Пушкинская и лермонтовская разновидности русского романтизма в их художественно-эстетическом своеобразии

Устойчивый исследовательский интерес современной филологической науки последних лет к теоретическим и методологическим вопросам романтизма окончательно развеял иллюзию завершенной ясности и научной исчерпанности предмета и дал веские основания полагать, что эта литературоведческая, философская, культурологическая проблема до сих пор не утратила своей актуальности и не вышла из активного контекста научного обсуждения. Более того, сейчас она еще острее требует дальнейшего тщательного осмысления и переосмысления этого сложного, неоднозначного литературно-исторического явления как в его целостности, так и в его частных, локально-национальных проявлениях, индивидуально преломленных в творчестве отдельных представителей общеевропейского романтического движения.

Художественная (родовая, типологическая) сущность романтизма продолжает оставаться предметом перманентно возникающих на страницах литературоведческой периодики полемически заостренных дискуссий (некоторые ученые-дискутанты, например, Ал.В. Михайлов склонны считать, что романтизм «вообще лишен собственной сущности"1). Различным аспектам изучения романтизма посвящены и специальные монографические работы2. Примечателен и тот факт, что в последнее время интерес современной запад.

1 Михайлов Ал.В. Диалектика литературной эпохи. Переход от романтизма к реализму в литературах Европы / Ал.В. Михайлов: автореф. дис. д-ра филол. наук. — М., 1989. — С. 34.

Канунова Ф. З. Эстетика русской романтической повести / Ф. З. Канунова. — Томск, 1973; Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма / Ю. В. Манн. — М.: Наука, 1976; Троицкий В Ю. Художественные открытия русской романтической прозы 20 — 30-х годов XIX в. / В. Ю. Троицкий. — М.: Наука, 1985; Капитанова Л. А. Повествовательная структура русской романтической повести / Л. А. Капитанова — М.: Изд-во МПГУ, 1994; Манн Ю. В. Динамика русского романтизма / Ю. В. Манн. — М.: Аспект-Пресс, 1995; Хрулев В. И. Романтизм как тип художественного мышления / В. И. Хрулев. — Уфа, 1985; Федоров Ф. П. Романтический художественный мир: пространство и время / Ф. П. Федоров. — Рига: Зинатне, 1998; Ходанен Л. А. Миф в творчестве русских романтиков / Л. А. Ходанен. — Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 2000; Ильченко НМ. «И с неразгаданным волненьем пою Германию мою.» (Рецепция Германии в русской романтической прозе 30-х годов XIX века) / Н. М. Ильченко. — М.: Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 2001; Канунова Ф. З., Айзикова И. А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия / Ф. З. Канунова, И. А. Айзикова — Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001; Сахаров В. И. Русский романтизм XIX века Лирика и лирики / В. И. Сахаров. — М.: Русское слово, 2004 и другие. ной русистики к насущным проблемам русской литературы XIX века, к ее глобальным историко-теоретическим вопросам, к творчеству отдельных русских писателен и поэтов также значительно активизировался, превращаясь в самостоятельную, постепенно укрепляющую свои позиции отрасль евроаме-риканской славистики. В этом нас наглядно убеждают вышедшие на Западе серьезные исследования, посвященные как общим теоретико-методологическим аспектам русского и европейского романтического движения, так и анализу художественного наследия индивидуальных творческих персоналий (Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Баратынского, Тютчева и др.1), а также многочисленные переводы и издания их произведений.

В разноплановом (по жанру, принципу селекционного отбора проблем и писательских имен, широте исследовательского диапазона, глубине и мастерству филологической аналитики, уровню концептуальной состоятельности и степени методологической убедительности выдвигаемых гипотез и т. п.) корпусе исследований содержится немало тонких наблюдений, вдумчивых I интерпретаций, оригинальных авторских находок. Отрадно констатировать при этом, что в разноречивых работах последних лет наблюдается все более решительный отход большинства авторов от устаревших «методологических аксиом» и расхожих схематических представлений о судьбах русского и европейского романтического движения, на протяжении длительного времени бытовавших в науке. Исследователи все чаще и настойчивее приходят к плодотворному выводу, что любая аналитически безукоризненная схема, опирающаяся на систематически формализованный понятийный аппарат логики.

1 Furst L. Romanticism in Perspective. A Comparative Study of Aspects of the Romantic Movements in Enqland, France, and Germany / L. Furst — London, 1969; Die Europeische Romantik. -Athenaum, 1972; Zelensky В. Russishe Romantik / В. Zelensky. — KolnWien, 1975; Huqh Honour. Romanticisch / H. Hugh. -N.Y., 1979; Furst L. The Contours of European Romanticism / L. Furst. -London, 1979; Pratt S. Russian Metaphysical Romanticism. The poetry of Tiutchev and Boratynskiy /.

S. Pratt. — California: Staford Universitety press, 1984; Narrative Poems by Aleksander Pushkin and Michael LermontovTranslated by Johnston CharlesPublished for Charles Johnston by The Bodley Head / Ch. Johnston. — LondonSydneyToronto, 1984; Problems of Russian Romantism / Ed. by Reid. — EnqlandUSA, 1986; Romanticism (1830 -1890). — Ed. by Abraham Gerald / G. Abraham. -Oxford, N.Y., 1990; Abrams M.H. The mirror and the lamp: Romantic theory and the critical tradition / M.H. Abrams. — N.Y., 1990 и другие. и априорно запрограммированная на строго последовательный логический алгоритм, упрощает художественно-эстетический процесс, даже та, которая рождена искренним стремлением ученого к антисхематизму. И совершенно прав В. М. Маркович, с полным основанием утверждая, что «материал всегда будет оказывать схемам сопротивление"1.

Исследователи романтизма — и отечественного, и зарубежного — в попытках «ухватить» его суть выработали, в общей сложности, уже более трех десятков различных определений романтизма, каждое из которых располагает своей относительно убедительной доказательной базой, оперирующей своими аргументами-критериями. И можно смело предположить, что это не предел. За ним легко угадывается перспектива, не имеющая своего окончания.

Научный полифонизм исследовательских мнений, «профессиональная пестрота» и разнобой в интерпретациях романтизма неизбежны, тем более, если речь идет о точках зрения, принадлежащих ученым различных стран и эпох. Едва ли возможна такая исчерпывающая характеристика романтизма, которая не вызвала бы возражений и споров. Некоторые авторы, вполне сознательно, стараются избегать каких бы то ни было обобщающих его определений, так как любая «итоговая» характеристика романтизма заведомо обречена на полемику и способна спровоцировать очередную профессиональную дискуссию. Корни разногласий глубоки и неоднозначны. «Как бы мы ни стремились к возможно полной и точной формулировке романтизма, — авторитетно отмечает К. Н. Григорьян, — наше определение всегда будет неполным и неточным, поскольку оно базируется на общих, типологических признаках. При этом однозначно выпадут, останутся вне исследовательского поля зрения признаки частные (временные, национальные, индивидуальные), но не менее важные и существенные"2, то есть наша, казалось бы, скрупулезно выверенная формулировка в любом случае окажется беднее реального яв.

1 Маркович В. М. Вопрос о литературных направлениях и построении истории русской литературы XIX века / В. М. Маркович // Известия РАН. — Серия литературы и языка. -1993. -№ 3.-С. 26−32.

2 Григорьян К. Н. К изучению романтизма / К. Н. Григорьян // Русская литература. -1967.-№ 3.-С. 136−137. ления, а терминологическое понятие «определение» (как конечная субстанция научных поисков, желанный результат исследовательских усилий,' своеобразный «момент истины») приобретет обратный смысл: обнаружит не конечный «предел», а новую беспредельность и перспективу дальнейших напряженных изысканий.

Подобные «неувязки», — справедливо констатирует О. Б. Вайнштейн, -не только обозначают пределы действенности наших концепций романтизма, но и побуждают к поискам конкретных, исторически сбалансированных толкований отдельных «странных» фактов и далее — к формированию спокойного, непредвзятого видения эстетического процесса"1, то есть, с точки зрения нынешнего уровня разработанности филологической науки, к сожалению, приходиться признать, что «засекреченность» романтизма как полиморфного историко-культурного явления, оказывается пока выше возможностей этого метода. Трудности теоретического осмысления романтизма дают основания говорить также и о том, что традиционные и привычные способы изучения романтизма бессильны объяснить предмет, они тонут в нем, не достигая «границ» и не касаясь «дна», затрагивая только «аспекты».

Ко всему сказанному следует добавить, что «подобные «неувязки», на наш взгляд, еще острее обнажают матричность первопроблемы: что же такое романтизм?

Еще в 1825 году A.C. Пушкин, создавший к этому времени уже не одно романтическое произведение, писал П. А. Вяземскому: «Я заметил, что все (даже ты) имеют у нас самое темное понятие о романтизме» .

Годом позднее, в 1826 г., поэт Н. М. Языков писал о романтизме: «Всяа кий по-своему его определяет и находит!».

1 Вайнштейн О. Б. Язык романтической мысли / О. Б. Вайннггейн: монография. — М.: Изд-во РГТУ, 1994. — С. 7.

2 Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 19 т. (тома 17 и 18 — дополнительные, том 19 — информационно-справочный) / A.C. Пушкин. — М.: Воскресенье, 1994 — 1997. — (Репринт, изд. 1949 г.). — Т. XIII. — С. 184. (Далее все цитаты приводятся в тексте по этому изданию: римская цифра обозначает том, арабская — страницу. При цитировании основного текста романа «Евгений Онегин» глава указывается арабской цифрой, строфа-римской).

3 Письма Н. М. Языкова к родным / Н. М. Языков. — СПб., 1913. — С. 278. 6.

Несмотря на то, что современное литературоведение сильно продвинулось в самых различных направлениях, нынешнее состояние «старой» проблемы мало в чем изменилось — та же «туманность», «разброд и шатание». Теоретические истоки проблемы в силу разноликости критериев пока несводимы воедино, хотя в них, безусловно, присутствует определенная перекличка примет романтизма. Трудности теоретического осмысления романтизма дают основания говорить также и о том, что традиционные и привычные способы изучения романтизма бессильны объяснить предмет, они тонут в нем, не достигая «границ» и не касаясь «дна», затрагивая только аспекты.

Учитывая многообразие и дискуссионность теоретических трактовок, считаем необходимым определить свою позицию в отношении сущности романтизма и подчеркнуть, что мы не станем с отчаянным максимализмом порываться «объять необъятное» и претендовать на терминологическую «окончательность», выводя безукоризненно универсальную, безапелляционно согласующуюся с истиной, формулу «домового». Всякая терминология обладает известной долей условности, несовершенства, и вряд ли возможно достичь всеобщего исследовательского единодушия в употреблении такого «гипотетичного» понятия, как романтизм, исключительно в единственном только смысле. В нашем представлении романтизм по своему содержанию и форме является полиморфным, философски бездонным, исторически многомерным понятием: это и тип культурного сознания, эстетического мышления писателя, его система философского, социального, художественного мировоззрения в слове, образе, это и творческий метод как способ создания текстовых реалий, это и литературное направление, объединяющее под эгидой романтического метода многочисленную «плеяду творцов». Каждое из этих структурных слагаемых верно как относительно устоявшаяся и научно опробирован-ная литературоведческая частность, но ни одно них, взятое автономно, каким бы оно ни было важным и существенным, не может досконально и всеобъемлюще охарактеризовать романтизм. Только нерасторжимая совокупность их может дать некоторое приблизительное представление о сущности романтического мировидения.

Проблема пушкинского и лермонтовского романтизма, характер творческих связей двух авторов как наиболее ярких и знаковых представителей русского романтизма существует в филологической науке в качестве объективного историко-литературного факта. Рассматриваться он может и в аспекте литературной преемственности, и в плане сходства-различия поэтических индивидуальностей, и в более широком историко-культурном смысле — как соотношение двух эпох русской литературы, отличающихся по господствующему мировоззрению, проблематике, стилистическим принципам и т. д.

Данная работа, не ставя своей ключевой задачей развести романтическое наследие A.C. Пушкина и романтическое творчество М. Ю. Лермонтова и противопоставить их, преследует другие цели: осмыслить и интерпретировать романтизм Пушкина и Лермонтова как диалектическое художественное двуединство, как две типологические грани одного общего для них и их современников литературного направления и единого творческого метода, развивавшихся как хронологически последовательно, так и параллельно, при всей разнице писательских индивидуальностейвыявить сущность и особенности романтического мышления, мировидения, жизневосприятия каждого из поэтов, их личностный художественный субъективизм и в то же время объективную историческую детерминированность.

Эта проблема широкодиапазонна в идейно-художественном, эстетическом, философском содержании и в силу концептуальной значимости и полемической заостренности притягивает к себе постоянный интерес исследователей. Она неисчерпаема в целостно-системной многоликости, разноуровневое&trade-, важна как факт личностной и творческой эволюции A.C. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.

Обозначенный подход к проблеме исследования представляется нам актуальным, поскольку позволит ввести в научный обиход новый материал, скорректировать функционирующее в литературоведении представления о национальной сущности, принципах, формах художественно-эстетической эволюции русского романтизма, проследить механизм конкретного воплощения романтической эстетики, поэтики в различных жанрах и стилях творческих систем Пушкина и Лермонтова, что даст возможность уточнить и линии преемственности, самостоятельности, оригинальности, и нити интертекстуальных связей, по-новому осмыслить и переосмыслить широкий культурологический фон эпохи до сегодняшнего дня далеко не исчерпанный в его особой для творчески созидающей личности содержательности и полноте.

Объектом научно-исследовательского рассмотрения и анализа является русское романтическое движение как ведущая культурно-эстетическая доминанта эпохи в контексте общеевропейского историко-литературного процесса первой трети XIX века, преломленное через призму национального художественного мышления и творческого наследия двух крупнейших представителей отечественного романтизма — A.C. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.

Актуальность проблемы исследования для литературоведения обусловлена задачей преодоления известной методологической ограниченности, стереотипности распространенных исследовательских практик и заключается в обосновании оригинальной авторской позиции, имеющей многоаспектный характер: во-первых, научно-концептуальный в ракурсе изучения и анализа общеевропейского романтического движения и взаимного обогащения культурво-вторых, в попытке трактовать романтизм целостно, как сквозную общеевропейскую культурно-историческую закономерность эпохив-третъих, в стремлении выявить философские и социально-исторические причины зарождения романтической эстетики в русской литературе вообще и в творчестве Пушкина и Лермонтова в частности, проследить этапы становления, формирования, развития романтической эстетики и поэтики в художественном сознании двух ведущих представителей отечественной литературы первой половины XIX века и пути ее дальнейшей трансформации, расширив и откорректировав тем самым, хронологические границы романтического художественного метода каждого из писателейв-четвертых, в научном анализе и установлении на историко-литературном материале, с одной стороны, единства и многообразия мировой культуры, с другой — выявления творческой, национально-художественной ментальности литературного наследия Пушкина и Лермонтова в ее широких системных связях и разнообразных жанрово-стилевых модификациях, при которых творчество писателей рассматривается в той понятийной системе, которая была им свойственна и на которую было ориентировано их эстетическое и художественное сознаниев-пятых, исследовать в диалектическом единстве, с учетом конкретно-исторических условий художественную систему и динамику пушкинского и лермонтовского романтизма, его национальную сущность, специфику и детерминизм, сочетая при этом теоретические подходы и установки с практической результативностью историко-литературного постижения творчества писателей-романтиков.

Основная цель исследования — предложить корректное, научно аргументированное, с теоретической и историко-литературной точек зрения, выявление и обоснование художественно-эстетической специфики пушкинского и лермонтовского романтизма, аналитически проанализировать национально-художественную ментальность русского романтического движения на основе творческого наследия Пушкина и Лермонтова как знаковых его представителей. При этом поэтический облик отечественного романтизма будет складываться не только на основе преемственности, типологии, интертекстуальных связей, но и на почве всякого рода творческих противоречий, их преодолении, на отталкивании и притяжении различных интуитивно-художественных видений, философско-эстетических убеждений и мировоззренческих ориентиров. С позиции такого подхода к проблеме, романтизм Пушкина рассматривается нами как ранняя стадия русского романтизма, в которой самые трагические вопросы бытия в ракурсе эстетики романтиков, оказались обойденными. Романтизм же Лермонтова рассматривается как поздний романтизм, в котором исторически сложившаяся «недовоплощенность», «недореализованность» идей раннего русского романтизма становится вновь актуальной и востребованной. Именно эта эмоциональная излет-ность, трагичность и «предельность» русского романтизма получают в творчестве Лермонтова свое последующее неподражаемое воплощение и завершение.

Эта генеральная установка исследования определила и постановку следующих конкретных задач:

1) выявить внешние и внутренние факторы, философские закономерности, динамику и перспективы эволюции романтического мышления Пушкина и Лермонтова, обозначенные Кантом как форма мышления и бытия человека нового времени;

2) сопоставить художественные произведения, творческие принципы, методы Пушкина и Лермонтова в отдельности и совокупности, определить общность и индивидуальные отличия их образно-эстетического мира;

3) проанализировать романтические системы двух корифеев отечественного романтизма как художественные целостности и раскрыть принципы эстетической рецепции Пушкиным и Лермонтовым мифопоэтических и литературных произведений, созданных другими авторами, ее разносторонность, смысловую глубину и творчески-интерпретирующий характер;

4) уяснить и сформулировать своеобразие отечественной художественной модели мира, формирующейся в эпоху романтизма, в том числе, и через русско-зарубежные литературные связи («русское» на фоне и в составе «интернационального»).

Для решения поставленных задач, используются разные уровни анализа: от рассмотрения художественного текста на макроуровне (в контексте общеевропейского романтизма и всего творчества писателя) до разбора на микроуровне (анализ поэтических средств языка, особенностей авторского стиля и речи).

Теоретическая и методологическая новизна исследования заключается в выявлении новых фактов различного литературоведческого характера, разработке новой периодизации романтического творчества A.C. Пушкина и новых теоретико-методологических положений, объединяющих в себе результаты фактографии и текстологии с целостной концептуальной интерпретацией произведений Пушкина, Лермонтова и других русских писателей-романтиков. Чертами новизны обладает и конкретный, уточненный, существенно обогащенный анализ и комментарий ко многим пушкинским и лермонтовским произведениям. В научный оборот вводятся малоизвестные и незаслуженно забытые филологической наукой факты, произведения, критические работы, позволяющие не только значительно расширить, пополнить, но и реально уточнить имеющиеся представления о национально-художественном универсализме, специфике пушкинского и лермонтовского романтизма, определившего формирование национальной культурной «матрицы», создавшей значительные предпосылки для идейных предшествований и предтеч многих русских писателей-реалистов второй половины XIX века.

Методологическая база исследования Настоящая работа, ставя своей целью исследование индивидуальных эстетических и художественных особенностей романтизма A.C. Пушкина (раннего русского романтизма) и М. Ю. Лермонтова (позднего русского романтизма), по мере углубления в стержневую суть избранной проблемы объективно не могла оставаться только в строгих рамках «чистого» пушкиноведения и лермонтоведения. Мы считаем, что специфика и синтетичность предмета нашего исследования обязывают говорить не только о пушкинском и лермонтовском романтизме как об определенных этапах русского романтического движения и художественной эволюции двух поэтов, но и о романтизме как об общеевропейском философском прорыве, эстетическом открытии и художественной доминанте эпохи. В этом контексте мы полагаем уместным и необходимым представить и те основные методологические подходы в изучении романтизма как целостного культурного явления времени, которые существовали и существуют в филологической науке, обозначив тем самым, и собственную методологическую позицию.

До недавнего времени в отечественном литературоведении существовало два магистральных подхода к изучению вопросов романтизма — типологический и исторический. Приверженцы первой точки зрения (Л.И. Тимофеев, A.A. Гаджиев и др.) склонны рассматривать романтизм как явление художественного творчества, не ограниченное в своем существовании и развитии рамками определенной исторической эпохи, и стремятся сохранить монизм в поисках универсальной формулы романтизма. Сторонники второй точки зрения (А.Н. Соколов, Б. Г. Реизов и др.), отказываясь от типологических построений, убеждены, что романтизм представляет собой строго конкретное явление в истории европейской литературы. В последние годы к двум имеющимся точкам зрения на романтизм прибавилась третья — гносеологическая. Представители этой позиции (H.A. Гуляев, И. В. Карташова и др.) полагают, что романтизм имеет своим основанием интуитивное проникновение в действительность, и его своеобразие определяется не предметом изображения, а зависит от специфики осмысления автором жизни. Эти научные подходы равнодостойны и равнонеобходимы. Каждый из них по-своему помогает ученым в решении различных проблем истории, теории, эстетики романтизма, и все они, безусловно, имеют право на существование.

