 2001], [Воркачев 2002], [Пименов 2006]), процессы мышления и памяти ([Кубрякова 1990], [Дмитровская 1988, 1991] [Туровский 1991]), категории этики и моральные установки ([Жданова, Ревзина 1991], [Левонтина 1995], [Арутюнова 2000], [Гак 2000], [Циммерлинг 2000], [Урысон 2000], [Шмелев 2000а], [Кошелев 2000], [Вендина 2005]), эстетические идеалы ([Арутюнова 2004], [Вендина 2004], [Демьянков 2004], [Макеева 2004], [Урысон 2004]). Метод концептуального анализа оказывается продуктивным и при анализе религиозных концептов ([Верещагин 20 006- 2004], [Карасик 1999], [Жавнерович 2002], [Постовалова 2002], [Матвеенко 2002; 2004] и др.).

Принципы и методы когнитивной лингвистики могут также найти применение в анализе текстов Библии и, более конкретно, в изучении лексики —. библейских переводов. Лингвокогнитивный подход к анализу библейских, текстов. представляется вполне правомерным. Библия как культурный^{феномен} не может быть объектом исключительно лингвистического анализа и должна описываться с лингвокультурологической точки зрения. «Конструирование объекта лингвокультурологии, в предметную область которой входят две разные, но интерактивно взаимопроникающие друг в друга семиотические системы — язык и культура» [Телия 2004, 21], имеет двустороннюю направленность. Лингвокультурологический анализ переводов Библии предполагает, во-первых, выявление концептуализированных сущностей, имевших культурную значимость в эпоху создания книг Библии и сохраняющих эту значимость в современную эпоху, во-вторых, описание тех языковых знаков, с помощью которых в языках-первоисточниках и языках перевода осуществляется референция к соответствующим предметным областям.

Возвращаясь от общей проблемы к нашему исследованию, отметим, что в моделируемом нами языковом образе человека в Библии культурно значимыми оказываются рассматриваемые в религиозном аспекте морально-этические и ценностные установки, а также явления внутреннего мира человека, почти недоступные внешним наблюдениям. Их анализ представляет особую сложность. «Описание мира духовной культуры предполагает рассмотрение в тесной взаимосвязи трех ее важнейших составляющих: реалий (вещей, жизненных ситуаций, мифологем), значимых для данной культуры и концептуализируемых в ее пространстве, концептов (понятий и образов) как их смысловых отображений, образующих концептосферы миропредставлений данной культуры, и, наконец, ключевых слов языка культуры, воплощающих эти концепты. Наиболее глубокую, сокровенную и трудно уловимую часть мира духовной культуры составляют ее концепты, которые лишь частично объективируются в лежащей в ее основании картине мира» [Постовалова 2002, 608].

Моделируя языковой образ человека в переводах Библии, мы сосредоточили внимание на описании двух его составляющих. Предметом нашего исследования стали «наивная анатомия» и внутренний мир библейского человека в таких его аспектах, как чувства, эмоциональные состоянияразумволявера, а также определяемые внутренним миром свойства характера. Подобный «психофизический» взгляд на человека вполне объясним: духовный мир человека (его мысли, чувства, волеизъявления, отношение к Богу) неразрывно связан с физической стороной его существования, теми физическими процессами, которые свидетельствуют об определенных психических состояниях. Об этих сторонах человеческого существования можно узнать и судить во многом лишь благодаря языку.

Внутренний мир не дан в наблюдениях. Описывая его, язык его тем самым создает. Лексикон внутреннего мира является плодом словесного творчества, развитие которого проходило под знаком прогрессирующей психологизации человека" [Арутюнова 1999а, 5].

Предметом данного исследования является культурно-языковая специфика реализаций в Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера ряда концептуальных областей, выделяемых в составе макроконцепта «человек» и описывающих физические и психические аспекты человеческого существования.

Объектом исследования является выявленная в Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера лексика, номинирующая концепты в составе названных выше областей. Референтная область этой лексики относится непосредственно к человеку, его телу, его жизнедеятельности, структуре его личности, его взаимоотношениям с окружающими, отношению человека к Богу. Для данного исследования наибольший интерес представляют единицы, соотносимые с понятиями «жизнь», «душа», «тело», «чувство», «характер», «желание», «воля», «мысль», «вера» и др. Это такие английские и немецкие единицы, как man vs. Mensch/Mannlife vs. Lebenbody/flesh vs.

Leibsoul vs. Seelehead vs. Haupt/Kopfjoy vs. Freudegrief vs. Gram, i.

Ungluckanger vs. Zornwish vs. Wunschmind vs. Gemut/Sinnwill vs. Willefaith vs. Glaubeglad vs. frohsad vs. traurigsuffer vs. leiden, hate vs. hassen и др. (всего около 200 субстантивных, адъективных, глагольных лексических единиц в каждом из языков, за которыми стоят свыше 20 000 словоупотреблений в том и другом переводе). В исследовании приводятся древнееврейские (для Ветхого Завета) и греческие (для Нового Завета) эквиваленты исследуемых слов, а при необходимости — и латинские соответствия из Вульгаты.