Избранный нами предмет исследования требует таких универсальных подходов и адекватных исследуемому материалу методов, которые, с одной стороны, позволили бы увидеть узловые национально-специфические проблемы отечественного романтизма, а с другой — помогли отчасти преодолеть искусственную, а главное, бесперспективную оппозиционность научных мнений. В этой связи, стремясь к тщательной взвешенности и максимально возможной объективности, мы полагаем, что один из конструктивных исследовательских шагов на пути решения поставленных задач и частичного преодоления некоторых, функционирующих в литературоведении «романтических» противоречий, должен находиться в плоскости методологической интеграции и паритетного сочетания (вертикального и горизонтального) трех научных подходов: типологического, конкретно-исторического и гносеологического.

В процессе реализации очерченного круга исследовательских задач и намеченных целей, мы постараемся доказать, почему предлагаемая консолидированная методологическая «триада» представляется нам целесообразной, концептуально состоятельной и научно продуктивной. Проблема романтизма, таким образом, будет рассматриваться под двойным исследовательским «прицелом»: историко-литературным и теоретико-эстетическим.

Помимо трех базовых научных подходов методология исследования использует и комплекс других разносторонних, но взаимосвязанных методов и принципов, применение которых подчинено, в конечном итоге, одной цели — определенному разрешению еще далеко не проясненных, зачастую односторонних положений и поспешных выводов, вызывающих немалое внутреннее сопротивление и провоцирующих на профессиональную дискуссию концепций и гипотез, касающихся как общих вопросов романтизма, так и частных, сугубо индивидуальных граней романтической эстетики, поэтики, теории и практики, реально воплотившихся в творческих системах отдельных представителей романтической эпохи (Пушкина, Лермонтова и др.) и подчеркивающих «лица необщее выражение» каждого из художников слова, с поправкой на персональную писательскую судьбу, масштабы творчества и таланта.

Так, в качестве сопутствующих методов и приемов научного анализа, в работе используются элементы следующих методологических подходов:

• метод направленной интерпретации (герменевтики) текста, целью которого становится открытие авторской субъективности, принципиальных установок писателей-романтиков, помогающих понять внутреннюю логику текста, исходя из представлений конкретного исторического периода;

• сравнительно-исторический метод, служащий базой для сопоставления различных творческих индивидуальностей;

• дескриптивный метод исследования, основанный на анализе и синтезе различных фактов в их динамике и статике, необходимых для воссоздания картины развития идей и художественных представлений;

• аксиологический подход в оценке мировоззренческих, художественных, ценностных ориентиров эпохи.

Частичная востребованность данных научных методов в том или ином разделе исследования будет определяться характером и постановкой конкретных микрои макрозадач.

Практическая значимость диссертации. Материалы исследования могут быть использованы при создании коллективных монографий, написании учебных пособий для студентов-филологов и учителей-словесников, введены в практику вузовского образования при чтении академических и специальных курсов по истории русской литературы XIX века, теории литературы, востребованы аспирантами при работе над диссертациями.

Апробация работы. Основные и промежуточные результаты диссертационного исследования обсуждались на кафедре русской литературы Московского педагогического государственного университета, излагались автором в двух монографиях, учебных пособиях, статьях, материалах, тезисах, представлялись в форме докладов на международных, всероссийских, региональных, межвузовских научных и научно-практических конференциях, конгрессах в период с 1992 по 2006 годы в Москве, Белгороде, Воронеже, Ельце, Курске, Кирове, Липецке, Нижнем Новгороде, Орле, Пензе, Перми, Пятигорске, Ростове-на-Дону, Ставрополе, Таганроге, Твери, Туле, Харькове.

История теоретического осмысления романтизма насчитывает более двух столетий. Казалось бы, он изучен всесторонне, «вдоль и поперек» и как явление индивидуального поэтического творчества, и как явление отдельной национальной литературы, и как явление мировой литературы. Тем не менее, сущность романтизма по сей день продолжает оставаться предметом острых споров и исследований. История теории романтизма при ретроспективном взгляде оказывается историей многообразной вариации по сути одного и того же вопроса: что такое романтизм?

Помимо уже приводившихся нами мнений A.C. Пушкина и Н. М. Языкова, считаем необходимым также отметить, что в 1843 году, когда полемические страсти относительно улеглись, все как будто «утряслось», определилось, В. Г. Белинский пишет, что «романтизм по-прежнему остается таинственным и загадочным предметом"1.

В начале 50-х годов XIX столетия хорошо известный в рядах тогдашних русских писателей и критиков своими подчеркнуто славянофильскими позициями С. П. Шевырев также вынужден был не без оснований констатировать: «Романтизм. принадлежит к числу самых неясных, самых неопределенных понятий. Здесь признаки доходят до такого смешения и противоречия друг другу, что самое понятие рассеивается в каком-то тумане логической неопределенности"2.

Спустя много лет, в конце XIX — начале XX века, историки литературы вновь констатируют, что «романтизм и до сих пор. плохо поддается определению». Сетования продолжают раздаваться и в литературоведении советского периода. «Сотни страниц в научных исследованиях, посвященных вопросу о том, что такое романтизм, сотни ответов, данных с самых различных точек зрения, до сих пор не положили конца путанице, не развеяли тумана, внесенного этим термином в историю литературы, в частности, русской», — писал А. И. Белецкий в 1927 году4. Через десять лет, подводя определенные итоги состоянию вопроса, этот упрек повторяет Б. Мейлах5, и он же, казалось бы, навсегда утвердивший концепцию романтизма-мечты, признает, что «ни в одной области литературоведения нет стольких противоречий, такой разноголосицы, как в области понимания романтизма"6. Не увенчалась успехом и организованная журналом «Вопросы литературы» полемически.

1 Белинский В. Г. Собр. соч.: В 3 т. / В. Г. Белинский. — Т. 3. — М.: ГИХЛ, 1948.

С. 216.

2 Шевырев С. П. О значении Жуковского в русской жизни и поэзии / С. П. Шевырев. -М., 1853.-С. 35.

3 Замотан И И. Романтизм 20-х годов XIX столетия в русской литературе / И.И. Замо-тин.-СПб, 1914.-Т. 2.-С. 2.

4 Белецкий, А И. Очередные задачи русского романтизма / А. И. Белецкий // Русский романтизм: сб. науч. тр. — JI.: Academia, 1927. — С. 3−17.

5 Мейлах Б. С. Пушкин и русский романтизм / Б. С. Мейлах. — М.- JI.: Изд-во АН СССР, 1937.-С. 7.

6 Ответы на вопросы по литературоведению. IV Международный съезд славистов. -М.: Изд-во АН СССР, 1958.-С. 131. острая дискуссия 1964 года1. Наконец, в своем роде «итоговая» «Эстетика романтизма» В. В. Ванслова также не дала общеприемлемого определения романтизма. Вопрос продолжает оставаться открытым.

Несомненно, что каждый серьезный исследователь романтизма не заинтересован в повторении того, что уже известно об этом «домовом», и не стремится к тому, чтобы прибавить еще одну концепцию, еще одно определение к уже имеющимся в наработанном наукой арсенале. Ученый ведом естественным изыскательским желанием: «найти», «подобрать», «разработать» такой научный метод, который бы и оказался тем «единственно подходящим» к романтическому миру «ключом», который так безуспешно «подбирали» его предшественники. В истории изучения вопросов теории и эстетики романтизма мы находим не только одни «сетования» и «жалобы» на нерешенность или труднорешаемость проблемы, не только критику предшествующих концепций. Каждый исследователь в то же время предлагает свой позитивный вариант подхода. Но если, тем не менее, до сих пор нет общепринятой теории романтизма, определения его художественной сущности, то надо полагать, что существующие концепции страдают какой-то односторонностью, неполнотой, схватывая те или иные моменты проявления того, что называют романтизмом. И, видимо, вся трудность и запутанность проблемы объясняются не только ее сложностью, но и недостатками, просчетами той или иной методологии, того или иного метода исследования при решении этого вопроса.

Нельзя не согласиться с замечанием А. Н. Соколова о том, что для определения сущности романтизма, необходимо «установление системы признаков, охватывающих идейный и образный мир романтизма, его художественный метод и стиль, его композиционные и жанровые формы, его эстетику и литературную программу. При таком широком подходе скорее удастся вскрыть некоторые общие особенности романтизма, сближающие между со.

1 Вопросы литературы. -1964. -№ 7.

2 Ванслов В. В. Эстетика романтизма / В. В. Ванслов. — М.: Искусство, 1966.

17 бой его различные течения"1.

Однако при этом следует подчеркнуть, что для установления этой «системы признаков» необходимо предварительно решение одного весьма важного и принципиального, на наш взгляд, вопроса. Необходимо прежде всего внести возможную ясность в вопрос об историко-хронологических рамках существования романтизма как литературно-художественного явления, необходимо точно установить «адрес» романтизма, его «координаты» в истории отечественной, шире — мировой литературы.

Романтизм как явление художественной практики и как теоретическое понятие в своем «содержательно-смысловом объеме» на протяжении многих десятилетий претерпевал известную эволюцию, без прослеживания которой, хотя бы в самых общих чертах, невозможно дать научное определение его сущности.

В данной ретроспекции более или менее четко можно выделить несколько периодов, характеризующихся философской, литературно-критической активностью, «расцветом» интереса к романтизму. Это, прежде всего, так называемый «конец XVIII — начало XIX века». В этот период романтизм становился предметом теоретического интереса и осмысления в связи с общеевропейскими социально-историческими и экономическими событиями, вызванными Французской революцией 1789 года. Входя в научный обиход в 90-е годы XVIII в., понятие «романтизм» укреплялось сначала в немецкой эстетике, литературной критике, а затем постепенно — и во всей европейской.

Уже сами «родители» романтизма — иенские романтики — трактовали его в достаточно широком смысле. Они делили историю мировой литературы и вообще «цивилизации» на две большие эпохи — античную, понимая под ней историю древнегреческой и древнеримской культуры, и «новую», подразумевая весь послеантичный период, главным образом, историю европейской средневековой культуры, с включением в нее и эпохи Возрождения. Искус.

1 Соколов А. Н. История русской литературы XIX века / А. Н. Соколов. — М.: Изд-во МГУ, 1960.-Т. 1.-С. 60. ство античности интерпретировалось как классическое, искусство средневековья — романтическое. Рассуждая на эту тему, Август Шлегель говорил, что название романтизм было «изобретено» «для обозначения своеобразного характера современного искусства, в противоположность античному, или классическому"1. Ту же мысль развивал и Фридрих Шлегель, когда, устанавливая «отличительный признак для различения античности и романтики», говорил, что «я ищу и нахожу романтический дух у самых старых из новых поэтовШекспира, Сервантеса, в итальянской поэзии и в том же веке рыцарства, л любви и сказок, откуда происходит само понятие романтизм и сам термин». Применительно к собственному творчеству, иенские романтики рассматривали его не как нечто новое, дотоле неизвестное, а как продолжение именно средневековой романтической поэзии. Таким образом, уже с момента своего появления романтизм оказался широким, типологическим понятием. И этот исторически достоверный факт не должен, как нам кажется, забываться, а уж тем более, игнорироваться.

В подобных рассуждениях теоретики «иенской школы» были далеко не одиноки. Большинство крупнейших писателей, теоретиков, критиков конца XVIII — первой половина XIX века рассматривали романтизм как широкое явление, не ограниченное хронологическими рамками только этого периода. Романтизм — это, прежде всего средневековое мировосприятие, в том числесредневековая поэзия — такова точка зрения (в данном случае независимо от различий в трактовке его сущности) и Гюго, и Гегеля, и Гейне, и Пушкина, и Белинского, и многих других. Немецкая «романтическая школа», по словам, ее резкого критика Г. Гейне, была «ничем иным, как воскрешением средневековой поэзии, как она проявилась в песнях, созданиях живописи и архитектуры, в искусстве и поэзии». Гегель также сохранил в своей эстетике эту схему, относя к «классической форме» античное, к «романтической форме».

1 Литературная теория немецкого романтизма. — Л.: Изд. писателей в Ленинграде, 1934. -С. 213.

2 Там же.-С. 256.

3 Гейне Г. Собр. соч.: В 10 т. / Г. Гейне. — М.: Гослитиздат, 1956 — 1959. — Т. 6.

С. 210. христианское, средневековое искусство1. В предисловии к драме «Кромвель» В. Гюго тоже развивал мысль о романтизме как искусстве послеантичного, христианского периода. Подобного взгляда на генезис, время существования романтизма придерживались в целом и русские писатели, литературные критики 1820-х — 1830-х гг. Так, в статье «О поэзии классической и романтической», отмечая, что «наши критики не согласились еще в ясном различении между родами классическим и романтическим» (XI, 36), A.C. Пушкин прямо писал, что под романтическим родом он понимает форму, жанры, созданные в новое время, в средневековой поэзии, а под классическим — формы, жанры, созданные античной литературой. В заметке «Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой» Ф. Глинки, подчеркивая оригинальность поэмы, Пушкин отмечал, что автор ее «не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму» (XI, 110). В своем известном письме к П. Вяземскому, делая критическое замечание в адрес Н. Полевого, считавшего, что в Италии, кроме Данте, не было романтизма, Пушкин замечает: «А он в Италии-то и возник. Что ж такое Ариост? а предшественники его, начиная от Буково д1 Антона до Влюбленного Роланда? Как можно писать так наобум» (XIII, 184). Целый ряд метаморфоз трактовка романтизма претерпела в статьях В. Г. Белинского. Но точка зрения его, развиваемая им в статьях второй половины 1840-х гг., также сводилась к этому: романтизм есть средневековое, «спиритуалистическое» в своей мировоззренческой основе искусство. Современный же романтизмэто «искусственное» возрождение средневекового образа мыслей, мировосприятия. Поэтому к романтизму Белинский относил Новалиса и Тика, Ша-тобриана и Ламартина, а таких писателей, как Байрон, Шиллер, Лермонтовк «новейшей идеальной поэзии».

Таким образом, уже в первый период изучения романтизма он трактовался писателями, критиками, философами самых различных идеологических направлений в широком типологическом аспекте. Романтизм — это искусство,.

1 ГегельГ.В.Ф. Сочинения/Г.В. Ф. Гегель.-М., 1938.-Т. XIII.-С. 83.

20 поэзия, мировосприятие послеантичного, средневекового, «христианского» периода европейских стран, который в романтизме конца XVIII — начала XIX века находит свое «продолжение», «возрождение», «воскрешение», «завершение». Таково общее представление о романтизме, господствовавшее в теории и эстетике этого времени.

Следующий период интенсивного изучения романтизма приходится на конец XIX — начало XX века. Вопросы теории романтизма в это время отражались, главным образом, в многочисленных «историях» мировой и национальной литератур либерального характера, в исследованиях творчества отдельных писателей XIX — XX веков. Здесь можно назвать имена таких исследователей, как Г. Брандес, Н. Котляревский, А. Шахов, И. Замотин, Ф. де Ла-Барт, B.C. Соловьев, А. Н. Веселовский и др. К этому же периоду относятся и работы таких авторов, как А. Фриче, каприйские лекции М. Горького и др. В этот период романтизм осмысливался в связи с общим социально-духовным состоянием эпохи, на фоне того умственного брожения, которое получило название «пролетарского движения».

Романтизм 1810-х — 1820-х годов XIX века продолжает трактоваться как дворянская реакция на французскую революцию, а в художественно-генетическом плане — как своеобразное возрождение средневекового романтизма. Скажем, в трехтомной «Истории западной литературы"1, несмотря на то, что вся взятая эпоха (1800-е — 1910;е гг.) рассматривается под знаком «эпохи романтизма», авторы труда специально выделяют только «немецкий романтизм» и «романтизм во Франции" — Шатобриан, Байрон включены в список поэтов «мировой скорби», а не романтизма. Даже самое слово «романтизм» в статьях о Байроне, Шелли, Китсе употребляется всего несколько раз и то в связи с обращением поэтов к средневековой тематике. В своем многотомном исследовании европейской литературы Г. Брандес также говол рит лишь о «романтической школе» в Германии и во Франции. Для В. М. Фриче в первом варианте его «Очерков» романтизм — это только немецкая.

1 История западной литературы (1800 -1910) — под редакцией Ф. Д. Батюшкова — М., 1912;1914.-ТТ. 1−3.

2 Брандес Г. Собр. соч.: В 20 т. / Г. Брандес. — СПб., 1906 -1914. — ТТ. 5- 9.

21 романтическая школа (иенские писатели), а Шатобриан и Ламартин — «французские реакционеры" — Байрон, Шелли — «английские аристократы-отщепенцы», В. Скотт, Кольридж, Вордсвордт — «реставраторы" — Гейнеромантик там, где обращается к средневековью, где же поэт выражает «передовые мысли» — «народный трибун» и т. д. 1.

Однако именно в конце XIX — начале XX века стало наблюдаться расширение рамок понятия «романтизм». Им начинают обозначать характер, принцип творчества и Байрона, и Шиллера, и Гейне, и Лермонтова, и многих других. Более того, именно названные писатели, в критических работах этого времени постепенно оказываются подлинными представителями, так сказать, классиками романтизма, и эта мысль в дальнейшем получает «патент» на научную истинность, историческую достоверность.

Одновременно с таким взглядом на романтизм получил развитие и другой подход. Ряд историков литературы приходит к мысли, что символизм конца XIX века представляет собой определенное продолжение и своеобразное завершение романтизма начала XX века. Символизм рассматривается как неоромантизм. И эта точка зрения поддерживается представителями самых различных социально-политических, философско-эстетических взглядов. Для H.A. Котляровского романтическая поэзия завершается «современным символизмом"2. И. И. Замотин также поддерживает эту мысль, говоря, что «современный символизм в поэзии и искусстве может быть назван романтизмом». «Романтизму, — пишет еще более определенно А. Браун, — суждено было возродиться уже на наших глазах, возродиться в новых формах, но со старым идейным содержанием, в живописи Беклина и его школы, в поэзии Метерлинка, Кнута Гамсуна, нашего Бальмонта, и многих других, еще борющихся и пишущих. Куда приведут они нас? История романтизма далеко.

1 Фриче В. М. Очерки по истории западноевропейской литературы / В. М. Фриче. — М.,.

1908.

Котляревский НА. История романтического настроения в Европе XIX века / H.A. Котляревский. — СПб., 1892. — Ч. I. — С. 299.

3 Замотин И. И. Романтизм 20-х годов XIX столетия в русской литературе / И. И. Замотан.-СПб., 1912.-Т. I.-С. XII. еще не закончена"1. Ту же связь между романтизмом и символизмом находит П. С. Коган, относящий к неоромантизму Ибсена, Метерлинка, Оскара Уайльда, К. Гамсуна, Пшебышевского. Анализ суждений М. Горького также не оставляет сомнений в том, что для него романтизм не есть явление локальное. К романтизму он относит таких писателей различных исторических эпох, как Мильтон и Вальтер Скотт, Байрон и Оскар Уайльд, Тик и Г. Гейне, Леопарди и Мицкевич, Жуковский и Леонид Андреев. Он говорит о романтизме в творчестве Бальзака, Гоголя, Тургенева, Л. Толстого, Чехова, Бунина. Для М. Горького романтизм начала XIX века и символизм начала XX векаявления одного художественного порядка3.

Словом, с точки зрения историков, критиков, писателей этого времени, романтизм конца XVIII — начала XIX века считался продолжением средневекового романтизма, а символизм конца XIX — начала XX века представляется как продолжение романтизма конца XVIII — начала XIX века.

Но романтизм и в этот период, действительно, не завершился в своем развитии. Об этом свидетельствуют острые дискуссии, не прекращающиеся на протяжении всей истории литературоведения советского периода.