Помимо указанной лексики в прямой и вторичной номинации, в исследовании рассматриваются некоторые устойчивые библейские сочетания, семантика которых соотносима с физическими процессами и проявлениями духовной деятельности человека.

Исследование ни в коей мере не преследует цель дать исчерпывающий анализ человеческой личности. По этой причине, а также во избежание расплывчатости описания вводятся существенные ограничения объема материала, что специально оговаривается ниже. Во-первых, за пределами исследования заведомо остаются другие аспекты жизни (социальные, экономические и др. отношения). Во-вторых, структура личности человека в Библии была бы далеко не полной, если бы в нее не были включены те черты, о которых не говорится прямо, но которые подразумеваются и могут быть восстановлены при чтении текста (это присуще притчам и другим способам непрямой характеризации). Но анализ вещей такого рода выходит, строго говоря, за рамки чисто языкового исследования.

В качестве материала исследования взяты два наиболее авторитетных перевода Библии: Библия короля Якова (King James Bible) и перевод Мартина Лютера (Luthersubersetzung). Вышедшие впервые в 1611 г. ив 1534 г. соответственно и выдержавшие ряд последующих правок и переизданий, они и по сей день полностью сохраняют свою значимость и широко используются в англоязычном и немецкоязычном протестантском мире.

Кроме того, к исследованию привлекаются также некоторые наиболее известные английские и немецкие переводы конца XIX — конца XX веков: Darby Translation (1890), Young’s Literal Translation (1898), Weymouth New Testament (1909), Good News Bible (1976) — Revidierte Elberfelder Ubersetzung (1975), Gute Nachricht Bibel (1997) и др. (в общей сложности 14 английских и 6 немецких переводов, не считая Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера).

Цель настоящего исследования — моделирование языкового образа человека как составляющей концепта (макроконцепта) «библейский человек» в английских и немецких переводах Библии на основе анализа лексических средств, номинирующих в данных переводах определенные аспекты человеческого существования.

В моделируемом нами языковом образе человека в Библии культурно значимыми оказываются рассматриваемые в религиозном аспекте морально-этические и ценностные установки, а также явления внутреннего мира человека. В исследовании языкового образа человека мы сосредоточили внимание на описании двух его составляющих — «наивной анатомии» и внутреннего мира библейского человека в таких его аспектах, как чувства, эмоциональные состоянияразумволявера, а также определяемые внутренним миром свойства характера. Подобный «психофизический» взгляд на человека вполне объясним: духовный мир человека (его мысли, чувства, волеизъявления, отношение к Богу) неразрывно связан с физической стороной его существования, теми физическими процессами, которые свидетельствуют об определенных психических состояниях.

Поставленная цель предполагает решение следующих основных задач: 1) определение структуры соответствующего макроконцепта-инварианта- 2) исследование «модификаций» этого инварианта в английском и немецком переводах, иными словами, описание языкового образа человека в картинах мира, представленных в английском и немецком переводах Библии- 3) сопоставительный анализ лексики, создающей языковой образ человека в Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера, с соответствующей лексикой первоисточников, выявление специфики языковой репрезентации ключевых концептов в английском и немецком переводах. Все три задачи решаются в рамках целостного анализа.

Для решения поставленных задач в работе применяется комплекс специальных методов:

— метод концептуального анализа;

— метод контрастивного анализа, позволяющий выявлять общие и специфические свойства материала разных языков;

— метод доминантного анализа (в нашем случае анализа ключевых слов в английском и немецком переводах Библии);

— разработанный автором исследования метод лексико-контекстуального апплицирования и реапплицирования, заключающийся в наложении микроконтекстов определенных единиц библейского перевода на текст первоисточника или другого перевода, выявлении эквивалентов исследуемых единиц, и последующем наложении, т. е. реапплицировании, микроконтекстов этих эквивалентов на текст первого перевода с последующим анализом соответствий и несоответствий.

Основная часть исследования выполняется в плане синхрониипри анализе переводов различных эпох вводятся некоторые элементы диахронии.

В исследовании выдвигается гипотеза, что макроконцепт «библейский человек» есть некий конструкт, инвариант, который может быть признан универсальным для любых библейских переводов лишь на очень высоких ступенях абстракции. В каждом переводе Библии на тот или иной язык этот концепт объективируется в определенном языковом образе и тем самым модифицируется, приобретая национально-специфичные черты. При сопоставлении библейских текстов ожидаются несоответствия а) между первоисточниками и переводамиб) между самими переводами. И те и другие должны быть обусловлены различным распределением системных связей при наложении концептосферы первоисточника на концептосферы языков переводов, но при этом предполагается, что расхождения между первоисточниками и переводами гораздо более существенны, чем расхождения между самими переводами, по крайней мере между протестантскими переводами одной эпохи, выполненными на близкородственные языки. Предстоит доказать, что на специфику того или иного перевода Библии лингвистические факторы влияют в меньшей степени, чем экстралингвистические (эпоха создания перевода, конфессиональная направленность, переводческие интенции и др.).