В дискуссии конца 1920;х — начала 1930;х годов многие писатели, критики считали романтизм явлением чисто буржуазного характера, полагали, что советская литература не нуждается в романтизме. Но в борьбе «за» и «против» все же одержала победу та мысль, что романтизм — явление не только литературы прошлого, но и нового времени, разумеется, с иной социальной направленностью. И практика многих наших писателей (Маяковского, Есенина, Светлова, А. Грина, Паустовского, Пришвина, Тихонова, Вишневского, Довженко, Айтматова и многих других) дает основания употреблять термин «романтизм» и применительно к литературе новейшего времени.

1 История западной литературы (1800 -1910) — под редакцией ФД. Батюшкова. — М., 1912. — Т. 1.-С. 209.

2 Коган П. С. Романтизм и реализм в европейской литературе XIX века / П. С. Коган. -М.: Книгоиздательство B.C. Клесгова, 1923. — С. 109−110.

3 Горький М. Собр. соч.: В 30 т. / М. Горький. — М.: Гослитиздат, 1949 — 1954. -Т. 24.-С. 526−527.

Таким образом, широко распространенное представление о романтизме как о «конкретно-историческом направлении» в европейской литературе XIX века, само требует исторического обоснования.

Если же говорить строго о конкретно-исторической «романтической школе», то надо иметь виду лишь очень кратковременное содружество таких писателей, критиков, философов, как Август и Фридрих Шлегели, Тик, Но-валис, Шеллинг, связанные с ними Вакенродер, Шлейермахер. Но если романтизм — это только творчество и программа «йенской школы», то нельзя называть романтиками Гофмана, писателей «гейдельбергского кружка», Клейста, писателей «берлинского кружка», «Молодой Германии» в немецкой литературе.

Допуская мысль, что если романтизм — художественно-эстетическое явление конца XVIII — первой четверти XIX века, то очень трудно в таком случае говорить о романтизме, скажем, Лермонтова, даже творчества Жуковского 1830-х — 1840-х гг. Если же романтизм — явление конца XVIII — первой половины XIX века, то было бы антиисторично говорить и о Гюго как о романтике, создавшем в 60-е — 80-е гг. XIX в. целый ряд крупных романтических произведений.

У сторонников понимания романтизма как литературного направления отсутствует четкое определение временных границ существования этого направления. У одних исследователей это «конкретно-историческое направление» датируется «концом XVIII — началом XIX века», у других — «концом XVIII — первой четвертью XIX века», у третьих — «концом XVIII — первой третью XIX века», у четвертых — «концом XVIII — первой половиной XIX века». Постепенно эти «исторически конкретные» рамки настолько расширяются, что в них вмещается все XIX столетие, и потому все чаще приходится сталкиваться с мнением, когда предпочитают говорить о романтическом направлении в русской литературе всего XIX века, а не только его хронологически локальных периодах.

Экспансия" романтизма не ограничивается, однако, пределами XIX века. Время от времени в филологической науке ставится вопрос о романтизме в античной литературе. В свое время еще Белинский во второй статье о Пушкине представил интересный очерк античного романтизма, находя его в древнегреческой лирике, в «Илиаде», в трагедиях Эсхила, Софокла, Еврипи-да. Вопросы специфики античного романтизма ставились в исследованиях Ф. Е. Корша, С.И. Радцига1. Историки литературы говорят о романтических началах в «Африке» Петрарки, «Освобожденном Иерусалиме» Тассо, «Арау-кане» Эрсильи. Факты художественной литературы заставляют самих сторонников «исторического романтизма» ломать эту «модель». «Романтический метод, — говорит, например, Р. Самарин, — явление историческое, возникающее. в конце XVIII и далее в XIX веке. Однако нельзя не заметить романтичности, приподнятости, необычности многих образов, созданных Шекспиром"2. В другом месте исследователь прямо пишет, что «очевидно, в тех сложных связях, которые существуют между поэтикой Шекспира и поэтикой различных течений романтизма, сказывается и некое объективное явление — наличие романтической линии в творческом методе Шекспира"3. Хотя А. Н. Соколов считает, что типологическое понимание романтизма «не оправдывается ни теоретическими, ни историческими соображениями», он тем не менее делает немаловажную оговорку, что «однако этим не снимается вопрос об известной «повторяемости» романтизма и романтического метода"4.

Сегодня исследователи говорят о романтизме в литературах Латинской Америки5. Предметом научного интереса в последние годы становится и проблема «восточного романтизма». Все чаще говорят романтизме в арабской, турецкой, индийской, китайской и других литературах стран Азии6.

1 Корш Ф. Е. Римская элегия и романтизм / Ф. Е. Корш. — М., 1899- Радциг С. И. Романтические мотивы в творчестве Еврепида / С. И. Радциг. — Ярославль, 1920.

2 Проблемы реализма в мировой литературе. — М.: Гослитиздат, 1959. — С. 391.

3 Самарин P.M. Споры о реализме Шекспира / P.M. Самарин // Известия АН СССР. -Серия литературы и языка. — Т. 23. — Вып. 4. — С. 289.

4 Соколов А. Н. К спорам о романтизме / А. Н. Соколов // Вопросы литературы. -1963. -№ 7. -С. 133.

5 Карилья Э. Романтизм в испанской Америке / Э. Карилья. — М., 1965.

6 Проблемы становления реализма в литературе Востока — М., 1966.

Мы в своей работе конкретно не ставим вопрос о художественной сущности романтизма, для нас в данном случае, важен и примечателен сам факт широчайшего употребления понятия «романтизм» применительно к литературно-художественным явлениям, находящимся вне «исторического романтизма». И факт этот, естественно, вызывает закономерные вопросы: неужели внеисторично судили писатели и критики конца XVIII — начала XIX века, говоря о средневековом романтизме? неужели внеисторично мыслили литературоведы конца XIX — начала XX века, считая символизм этого времени образным проявлением романтизма? неужели внеисторично мыслили литературоведы советского периода, говоря о романтизме в советской литературе и литературе других исторических эпох? Неужели такое типологическое толкование романтизма — действительно результат заблуждения, субъективного произвола, спекулятивного мышления? Однако факт остается фактом: понятие «романтизм», появившееся в связи с конкретным явлением в европейской литературе конца XVIII века, постепенно превратилось в понятие всеобщего, типологического характера, выражая и обозначая явления, очевидно, однородного по своей эстетической, художественной сущности, в литературе различных наций, различных исторических эпох, континентов, общественных формаций. В этом «стихийном» распространении и бытовании романтизма «во все эпохи» есть, очевидно, определенная правомерность, и думается, сущность романтизма, его «система признаков» может быть раскрыта и установлена в том случае, если подходить к нему именно как к явлению широкого типологического плана.

Примечательной чертой отечественного литературоведения последних лет является углубление интереса к проблемам романтического искусства. Появился ряд серьезных исследований, решающих сложные вопросы, связанные с мировоззренческим содержанием романтизма, его философией, эстетикой, пониманием истории, поэтикой. Особенно большой вклад в изучение романтизма на современном этапе внесли коллективные работы, специально посвященные исследованию наиболее актуальных вопросов романтизма1. Столь пристальное внимание к проблемам романтической литературы объясняется не только возросшим уровнем нашей науки, но и тем, что многие художественно-эстетические проблемы романтизма стали фактом современного литературного процесса. В частности, именно в последнее время, в связи с усилением внимания к стилевому многообразию литературы критического реализма, интересы многих исследователей прикованы к романтическому течению в ней, к определению форм и границ его проявления.

В целом, изучение романтизма находится сейчас на таком интересном этапе, когда раздававшиеся в недавнем времени сетования на неопределенность и многозначность самого понятия «романтизм» сменяются уточнением и конкретизацией основных его параметров в широком теоретическом аспекте. В настоящее время ученых уже не удовлетворяют прежние попытки определить романтизм по какому-то одному признаку, хотя, конечно же, не снят вопрос об основе романтизма, об обобщающем, изоморфном его принципе, определяющем все грани и аспекты его эстетической системы. Но усилия исследователей сосредоточены не на поисках формулы, а на создании модели, своего рода кодекса романтизма как литературного направления, который бы учитывал и конкретно-исторические, и типологические его особенности. Плодотворных результатов в этом направлении, мы считаем, достиг У. Р. Фохт. Выдвинув вначале в основе модели романтизма интуицию как способ художественной отражения действительности2, — важный, но не всеобъемлющий принцип романтического творчества, — ученый в своих после.

1 Русский романтизм: сб. науч. тр.- под ред. А. И. Белецкого. — Д.: Academia, 1927; Проблемы романтизма: сб. науч. тр.- под ред. У. Р. Фохта. — Вып. 1. — М.: Искусство, 1967; Проблемы романтизма: сб. науч. трпод ред. A.M. Гуревича. — Вып. 2. — М.: Искусство, 1971; Искусство романтической эпохи: материалы научной конференции. — М., 1969; Романтизм в славянских литературах. — М.: Изд-во МГУ, 1973; К истории русского романтизма: коллек. монография. — М.: Наука, 1973; Польский романтизм и восточнославянские литературы. — М.: Наука, 1973; Европейский романтизм. — М.: Наука, 1973; Русский романтизм: сб. науч. тр.- под ред. Н А. Гуляева. — М.: Высшая школа, 1974; Русский романтизм: сб. науч. тр.- под ред. К.Н. Гри-горьяна. — JL: Изд-во АН СССР, 1978; История романтизма в русской литературе: В 2 т.: коллек. монография. — М.: Наука, 1979; Темница и свобода в художественном мире романтизма: коллек. монография. — М.: ИМЛИ РАН, 2002. и др.

2 Фохт У. Р. Некоторые вопросы теории романтизма (заметки и гипотезы) / У. Р. Фохт // Проблемы романтизма. — М.: Искусство, 1967. — Вып. 1. — С. 80. дующих работах, не отказываясь от прежней позиции, существенно ее уточняет и конкретизирует. Романтизм отражает действительность (в гносеологическом аспекте) через интуицию, а не путем ее изучения, как реализм. Интуитивно постигаемая действительность отражается в романтических произведениях через личность, ее внутренний мир, и именно это является основой романтической структуры на всех ее уровнях1. Выявив, кроме гносеологических, и общественные предпосылки романтизма (переходные эпохи, смена социальных укладов, как условия, благоприятствующие романтизму, утверждение «возможного» в отличие «должного», характерного для классицизма и объективной природы «сущего» — для реализма), У. Р. Фохт определяет затем основной принцип романтизма как художественного метода, которым является «субъектная типизация». Основным принципом метода, его общественными и гносеологическими предпосылками обусловливается структурная модель романтического явления на любом его уровне. В том виде, в каком построена эта модель в работах У. Р. Фохта, она является наиболее полной и целостной в литературе о романтизме, в наибольшей степени отражающей современный уровень его изучения. В жанровом аспекте романтическое явление любого уровня (произведение, творчество писателя, течение или направление) характеризуют, как пишет У. Р. Фохт, «тяготение к лирическим жанрам, к лиризации жанров эпических и драматическихв аспекте характерологическом — преимущественное внимание к образу личности, ее психологии, отвлеченной от конкретно-исторической действительности, гиперболизированной, «превосходящей природу земную» (Гнедич), — личности, часто условной, фантастической, даваемой на фоне экзотическом, фольклорном, историческом, через изображение природы, женской души, детской психологии, словом — иносказательнов аспекте композиционном — субъективная мотивировка характеров и ситуаций, ассоциативность их связей, контрастность соотношений, прерывистость действия, вершинностьв речевом аспекте.

1 Фохт У. Р. Спорные вопросы развития романтизма в русской литературе XIX века / У. Р. Фохт // УП Международный съезд славистов. Славянские литературы. — М.: Наука, 1973. -С. 260. многозначность слова, метафоричность, ритмичность строения предложений, предпочтение стиховой речи с установкой на ее музыкальностьв аспекте внутренней формы — резко выраженная эмоциональность"1. Эта конструкция, действительно, охватывает самое существенное и непреходящее в романтизме, и она вполне может быть взята за основу дальнейших дополнений и уточнений романтической модели. Неоспоримое ее преимущество, как нам кажется, заключается в том, что она снимает неравноценность признаков, по которым ученые определяли романтические явления, ибо самые существенные из них «вписываются» в конструктивную модель, занимают в ней определенное им место. Так, например, выводы И. Ф. Волкова об определяющем значении для романтизма как метода «особого типа отношений между личностью и обществом в романтической литературе» и «особой роли в ней человеческого индивида как объекта и как субъекта творчества"2, и Л. Я. Гинзбург о „единстве личности“ как неотъемлемом признаке романтизма» конкретизируют и существенно дополняют указанный принцип субъектной или субъективно-лирической типизации. Многочисленные наблюдения, содержащиеся в работах отечественных ученых о преимущественно ассоциативном характере мышления романтиков, о приемах антитез и контрастов, об эмоциональности художественного строя, о многозначности словоупотребления и т. д., естественно, конкретизируют и дополняют указанные выше аспекты структуры романтического произведения, наполняют их живым содержанием.

Но если в определении общих особенностей романтизма как исторически конкретного литературного направления достигнута необходимая ясность и «задача заключается в том, чтобы на основе единого принципа отсчета мысли. усовершенствовать конструкцию об этом «общем», учитывая все оттенки наблюдений различных ученых, включая то, что дополняет наше.

Там же.-С. 259−260.

2 Волков И. Ф. Основные проблемы изучения романтизма / И. Ф. Волков // К истории русского романтизма. — М.: Наука, 1973. — С. 9.

3 Гинзбург Л Л. О лирике / Л. Я. Гинзбург. — М.- Л.: Советский писатель, 1964.

С. 141. представление в этой области, и отбрасывая то, что является повторением уже известного"1, — то гораздо сложнее обстоит дело с научным осмыслением исторических судеб романтического направления.

Проблема типологического изучения романтизма, как и реализма, является одной из актуальных для отечественного литературоведения последних лет. В этом направлении проделана большая и важная работа, хотя дискуссионных вопросов остается еще немало. Подверглось решительной критике во многих работах положение Б. Реизова о том, что нет романтизма как общего, родового понятия, как одного всеобъемлющего направления, а есть множество исторических и национальных романтизмов. В отечественной литературе Б. Реизов ограничивает хронологические рамки романтизма первой третью XIX века, отрицая в этом конкретно-историческом русском романтизме какие бы то ни было типологические особенности, роднящие его, скажем, с романтизмом французским, немецким, не говоря уже о повторяемости каких-то его черт в русской литературе последующих эпох2, Близкие к такой позиции выводы содержатся и в статье A.M. Гуревича. Не соглашаясь с выводами Б. Г. Реизова о множественности исторических романтизмов и признавая правомерность его типологического изучения, многие исследователи романтизма (А.Н. Соколов, В.В. Ванслов4, Н.Я. Берковский5 и др.) рассматривают его как направление в строго ограниченных хронологических рамках первой половины (до 40-х годов) XIX в. Наконец, большая группа современных теоретиков романтизма, поддержанная исследователями романтического течения в литературе критического реализма, не отрицая исторически конкретных форм существования романтизма (например, русского «историче.

1 Кулешов В. И. Типология русского романтизма / В. И. Кулешов // Романтизм в славянских литературах. — М.: Изд-во МГУ, 1973. — С. 15.

2 Реизов Б Г. Об изучении литературы в современную эпоху / Б. Г. Реизов // Русская литература. — 1965. — № 1. — С. 9.

3 Гуревич А. М. О типологических особенностях русского романтизма / A.M. Гуревич // К истории русского романтизма. — М.: Наука, 1973. — С. 505−525.

4 Ванслов В. В. Эстетика романтизма / В. В. Ванслов. — М.: Искусство, 1966. -С. 10−11.

5 Берковский НЛ. О романтизме и его первоосновах / НЛ. Берковский // Проблемы романтизма. — Вып. 2. — М.: Искусство, 1971. — С. 5−18. ского" романтизма как ведущего направления в 10-е — 30-е годы XIX в.), обосновывают более широкую концепцию его исторической судьбы, считая, что романтизм в русской литературе развивался на протяжении всего XIX века. Веские аргументы этой концепции содержатся, например, в трудах A.A. Аникста1, H.A. Гуляева2, И.Ф. Волкова3, В.И. Кулешова4, У.Р. Фохта5, А.И. Ревякина6, Д.Д. Благого7 и др.

Однако, если говорить о романтизме в русской литературе XIX века, то сколько-нибудь отчетливая картина его эволюции после Лермонтова нашей наукой еще не выяснена. Типологическая схема развития романтизма, предложенная У. Р. Фохтом, основана только на констатации фактов (она выполнена в тезисной форме) и при всей своей ценности не ставит задачей выяснения закономерности тех или иных течений романтизма во второй половине.

О Q.

XIX в. В коллективном труде «К истории русского романтизма», глубоко и во многом по-новому раскрывающем важнейшие проблемы «исторического романтизма» 10-х — 30-х годов10, намечены лишь некоторые тенденции и отдельные течения в романтизме после 30-х годов: славянофильская поэзия 40-х годов, поэзия народничества, поставлен вопрос о «тютчевской» школе.

1 Аникст A.A. Идейные и художественные основы романтизма / A.A. Аникст // Искусство романтической эпохи: материалы научной конференций. — М.: Государственный музей изобразительных искусств им. A.C. Пушкина, 1969. — С. 16.

2 Гуляев H.A. О спорном в теории романтизма / H.A. Гуляев // Русская литература. -1966.-№ 1.-С. 70.

3 Волков И. Ф. Основные проблемы изучения романтизма / И. Ф. Волков // К истории русского романтизма — М.: Наука, 1973. — С. 34−36.

4 Кулешов В. И. Типология русского романтизма / В. И. Кулешов // Романтизм в славянских литературах. — М.: Изд-во МГУ, 1973. — С. 6−28.

5 Фохт У. Р. Спорные вопросы развития романтизма в русской литературе ХГХ века / У. Р. Фохт // VII международный съезд славистов. Славянские литературы. — М.: Наука, 1973. -С. 259−262.

6 Ревякин А. И. Проблемы изучения и преподавания литературы / А. И. Ревякин. — М.: Просвещение, 1972. — С. 28.

7 Благой Д Д. Мир как красота. О «Вечерних огнях» А. Фета / Д Д. Благой. — М.: Художественная литература, 1975.

8 Фохт У. Р. Спорные вопросы развития романтизма в русской литературе XIX века / У. Р. Фохт // Славянские литературы. VII Международный съезд славистов. — М.: Наука, 1973. -С. 261−262.

9 К истории русского романтизма: сб. науч. тр. — М.: Наука, 1973.

10 Отметим особо статью Н. В. Фридмана «О романтизме Пушкина („Цыганы“ в художественной системе южных поэм)», в которой не только определены типологические контуры пушкинского романтизма, но и убедительно выявлена его доминанта — изображение страстей.

1830-х — 1860-х гг.), включающей в себя таких поэтов, как Ф. Глинка, Ше-вырев, Хомяков, Вяземскийпрослеживаются связи с романтизмом в творчестве J1. Толстого и Чехова. И хотя еще далеко до построения более или менее полной истории русского романтизма XIX века, работы В. И. Кулешова, Н. В. Осьмакова, В. В. Кожинова, Н. К. Гея, З. С. Паперного, М. Я. Нольмана, У. Р. Фохта и других исследователей, вошедшие в названный коллективный труд, чрезвычайно важны уже потому, что открывают интересные направления научных изысканий, ставят вопрос о самом существовании романтизма во второй половине XIX века на прочную основу научной аргументации.

В силу того, что вопрос о хронологических границах отечественного романтизма и закономерности его типологического изучения представляет для нашей работы особый интерес, остановимся на нем подробнее.

Большинство исследователей сходится в том, что романтизм в русской литературе 1-ой трети XIX в. — от Жуковского до Лермонтова — представляет собой совершенно особое конкретно-историческое явление уже в силу того, что он был ведущим литературным направлением и творческим методом, отражая этим самым определенный этап в развитии художественного самосознания общества. Исторические, национальные и эстетические особенности его неплохо изучены. Однако вызывает споры сама возможность, а также принципы соотношения этого «исторического» романтизма 1-ой трети XIX в. с романтическими явлениями позднейших десятилетий.

Наиболее принципиальным в этой связи, как нам представляется, является вопрос о судьбе романтизма, в частности, романтической поэзии в эпоху, начинающуюся непосредственно после того, как заканчивает свое существование «конкретно-исторический романтизм», и литературное развитие начинает всецело определяться реализмом, то есть 40-е — 50-е годы XIX века. Именно поэтому необходимо учесть хотя бы основные моменты, тенденции и течения поэзии на фоне коренных изменений, происходивших в этот период в литературе и оказавших громадное влияние на ее дальнейшее развитие.