На защиту выносятся следующие основные положения: — языковой образ человека в Библии есть модель, используемая для описания лексики. Ему присущи отвлеченность от образов конкретных персонажей, целостность, обусловленная смысловыми связями слов в системе языка и в системе текста;

— языковые образы библейского человека, моделируемые по данным отдельных переводов, не тождественны. Они не противоречат макроконцепту-инварианту «библейский человек», но модифицируют его в соответствии со своей национально-культурной спецификой;

— различия между языковыми образами человека, представленными в переводах на один язык или в переводах на близкородственные языки, менее значительны, чем различия между языковыми образами человека в первоисточниках и переводах, что объясняется принципиально иным концептуальным членением мира в ветхозаветную и новозаветную эпохи по сравнению с эпохой создания переводов.

Научная новизна работы состоит в том, что впервые в отечественной германистике предпринимается сопоставительный анализ ряда переводов Библии на близкородственные германские языки, описание достаточно большого массива библейской лексики и построение на его основе фрагмента макроконцепта «человек». Приложение хорошо известных методов исследования к практически не изученному ранее материалу дает ключ к решению междисциплинарных проблем.

Теоретическая значимость исследования заключается:

— в разработке понятия «языковой образ человека» применительно к тексту Библии, исследовании соотношения между языковым образом и концептом, описании языкового образа как вербализованной части концепта;

— в разработке метода лексико-контекстуального моделирования и реапплицирования, позволяющего исследовать соотношение между лексикой первоисточника и лексикой перевода в соответствующих контекстах;

— в разработке типов эквивалентов, существующих между единицами первоисточника и единицами перевода;

— в исследовании структуры и содержания языкового образа библейского человека и той специфики, которую приобретает данный образ в отдельных английских и немецких переводах Библии по сравнению с первоисточниками.

Практическая значимость работы состоит в подробном семантическом анализе большого корпуса лексики, которая является не только частью библейских текстов, но и повседневного языка. Данные о семантике исследуемых слов могут быть использованы в исследованиях различной направленности (полевые исследования, диахронические исследования лексики и т. д.). Результаты работы могут применяться: в библеистике — в анализе уже существующих и подготовке новых переводов Библии, составлении справочной литературы, в аналогических описаниях фрагментов библейских текстовв лингвистике — в лексикографии (при составлении словарных статей в двуязычных и одноязычных общих и специальных словарях) и практике переводав преподавании английского и немецкого языков (в проведении учебных курсов по лексикологии, истории языка, теории и практике перевода и спецкурсов по библеистике, англоязычной и немецкоязычной христианской литературе и др.

Результаты работы получили апробацию на заседаниях сектора германских языков Института языкознания РАН, а также на многочисленных конференциях, в том числе на конференциях, организованных группой «Логический анализ языка» Института языкознания РАН («Образ человека в культуре и языке», 1996 г., «Семантика начала и конца», 2000 г., «Языки эстетики: Концептуальные поля прекрасного и безобразного», 2002 г., «Квантитативный аспект языка», 2003 г.), I Международной научной конференции «Изменяющаяся Россия: новые парадигмы и новые решения в лингвистике» (Кемерово, 2006 г.) — Всероссийской конференции «Методология лингвистических исследований в России» (Второй Сибирский лингвистический семинар руководителей научных проектов и школ) (Новосибирск, 2006 г.).

Работа имеет кольцевую структуру: в главе I рассматривается история и типология переводов Библии на английский и немецкий языки и определяется место, которое занимают Библия короля Якова и Библия.

Мартина Лютера среди английских и немецких библейских переводов. В главе II показывается, что языковой образ человека в Библии, с одной стороны, нетождественен христианским антропологическим концепциямс другой стороны, его составляющие также не полностью соответствуют компонентам структуры личности в психологических концепциях. Тем самым доказывается необходимость исследования образа человека в Библии именно с лингвистических позиций. В главе III проводится структурирование макроконцепта «человек», выполняется идеографическая рубрикация антропоцентрической лексики Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера, дается общая характеристика лексических и фразеологических средств создания языкового образа человека в указанных переводах, излагается методика исследования. Главы IV и V посвящены непосредственно анализу языковых единиц, характеризующих физическую и духовную стороны человеческого существования. Совокупность употреблений этих единиц составляет, по замыслу автора, языковой образ человека в данных переводах. Рассматривается специфика каждого из переводов в способах языковой репрезентации ряда концептов в выделенных концептуальных областях. Наконец, в главе VI исследование выходит за рамки двух указанных переводов. Обращение к различным редакциям Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера, а также к другим английским и немецким библейским переводам XIX—XX вв. позволяет определить некоторые модификации языкового образа человека, возникающие в переводах и объясняемые действием лингвистических и экстралингвистических факторов.

§ 4. Выводы.

1. В данной главе анализ был выведен за рамки Библии короля Якова в редакции 1796 г. и Библии Мартина Лютера в редакции 1912 г. и имел своей целью установление характера тех модификаций, которым подвергается языковой образ человека в отдельных английских и немецких библейских переводах. Обращение к английским и немецким переводам Библии носило выборочный характер и не предполагало моделирования языкового образа человека в каждом из переводов.

2.Сопоставительный анализ первоначального текста Лютеровской Библии (1534) и ее последующих редакций (1545, 1912, 1984) показал, что перевод, созданный Лютером, оставался в значительной степени неизменным до 1912 г. Пересмотры и исправления приблизили текст к современному языку, но не исказили его сути. Переиздание 1984 г. было более радикальным и в какой-то мере отдалило перевод от оригинала, сделав его более смысловым. Представленный в Библии Мартина Лютера языковой образ человека также претерпел некоторые изменения, хотя его концептуальная основа осталась той же.

3. Библия короля Якова сохраняется в редакции 1796 г.- ее переиздания выходят под другими названиями (Revised Version, American Standard Version, King James Bible XXI, New King James Bible). В переизданиях Библии короля Якова (Revised Standard Version и следующие за ней издания) целый ряд слов, вышедших из употребления или использующихся сейчас в иных значениях, заменен лексикой, в большей степени соответствующей первоисточнику.

4.Лексика современных английских библейских переводов (Good News Bible и др.) также подвержена процессу дезархаизации. Многочисленные упрощения ведут, в частности, к нейтрализации качественных полярных качественных оценок лица и, в целом, к обеднению языкового образа человека.

5.Модификации языкового образа человека в английских и немецких переводах Библии происходят под влиянием а) грамматическихб) лексических факторовв) различного использования фразеологии. Сопоставление текста основных исследуемых библейских переводов (Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера) с текстами других английских и немецких переводов Библии XIX—XX вв. (The Bible in Basic English, The Darby Bible, Good News Bible, The Rabbinic Bible, The English Translation of the Septuagint, New International Version Anglo-Rheimish Bible for Catholics, The Webster Bible, Weymouth New Testament, Young’s Literal Translation, katholische Bibelubersetzung von J.F.Allioli, Bengel Neue Testament, Elberfelder Bibel, Gute Nachricht Bibel, Schlachter Bibel) позволяет установить неравномерное действие указанных факторов.

Выявленные различия между переводами Библии на английский и немецкий языки в разной мере влияют на языковой образ библейского человека. Грамматические несоответствия, обусловлены различиями в морфологическом строе языков первоисточников и языков переводов, в целом невелики. Сохранение в переводах наиболее известной фразеологии подтверждает скорее преемственность между переводами, чем общность языкового образа человека, т.к. последний формируется в первую очередь лексическими средствами.

Степень выявленных лексических несоответствий между переводами меняется в широких пределах — от незначительных расхождений до глубоких различий концептуального характера, что приводит к определенным модификациям языкового образа человека в английских и немецких переводах Библии. Как правило, в ранних переводах в большей степени прослеживается связь с оригинальными текстами и более ощутима функциональная эквивалентность лексики, тогда как в более поздних переводах замечается стремление переводчика к собственной (намеренной или непроизвольной) интерпретации библейского текста и больший отход от оригинала.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Выполненное исследование подтверждает выдвинутую нами гипотезу о существовании макроконцепта «библейский человек» как инварианта, реализующегося в библейских переводах в виде национально-специфичных языковых образов. Определив языковой образ как вербализованную часть концепта, мы изучили средства создания языкового образа человека в Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера и (частично) в ряде английских и немецких переводов Библии.

Сложность и многосторонность объекта описания побудили нас выйти за пределы лингвистики и использовать данные других «антропологических» дициплин: истории, библейской и (в более широком смысле) христианской антропологии, психологии.

Так, нами была рассмотрена история создания английских и немецких переводов Библии и разработана типология библейских переводов, в основе которой лежит целый ряд экстралингвистических и лингвистических факторов: эпоха созданияконфессиональная направленностьисточники, лежащие в основе переводахарактер предполагаемой аудиториине в последнюю очередь характер самого перевода. Учет указанных факторов позволил определить место, которое занимают в типологии библейских переводов Библия короля Якова и Библия Мартина Лютера. С точки зрения эпохи создания это переводы, созданные во время Реформации или несколько позже, ставшие символом самой эпохи (XVI век — начало XVII века), в дальнейшем неоднократно корректировавшиеся и переиздававшиеся. Они вполне сопоставимы с точки зрения конфессиональной направленности как протестантские переводы и интересны с точки зрения используемых источников как переводы, выполненные с древнееврейских и греческих текстов. По своему характеру и направленности это смысловые (небуквальные, ближайшие естественные) переводы, предназначенные самой широкой аудитории. И Библия короля Якова, и Библия Мартина Лютера принадлежат к наиболее значимым английским и немецким библейским переводам. Сопоставительный анализ первоначального текста Лютеровской Библии (1534) и ее последующих редакций (1545, 1912, 1984) показывает, что многочисленные пересмотры и правки до 1984 г. лишь приблизили текст Лютера к современному языку, но не исказили его сути. Последняя редакция Библии Мартина Лютера (1984 г.) отличается определенными отступлениями от первоначального лютеровского текста. Библия короля Якова сохраняется в редакции 1796 г., ее редакции выходят под другими названиями.