А.Н. Соколов, В. В. Ванслов, A.M. Гуревич и другие, отрицая в указанных выше работах априорную возможность существования романтизма в иных, отличных от 20-х — 30-х годов XIX столетия исторических условиях, отводят ему в последующем литературном развитии лишь роль традиции. Они, повторим еще раз, безусловно, правы в том отношении, что данный «конкретно-исторический романтизм», каким мы его знаем в русской литературе 1810-х — 1830-х гг. (как и в европейских литературах конца XVIII — первой половины XIX в.), неповторим как целостное эстетическое явление. «Натуральная школа», подготовленная всем ходом русской жизни и достижением реализма Пушкина и особенно Гоголя, ознаменовала собой полную и безраздельную победу критического реализма с его глубоко отличным от романтического методом художественного освоения действительности. Достигнув высшего взлета в романтических поэмах Лермонтова, романтизм очень скоро после этого становится достоянием эпигонов и вызывает решительный отпор со стороны нового, отвечающего самым насущным потребностям эпохи, а поэтому господствующего литературного направления — реализма.

О том, насколько решительным и бескомпромиссным было отрицание, казалось бы, навсегда изжившей себя романтической литературы, свидетельствует такой беспрецедентный в истории русской литературы факт, как почти полное «выключение» из литературы стихов в середине 1840-х годов, почти пятилетнее отсутствие публикаций их не только в сборниках, но и в журналах. Поэзия как традиционное и незыблемое пристанище и вотчина романтизма, безраздельно господствующая в период его расцвета, оказалась совершенно вытесненной прозаическими жанрами, столь отвечающими новым художественным задачам времени. Н. Полевой, объясняя сложившуюся ситуацию, вопрошал: «Зачем писать стихи, если время их для нас прошло?"1.

Это настолько важные и симптоматичные для дальнейшего развития русской литературы процессы, что требуют специального рассмотрения. Ду.

1 Сын Отечества.- 1838.-Т. II. — отд. 4. — С. 165.

33 мается, что среди других, уже осуществленных в трудах Б. Бухштаба1, Б. Эйхенбаума, В. Кожинова путей освещения этого вопроса возможен и подход к нему с точки зрения эволюции романтизма в русской поэзии.

А.Н. Соколов, анализируя высказываемые точки зрения на романтизм, представленные в работах дореволюционного и советского периода, отмечал, что каждая из них обладает известными основаниями и в то же время ни одна не оставляет чувства удовлетворения. По утверждению исследователя, романтизм, как правило, характеризовался и определялся по какому-то одному признаку, что давало о нем обедненное, одностороннее и неверное представление, поскольку он представлял собой целую систему признаков, объединяющее начало которой и следовало бы раскрыть4.

Согласно научной позиции А. Н. Соколова, существующие характеристики романтизма, неудовлетворительны и в том смысле, что аналогичные признаки встречаются и в других литературных направлениях. «Субъективизм мы найдем в сентиментализме, лиризм — импрессионизме, «двоемирие» — символизме, идеал — классицизме"5.

Исследователями с учетом роли художника в творчестве выделялись такие категории и признаки романтизма, как «свобода» и «либерализм» (Н. Булич (1902), А. Веселовский (1916), Б. Мейлах (1937), А. Соколов (1957), М. Овсянников и 3. Смирнова (1963), Г. Поспелов (1967), А. Гуревич (1967), Н. Гуляев (1974), Э. Эгли (1927), Ж. Барзен (1947) и др.) — «изображение внутренней, духовной жизни художника» (А. Пыпин (1906), Б. Мейлах (1936), Л. Тимофеев (1938), В. Ванслов (1966) и др.) — «субъективность» (Р. Гайм (1891), Д. Мединг (1982), Е. Стелциг (1986), Н. Гуляев (1974) и др.);

1 Поэты 1840-х — 1850-х годов. — Библиотека поэта. — Большая сериявступ. ст. и примеч. Б Л. Бухштаба. — Л.: Советский писатель, 1972. — С. 5−86.

2 Эйхенбаум Б. М. Я. П. Полонский / Б. М. Эйхенбаум // О поэзии. — Л: Советский писатель, 1969.-С. 234−276.

3 Кожинов В. В. О «поэтической эпохе» 1850-х годов. (К методологии русской литературы) / В. В. Кожинов // Русская литература. -1969. — № 3. — С. 24−35.

4 Соколов А. Н. К спорам о романтизме / А. Н. Соколов // Проблемы романтизма. — М.: Искусство, 1967. — Вып. 1. — С. 29.

5 Там же. индивидуальность" (И. Замотан (1903), В. Сиповский (1916), А. Цейтлин (1940), А. Монглонд (1930), М. Абраме (1953) и др.) — «воплощение чувств и идеалов художника» (Р. Гайм (1891), В. Ванслов (1966), М. Прац (1951) и др.) — «интуитивность», «иррационализм» и «религиозность» (А. Цейтлин (1940), «бегство от действительности», «изоляция» (П. Сакулин (1913), Г. Гуковский (1940), П. Мезенцев (1963), И. Волков (1978), Н. Фридман (1967), Ю. Давыдов (1967) и др.). По отношению к предмету искусства, эстетическому объекту и вообще действительности характерным для романтизма считалось искание живописности «pittoresque» (А. Белецкий (1927), «отказ от правил» (А. Гуревич (1967) и др.) — «поэтизация средних веков» (А. Пыпин (1906), «историзм» (Н. Берковский (1934), А. Цейтлин (1940) и др.) — «народность» (И. Замотин (1903) и др.) — «реализм» (Н. Гуляев (1974), Ж. Барзен (1947) и др.).

М. Горький в 1908 году в «каприйском» курсе лекций по истории русской литературы XVIII — XIX вв. разграничил русский романтизм в зависимости от отношения художника к явлениям действительности и методу художественного творчества на «активный» и «пассивный». Эта концепция была усвоена и развита советским литературоведением (Г. Гуковский, Б. Мей-лах, А. Елистратова, И. Неупокоева, Д. Обломиевский и др.), в котором впоследствии из этого противопоставления выводились все новые антагонизмы: романтизм социальный и индивидуальный, прогрессивный и консервативный, революционный и реакционный, героический и элегический (уже В. Кюхельбекер проводил разграничительную черту между ними), вольнолюбивый и мечтательный, мятежный и мистический, гражданский и психологический.

Обладая высокой степенью саморефлексии, культура романтизма на практике пришла к осознанию собственной многовариантности. Существовавшая от века фактическая множественность культурных типов превратилась в сознательный плюрализм творческих принципов. Утвердившаяся в эпоху Просвещения мысль об относительности нравов (моделей общежития, рассматриваемых вчуже, как чистые объекты), получила развитие в релятивизме ценностей, познаваемых через сопереживание, интроспекцию, «вчув-ствование».

Самоопределение романтизма как художественной системы, безусловно, было отмечено релятивизмом. Противопоставляя себя классицизму, романтизм не отбрасывал полностью классического канона, но интегрировал его в историческую картину развития искусства, отводя ему место наряду с каноном «современным" — канон релятивизировался, соотносясь с определенным этапом развития общества.

Характеризуя романтизм в России, мы считаем, что есть основания говорить о его стилистическом разнообразии, о нечеткости начальных и конечных границ развития. При этом, думается, необходимо учитывать один важный методологический момент: такому сложному и запутанному явлению нельзя искать объяснения либо только в области искусства, либо только в сфере психологии, либо только в аспекте «чистой» философии и т. д. Автономность подобного подхода заранее лишила бы исследователя возможности определить истоки многообразных противоречий, обусловленных всей исторической обстановкой эпохи. Неоднородность романтизма, разнонаправлен-ность составляющих его художественных векторов убедительно доказывают, что с начала XIX века развивается новый тип культуры, утверждающий новую шкалу ценностных приоритетов и ориентиров, новый идеал человека, культ творческой индивидуальности.

Основываясь на той концептуальной установке, что романтизм понимается не как узко художественное явление определенного отрезка времениконца XVIII — начала XIX века, — но как исторический тип культуры, равно-масштабный Просвещению, а своеобразие русского романтизма определяется тем, что он представляет собой специфическую национальную модификацию общеевропейского, мы считаем важным и необходимым в рамках данной работы выйти за пределы предметно-теоретического анализа на уровень методологического осмысления этой проблемы.

Задача, безусловно, сложная, и для успешного ее решения необходима, как нам кажется, последовательная реализация целого ряда методологических установок.

Мы считаем, что первая проблема, которая подлежит методологическому осмыслению, заключается в выявлении особенностей русского романтизма не изолированно, но в контексте европейской культуры, ибо фрагментарное высвечивание отдельных его граней не приведет к постижению сущностных черт этого культурно-исторического и эстетического явления. В связи с этим, полагаем необходимым, вначале определить природу романтизма в целом, а уже через него — вариант его русской модификации.

В силу того, что русский романтизм охватил практически все сферы человеческой деятельности (от искусства до политики), предметом изучения становятся не только разные аспекты романтизма, но и многочисленные формы его существования в художественном наследии русских романтиков и, прежде всего, A.C. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, вследствие чего исследование этого сложного феномена мировой культуры должно носить междисциплинарный характер. Только тогда возможен системный аналитический подход к изучению культурно-исторического явления, а сравнительное изучение различных проявлений романтизма не будет сводиться к простому параллелизму.

Принципом неравномерного исторического развития романтизма в разных странах, определяется вторая методологическая позиция. Этим обусловлена необходимость соотнесения многообразных проявлений русского романтизма с общими закономерностями культурного процесса рассматриваемой эпохи, введения его в общеевропейский духовный контекст. При этом также следует иметь в виду, что через искусство, как опережающее все остальные формы самосознания культуры, лежит путь к постижению романтизма, учитывая, однако, что и в этой сфере он находит свое выражение неравномерно.

Бесчисленно разнообразные формы и оттенки романтизма развивались на основе социальных и национальных различий. Этот процесс определил актуальность третьей методологической позиции — сопоставление многообразия форм русского романтизма через порождающую их духовность и исследование романтизма в рамках художественной культуры как полистильного явления.

Процессом формирования нового типа личности, изменения места индивидуальности в системе ценностей романтической культуры, основной задачей которой становится не адекватно-трафаретное постижение мира, а выражение отношения к нему через сознание и восприятие индивидуального человека, продиктована четвертая методологическая позиция.

Исходя из четырех обозначенных установок, считаем необходимым специально оговорить еще одну — «спектральную» методологическую установку: характерное для эпохи романтизма смещение, размывание границ между отдельными видами и жанрами искусства, их сцепление, постепенное перерастание одного художественного явления в другое потребует комплексного, одновременного исследования художественной культуры романтизма в целом.

Данные методологические установки настоящей работы представляются перспективными, позволяющими осознавать романтизм в целостности его эволюции как одного из важнейших исторических этапов европейской культуры, причудливо и многолико нашедшего свое художественное отражение и воплощение в русской литературе первой трети XIX века и, прежде всего, в творчестве A.C. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.

Концепция настоящей работы строится на основе предложенных нами новых периодизаций пушкинского и лермонтовского романтизма. Так, периодизация пушкинского романтизма включает в себя четыре динамических этапа, из которых первые два — лицейский и петербургский — являются своего рода предромантическими в калейдоскопическом контексте индивидуального романтического творчества поэта, третий — период южной ссылкирасцвет и апогей юношеского овладения поэтом этим художественным методом и четвертый, который в свою очередь, состоит из двух взаимопроникающих стадий, приходящихся, соответственно, на 1825-й — 1829-й гг. и 1830-й — 1836-й гг. — период, так называемого, «истинного романтизма», как выразился сам Пушкин, то есть романтизма зрелого, эстетически «обогащенного», достигшего своего качественно нового уровня. В итоге, с позиции такого взгляда на проблему, выстраивается своеобразная логическая, художественная целостность и творческо-биографическая монолитность: романтический метод, обладая сквозным, всепроникающим характером, окончательно не изживается и бесследно не исчезает из творческого арсенала поэта и после 1824 года (как это многими исследователями принято считать), а продолжает и в последующие годы быть стабильно востребованным. Более того, романтическая система поэта начинает при этом постепенно «прирастать» и органично синтезироваться с зарождающимися реалистическими тенденциями в мировоззрении, художественном мышлении, поэтической практике Пушкина.

Периодизация лермонтовского романтизма включает в себя три эволюционных этапа: первый период охватывает 1828-й — 1832-й гг.- второй -1833-й — 1836-й гг.- третий — 1837-й — 1841-й гг. Второй из намеченных в работе периодов (1833-й — 1836-й гг.), являющийся по своему характеру «переходным», раньше обычно выпадал из поля зрения исследователей. Однако, нам он представляется вполне закономерным, поскольку в нем отразился кризис юношеского романтизма Лермонтова, наступивший во время его пребывания в юнкерской школе. Именно середина 1830-х гг. была моментом творческой переоценки поэтом прежних кумиров и традиций, наступало творческое освобождение поэта от очевидного юношеского подражания художественной манере своих предшественников и современников, вырабатывались новые эстетические ориентиры и собственный творческий почерк Лермонтова-художника.

Развитие через романтизм к реализму — общая закономерность творчества Пушкина и Лермонтова, обусловленная характером общественно-литературного движения 1830-х годов. Она включает в себя совокупность внутренних закономерностей, охватывающих основные творческие линии, которые определяют идейно-художественную структуру пушкинской и лермонтовской поэзии: развитие и качественное изменение мировоззрения поэтов, их эстетического мышления, метода, поэтики, художественно-стилевой системы произведений, проблематики, литературного героя. Вопросы эволюции творчества Пушкина и Лермонтова по-разному и в различной степени освещаются в работах наших исследователей. Следует признать, что внутреннее движение, логика творчества обоих поэтов в отдельных работах не всегда ощущается отчетливо. Современное литературоведение стоит перед необходимостью изучения произведений художника в аспекте его творческой, эстетической и мировоззренческой эволюции, поскольку только постижение всех составляющих закономерностей (объективных и субъективных), гарантирует правильное осмысление как отдельных произведений, так и творчества писателя в целом.

Поставленным в работе задачам отвечает историко-генетический характер исследования, который, в соответствии с предметом изучения, сочетается с системным и типологическим анализом литературных произведений. Для нашего исследования крайне ценным принципом типологического анализа является то его свойство, что на уровне проблематики писательские индивидуальности не заслоняют единства направления, а оно не заслоняет их, и таким образом, становится возможным угол зрения, позволяющий воспринимать литературное направление максимально несхоластически — не просто как систему «общих признаков», но прежде всего, как процесс взаимодополняющих и, вместе с тем, конкурирующих художественных исканий и усилий конкретных писателей.

Понятия «романтизм Пушкина» и «романтизм Лермонтова» настолько привычны, что воспринимаются как устойчивые словосочетания, которые как бы не требуют дополнительных пояснений и тем более новых толкований. Современные пушкиноведение и лермонтоведение увлечены переосмыслением мировоззренческих основ творчества поэтов, выявлением в их российская.

ГОСУДЛРСТВПШ/.Л п-е]г.:отекл поэтическом наследии религиозного смысла, поиском перекличек с европейской традицией и т. п. Эти обстоятельства делают путь, избранный нами, весьма ответственным. Мы попытались избрать научно корректный тон, который бы даже в антагонистических концепциях обнаруживал крупицы позитивного.

Так, скажем, выяснение своеобразия поэтической индивидуальности Лермонтова, того нового, что он привнес в литературу по сравнению с Пушкиным, порой осуществляется исследователями с некоторым нарушением требований сравнительного анализа. Мы имеем в виду те случаи, когда сравнение ведется на ограниченном художественном пространстве, когда «слабое» у Пушкина сопоставляется с «сильным» у Лермонтова, когда, наконец, чисто художественная сторона вовсе исключается из сравнительно-сопоставительного рассмотрения, а внимание обращается только на силу и последовательность проявления в творчестве писателей социального протеста и всякого рода идеологических устремлений. Берутся, например, такие черты поэзии или личности Пушкина, или такие его произведения («Свободы сеятель пустынный», «В надежде славы и добра», «Нет, я не льстец» и др.), которые характеризуют минуты усталости в настроениях поэта, элементы определенного компромисса в его взглядах, его сословные и человеческие предрассудки и вовсе не выражают главного в Пушкине и тем более — всего Пушкина. При этом совершенно забывается, что от подобных «слабостей» не вполне был свободен и Лермонтов. Даже в его беспокойстве и непримиримости были моменты «покоя» и «смирения.

Поэтому, если уж и проводить сравнение Лермонтова с Пушкиным только в идейном плане, то следовало бы, как нам кажется, отправляться от высших пунктов пушкинского свободолюбия, от них начинать отсчет лермонтовского движения «дальше». Полагаем, что это нисколько бы не умаляло значения Лермонтова, но в то же время выяснялось бы, что расстояние, пройденное им дальше Пушкина, было (прежде всего, конечно, потому, что судьба отвела поэту так мало времени) все же короче того, которое в свое время и в том же направлении прошел Пушкин по сравнению со своими предшественниками. Более того, не в сложении ли с огромным вкладом Пушкина в развитие всей русской общественной мысли и культуры так ярко ощущается лермонтовская «прибавка»? Не сказывается ли и здесь закон перехода количества в качество, перехода, в котором решающую роль сыграл «пушкинский элемент»?

Лермонтов, каким мы его знаем, невозможен без Пушкина, от которого он получил главный стимул и основной художественно-эстетический капитал для своего движения дальше.

При этом крайне принципиально, чтобы сопоставление не приобретало характер противопоставления там, где для этого нет никаких оснований. И когда при этом не учитывается или недостаточно учитывается категория художественности, то невольно создается впечатление, что исследователь стремится утвердить «превосходство» одного писателя над другим по их значению для последующего развития русской общественно-литературной мысли.

Мы считаем, что основное правило сопоставления должно заключаться в том, чтобы сравниваемые явления были однородны. Однородность слагаемых литературного процесса чаще всего усматривают в наиболее общих классификационных категориях и типологических величинах: тематическое содержание и идейная направленность произведений, метод, направление, жанровое родство, стиль, язык и т. п. Конкретному выражению их в творчестве одного писателя подыскивается коррелят в творчестве другого. И чтобы сопоставление было плодотворно осуществлено, необходимо, думается, предварительное построение общих понятий, призванных свести исследуемые явления к некой конструкции «чистого типа».

Вопрос об особенностях пушкинских романтических произведений возникает уже в литературной критике 1820-х годов. Здесь следует назвать полемику о «Руслане и Людмиле» 1820 года и полемику П. А. Вяземского и М. А. Дмитриева в связи с публикацией поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан» в 1824 году. В тексте поэмы проницательно выделены особые признаки пушкинского романтического стиля: «соединение быстроты рассказа с неподвижностью действия», «пылкости страстей с холодностью характеров». Главную особенность художественного слога М. А. Дмитриев усматривал в том, что «новость выражения новой школы состоит не столько в словах, сколько в несовместимом соединении оных"1.

Самыми глубокими и значительными для понимания проблемы «Пушкин и романтизм» являются критические выступления Белинского. Хотя, по мнению критика, романтизм как литературное направление к концу 30-х годов XIX века исчерпал свою актуальность, тем не менее, в его сознании он оставался все тем же прогрессивным движением в европейском искусстве. Для Белинского романтизм — «не что иное, как возвращение к естественности, следственно, к самобытности и народности». Романтизм для критика это не только разрушение классицизма: «отвергнуть устарелые и случайные формы искусства еще не значит постигнуть сущность искусства» (III, 429). В статье «Русская литература в 1841 году» Белинский предложил новое понимание романтизма как выражения особенностей внутреннего мира «души и сердца», как следствия «развития до последней крайности значения человеческой личности» (VII, 155). В цикле статей «Сочинения Александра Пушкина» (1843 — 1846 гг.) фактически им была осуществлена задача осмысления общего начала, свойственного всем романтикам: «Сущность романтизма, -писал Белинский, — заключается в его идее, а не в произвольных случайностях внешней формы» (VII, 145).