При рассмотрении наиболее общих представлений о внутреннем мире человека в некоторых философских и христианских антропологических концепциях (в сопоставлении с современными психологическими теориями личности) было выяснено, что круг основных проблем христианской антропологии (становление человека в онтогенезе и филогенезе, его жизнь и смерть, присутствие образа Божия в человеке, дихотомия тела и души (трихотомия тела, души и духа), греховность как основное свойство человеческой природы и др.), как правило, не включает в себя проблемы, связанные с явлениями духовной жизни человека. Такие составляющие внутреннего мира человека, как эмоциональная и волевая сферы, мыслительная деятельность и т. д., а также их отдельные компоненты, приобретают в христианской антропологии лишь самую общую трактовку. Современные психологические концепции личности позволяют определить в самых общих чертах структуру личности, но ряд компонентов этой структуры (биосоматические свойства, мотивы деятельности, установки, индивидуальность и др.) не всегда присутствует в полной мере в языковом образе человека. Тем самым доказывается необходимость детальной лингвокультурологической интерпретации языкового образа библейского человека, не вполне совпадающего с теологическими и психологическими концепциями человека.

В составе макроконцепта «человек» был выделен ряд наиболее значимых концептуальных областей:

— «жизнь как физическое и духовное существование» ,.

— «тело» ,.

— «внешность человека» ,.

— «эмоции» ,.

— «свойства характера» ,.

— «разум, мыслительная деятельность» ,.

— «воля» ,.

— «вера» .

Были выделены языковые средства репрезентации концептов, входящих в состав данных концептуальных областей. Отобранная для анализа антропоцентрическая (в узком смысле) лексика Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера подверглась идеографической рубрикации и была, в частности, распределена по тематическим группам, соотносимым с выделенными концептуальными областями. В рамках указанных групп было исследовано около 200 единиц в каждом из переводов, дающих в общей сложности свыше 20 000 словоупотреблений.

Семантика сопоставляемых единиц была изучена в ходе комплексного анализа, включающего метод концептуального анализа, метод доминантного анализа (анализа ключевых слов в тексте) и разработанный нами метод контекстуального апплицирования и реапплицирования. Данный метод позволил описывать функционирование единиц в контексте, сопоставлять контексты в нескольких переводах, определять межъязыковые эквиваленты единиц и выявлять различия в их контекстах, создавая тем самым промежуточный этап между описанием отдельных единиц и анализом текста. В ходе процедуры апплицирования были рассмотрены древнееврейские (для Ветхого Завета) и греческие (для Нового Завета) соответствия исследуемых единиц, а проведенное вслед за апплицированием реапплицирование позволило уточнить круг единиц, номинирующих в переводе тот или иной концепт.

Для определения отношений, возникающих между сопоставляемыми единицами первоисточников и переводов и их контекстами, была разработана система межъязыковых эквивалентов, позволяющая учитывать структурные и семантические сходства и различия. Выявлены четыре основных типа межъязыковых эквивалентов: тип I (семантическое тождество ключевых слов при структурно-семантическом тождестве контекстов), тип II (семантическое тождество ключевых слов при отсутствии структурно-семантического тождества контекстов), тип III (отсутствие семантического тождества ключевых слов при структурно-семантическом тождестве контекстов), тип IV (отсутствие семантического тождества ключевых слов и отсутствие структурно-семантического тождества контекстов).

Межъязыковые эквиваленты типа I возникают при абсолютном следовании первоисточникам, что не всегда допускает лексическая система и грамматический строй языка перевода. Эквиваленты типа II — достаточно распространенное явление, они являются свидетельством незначительного отступления от текста первоисточника. Эквиваленты типа III создают эффект значительных различий лишь тогда, когда к сопоставлению не привлекаются первоисточники. Однако при лексико-контекстуальном апплицировании на первоисточник в большинстве случаев обнаруживается единица с широкой референтной областью, охватывающая и референтные области единиц переводов, и приводимые в переводах соответствия не выходят за рамки контекстуального варьирования. Эквиваленты типа IV в основном присущи переводам, допускающим отступления от оригинала (особенно переводов-переложений или упрощенных переводов).

Предпринятый анализ проводился по определенной схеме, включающей в себя следующие этапы: определение номинативного ядра концептов, лексико-контекстуальное апплицирование и реапплицирование, выявление места концептов в картинах мира, представленных в переводах, и связей с другими концептами. Данный анализ позволил определить языковые средства выражения концептов в двух переводах и, тем самым, национально-языковую специфику переводов.

Соответствия между лексикой двух переводов, с одной стороны, и лексикой первоисточников и переводов, с другой стороны, проявляются по-разному в отдельных концептуальных областях. Сопоставительный анализ лексики первоисточников и исследуемых переводов позволил выявить ряд расхождений, за которыми стоят различия концептуального характера. Различия в образе человека, как правило, незначительны в таких концептуальных областях, как «тело», «мыслительная деятельность», «воля», «вера» и более ощутимы в концептуальных областях «жизнь», «душа», «чувства и психические состояния», «качества характера», что объясняется сложностью и неоднозначностью интерпретации соответствующей лексики оригинала.

Так, в концептуальной области «жизнь как физическое и духовное существование» единицы обоих переводов, номинирующие концепты «birth» и «Geburt», описывают рождение почти исключительно как процесс, событие, тогда как в ветхозаветной и новозаветной картинах мира коррелирует с идеей родства.

В обоих переводах наблюдается также регулярное использование единиц life и Leben для обозначения собственно жизни и души (как жизненного начала). Единицы soul и Seele стоят там, где речь идет о духовном начале в человеке, но могут также выражать идею физического (плотского) начала.

В структуре концептов spirit и Geist признак «дыхание, ветер» может выделяться только условно (для английской единицы — и этимологически).

Единицы, объективирующие концептуальную область «тело» в сопоставляемых переводах, как правило, соответствуют аналогичным единицам первоисточника. Они могут употребляться в профанном (редко) и символическом смысле, причем в ряде случаев символические значения приписываются им самим библейским контекстом, а не существуют в семантической структуре самих единиц (сердце как средоточие мышления, лоб как символ упрямства, непокорности, нос как символ гнева и т. п.).

Концептуальная область «внешний облик» представлена в переводах единицами, номинирующими преимущественно эстетическую оценку, в отличие от первоисточников, где эстетическая и этическая оценка тесно связаны, благо неотделимо от красоты.

В концептуальной области «эмоции» наблюдаются наибольшие расхождения между первоисточниками (особенно древнееврейским Ветхим Заветом) и переводами. В древнееврейском языке существовало множество слов для обозначения самых различных эмоций, но и Библия короля Якова, и Библия Мартина Лютера не смогли ни передать это богатство средствами своего языка, ни провести четких границ между обозначаемыми явлениями. В обоих переводах такие значимые эмоции, как страх, радость, гнев и др. номинируются ограниченным количеством единицнаблюдается смешение и взаимозамена языковых средств, обозначающих страх, печаль, тревогу, беспокойство, страдание, так что читатель английского или немецкого перевода может лишь догадываться о характере эмоций, переживаемых теми ли иными библейскими персонажами.

Концептуальная область «свойства характера» представлена в первоисточниках большим количеством единиц, дающих полярную этическую оценку. Это многообразие также не было передано полностью в сопоставляемых переводах. Однако и Библия короля Якова, и Библия Мартина Лютера, следуя первоисточникам, соединяют идею праведности с идеей чистоты, непорочности, безгрешности, кротости, доброты, подводя под понятие праведности практически все положительные качества.

Аналогичным образом концепт «греховность» охватывает и в первоисточниках, и в переводах широкую сферу отрицательных проявлений человеческой натуры, причем общность признаков ряда субконцептов («коварство», «злоба», «ложь», «клевета» и др.) приводит к смешению объективирующих их единиц в переводах.

Концептуальная область «разум, мыслительная деятельность» репрезентируется в переводах значительным количеством единиц, описывающих различные аспекты и состояния мыслительного процесса (разум, знание, мудрость, мышление, память), не обязательно сводя их к сердцу. По сравнению с первоисточниками в переводах намечается сдвиг от изображения человека эмоционального к изображению человека рационального.

Концептуальная область «воля» представлена в переводах единицами, которые изображают волю не как организующее начало в человеке, а (преимущественно) как совокупность плотских желаний, сближаясь таким образом с концептуальной областью «эмоции» .

Концепт «вера» в одноименной концептуальной области, поглощаемый в ветхозаветной картине мира концептом «праведность», окончательно формируется в Новом Завете, приобретая новые признаки и соответственно новые средства выражения, достаточно однотипные в первоисточнике и переводах.

Указанные выше особенности языкового образа библейского человека являются общими для Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера и отличают их от первоисточников.

Итак, описав (частично) антропоцентрическую лексику двух переводов, мы получили два варианта языкового образа библейского человека, несколько отличные как друг от друга и в гораздо большей степени отличные от первоисточников. Поскольку смысловые отношения между единицами оригинала и перевода далеко не однозначны, смысл, закрепленный за одной единицей оригинала, требует своего выражения в нескольких единицах перевода, и наоборот, значения разных единиц оригинала могут передаваться одной и той же единицей перевода. При этом в ряде случаев перевод утрачивает выразительность оригинала, в другихобогащает его дополнительными смыслами, не меняя кардинально исходное содержание.

В этом нет противоречия: обращение к оригиналу не только позволяет прояснить смысл отрывка, но и в большинстве случаев оправдывает выбор переводчика (последнее справедливо лишь в отношении указанных — весьма авторитетных — переводов и не относится ко многим современным библейским переводам, позволяющим во многих случаях значительные отступления от оригинала).

В работе были также исследованы фразеологические средства изображения человека в исследуемых переводах — Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера. Выявленные методом сплошной выборки фразеологические единицы были распределены по тем же группам, что и лексические. При этом наполнение групп оказалось неравномерным: большинство фразеологизмов, выражая значение качественной характеристики лица, вошли в группу «качества характера». Нами был проведен сопоставительный анализ использования библейских фразеологизмов в «классических» и современных переводах Библии и межъязыковой сопоставительный анализ устойчивых выражений в английском и немецком переводе Библии, выявивший схождения и расхождения на лексическом и грамматическом уровне и в целом подтверждающий преемственность по крайней мере наиболее известной части библейской фразеологии в большинстве переводов.