В дальнейшем в критике и литературоведении второй половины XIX века проблема пушкинского романтизма и его отражения в лирике почти не поднималась. В обсуждении «анненсковского» издания сочинений Пушкина и для А. Дружинина, и для Ап. Григорьева, и для М. Каткова, и для Н. Добролюбова, и Н. Чернышевского проблемы романтизма заслонены более зло.

1 Вестник Европы. -1824. -№ 8. — С. 276−278.

2 Белинский В. Г. Поли. собр. соч.: В 13 т. / В. Г. Белинский. — М.: АН СССР, 1953 -1959. — Т. I. — С. 68. (Далее в тексте работы ссылки приводятся по этому изданию: римская цифра обозначает том, арабская — страницу). бодневными. А для первых литературоведов-систематиков пушкинского.

1 1 творчества А. И. Незеленова и Б. В. Никольского проблемы романтизма не становятся предметом отдельных размышлений.

Итогом деятельности дореволюционного академического пушкиноведения является издание собрания сочинений Пушкина под редакцией Л. Н. Майкова, И. Н. Жданова, В. Е. Якушкина, П. О. Морозова. В нем впервые в истории пушкинистики ставится и решается задача систематической публикации большинства вариантов текста.

Вплоть до 20-х годов XX века изучение романтизма Пушкина шло в рамках поиска влияния на него европейских поэтов. В этом отношении был сделан ряд ценных наблюдений и обобщений в работах Н. П. Дашкевича, Н. В. Яковлева, А. Л. Бема, Н. Ф. Сумцова, В. В. Сиповского. Итогом этой традиции стала книга В. М. Жирмунского «Байрон и Пушкин», вышедшая в 1924 году. В ней исследователь анализирует «южные» поэмы Пушкина, романтическая же лирика практически не становится предметом даже косвенных наблюдений.

Показательной для пушкинистики рубежа XIX — XX веков является концепция пушкинского романтизма, предложенная авторитетным в университетских кругах того времени профессором В. В. Сиповским в его статье «Пушкин и романтизм"3. Основу романтизма, по В. В. Сиповскому, составляет принцип индивидуального отражения действительности (в отличие от классицизма, пронизанного пафосом общечеловеческого, и от реализма, в центре которого стоит проблема изображения типического в характерах персонажей). В индивидуализме ученый видит ведущий принцип романтизма и в соответствии с ним прослеживает развитие романтического мировосприятия в различные периоды творчества Пушкина.

К данной работе по методологии близка монография И. И. Замотана «Романтизм 20-х годов XIX столетия в русской литературе» (1913), в которой.

1 См.: Незеленов. А. И. Пушкин в его поэзии / А. И. Незеленов. — 2-е изд. — СПб, 1903.

2 Никольский Б. В. Поэт и читатель в лирике Пушкина / Б. В. Никольский. — СПб., 1899.

3 В кн.: Пушкин и его современники. — Птг., 1916. — Т. VI. — Вып. 23−24. -С. 223−280. рассмотрена позиция Пушкина по отношению к программе журнала «Московский вестник» и литературным манифестам любомудров1.

Полный пересмотр прежних концепций пушкинского романтизма проведен Б. С. Мейлахом в работе «Пушкин и русский романтизм» (М.- Л., 1937). Б. Мейлах отрицает органическую связь Пушкина с поэзией Жуковского, резко оспаривает интерпретацию темы поэта и поэзии критиками из лагеря символистов, ставит в прямую связь литературно-поэтические взгляды Пушкина и декабристов, в романтике поэта усматривает полное и безоговорочное преодоление так называемого «реакционного» романтизма. Голый идеоло-гизм снимает проблемы пушкинского метода, стиля, особенностей образного строя языка. В последующих своих работах Б. Мейлах пересмотрел крайность прежних суждений и уточнил ряд общих характеристик пушкинского романтизма. (См.: «Пушкин и его эпоха» (1958) — «Художественное мышление Пушкина как творческий процесс» (1962) — «Талисман» (1984) — «Творчество Пушкина. Развитие художественной системы» (1984) — «.Сквозь магический кристалл» (1990) и др.).

В послевоенные годы вышли две значительные монографии о творчестве Пушкина, во многом определившие последующие поиски в отечественном пушкиноведении: это книга Г. А. Гуковского «Очерки по истории русского реализма: Пушкин и русские романтики» (Саратов, 1946) и книга Д. Д. Благого «Творческий путь Пушкина» (М., 1950; вторая часть вышла в 1967 г.). Д. Д. Благой обогатил характеристику романтизма Пушкина, сопоставив его поэзию с творчеством Жуковского и Байрона. Анализ отдельных романтических стихотворений был предложен им в двух сборниках пушкиноведческих исследований: «Мастерство Пушкина» (М., 1955) и «Душа в заветной лире. Очерки жизни и творчества Пушкина» (М., 1979).

Совершенно по-новому рассмотрел особенности пушкинского романтизма Г. А. Гуковский. Он актуализировал вопросы специфики романтического мировосприятия поэта, отразившейся в художественном стиле его ли.

1 См. продолжение и развитие этих вопросов в ст. и кн. Маймина Е. А. «Еще о Пушкине и &bdquo-Московском вестнике» «/ Е. А. Маймин // Пушкинский сборник. — Псков: Изд-во ПГПИ, 1963. Он же: «О русском романтизме». — М.: Просвещение, 1975.

45 рики. Исследователь развил тезис дореволюционных ученых о качественном своеобразии субъективизма и индивидуализма поэтов-романтиков, признал методологически необходимым исследование словесных тем и лейтмотивов, «слов-символов и знаков состояния души"1 в их творчестве, так же по-новому поставил проблему лирического героя. Гуковский изучает вопрос об «образе-характере, построенном поэтическим творчеством», о соотнесении «лирической биографии» поэтов-романтиков с реальностью.

В конце 40-х годов было завершено Большое Полное собрание сочинений Пушкина. Оно представляет исключительную ценность для изучения лирики Пушкина, так как воспроизводит «историю текста» — от первых набросков до окончательного печатного или рукописного варианта.

Пятидесятые-шестидесятые годы отмечены публикацией солидных монографий, в которых были предложены развернутые концепции эволюции творчества Пушкина. Период романтизма занимает в них особенно важное место. Это прежде всего фундаментальное исследование Б. В. Томашевского «Пушкин: Кн. 1.: 1813 — 1824» (М.- Л., 1956), монография Н. Л. Степанова «Лирика Пушкина» (М., 1959), цикл очерков Б. П. Городецкого «Лирика Пушкина» (М., 1962). В названных работах основное внимание уделяется проблеме переходного характера пушкинского романтизма, делаются попытки определить его хронологические рамки. Вопросы специфики пушкинской романтики, ее существенных сторон и особенностей ставятся и решаются преимущественно на тематическом уровне.

В 70-х годах общий интерес к проблемам романтизма резко обострился: был издан ряд научно-исследовательских работ сотрудников ИМЛИ им. A.M. Горького АН СССР и МГУ — «Проблемы романтизма» (М., 1971), «К истории русского романтизма» (М., 1973), серия сборников Казанского и Тверского университетов под редакцией H.A. Гуляева и И. В. Карташевой. В данных работах были рассмотрены проблемы теории и типологии романтиз.

1 Гуковский ГА. Пушкин и русские романтики / Г. А. Гуковский. — М.- Интрада, 1995.

С. 37. ма, его русско-западноевропейские параллели, что помогло представить русский романтизм в «широкой концепции общеевропейского романтизма"1.

По-новому подходит к проблеме пушкинского романтизма A.M. Гуре-вич в статье «Лирика Пушкина в ее отношении к романтизму"2. Основной пафос работы заключается в установлении факта постоянной полемичности Пушкина по отношению к теоретическим установкам русских и европейских романтиков. Гуревич указывает на расхождения Пушкина с декабристами по вопросам этики, с любомудрами по проблемам соотношения мира природы и мира духовной жизни. Автор считает, что пушкинское понимание свободы существенно отличается от той безграничной свободы, которую проповедовал романтический индивидуализм3.

Исключительный интерес для изучения романтизма Пушкина представляет концептуальная статья В. И. Коровина «Романтические настроения в пушкинской лирике 20-х годов», вышедшая в первом томе коллективной монографии ИМЛИ им. A.M. Горького АН СССР «История романтизма в русской литературе» (1979). Зарождение романтических настроений поэта автор относит к петербургскому периоду его творчества, когда происходит усвоение Пушкиным элегического стиля Жуковского и Батюшкова. В. И. Коровин рассматривает вопросы романтического идеала, стиля, метода, проблематики, лирического героя в творчестве поэта. Он отмечает перестройку образа лирического героя в его романтической поэзии: «В элегиях Пушкина возникает биографически конкретный образ изгнанника поневоле, рядом с которым появляется условно романтический образ изгнанника добровольного"4.

Общая основа лирической поэзии Пушкина, согласно исследованию.

1 Кулешов В. И. Типология русского романтизма / В. И. Кулешов // Романтизм в славянских литературах. — М.: Изд-во МГУ, 1973. — С. 8.

2 В сб.: Проблемы романтизма — М.: Искусство, 1971. — Вып. 2. — Дальнейшее развитие взглядов автора см. в ст.: Гуревич А. М. Пушкинская концепция романтизма / A.M. Гуревич // Известия АН СССР. — Серия языка и литературы. -1977. — № 3. — С. 235−243 и в его кн.: Романтизм Пушкина — М.: МИРОС, 1993.

3 Там же.-С. 207.

4 История романтизма в русской литературе: В 2 т. — М.: Наука, 1979. — Т. 1.

С. 189.

B.И. Коровина, безусловно, романтическая, она включает весь спектр ее модификаций и вариаций: «Центральная тема — ощущение новых впечатлений, жажда свободы, стихийное чувство воли, контраст пошлой и повседневной жизни"1. Однако, учитывая и просветительские традиции в лирике 20-х годов, В. И. Коровин приходит к важному выводу о несводимости всей лирики Пушкина только к романтизму.

Обобщением целого ряда исследований по проблемам романтизма стала работа Н. В. Фридмана «Романтизм в творчестве A.C. Пушкина» (М., 1980). Своеобразие романтизма поэта автор определяет с помощью единственного отличительного признака: «Романтизм Пушкина — это вольнолюбивый романтизм страстей" — эти «исключительные необыкновенные страсти» возникли «как следствие острого недовольства душевной мелкостью общественных верхов». Однако всю сложность и богатство романтического взгляда Пушкина на мир автор сводит к теме страсти, к изображению «исключительных страстей».

В последнее время вышло много ценных исследований, посвященных поэтике романтизма, во многих из них рассматриваются проблемы пушкинского романтизма. Это работы Л. Г. Фризмана (Жизнь лирического жанра. Русская элегия от Сумарокова до Некрасова. — М., 1973), Л. Я. Гинзбург (О лирике. — 2-е изд. — М., 1974), С. Г. Бочарова (Поэтика Пушкина. — М., 1974), Е. А. Маймина (Русская философская поэзия: Поэты-любомудры, A.C. Пушкин, Ф. Тютчев. — М., 1976), Ю. В. Манна (Поэтика русского романтизма. — М., 1976), В. Н. Турбина (Пушкин. Гоголь. Лермонтов. Об изучении литературных жанров. — М., 1978).

Обширные материалы по отдельным группам романтических текстов содержатся на страницах специальных пушкиноведческих серий в непериодических научных сборниках, таких, например, как: Пушкин. Материалы и.

1 История романтизма в русской литературе: В 2 т. — М.: Наука, 1979. — Т. 1.

C. 188.

2 Фридман Н. В. Романтизм в творчестве A.C. Пушкина / Н. В. Фридман. — М.: Просвещение, 1980.-С. 25. исследования (М.- Л., Т. 1. — 1956 -.) — Пушкин. Временник Пушкинской комиссии (М.- Л., Т. 1. — 1964 -.) — Болдинские чтения (Горький — Нижний Новгород, 1976;.).

В свое время целым рядом ученых была предпринята попытка установить время зарождения реалистического метода в творчестве Пушкина1.

Здесь следует назвать труды Л. Я. Гинзбург «К постановке проблемы реализма в пушкинской лирике» (в кн.: Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. — М.- Л., 1936. — Кн. 2. — С. 387−401), С. М. Бонди «Рождение реализма в творчестве Пушкина» (см.: Бонди С. М. О Пушкине: Статьи и исследования. — М., 1983. С. 4−165), Л. С. Сидякова «Изменение в системе лирики Пушкина 1820-х- 1830-х годов» (в кн.: Пушкин: Материалы и исследования.

— Л., 1982. — Т. 10. — С. 48−69), наконец, монографическое исследование В. Д. Сквозникова «Реализм лирической поэзии. Становление реализма в русской лирике» (М., 1975). Все они на разном фактическом материале и в разных аспектах развивают тезис Гуковского о социальном детерминизме как главном критерии реалистического творчества, который исследователь выдвинул в монографии «Пушкин и проблемы реалистического стиля» (М., 1957).

Таким образом, прослеживая историю пушкиноведения, содержащую немало непреходящих ценностей, следует в то же время признать, что четкого ответа на вопрос о возникновении реализма в лирике Пушкина пока нет, в связи с чем и вопрос о качестве его романтизма в 20-е — 30-е годы остается открытым для новых решений. В связи с этим, мы считаем, что следует более внимательно отнестись к оправданно скептическим выводам В. В. Виноградова о поспешном выявлении рядом литературоведов реализма в поэзии 20-х.

— 30-х годов, высказанных в его монографиях «О языке художественной литературы» (М., 1959) и «Проблема авторства и теория стилей» (М., 1961). Вопрос о границах пушкинского романтизма остается открытым, даже если принять затверженное положение о «рождении» реализма в трагедии «Борис.

1 Новую трактовку проблем периодизации предложил известный пушкинист С.А. Фо-мичев. См.: Фомичев С. А. Периодизация творчества Пушкина / С. А. Фомичев // Пушкин. Исследования и материалы. — Л.: Изд-во АН СССР, 1982. — Т. X. — С. 5−21.

Годунов" и романе «Евгений Онегин».

Перспективы исследования данного вопроса намечены в недавно вышедших монографических работах С. А. Фомичева «Поэзия Пушкина. Творческая эволюция» (JL, 1986), Е. А. Маймина «Пушкин. Жизнь и творчество» (М., 1986) (см. также сборник его статей «О русском романтизме» — М., 1975), Г. П. Макогоненко «Творчество Пушкина в 1830-е годы: 1830 — 1833» (Л., 1974) и «Творчество Пушкина в 1830-е годы: 1833 — 1836» (Л., 1982), Ю. М. Лотмана «Александр Сергеевич Пушкин» (Л., 1982), наконец, в капитальной работе В. И. Кулешова «A.C. Пушкин: Жизнь и творчество» (М., 1987). В каждой из перечисленных книг романтическому периоду уделяется незначительное внимание в силу глобальности общей задачи — показать эволюцию пушкинского творчества в целом. Проблематика же собственно романтической лирики вынужденно рассматривается в ее отдельных проявлениях и вне специального анализа.

Попытки найти новые пути и подходы к смыслу пушкинских лирических текстов, обнаружить то их идейно-художественное своеобразие, которое неизбежно ускользает при обычном, тематико-биографическом подходе, предприняты в трех специальных монографиях В. А. Грехнева — «Болдинская лирика Пушкина- 1830 г.» (Горький, 1980), «Лирика Пушкина. О поэтике жанров» (Горький, 1985) и «Этюды о лирике Пушкина» (Нижний Новгород, 1991). В этих работах дается развернутый анализ многих шедевров пушкинской романтической лирики, на теоретически углубленной основе исследуется поэтика трех важнейших лирических жанров Пушкина — послания, элегии и антологии.

Появились также сборники статей и исследований, включающие анализ отдельного лирического текста: это работы H.H. Петруниной и Г. М. Фрид-лендера «Над страницами Пушкина» (Л., 1974), H.H. Скатова «Русский гений» (Л., 1987). Оригинальные примеры прочтения пушкинского текста принадлежат B.C. Непомнящему, часть которых вошла в его сборник «Поэзия и судьба» (М., 1983).

Важной стороной романтической лирики Пушкина является ее связь с ведущими поэтическими системами, существовавшими в его время в Западной Европе. Исследование контекста общеевропейского романтизма — крайне трудное, но необходимое условие для понимания и освещения национального своеобразия пушкинского романтизма. Подобный подход определился в работах таких американских и немецких славистов, как Д. Бейли, В. Викери, Д. Чижевский, Б. Зелинский. В отечественном литературоведении интерес к сопоставительному анализу только наметился в новаторских диссертационных работах В. А. Сайтанова, О.Л. Кулагиной-Довгий, в монографии А. Е. Махова «Ранний романтизм в поисках музыки» (М., 1993). Методологические аспекты такого направления в исследовании романтической поэтики определены в труде В. И. Кулешова «Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина)» (М., 1977).

Таким образом, в пушкинистике накопилось большое количество ценных исследований, рассматривающих романтизм Пушкина в его целостности и историческом развитии. Однако по своей сути, задачам, характеру изложения они отличаются от нашей работы и не касаются тех проблем, о которых пойдет речь в настоящем исследовании.

Романтические тенденции в творчестве Пушкина могут быть прослежены на различных уровнях — от сюжетных мотивов до частной семантики отдельного эпитета. Ясно, однако, что для поэта романтизм — это новый тип мировосприятия и жизнестроения, а не стилистическое своеобразие.

В отечественном и зарубежном литературоведении неоднократно освещались самые разнообразные аспекты романтизма в творческой практике Пушкина: использование романтических сюжетов, переделка фабул народных сказок в поэтические тексты, активизация сюжетных схем байроновско-го типа («южные поэмы»), обращение к легендам средневекового Запада («Сцены из рыцарских времен», «Маленькие трагедии»), преобразование но.

1 Сайтанов В. А. Пушкин и английские поэты Озерной школы / В. А. Сайтанов: автореф. дис. канд. филол. наук. — М., 1979.

2 См: Кулагина-Довгий О. Л. Пушкин и Барри Корнуэлл / О.Л. Кулагина-Довгий: автореф. дис.. канд. филол. наук.-М., 1990. веллы о «разбойниках» в повествовательный текст («Дубровский», «Капитанская дочка»), трансформация народных баллад («Песни западных славян»), использование фантастики («Пиковая дама»), насыщение философской проблематикой историй и легенд об одаренных творческих натурах («Моцарт и Сальери», «Египетские ночи»), введение историй-сновидений («Гробовщик»), изображение героев-безумцев в ироническом и серьезном планах («Медный всадник», «Полтава»), объединение в рамках единого повествовательного блока фантастики и реальности (наброски неоконченного текста «Влюбленного беса»). Специфическая тематическая направленность обнаруживается в «ужасной» истории о детоубийце в повествовании о Марии Шонинг, в замысле о папессе Иоанне, парадоксальном объединении антитезы любви и ненависти («Моцарт и Сальери»), любви и смерти («Египетские ночи»), любви молодой девушки к старику («Пир во время чумы»).

Романтические тенденции явственно прослеживаются на уровне мотивов сна («Гробовщик», «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Пиковая дама», «Капитанская дочка»), безумия («Медный всадник», «Полтава», «Пиковая дама», «Не дай мне бог сойти с ума.»), поэта-пророка, жизни-странствования.

К кругу романтических воздействий относят смешение прозы и стихотворного текста в «Египетских ночах», принцип свободы лирического изложения в «Евгении Онегине», причудливую дифференциацию в произведениях поэта различных эпитетов и многое другое. Актуальность изучения пушкинского романтизма несомненна.

Итогом многолетних разысканий A.M. Гуревича в области истории русской классической литературы явилась его книга «Романтизм Пушкина"1. В ней параллельно рассматриваются две проблемы: типологическое исследование литературного процесса в России первых десятилетий XIX века на фоне универсальных закономерностей развития национальных литератур европейских стран и, с другой стороны, комплексное изучение пушкинского ро.

1 Гуревич А. М. Романтизм Пушкина/ A.M. Гуревич. -М.: МИРОС, 1993.

52 мантизма. В каждой из обозначенных областей, A.M. Гуревичем предложены нестандартные решения, оригинальные гипотезы. И все же результативность исследования в том и другом случае неодинакова. Теоретические посылки автора возражений не вызывают. В рамках концепции стадиального развития европейских литератур (предполагающей единую для всех стран Европы последовательность литературных направлений: от «классицизма» до «критического реализма») выдвигается тезис о том, что русская словесность прошла этот путь «в ускоренном темпе» (отголосок известного термина Г. Д. Гачева) — всего лишь за одно столетие, начиная с 1740-х годов. Такая, «неклассическая», схема литературного развития предполагает в эпоху 1820-х — 1830-х годов сложное переплетение, синхронное сосуществование признаков различных художественных направлений, прежде всего — романтического и реалистического.