К сопоставлению были также привлечены переиздания Библии короля Якова, выходящие под иными названиями (Revised Version, American Standard Version, King James Bible XXI, New King James Bible) и различные редакции Библии Мартина Лютера (1534, 1545, 1912 и 1984 гг). Кроме того, текст основных исследуемых библейских переводов (Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера) был сопоставлен с текстами других английских и немецких переводов Библии XIX—XX вв. (The Bible in Basic English, The Darby Bible, Good News Bible, The Rabbinic Bible, The English Translation of the Septuagint, New International Version Anglo-Rheimish Bible for Catholics, The Webster Bible, Weymouth New Testament, Young’s Literal Translation, katholische Bibelubersetzung von J.F.Allioli, Bengel Neue Testament, Elberfelder Bibel, Gute Nachricht Bibel, Schlachter Bibel). Степень выявленных лексических и грамматических несоответствий между переводами менялась в широких пределах — от незначительных расхождений до глубоких различий концептуального характера, что привело к определенным модификациям языкового образа человека в английских и немецких переводах Библии.

Проделанная работа позволяет сделать следующие выводы:

1 .Языковой образ человека в Библии, понимаемый как вербализованная часть макроконцепта «человек», представляет собой сложную и подвижную структуру. Основу ее составляют канонические христианские представления о природе человека, его психофизической организации, мыслях, чувствах, характере, воле, вере. Вместе с тем отдельные детали образа могут не совпадать с представлениями о человеке, принятыми в христианской антропологии.

2. Языковой образ человека в Библии сходен с другими образами человека по своей структуре и отличается от них своим наполнением. Его специфика видится нам не в наборе определенных признаков, а в языковом их воплощении. Средства языкового выражения антропоцентричных концептов, рассмотренные на ограниченном материале конкретного перевода и сопоставленные с аналогичными средствами других переводов, представляют интерес для лингвиста.

Можно утверждать, что языковой образ человека в Библии целостен, но это целостность не самого объекта, а его описания. Целостность языкового образа библейского человека в пределах одного перевода строится на возможности характеризации самых разных персонажей однотипными языковыми средствами, на семантических (синонимических, антонимических, родо-видовых) отношениях между словами, создающими в совокупности своих словоупотреблений языковой образ. Целостность языкового образа человека не исключает различной, даже противоположной трактовки отдельных фактов в Ветхом и Новом Завете.

3. Языковые образы человека, моделируемые по данным Библии короля Якова и Библии Мартина Лютера, в значительной степени не совпадают с первоисточниками. Семантико-функциональные соответствия между единицами первоисточников и переводов наблюдаются при передаче соматизмов, а также некоторых абстрактных понятий, содержание которых окончательно формируется только в Новом Завете.

В ходе лексико-контекстуального апплицирования лексики переводов на первоисточники и реапплицирования контекстов первоисточников на переводы обнаружены значительные расхождения между переводами и первоисточниками в таких концептуальных областях, как «жизнь как физическое и духовное существование», «эмоции», «качества характера», «мыслительная деятельность», «воля». Основные расхождения сводятся к следующему:

1) концепты «life», «Leben» («жизнь») и «soul», «Seele» («душа») приобретают в переводах принципиально иной план выражения по сравнению с первоисточниками;

2) символика соматизмов, широко представленная в первоисточниках, не всегда сохраняется в переводах;

3) метафорическая образность лексики первоисточников, в первую очередь Ветхого Завета, во многих случаях утрачивается при переводе. Абстрактная лексика присутствует в переводах в большей мере по сравнению с первоисточниками;

4) переводы оказываются не в состоянии передать лексическое богатство первоисточников в таких областях, как «эмоции» и «качества характера», что приводит к некоторому обеднению языкового образа человека;

5) концептуальная область «разум, мыслительная деятельность», напротив, представлена в переводах разнообразнее, чем в первоисточниках, что может косвенно свидетельствовать о растущем рационализме английского и немецкого национального мышления.

О значительных концептуальных различиях между первоисточниками и переводами говорит большое число эквивалентов типа III — отсутствие семантического тождества ключевых слов при структурно-семантическом тождестве контекстов. Как правило, единицы первоисточников охватывают в силу полисемии, создаваемой множественными метафорическими переносами, более широкие референтные области, тогда как у единиц переводов объем понятия оказывается более узким, единица перевода приобретает специализированное значение. По-видимому, при сопоставлении лексики первоисточников и переводов преобладает именно этот тип эквивалентности. В отдельных тематических группах с четко очерченными референтными областями также часты эквиваленты типа I (семантическое тождество ключевых слов при структурно-семантическом тождестве контекстов). Эквиваленты типа II (семантическое тождество ключевых слов при отсутствии структурно-семантического тождества контекстов) говорят о небольших отклонениях от первоисточника, не оказывающих значительного влияния на исходный смысл.

4. Между Библией короля Якова и Библией Мартина Лютера также наблюдаются определенные расхождения в языковом образе человека. Поскольку Библия короля Якова в большей степени следует структурно-семантической организации первоисточника, в языковом образе человека, представленном в этом переводе, полнее передана символика оригинала, в большей мере соблюдаются частеречные соответствияноминирующие концепт единицы чаще «перенимают» семантическую структуру соответствующих единиц первоисточника. Напротив, для Библии Мартина Лютера характерны большие расхождения с оригиналом на лексическом и грамматическом уровнях, частеречные несоответствия, устранение многих метонимических обозначений.

Языковые образы человека в сопоставляемых переводах различны:

1) по своему лексическому наполнению: в Библии Мартина Лютера языковой образ представлен несколько более разнообразными средствами по сравнению с Библией короля Якова;

2) стилистической принадлежности используемой лексики: возвышенный стиль лексики Библии короля Якова при общей стилевой нивелированности перевода делает языковой образ человека преувеличенно контрастным, тогда как стилевое разнообразие Лютеровской Библии и значительная стилистическая дифференцированность ее лексики позволяют вводить в языковой образ человека большее количество дополнительных смысловых оттенков;

3) соотношению с лексикой первоисточников: английские единицы приобретают в библейском контексте не свойственные им до этого значения, воспроизводя семантическую структуру единиц оригиналанемецким единицам это свойственно в гораздо меньшей степени.

Тем не менее лексические и стоящие за ними концептуальные различия между двумя разновидностями языкового образа человека в переводах гораздо менее существенны, чем различия между языковыми образами человека в первоисточниках и переводах, и это подтверждается характером межъязыковой эквивалентности единиц. Между единицами двух переводов, номинирующими указанные концепты, обнаруживаются в основном отношения эквивалентности типа I (семантическое тождество ключевых слов при структурно-семантическом тождестве контекстов) и типа II (семантическое тождество ключевых слов при отсутствии структурно-семантического тождества контекстов) — редко — типа III (отсутствие семантического тождества ключевых слов при структурно-семантическом тождестве контекстов) и типа IV (отсутствие семантического тождества ключевых слов и отсутствие структурно-семантического тождества контекстов).

Поскольку Библия короля Якова и Библия Мартина Лютера являются переводами на близкородственные языки, строятся на одних и тех же источниках, созданы приблизительно в одну и ту же реформационную и постреформационную эпоху, обладают значительной конфессиональной общностью, можно утверждать, что на специфику библейского перевода лингвистические факторы оказывают меньшее влияние, чем экстралингвистические факторы социально-культурного, исторического и религиозного характера.

5. Английские и немецкие библейские переводы Х1Х-ХХ вв. также вносят определенные модификации в языковой образ библейского человека по сравнению как с первоисточниками, так и с Библией короля Якова и Библией Мартина Лютера. Между переводами даже на один язык далеко не всегда существует преемственностьвыполненные в соответствии с различными принципами и требованиями, они обнаруживают значительные лексические и грамматические расхождения, за которыми стоит разное понимание библейского текста. Различная социально-культурная обстановка эпохи, конфессиональные различия, личностные особенности и установки переводчика могут делать библейские переводы на один язык в определенной степени разобщенными. Таким образом, и в этом случае экстралингвистические факторы оказываются сильнее лингвистических, а культурные сходства и различия в образах человека — сильнее языковых. Тем не менее лексические (и стоящие за ними концептуальные) различия между двумя разновидностями языкового образа в переводах не должны быть абсолютизированы.

Итак, исследование языкового образа библейского человека доказывает возможность моделирования фрагментов библейской картины мира. При этом налицо несовпадение библейской когнитивной картины мира, заданной первоисточниками, и библейских языковых картин мира, представленных в переводах. Возможность или же невозможность моделирования целостных библейских языковых картин мира в переводах — дело дальнейших исследований.

Языковой образ человека в Библии сходен с другими образами человека по своей структуре и отличается от них своим наполнением. Его специфика видится нам не в наборе определенных признаков (человек в Библии, как и всякий человек, испытывает те же эмоции, так же принимает решения, так же или почти так же взаимодействует со своим окружением), а.

342 в языковом их воплощении. Средства языкового выражения антропоцентричных концептов, рассмотренные на ограниченном материале конкретного перевода и сопоставленные с аналогичными средствами других переводов, представляют интерес для лингвиста.

Таким образом, языковой образ человека в Библии имеет право на существование именно как модель, удобная для описания лексики. Ему присущи отвлеченность от образов конкретных персонажей, целостность, обусловленная смысловыми связями слов в системе языка и в системе текста.

Исследование языкового образа библейского человека доказывает возможность моделирования фрагментов библейской картины мира, зафиксированной в определенном переводе. При этом налицо несовпадение библейской концептуальной картины мира и библейских языковых картин мира. Возможность или же невозможность моделирования целостной библейской языковой картины мира в каком-либо переводе — дело дальнейших исследований.