Сомнение вызывает другое: чересчур жесткая «привязка» художественных особенностей к явлениям внелитературного, «общественно-политического ряда», к печально знакомой оценочной шкале социальной «прогрессивности — реакционности».

Гораздо больший интерес представляют разделы книги, посвященные конкретным историко-литературным вопросам. A.M. Гуревич предлагает оригинальную реконструкцию пушкинского взгляда на «истинный романтизм», высказывает ряд ценных соображений об эволюции пушкинского романтизма, всегда сохранявшего в лирике связь с традициями «высокой» поэзии. Многие ключевые ситуации и мотивы, присутствующие в ранних стихотворениях Пушкина, согласно A.M. Гуревичу, допускают (и предполагают) двоякое прочтение, не сводимое однозначно ни к «одическому» коду лирики «архаистов», ни к «элегизму» приверженцев карамзинского направления. Скажем, частная беседа друзей зачастую органично перетекает в «ораторскую» дискуссию вольнодумцев.

По мнению исследователя, переход Пушкина к реализму отнюдь не означает окончательного и полного разрыва с романтической традицией. Автор книги стремится к изучению именно тех литературных явлений (жанров, конкретных произведений), в которых романтические потенции присутствуют, так сказать, на пределе (и — за пределами) собственных возможностей. В практических анализах художественных текстов автор избегает пресловутого «реализмоцентризма», счастливым образом не впадая при этом в противоположную крайность — поиски «романтизма без берегов».

Сближая «ранние» и «зрелые» произведения поэта, рассматривая в едином ключе «романтические» и «реалистические» их особенности, A.M. Гуревич предлагает ряд убедительных прочтений классических пушкинских текстов.

Пристальное внимание к тексту, глубина и тонкость аналитических формулировок — таковы достоинства «практической» части книги A.M. Гуре-вича о романтизме Пушкина.

Специальное исследование романтизма Пушкина в лирике осуществил A.A. Смирнов1. У него свой, оригинальный взгляд на пушкинскую лирику, свой теоретический подход. Всю лирику Пушкина он рассматривает как романтическую, справедливо усматривая во всей его поэзии, чуть ли не во всем творчестве, романтический эстетический идеал. С таким широким осмыслением связей наследия Пушкина с романтизмом стоит согласиться. Главные составляющие эстетического идеала, по A.A. Смирнову, — это «принцип универсального отношения к миру, новые критерии ценностей в отношении к изображаемому человеку, а также возвышенные представления о самоценнол сти внутренней, душевной субъективности лирического «я» «.

A.A. Смирнов, объединившись с мнением своих предшественников в понимании важности теоретических обобщений, поставил перед собой новые задачи, выдвинул свои успешно найденные критерии оценки художественной ткани произведений, что привело его к новым, иногда даже контрастным по отношению к предыдущим литературоведам, выводам.

Добросовестнейшим образом учитывая все сделанное в пушкиноведе.

1 Смирнов A.A. Романтическая лирика A.C. Пушкина / A.A. Смирнов. — М.: Изд-во МГУ, 1994.

2 Смирнов, А А. Указ. соч. — С. 5. В эту книгу вошел содержательный раздел об изучении проблемы пушкинского романтизма, что позволяет сослаться на этот труд и не обращаться к полному историографическому обозрению. нии до него, A.A. Смирнов объективно оценивает вклад в науку дои послереволюционных ученых, отечественных и зарубежных, но справедливо отмечает недостаточность изучения пушкинской лирики вообще и романтической в особенности. А вместе с тем исследователь, признавая большие заслуги пушкинистов и стараясь никого не забыть и указать на достижения и научные находки каждого, в то же время обнаруживает, что вообще романтизм Пушкина изучался в весьма ограниченных рамках, прежде всего по его южным поэмам (а ведь сам поэт над ними посмеивался). К тому же романтические корни во всем творчестве Пушкина слабо выявлены, а их автор нашел и в поздних произведениях поэта — не только в романе «Евгений Онегин», трагедии «Борис Годунов», но и в «Маленьких трагедиях», «Повестях Белкина», «Пиковой даме», «Капитанской дочке» и во многих других созданиях Пушкина второй половины 20-х, а также 30-х гг. XIX в.

Осмысление пушкинской романтической системы является главной задачей в работе, организующей ее структуру. В работе A.A. Смирнова преобладает интерес не столько к специфике лирики как рода поэзии, сколько к романтической ее природе, хотя сущность этого рода литературы отнюдь не игнорируется.

Но все же больше всего автора данной монографии занимает романтизм, предпосылки его возникновения в творчестве поэта, оформление содержания, расцвет романтического миросозерцания, создание особой системы. Именно такую цель ставит перед собой автор — воспроизведение главных структурообразующих принципов романтизма Пушкина, а не отдельных, частных его признаков, сколь бы ни были они важны (скажем, таких, как культ страстей, свободы, индивидуализма, героики, подвига). Романтическая система воспроизводится на основе анализа эстетического идеала Пушкина.

В главах, посвященных романтизму Пушкина, представлена теоретическая последовательность мысли исследователя. A.A. Смирнов заявил о специфике эстетического идеала, выдвинутого романтиками, «центром» которого стало «стремление к универсальному охвату всей окружающей действительности"1, что отражает надличностный тип творчества поэтов этого направления. Верная мысль противостоит обычным в прежней научной литературе отговоркам об ограниченности романтического отражения действительности и о преимуществах реализма в полноте и верности охвата жизни. Вывод A.A. Смирнова об «универсализме» романтического творчества более справедлив и, бесспорно, обогащает сложившуюся теорию романтизма.

Проблема ценностных критериев также представляется весьма важной. Во второй половине 20-х гг., а особенно в 30-х и далее, в романтизме нередко обнаруживаются «штампы», романтические «клише», подвергаемые насмешкам не только Надеждина, но и самого Пушкина. Ясное осознание изъянов этого типа творчества, особенно в произведениях эпигонов, заставляло Пушкина думать об «истинном романтизме», выдвигать такую формулу. Проблема художественной ценности произведений этого литературного направления существенна, и она редко ставится в трудах, в которых принят позитивный взгляд на романтизм.

Оригинальная позиция A.A. Смирнова воплощается в поиске доминант для характеристики собственно романтической системы. Не решение проблемы посредством расширения числа «признаков» и «свойств» романтизма, но, напротив, ограничение рамок, называние самого существенного, к чему автор относит «собственно романтический идеал.

В монографии A.A. Смирнова предпринята попытка преодоления стереотипов и в этом вопросе. Убедительно показывается, что и поэзия Жуковского, и поэзия Батюшкова — только вехи становления романтизма как целостной художественной системы, истоки которой — в литературе XVIII в.

Свои выводы A.A. Смирнов подкрепляет обширными разборами и анализами поэтических текстов, обращаясь специально к историко-литературному функционированию таких понятий, как эпикуреизм, анакре-онтизм, антологическая лирика, теоретически осмысляя вопросы жанра (эле.

1 Смирнов A.A. Романтическая лирика A.C. Пушкина / A.A. Смирнов. — М.: Изд-во МГУ, 1994.-С. 77. гии, послания), метода, родовой специфики лирики в целом.

Рассуждения и доводы A.A. Смирнова диалектичны, особенно при сопоставлении тех или иных литературных явлений или свойств одного явления. Преодолевается опасность нивелировки и подмены поэтологических категорий.

С работой A.A. Смирнова связано исследование И. С. Кузнецова «Система лирических ситуаций романтической поэзии A.C. Пушкина"1. Сверхзадача исследования определена И. С. Кузнецовым как «рассмотрение эволюции поэтики романтизма в лирике A.C. Пушкина в соотнесении с некоторыми явлениями романтизма европейского"2.

Предпринято новое теоретическое осмысление объекта изучения на основе гегелевской эстетики, позволившей автору монографии выдвинуть плодотворную проблему «лирических ситуаций» в романтизме. Своеобразное «оживление» не замеченных ранее принципов теории лирики немецкого философа — явная заслуга исследователя, так же как и применение сравнительно-исторического подхода к лирике Пушкина. Развивая гегелевское суждение о ситуативности лирики, автор монографии определяет содержание и объем понятия, соотношение лирической ситуации и мотива, лирической ситуации и стихотворения. В результате, И. С. Кузнецов ввел творчество русского поэта в общий западноевропейский контекст развития романтической, а отчасти и доромантической лирики. Пушкинские связи с западноевропейской лирикой представлены в монографии более полно, чем в работах предшественников. Стихотворения первой половины 20-х годов типологически сопоставлены не только с текстами Байрона и Шенье, но и с произведениями А. Арно, И. Эйхендорфа, У. Вордсворта, С. Кольрижда. В целом это помогает увидеть в Пушкине не только романтического бунтаря, но и мыслителя-метафизика, создателя оригинальной поэтической философии.

Выделенные лирические ситуации для исследователя и есть романтизм.

1 Кузнецов И. С. Система лирических ситуаций романтической поэзии A.C. Пушкина / И. С. Кузнецов.-М., 1999.

2 Кузнецов И. С. Указ. соч. — С. 3. в поэзии Пушкина: разные виды «уединения», «сон и пробуждение», «встреча мертвого с живым», любовные ситуации — «уроки сердечного опыта» — все это интересно рассмотрено и действительно делает Пушкина похожим на западноевропейских романтиков. Автора, сосредоточенного больше всего на явлениях поэтики, можно упрекнуть лишь в недооценке проблемы воссоздания «цельного душевного облика поэта"1.

Обзор лирических ситуаций в работе И. С. Кузнецова не сводится к безликому перечислению, бесстрастной каталогизации благодаря использованию автором теории ценностей. По мнению исследователя, переход к романтизму обусловлен сменной ценностных ориентаций поэта: представление об однородности творческих процессов, включение страдания в сферу идеала, иное понимание любви, появление новой героини любовной лирики. Тем самым научное исследование лирики A.C. Пушкина выстраивается ученым по оптимальному образцу: с одной стороны, учитывает особенности художественного текста как такового, с другой — обретает (с помощью аксиологических компонентов) собственно гуманитарное измерение. Кроме того, работа автора исследования с понятиями «ценностная ориентация», «ценностная доминанта», «ценностный мир» готовит почву для теоретической постановки вопроса о приложении аксиологии к литературоведению.

Рассмотрению и анализу пушкинского романтизма посвящено плодотворное исследование В. Н. Касаткиной «Романтическая муза Пушкина"2.

Автор книги выделяет четыре периода в эволюционном развитии романтизма A.C. Пушкина, акцентируя исследовательское внимание на истории развития пушкинского романтизма в лирике, на лирическом романтизме как явлении движущемся, на динамике образов, стиля, эстетической окраске произведений поэта. При осознании постоянства исходных величин пушкин.

1 Кузнецов И. С. Система лирических ситуаций романтической поэзии A.C. Пушкина / И. С. Кузнецов. — М., 1999. — С. 8. Для осознания национального своеобразия поэзии Пушкина, в том числе и романтической, см.: Сквозников В. Д. Пушкин. Историческая мысль поэта / В Д. Сквозников: монография. -М.: Наследие, 1999.

2 Касаткина В. Н. Романтическая муза Пушкина / В. Н. Касаткина. — М.: Изд-во МГУ, ского романтизма в работе рассматриваются и изменчивые мнения, и формы творчества, соответствующие натуре и психологическому складу поэта.

История лермонтоведения, своими истоками восходящая к 40-м годам XIX века и продолжающаяся до наших дней, накопила много интересных и фундаментальных работ, отражающих различные эстетические, мировоззренческие, литературно-критические позиции и мнения.

Изучение художественного наследия М. Ю. Лермонтова началось с интересных проникновений в его творчество, совершенных В. Г. Белинским. Отсутствие конкретного социально-исторического анализа в статьях Белинского о Лермонтове, тем не менее не мешает нам признать основополагающее значение этих работ.

Ожесточенная полемика вокруг лермонтовского творчества развернулась еще при жизни М. Ю. Лермонтова на страницах журнальной периодики того времени.

Так, С. А. Бурачек (Маяк. — 1840. — Ч. IV), раздраженный мятежным Печориным, обвинял автора «Героя нашего времени» в том, что тот клевещет «на целое поколение людей, выдавая чудовище, а не человека, представителем этого поколения». Главный же удар был сосредоточен в утверждении редактора «Маяка», что «весь роман — эпиграмма, составленная из беспрерывных софизмов, так, что философии, религиозности, русской народности и следов нет».

Увидев в романе враждебность ко всему, что составляло квинтэссенцию официальной идеологии, С. Бурачек в заключение советует писателю «опереться на истину господнюю и творить в религиозном духе».

Другой критик, С. И. Сенковский, выступил в четырех номерах «Библиотеки для чтения» (1840. — Т. XIII- 1843. — Т. VI- 1844. — ТТ. XIIXVII). Заняв позицию критика-добряка, снисходительного к молодому таланту, он поучал, что «своими стихотворениями Лермонтов еще не в праве требовать для себя титула великого поэта», а по поводу «Героя нашего времени» сетовал также, что «Лермонтов слишком рано принялся за роман. Это просто неудавшийся опыт юного писателя, маленький ученический эскиз».

По-своему попытался принизить значение как замечательного романа, так и творчества Лермонтова в целом и Ф. В. Булгарин (Северная пчела. -1840. — № 246. — 30 октября), писавший, что «Печорин не типичен для русского быта и русского общества. Запад образовал эти существа и заразил их языком эгоизма». «Безнравственному» Печорину рецензент противопоставлял Максима Максимовича, парадоксально искажая идейный смысл лермонтовского романа.

В двух статьях С. П. Шевырева (Москвитянин. — 1841. — № 2. — Ч. II. -№ 4) несколько по-иному варьировалась эта же мысль. Рецензент доказывал отсутствие национальной самобытности в творчестве Лермонтова и, стремясь затушевать присущий поэту социальный протест, объявлял, что «Печорин не герой нашего времени. В России таких болезней нет. Печорин только герой фантазии Лермонтова, в нем нет ничего русского. Он есть один только призрак, отброшенный на нее Западом». Отрицая самобытность лермонтовской поэзии, Шевырев доходит до утверждения, будто бы в лирике его «слышатся звуки то Жуковского, то Пушкина, то Кирши Данилова, то Бенедиктова. Трудно доискаться собственного у Лермонтова». Наконец, редактор «Москвитянина» начал позорную травлю поэта, предъявив обвинение в проповеди «духа низости пресыщенного тела», морали «живых мертвецов, нарушающих гармонию чувств». Примечательно, что аналогичного же мнения придерживался и Николай I, который в одном из своих писем назвал «Героя нашего времени» «отвратительным романом, где дано преувеличенное изображение презренных характеров. Это жалкая книга, обнаруживающая большую испорченность ее автора"1.

С первого же своего этапа полемика вокруг лермонтовского творчества охватила не только литературные вопросы, но и философские, мировоззренческие и вызвала протестующий отклик со страниц «Отечественных запи.

1 Эйхенбаум Б. М. Николай I о Лермонтове / Б. М. Эйхенбаум // Литературная критика. -1940.-№ 2.-С. 33. сок". Именно таким откликом явилось выступление В. Г. Белинского, которого по праву можно считать основоположником подлинно научного лермон-товедения. «Только дикие невежды, черствые педанты, — писал критик, — которые за буквою не видят мысли и случайную внешность всегда принимают за внутреннее сходство, только эти честные и добрые витязи букварей и фолиантов могли бы находить в самобытных творениях Лермонтова подражания не только Пушкину или Жуковскому, но и гг. Бенедиктову и Якубовичу» (IV, 313).

В 50-е — 60-е гг. XIX века, когда усиливалась борьба и полемика в области политики (преимущественно вокруг крестьянского вопроса) и литературы (о ее самобытности, национальном характере, об отношении искусства к действительности), особенно возросло внимание к Лермонтову в демократической среде. Однако суждения критиков, публицистов «Современника», «Русского слова», «Дела» оказались не однородными.

Конструктивные и значительные для лермонтоведения взгляды были выражены Н. Г. Чернышевским и H.A. Добролюбовым. Продолжая традиции Белинского, они пошли дальше своих предшественниковпостановкой ряда новых проблем отметили новые стороны в наследии Лермонтова. Так, Н. Г. Чернышевский в «Очерках гоголевского периода в русской литературе», полемизируя с Шевыревым и его единомышленниками, обосновал мысль не только о самобытности Лермонтова-художника, но и о том, что Лермонтов и Гоголь вышли из реалистической школы Пушкина. Чернышевский решительно отделил мятежного поэта от салонных стихотворцев и бездарных подражателей. Благодаря H.A. Добролюбову, в полный голос зазвучал вопрос «Лермонтов и народ». Именно Добролюбов, доказывая нестареющую злободневность, современность творчества великого поэта, утверждал, что «Лермонтов, умевший постичь недостаток современного общества, обладал огромным талантом. Он сумел понять, что спасение находится только в народе."1.

Известные разногласия между «Современником» и «Русским словом»,.

1 См. об этом подробнее в «Истории русской критики». — М.: Изд-во АН СССР, 1958. -Т.П.-главы I-VIII. о которых писали в прессе как о расколе среди нигилистов, отразились и на оценке творческого наследия Лермонтова. К сожалению, так называемые «разрушители» эстетики — Д. И. Писарев, Н. В. Шелгунов, В. А. Зайцев в пылу полемики о Пушкине, об отношении искусства к действительности зачастую утрачивали чувство исторической справедливости и беспристрастия.

Д. Писарев, относивший Лермонтова, Гоголя, Полежаева, Крылова, Грибоедова к «зародышам поэтов», утратив историческую перспективу при оценке их творчества, в статье «Реалисты» делает вывод, что «в них силы-то были, но им нечем было питаться и некуда было развиваться».

Н. Шелгунов, исходя из узко понятых требований о назначении искусства, безапелляционно писал о «бесполезности Лермонтова» («Русские идеалы, герои, типы» // Дело. — 1868. — № 6).

В. Зайцев договорился до прямого абсурда, отождествляя Лермонтова с писателем Крестовским. В статье «Сочинения Лермонтова. Стихотворения К. Павловой» (1863) рецензент буквально препарировал «Демона», доказывая «мелочность содержания его. Демон просто какой-то плут, который делает разные низости».

Не отличаясь беспристрастностью в осмыслении лермонтовского наследия, Зайцев обвинил поэта «в гусарском воображении. снизившим Люцифера до пятигорского франта».

Близкий к демократической среде литератор А. Н. Пыпин наряду с верным освещением идейного смысла лермонтовского творчества допустил, с нашей точки зрения, и ошибки, когда объяснял гражданскую скорбь поэта «великосветским дендизмом».

Н.К. Михайловский, испытавший на себе перерождение народничества 70-х гг. в народничество годов 90-х гг., в статье «Герой безвременья» (Русские ведомости. — 1881. — №№ 192- 196) подчеркивал дух протеста, свойственный Лермонтову. Однако при этом Михайловский «подводил» под лермонтовское творчество свою известную теорию о героях, делающих историю, и толпе, которая покорно идет за героями. По Михайловскому, оказывается, что Лермонтов — ранний предвестник одной из основных народнических иллюзий, так как он, возвеличивая сильную героическую личность, противопоставлял себя толпе. Пренебрегая неиссякаемым стремлением Лермонтова к народу, к простому человеку (не «герою» — в понимании Михайловского), критик отождествлял конфликт поэта со светской чернью с конфликтом «героя и толпы» в народническом толковании.

Особое место в лермонтоведении второй половины XIX века занимают работы Ап. Григорьева о Лермонтове, напечатанные в «Русском слове» (1859. -№ 2) и в журнале «Время» (1862. -№ 10−12).

Взгляды Ап. Григорьева сложны и противоречивы. Он ненавидел крепостное право, но считал истинно русским национальным характером — характер мужичка, покорно мирившегося со всяческим злом. Он презирал «чистое искусство» и враждовал с эстетическими взглядами демократов. Приветствовал реформу 1861 года и смеялся над проявлением фальши в общественной жизни и литературе. Естественно, и отношение Ап. Григорьева к Лермонтову было противоречивым. Не в силах сопротивляться обаянию его таланта, Ап. Григорьев все же ищет «слабости» поэта и находит их в мировоззрении, в критическом отношении к действительности. При этом критик отмечает, что «байронизм своей безнравственностью имел пагубное влияние на Лермонтова», и в бунтарском нраве его героев видит проявление антиобщественного эгоизма, необузданных страстей. При таком толковании Мцыри и Арбенин оказываются образами тождественными, а Печорин символизирует собою «хищничество, соединенное с демонским холодным самообладанием».

Принимая во внимание особый характер общественно-философских позиций Ап. Григорьева и делая поправку на эти позиции, мы можем найти в его многочисленных, нередко противоречивых высказываниях о Лермонтове интересные и до сих пор не утратившие своего значения мысли и обобщения.

В 50-е — 70-е гг. XIX в. еще не существовало ни полного научного собрания произведений Лермонтова, ни биографии о нем. Поэтому не приходится особенно строго судить первые попытки литературоведов А. Д. Галахова и.

С.С. Дудышкина, писавших о Лермонтове, исходя из своих субъективных впечатлений. А. Галахов (Русский вестник. — 1858. — №№ 13−16) отнесся к Лермонтову как к художнику большого таланта, но тут же, вослед С. Шевыре-ву, стал вдаваться в неприязненное описание «порочной натуры» самого Лермонтова, отмечая, что «томительная душевная тоска поэта происходит от пустоты души, от безверия, от отсутствия способности к очарованию» и т. п.

С. Дудышкин, воздав дань прежним разглагольствованиям о подражательности поэзии Лермонтова, оставил и ценные факты, наблюдения в своих работах «Ученические тетради Лермонтова» и «Материалы для биографии и литературной оценки Лермонтова» (Отечественные записки. — 1859. -ТТ. 125- 127).

В 80-е годы появились славянофильские попытки «по-новому» прочесть Лермонтова1. Одним из первых попытался обосновать это П.В. Виско-ватый в статье «Славянофильские симпатии Лермонтова». При всей своей искренности и любви к великому поэту П. В. Висковатый, по нашему мнению, пришел к ошибочному заключению, утверждая, что «будь жив Лермонтов, он бы смирился, пришел к гармонии с самим собой». Однако нельзя не отметить П. Висковатова как составителя первой биографии Лермонтова (М., 1891), до сих пор не утратившей своей ценности. Именно к этой биографии, к добросовестному и тщательному собиранию фактов о жизни и творчестве Лермонтова восходит лучшее в лермонтоведении последующих лет.

Детализированное изучение творчества Лермонтова в духе старой академической науки началось, главным образом, в последние десятилетия XIX века и было продолжено в XX столетии. Работы о жизни и творчестве Лермонтова таких представителей этой науки, как H.A. Котляревский, А.Н. Пы-пин, В. Д. Спасович, Д. И. Абрамович, С. И. Родзевич и др., знаменовали собой новый этап в исследовании творческого наследия поэта.

Событием для своего времени было завершение академического вы.

1 Из славянофилов более ранней поры некоторые относились к творчеству Лермонтова отрицательно. Скажем, К. С. Аксаков писал о нем как о поэте «подражательном. пребывающем в состоянии самодовольства». Печорина же считал героем «бесстыдства и гнилого эгоизма» (Русская беседа. — 1857. — T. I). пуска Полного собрания сочинений Лермонтова в 5-ти томах, под редакцией Д. И. Абрамовича (СПб., 1910 — 1913). При всех недостатках этого издания (неполноты, объективизма в комментариях, недостаточной текстологической точности) это собрание сочинений могло служить основой для серьезного изучения произведений Лермонтова. Немалую ценность представляет 5-й том (1913), где имеется обзор литературы (русской и зарубежной) о великом писателе, фактически подводивший итог лермонтоведению за 75 лет. Что же касается самих разысканий и критических работ о Лермонтове, то на них сказалась и приверженность ученых к различным направлениям в науке (особенно культурно-исторической и психологической школ).

Полагаем, что современным исследователям крайне необходимо учитывать существовавшую разноречивость в лермонтоведении для объективного, правильного понимания позиций предшествующих ученых, которые при отсутствии четкой методологии искали честного разрешения споров о Лермонтове.

К каким бы направлениям и школам не относились подлинные ученые, они, в конечном итоге, в своих исследованиях не могли идти на прямое извращение фактов, на их тенденциозную подтасовку в угоду заданной, а не найденной путем анализа, идее. Поэтому-то и Д.Н. Овсяннико-Куликовский, как ни сковывали его каноны психологической школы, интересным анализом текста обосновал вывод, что «у Лермонтова была гордая вражда с небом и меньше всего покорности» (М.Ю. Лермонтов. — СПб., 1914), и Л. Семенов, при отдельных ошибочных и очень уж субъективных оценках, опять-таки убедительным и тонким анализом осветил вопрос о творческом воздействии Лермонтова на Л. Толстого (Лермонтов и Толстой. — М., 1914).

Наибольшие достижения в лермонтоведении этого времени проявились в Юбилейном сборнике «Венок Лермонтову», включавшем глубокие работы П. Сакулина, Н. Бродского, И. Розанова, С. Шувалова и др. (М.- Птг., 1914). Сборник этот отличается единой целенаправленностью позиции авторов, выступавших по различным аспектам лермонтоведения.

В целом же, «Венок Лермонтову» явился своего рода эстафетой, переданной новым поколениям исследователей лермонтовского творчества.

Изучение Лермонтова в первое десятилетие после 1917 г. характеризовалось исключительно острым столкновением идеологий и методологий. Появившаяся в 1924 г. книга Б. М. Эйхенбаума «Лермонтов» (Л., 1924), явилась, с одной стороны, чрезвычайно важным стимулирующим толчком для дальнейшего и всестороннего изучения лермонтовского творчества, а с другой — как бы несколько сгладила остроту существовавшего в лермонтоведе-нии исследовательского антагонизма. Содержащиеся в этой работе положения и факты, разработанные и добытые Б. М. Эйхенбаумом, были впоследствии учтены многими современными литературоведами. Приблизительно к середине 30-х годов острый антагонизм в толковании лермонтовского творчества постепенно исчезаетточки зрения и подходы исследователей в ряде основных положений сближаются.

В результате объединенных усилий многих исследователей в 20-е -30-е гг. XX в. постепенно накапливался материал, подготовивший успехи лермонтоведения к юбилейному 1941 году.

Именно в эти годы была начата работа над новым изданием произведений М. Ю. Лермонтова. Главная роль в этой работе принадлежала текстологам. Освобождая лермонтовские тексты от цензурных извращений, сопоставляя автографы, разыскивая новые неизвестные произведения, много и плодотворно потрудились Б. М. Эйхенбаум, Н. Л. Бродский, Б. В. Томашевский, И. Л. Андроников, E.H. Михайлова, С.И. Андреев-Кривич и др. С 1928 по 1941 гг. было осуществлено пять изданий Полного собрания сочинений Лермонтова, не считая изданий избранных произведений. Редактором всех этих выпусков (1928, 1934, 1936,1939,1941) был Б. М. Эйхенбаум.

1930;е годы были чрезвычайно интенсивными для отечественного лермонтоведения. Сбор и текстологический анализ произведений, подготовка новых изданий, работа над разрешением новых проблем — все это составляло, если так можно выразиться, внутреннюю жизнь лермонтоведения, поэтому в этот период времени вышло не так уж много исследований. Это, прежде всего монография С. Н. Дурылина «Как работал Лермонтов» (М., 1934), в которой был представлен анализ стиля и показано нарастание реалистической тенденции в творчестве поэта. В 1940 г. вышла его же монография «Герой нашего времени» (М., 1940), до сих пор не утратившая своей значимости. Ценные сведения, факты, наблюдения содержатся в монографиях Л. Я. Гинзбург «Творческий путь Лермонтова» (Л., 1940) и В. Закруткина «Пушкин и Лермонтов» (М., 1941).

В полной мере проявился многолетний труд наших лермонтоведов в юбилейных выпусках 1941 года. По статьям, включенным в эти выпуски, мы можем судить о творческом росте ученых в постижении и осмыслении лермонтовского творчества.

Статья Б. Эйхенбаума, открывающая «Литературное наследство» за 1941 г. (ТТ. 43−44), показывает, как лермонтовед с огромной эрудицией, зрело решает сложнейшие вопросы. Статья Эйхенбаума «Литературная позиция Лермонтова» выявляет путь поэта от юношеского прекраснодушия к осознанной, осмысленной мятежности. Не впадая в узкий биографизм, на широком фоне литературно-общественной жизни ученый вырисовывает сложный путь, трагически оборванный гибелью Лермонтова. Изучению эстетических взглядов поэта посвящена статья В. Ф. Асмуса «Круг идей Лермонтова». На основе творчества писателя автор изучает философские взгляды, извлекает факты, подтверждающие мысль, что «Лермонтову присущи фаталистические суждения, но они вступают в противоречия с характерами его героев — борцов, протестантов». При этом анализ лермонтовского творчества ведется ученым с высочайшей научной добросовестностью и мастерством.

В предшествовавшие периоды учеными почти не освещалась проблема «Лермонтов и западные литературы». Одинокими оставались попытки решения этого вопроса и в «Венке Лермонтову» (М.- Птг., 1914). А. Федоров представил исследование, в котором факты творческого воздействия на Лермонтова лучших образцов западноевропейской литературы рассматриваются в убедительных сопоставлениях. Каждый из таких фактов исследователь связал, во-первых, с эволюцией собственного творчества Лермонтова, во-вторых, с традициями обращения других русских писателей к западным художникам слова. Статья содержала ряд новых сведений и показывала развитие интереса Лермонтова к своим собратьям по перу из зарубежных стран. А. Федоров наметил и схему творческого воздействия на русского поэта поэтов Запада:

1) Лермонтов — переводчик, интерпретатор Шиллера и Гете;

2) Поклонник Байрона;

3) Гейне, Гете — учителя Лермонтова.

Конечно, схема эта не полна (выпали Шекспир, Руссо, Мюссе, Констан и др.), но в целом, поступательные стадии Шиллер — Байрон — Гейне соответствуют эволюции творческого метода Лермонтова.

Статья Л. Гросмана «Лермонтов и культуры Востока» была основана как на анализе произведений поэта, связанных с Востоком, так и на исторической обстановке России, благодаря которой внимание Лермонтова к угнетенным народам Востока особенно возросло.

Л. Гроссман открывает реальные истоки замысла «Испанцев», доказывает, что «тема древнего Востока принимала в сознании Лермонтова новое значение трагически-напряженного современного вопроса».

Новой страницей лермонтоведения можно считать статью М. Азадов-ского «Фольклоризм Лермонтова». В крупном плане, широко привлекая литературно-эстетические, философские воззрения писателя и творения его современников, М. Азадовский прослеживает фольклорные интересы Лермонтова. Исследователь не только констатирует, но и объясняет причины обращения поэта к народным мотивам и образам. Так, например, разбойничья тема и ее преломление в художественных произведениях рассматривается одновременно в юношеской лирике Лермонтова и в поэзии декабристов. Кроме того, автором прослеживается путь Лермонтова к фольклору Кавказа, к образам удальцов-горцев, устанавливается и влияние русской исторической песни, былины на «Бородино», «Песню про. купца Калашникова», «Казачью колыбельную».

Начало изучению творческого стиля Лермонтова, его лексики и изобразительных поэтических средств во многом было положено статьей В. Виноградова «Стиль прозы Лермонтова».

Достижения отечественного лермонтоведения отразились и в юбилейном сборнике 1941 года «Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова» (М., 1941). Итоги и результаты многолетних исследований представлены статьями А. Е. Михайловой — «Идея личности у Лермонтова и особенности ее художественного воплощения», Д. Д. Благого — «Лермонтов и Пушкин», C.B. Шувалова — «Мастерство Лермонтова», С. Н. Дурылина — «На путях к реализму», Л. П. Перльмутер — «Язык прозы Лермонтова», Б. В. Неймана — «Русские литературные влияния в творчестве Лермонтова» и др.

Особый акцент сделан в этом сборнике на вопросах биографии поэта. Важные сведения содержатся в статьях Н. Л. Бродского — «Лермонтов-студент и его товарищи», Э. Г. Герштейн — «Лермонтов и кружок шестнадцати», Г. В. Морозовой — «Встречи Лермонтова с декабристами на Кавказе».

Для уяснения биографии, личности, мировоззрения Лермонтова многое сделали интересные исследования И. Л. Андроникова, а также работы С.А. Андреева-Кривич (Лермонтов. Вопросы творчества и биографии. — М., 1954).

Отечественное литературоведение может гордиться основательным монографическим трудом Н. Л. Бродского «М. Ю. Лермонтов. Биография: 1814 — 1832» (М., 1945. — Т. 1.). Интересные наблюдения и новые для своего времени выводы содержит работа E.H. Михайловой «Проза Лермонтова» (М., 1957). Значительный вклад в изучение творчества Лермонтова внесли работы А. Н. Соколова «М.Ю. Лермонтов» (М., 1950), Д. Е. Максимова «Поэзия Лермонтова» (М., 1959), В. А. Мануйлова, М. И. Гиллельсона, В.Э. Вацу-ро «М. Ю. Лермонтов. Семинарий» (М., i960), Б. М. Эйхенбаума «Статьи о Лермонтове» (М.- Л., 1961).

В течение нескольких десятилетий (особенно в 1960;е — 1970;е годы) на основе именно лермонтовского наследия или в непосредственной зависимости от него ставились и решались многие принципиальные теоретико-методологические и историко-литературные вопросы. Они стимулировали дискуссию о соотношении романтизма и реализма в русской литературе, изучение форм и способов психологического анализа, разработку теории стиля, интерес к вопросам о роли автора и формах выражения авторского слова в художественных структурах, к проблемам творческой индивидуальности, углубление в лабораторию писательского мастерства, кардинальный пересмотр основ стиховедения с привлечением новейших методов исследования и т. п.

Так, в 1963 г. вышел в свет достаточно насыщенный сборник «М. Ю. Лермонтов. Вопросы жизни и творчества» (под ред. А. Н. Соколова и Д. А. Гиреева. — Северо-Осетинское книжное изд-во, Орджоникидзе, 1963). Острота в постановке ряда проблем, тематическое разнообразие, свежие наблюдения и несколько, хотя и скромных, находок дали право сборнику внести свою лепту в развитие отечественного лермонтоведения.

Любопытны две статьи из этого сборника, предлагающие читателю полярно противоположные решения одной и той же проблемы: «Герой нашего времени» Лермонтова как реалистический роман" В. Мануйлова и «Роман Лермонтова «Герой нашего времени — вершина русской романтической прозы» К. Григорьяна.

Автор первой статьи кратко, в форме тезисов пишет об отражении в «Герое нашего времени» важнейших противоречий русской действительности 30-х годов, ссылается на суждения Белинского и мнения ряда лермонто-ведов, находя в них опору для своей точки зрения. В большинстве случаев все эти доводы, аналогии и экскурсы, безусловно, резонны и заслуживают самого серьезного к себе отношения. И все же исследование В. Мануйлова в целом нельзя считать вполне убедительным.

Уязвимое место концепции В. Мануйлова, по нашему мнению, заключается в том, что она не учитывает сложность взаимоотношения романтизма и реализма в их историческом развитии. Вместе с тем романтизм, не переставая быть живым явлением литературы, как бы из себя порождает новую художественную систему и отнюдь не всегда целиком растворяется в ней. К сожалению, в своей статье В. Мануйлов односторонне фиксирует лишь те свойства произведения, которые, по его мнению, свидетельствовали о выходе Лермонтова на дорогу реализма, тогда как вопрос о связи «Героя нашего времени» с проблематикой лермонтовского романтизма, в сущности, был автором обойден.

В отличие от В. Мануйлова, К. Григорьян исходит из того, что «в литературном развитии нет замкнутых процессов», что «ни реализм, ни романтизм в 30-е годы не существовали в абсолютно чистом виде"1. Однако эта верная установка не нашла широкого обоснования в данной статье. Главное место в ней занимает критика одностороннего, поверхностного и упрощенного понимания романтизма как иллюзорной мечтательности и произвольной игры фантазии, причем К. Григорьян, в общем, удачно полемизирует с некоторыми лермонтоведами, которые при помощи такого рода понятий о романтизме «обосновывали» реализм «Героя нашего времени». Но статья довольно неожиданно заканчивается категорическим выводом: «Лермонтов, как тип поэта, по своему миросозерцанию целиком принадлежал романтизму. Остал ется он на позиции романтизма и в «Герое нашего времени». Этот вывод подкреплен чисто умозрительным аргументом, исключающим самую возможность синтеза художником романтических и реалистических приемов творчества. «По распространенной концепции, — утверждает К. Григорьян, -следует, что в творчестве Лермонтова зрелого периода одновременно действовали две эстетические системы. В результате поэтическая индивидуальность Лермонтова раздваивается, разрушается, теряет присущую ей внутрен.

1 М. Ю. Лермонтов. Вопросы жизни и творчества: сб. науч. тр.- под ред. А. Н. Соколова и Д А. Гиреева. — Орджоникидзе: Северо-Осетинское книжное изд-во, 1963. — С. 38. Там же.-С. 53. нюю цельность"1. Мы считаем, что в такой позиции автора проскальзывает то самое метафизическое противопоставление романтизма реализму, которое имело место в статье В. Мануйлова.

Обе статьи свидетельствуют об известных трудностях в изучении не только творческого метода Лермонтова, но и закономерностей литературного развития в целом. Определяя художественный метод какого-либо произведения очень емкими пересекающимися понятиями — реализм и романтизм, мы нередко забываем, что оба эти явления исторически изменчивы. Вот почему проблема художественного метода не только лермонтовского романа, но и многих других литературных памятников порождает бесконечные споры. Сейчас возникла острая потребность в таком изучении литературного процесса, которое давало бы возможность создать разветвленную классификацию разных типов романтизма и реализма.

В связи с лермонтовским юбилеем 1964 года научная литература о великом русском поэте пополнилась несколькими книгами2. Отличаясь друг от друга по жанру, тематике и кругу охватываемых проблем, каждая из этих книг несла на себе четкий отпечаток индивидуальности ее автора, выражающийся и в манере изложения, и в характере истолкования сущности творчества Лермонтова или его отдельных произведений. Работы, появившиеся к 150-летию со дня рождения поэта, подводили в известной мере, итоги в разных областях лермонтоведения. И хотя эти итоги были значительными, относились они все же преимущественно к отдельным проблемам биографии и творчества Лермонтова и не воссоздавали целостного представления о нем как о поэте национального и мирового значения.

Считаем необходимым выделить в ряду появившихся юбилейных ис.

1 М. Ю. Лермонтов. Вопросы жизни и творчества: сб. науч. трпод ред. А. Н. Соколова и Д А. Гиреева. — Орджоникидзе: Северо-Осетинское книжное изд-во, 1963. — С. 53.

Андроников И. Л. Лермонтов. Исследования и находки / И. Л. Андроников. — М.: Гослитиздат, 1964; Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова / Э. Г. Герштейн. — М.: Советский писатель, 1964; Мануйлов В. А. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова / В. А. Мануйлов. — М.- Л.: Наука, 1964; Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова / Д. Е. Максимов. -М.- Л.: Наука, 1964; Григорьян К. Н. Лермонтов и романтизм / К. Н. Григорьян. — М.- Л.: Наука, 1964. следований книгу Вл. Архипова1, которая, на наш взгляд, существенно восполняет указанный пробел.

В данной монографии, которую автор назвал прежде всего «книгой идей Лермонтова», Вл. Архипов стремился «раскрыть сложный духовный облик великого русского поэта, сделавшего после Пушкина огромный исторический шаг вперед в общественно-политическом и художественном развитии нации».

Соответственно этому заданию, диктуемому смыслом и значением творчества поэта, автор избрал масштаб и критерии своего исследования. Лермонтов представлен в живом процессе предшествующего, современного ему и последующего развития литературы и общественной мысли, включен в сложный контекст философско-эстетических исканий эпохи.

Философско-эстетический и идейно-нравственный аспекты поэзии Лермонтова рассматриваются автором в их сложных и тесных взаимоотношениях и постоянно возводятся к тому единству, которое представляет собою каждое отдельно взятое произведение, проблемно-тематические циклы произведений и, в конечном счете, все творчество поэта в целом.

Важнейшие произведения поэта, избранные для подробнейшего рассмотрения, исследованы Вл. Архиповым в их самостоятельном значении и в их органическом сцеплении друг с другом, в сопоставлениях с творчеством предшественников и современников и в глубоких связях с общественным движением эпохи.

Достоинства и недостатки книги Вл. Архипова нередко являются двумя следствиями одной причины и восходят к одной и той же индивидуальной особенности исследователя, которую A.C. Бушмин обобщенно и метко назвал «деспотизмом логизирующей мысли».

Эмоциональный экстремизм суждений Вл. Архипова, его склонность к крайним выводам и преувеличениям особенно заметно сказались в трактовке.

1 Архипов Вл.А. М. Ю. Лермонтов. Поэзия познания и действия / Вл.А. Архипов. — М.: Московский рабочий, 1965. вопросов о революционно-политических воззрениях Лермонтова, о соотношении между романтизмом и реализмом и о своеобразии творчества Лермонтова по сравнению с творчеством Пушкина.

Излишним максимализмом страдают, например, утверждения о «стройности атеистической философии» Лермонтова, о философских открытиях в лермонтовской поэзии как о «фейербаховском материализме до Фейербаха, обогащенном беспокойной диалектикой движения и обнаженной остротой социальности», или о том, что уже в ранней юности Лермонтов заявил о себе как зрелый, сложившийся политический мыслитель.

Суждения о поэте как окончательно сформировавшемся политическом мыслителе, на наш взгляд, не вполне соответствуют не только юному Лермонтову, но и Лермонтову последних дней его жизни. Преждевременная смерть застигла поэта в незавершенном движении, в самом начале проявления его огромных духовных возможностей. Цитируемые нами утверждения Вл. Архипова принадлежат, скорее истории, воскрешают атмосферу бурных филологических дискуссий начала 60-х годов, но едва ли могут сегодня восприниматься как методологические аксиомы и последнее слово в изучении литературного процесса.

Вообще следует заметить, что Вл. Архипов несколько рационализировал и гармонизировал революционно-политические настроения и воззрения поэта, придал им такую степень осознанности, логической завершенности и программности, какой в действительности у Лермонтова не было да и не могло быть по условиям его времени — «от декабристов до Герцена».

В труде Вл. Архипова уделено большое внимание вопросу о соотношении реализма и романтизма. Эта сложная и разноречиво трактуемая литературоведческая проблема приобретает не только особый интерес, но и особые трудности при изучении творчества Лермонтова.

Отметим сразу, что Вл. Архипов высказал, на наш взгляд, много глубоких и принципиально важных суждений. Вполне допускаем, что лермонтовский романтизм достоин того панегирика, который пропет ему Вл. Архиповым. Однако, к сожалению, в обосновании действенности романтизма автор не вполне избежал самого легкого, но и в то же время самого неблагодарного способа — обкрадывания реализма в пользу романтизма. Успешно осветив подлинные заслуги романтизма, автор решил пополнить и возвеличить их еще и путем сужения, обеднения возможностей реализма, представив последний в невыгодном свете. Мы считаем, что роль романтизма в истории литературы достаточно велика и почетна, чтобы нуждаться в таком искусственном превознесении.

В целом же, острой постановкой и оригинальным освещением больших и важных проблем Вл. Архипов раздвигает границы прежних представлений о личности Лермонтова, его философско-эстетическом мировоззрении и художественном методе.

Стремлением найти новые пути к решению еще не проясненных вопросов лермонтоведения проникнуты, вышедшие в 1973 г., книги В. И. Коровина «Творческий путь Лермонтова» (М.: Просвещение, 1973) и Б. Т. Удодова «М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы» (Воронеж: Изд-во ВГУ, 1973). Целью книги Б. Удодова является стремление рассмотреть некоторые «вершинные» произведения поэта («Герой нашего времени», «Демон») не только в их итоговом воплощении, но и в «процессе зарождения, становления, развития, то есть в генетических «основаниях» этих художественных вершин, уходящих в толщу всего творчества и многообразных процессов художественного мышления писателя"1.

В своей работе Б. Удодов во многом успешно обрисовал динамику творческого акта Лермонтова: соотношение творческих импульсов и замыслов, принципы типизации, место и значение планов и заготовок, пути и проблемы заключительной отделки текстов.

Правда, лишь отчасти реализованы в монографии богатые возможности, которые таил в себе анализ так называемых «самоповторений» Лермон.

1 Удодов Б. Т. М. Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы / Б. Т. Удодов: монография. — Воронеж: Изд-во Воронежского гос. ун-та, 1973. — С. 16.

75 това. Вместе с тем, Б. Удодов исследует этот вопрос плодотворнее и интереснее, чем его предшественники. Он отказывается видеть в лермонтовских самоповторениях лишь поэтические «общие места», «клише» и тем более «самоплагиаты». Но и для него эти самоповторения стоят в ряду «творческих констант» и свидетельствуют прежде всего о постоянной устремленности поэта к определенному кругу проблем, во многом отражающему своеобразие его идейно-художественного мира. Б. Удодов прав, говоря, что «сопоставление лермонтовских повторяющихся образов (не только героев-персонажей) свидетельствует об их особом для поэта внутреннем значении как неких фи-лософско-эстетических констант, опор, на которых зиждется его художественная модель мира"1. Вместе с тем этот вопрос, мы считаем, имеет и другую важную сторону. Повторяя написанное прежде, Лермонтов сплошь и рядом спорил с самим собой.

На основе скрупулезного изучения творческой истории «Демона» исследуется идейная структура поэмы, ее философско-эстетическое содержание, сюжетно-психологическая динамика образов Демона и Тамары. На обширном и большей частью впервые вводимом в лермонтоведение материале Б. Удодов показывает, как концентрировались в гениальном творении Лермонтова те философские, этические проблемы, над которыми билась русская общественная мысль 30-х — 40-х годов XIX века. Цельность и последовательность научных позиций Б. Удодова определили убедительность полемики, которую он ведет с Т. Ивановой и некоторыми другими своими предшественниками.

Как и «Демон», «Герой нашего времени» рассматривается автором в широком историко-литературном контексте, обстоятельно изучены истоки и формирование образа «лишнего человека», или, как говорит Б. Удодов, «странного человека» в русской литературе, его развитие в творчестве предшественников и современников Лермонтова, проблематика и система образов «Героя нашего времени», своеобразие жанра этого произведения, осо.

1 Там же.-С. 196. бенности его стилистической структуры. Отдельная глава монографии посвящена поздней прозе Лермонтова, причем второй раздел этой главы, где разбирается повесть «Штосе», может быть отнесен к лучшим страницам книги и к лучшему, что когда-либо было написано об этом незавершенном, но чрезвычайно интересном произведении Лермонтова.

Заметным событием в истории отечественного лермонтоведения явился сборник «Лермонтов и литература Советского Союза» (Ереван, 1974), подготовленный совместными усилиями ученых Ереванского государственного университета и ИМЛИ им. A.M. Горького АН СССР. Работы Л. Озерова, К. Н. Ломунова, М. С. Горячкиной, Ю. В. Манна, У. Р. Фохта, Н. В. Осьмакова, В. И. Левина, И. Е. Усок и др., вошедшие в данный сборник, впервые ввели в научный оборот огромное количество новых историко-литературных фактов, посвященных жизни и творчеству Лермонтова и позволяющих глубже представить место поэта в историко-литературном процессе, уяснить своеобразие его художественно-эстетической позиции и индивидуальной поэтической манеры.

В 1975 г. увидела свет глубокая и основательная монография У. Р. Фохта «Лермонтов. Логика творчества» (М.: Наука, 1975). Рассматривая творчество как художественное целое, исследователь ставит своей задачей выяснить «функциональные связи образов и мотивов», складывающихся в конечном счете в сложное образное единствоупор сделан на объяснении ходов и переходов интенсивно развертывающейся писательской мысли.

У. Фохт исходит из того, что Лермонтов «по преимуществу лирик" — другие сферы творчества — поэмы, драма, проза — трактуются в проекции на лирику как на первооснову. Такой подход позволяет воспринять лирику Лермонтова как многосоставную, разветвленную систему, обладающую внутренней завершенностью. И притом, как систему особого рода, воплощающую в себе процесс поэтического мышления.

Переходя от лирики к поэмам, а затем к драме и прозе, У. Фохт прослеживает «связь образов» в аспекте эпизации и драматизации лирических тем и, прежде всего, темы действия, темы активности «сильной личности».

Внутрисистемные переходы и связи трактуются У. Фохтом и в разрезе метода изображения, отсюда — обстоятельное рассмотрение проблемы «романтизм — реализм». Данную эту проблему толковали по-разному, порой не-расчлененно или альтернативно. Для У. Фохта суть дела — в сложности ситуации, в сосуществовании разнонаправленных тенденций, когда наблюдается несомненное движение к реализму и возвращение к романтизму после возникновения реалистической ориентации, когда налицо усвоение и переосмысление романтического в реалистическом создании («Герой нашего времени») и одновременно присутствие реалистического в романтическом, по своим основным параметрам, произведении («Мцыри»). Такая трактовка метода в главном согласуется с анализом процесса художественного мышления на конкретном уровне, с систематизацией фактов творчества и поэтому представляется нам достаточно убедительной и продуктивной.

Важную роль в книге У. Р. Фохта играют типологические сопоставленияв своей совокупности они многосторонне определяют своеобразие позиции и «логики» Лермонтова относительно его окружения — предшественников и современников. «Основные линии» системы последовательно включаются в историко-литературный контекст.

В 80-е — 90-е годы прошлого и в начале нынешнего столетия отечественное лермонтоведение пополнилось целым рядом добротных и концептуально убедительных исследований, которые рассматривали различные аспекты творчества Лермонтова — от биографии до стилистики1.

1 Лермонтовская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1981; Ломинадзе C.B. Поэтический мир Лермонтова / C.B. Ломинадзе. — М.: Современник, 1985; Герштейн Э. Г. Судьба Лермонтова / Э. Г. Герштейн. — М.: Художественная литература, 1986; Макогоненко Г. П. Лермонтов и Пушкин / Г. П. Макогоненко. — Л.: Советский писатель, 1987; Удодов Б. Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» / Б. Т. Удодов. — М.: Просвещение, 1989; Афанасьев В. В. Лермонтов (ЖЗЛ) / В. В. Афанасьев. — М.: Молодая гвардия, 1991; Найдич Э. Э. Этюды о Лермонтове / Э. Э. Найдич. — СПб.: Художественная литература, 1994; Маркович В. М. Пушкин и Лермонтов в истории русской литературы / В. М. Маркович. — СПб., 1997; Гусляров Е, Корпухин О. Лермонтов в жизни / Е. Гусляров, О. Корпухин. — Калининград, 1998; Зотов С. Н. Художественное пространство — мир Лермонтова / С. Н. Зотов. — Таганрог: Изд-во ТГПУ, 2001; Журавлева А. И. Лермонтов в русской литературе / А. И. Журавлева — М.: Прогресс-Традиция, 2002; Серман И. З. Михаил Лермонтов. Жизнь в литературе. 1836 — 1841 / И.З. Сер-ман. — М.: Изд-во РГТУ, 2003. и др.

Исследовательская литература о Лермонтове велика и многообразна. В ней творчеству Лермонтова давались разные толкования, иногда дополняющие, иногда исключающие друг друга. Если оценивать эту литературу в ретроспективе ее развития, не боясь при этом практически неизбежных схематических обобщений и миновав промежуточные концепции, то можно выявить существование в ней двух стадиально различных, противостоящих друг другу воззрений.

Одни исследователи видели в Лермонтове крайнего индивидуалиста, выразителя «чисто отрицательного взгляда», скептического романтика, сомневающегося во всех человеческих ценностях и опирающегося на чужиеотечественные и западноевропейские — образцы, в которых такое миропонимание представлялось художественно закрепленным. Такая точка зрения была распространена в старой академической литературе.

Сторонники другого воззрения, возникшего приблизительно с конца 30-х годов XX столетия, видели в лермонтовском отрицании негативное выражение положительного содержания мировоззрения Лермонтова, которое, как они полагают, было глубоко связано с гражданским сознанием поэта, генетически восходящему к декабризму. Согласно этому взгляду, творчество Лермонтова представляет собой самобытное, национальное явление и соотносится главным образом с русской литературой, особенно — с пушкинской традицией.

Изучение творчества Лермонтова отнюдь не представляется завершенным и свободным от недостатков. Более того, думается, что не только отдельные аспекты «лермонтовской проблемы», но и некоторые пути ее научного решения еще даже не намечены исследователями, а намеченные не всегда в достаточной мере разработаны.

Творческое своеобразие писателя связано с его человеческой индивидуальностью и вместе с тем со всем социальным и духовным содержанием его эпохи. Мы считаем, что мировоззрение и творчество любого художника, и Лермонтова в том числе, нельзя целиком выводить из частных, хотя бы и очень крупных явлений современной ему действительности. Даже такой общепризнанный и несомненный фактор, как декабристская традиция, не являлся единственным возбудителем художественного и философского сознания Лермонтова. Или, скажем, изучение форм, генезиса и связи романтизма и реализма в художественном строе Лермонтова не должно принимать абстрактно-схематического характера и вытеснять другие аспекты исследования: общему нельзя позволять подавлять частное, схемой общелитературных эпохальных методов нельзя подменять исследование конкретного, своеобразного и даже причудливого в произведениях писателя, в которых все имеет отношение к романтизму и реализму, но не все сводится к этим понятиям.

Творчество каждого выдающегося художника в чем-то очень существенном выходит за пределы любого литературного направления.

Процесс формирования реализма в отечественной литературе характеризовался не только тем, что он преодолевал слабые стороны эстетики и художественной практики романтизма, но и тем, что опирался на его достижения, органично включая в себя те его компоненты, которые могли служить новым идейно-художественным задачам, и речь здесь должна идти, как нам кажется, не просто о наличии «элементов», «тенденций», «начал» романтизма в творчестве крупнейших представителей реалистического искусства.

Современные исследования выдвигают различные интерпретации подобных явлений. В одних случаях речь идет о такой переработке достижений романтизма, которая означает их полное растворение в новой художественной системе (приблизительно так трактуется, например, соотношение между толстовской «диалектикой души» и романтическим психологизмом). В других случаях ставится вопрос о «романтических тенденциях» или «романтических элементах» внутри реалистических художественных структур, иначе говоря, о такой сохранности «исходного» качества, которая позволяет ощущать связь соответствующих явлений с породившей их романтической «почвой» и, следовательно, дает основания выделять их в контексте реалистической системы как особые «врастания» романтических традиций.

Рассмотрение соотношения и связи романтизма и реализма — вопрос тонкий и многообразный, и при всей палитре исследовательских подходов к нему приводит к однозначному выводу: романтизм, исторически предшествуя критическому реализму, был эстетически самостоятельным этапом художественного осмысления и отражения действительности с присущими ему принципами и закономерностями.

Недоверие к художественно-эстетическим возможностям романтического искусства постепенно убывает. «Ныне все меньше, — пишет A.C. Буш-мин, — становится сторонников теории, так сказать «чистопородного» развития реализма, которая признает позитивное значение только его собственного исторического восхождения от одного своего этапа к другому."1. В литературоведческой науке все реже раздаются голоса о том, что романтизм отвлекал писателей от правдивого воспроизведения действительности и поэтому не оказал какого-либо заметного влияния на развитие реалистического метода творчества.

Продолжая свою мысль о плодотворности романтических традиций, A.C. Бушмин справедливо констатирует: «.реализм, развиваясь от момента своего возникновения и до классической стадии в XIX веке, находился не только в борьбе, но и в преемственной связи. с другими направлениями и в первую очередь — с романтизмом». Вместе с тем конкретные формы этой преемственности изучены еще недостаточно.

Однако эта проблема уже выходит за рамки того круга вопросов, которые являются предметом нашего научного рассмотрения, и обращение к такого рода задачам привело бы к определенному смещению и в объекте, и в предмете представленного исследования. Именно поэтому в предлагаемой работе избрана значительно более частная аналитическая задача: рассмотреть и проанализировать романтизм A.C. Пушкина и М. Ю. Лермонтова как некое целостное и самоценное художественное явление, прибегая к сопоставлению с творчеством иных поэтов, но лишь с целью выявления своеобразия творческого мышления, манеры, мировидения A.C. Пушкина и М. Ю. Лермонтова и их «непохожего сходства».

1 Бушмин A.C. Преемственность литературного развития / A.C. Бушмин // Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения. — JI.: Наука, 1974. — С. 140.

Там же.-С. 141.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Романтизм начала XIX столетия знаменовал собой эпохальный поворот в истории европейской культуры. Он заложил интеллектуальную и творческую парадигму, которую позднейшие писатели и художники, вплоть до начала XX века, развивали и разрабатывали в форме полемики и даже попыток разрыва.

Романтизм в России стал «жизненной философией», духовным «жиз-нестроительством». Русский романтизм представлял собой очень сложный литературный феномен, объединивший самых разных художников и различные творческие программы, поэтому одной из ведущих отличительных особенностей русского романтизма является его способность объединить в сложном противопоставлении и переплетении самые разнообразные художественно-эстетические модификации.

Самобытность русского романтизма обусловлена тем, что наряду с включенностью в контекст европейского романтизма и, испытывая его определенное воздействие, наш романтизм имел свои корневые национальные традиции.

Основными социально-историческим предпосылками возникновения русского романтизма являются следующие:

1) европейская литература и философия, деятельность русских просветителей М. В. Ломоносова, Н. И. Новикова, Н. М. Карамзина, А. Н. Радищева, Г. Р. Державина;

2) новый тип взаимоотношений власти и народа, который привел к идеологическому и философскому пробуждению умов;

3) двойственность и непоследовательность проводимых властью мер в области внутренней государственной политики (в сфере образования, законодательстве, военных и экономических реформ, наличие крепостного права);

4) социальные движения, внутренние общественные явления, активизация внешней политики.

Конец XVIII — начало XIX столетия для России — время глобальных потрясений, преобразований, реформ, смены власти. На внутриполитических событиях, сопровождающихся тяжелыми общественными потрясениями, и внешних национальных конфликтах, освободительных движениях основана социокультурная динамика русского романтического движения. Анализ данного периода (смены мировоззренческих эпох) позволяет сделать вывод о том, что в России была своя национальная почва, на которой дал всходы, окреп и вырос русский романтизм как специфический, особый способ мировосприятия, миропонимания жизни и человека. Исторические события рубежа столетий затронули веками сложившуюся стабильность, нерушимость склада мысли и духовного потенциала народа, заставив по-иному почувствовать и осмыслить ход истории.

По обобщающей констатации В. Г. Белинского, «наш романтизм принес. пользу нашей литературе: он расчистил ее арену, заваленную сором и дрязгом псевдоклассических предрассудковон далеко разметал их деревянные барьеры, уничтожил их австралийские табу и тем предуготовил возможность самобытной литературы» (VI, 522).

Стремительность движения русской литературы, словно бы догонявшей ушедшие вперед западноевропейские страны, обусловила некоторую неотчетливость, размытость границ между возникавшими в ней художественными направлениями. Романтизм в этом смысле не являлся исключением: он тесно соприкасался, временами как бы даже срастался сначала со своими предшественниками — классицизмом и сентиментализмом, а затем — с идущим на смену критическим реализмом, был во многих случаях трудноотличим от них. В творчестве русских романтиков перекрещивались разнородные литературные традиции, постоянно возникали смешанные, переходные формы.

Романтические идеи, настроения, конфликты, художественные формы, которые существовали в западноевропейской литературе, были представлены в русской литературе как бы в «смягченном» варианте. Для их полного развития еще не было ни подходящей общественно-исторической почвы, ни соответствующих культурных традиций, ни достаточного литературного опыта. Осваивая художественный опыт Европы, русские романтики в то же время оспаривали европейский идеал человека, искаженный индивидуализмом, и выдвигали свое понимание человеческой природы и человеческой ценности.

Русские романтики, в отличие от западноевропейских, пытались установить более тесные связи с жизнью, они не проповедовали мистицизм, отрешенность от мира и индивидуализм в той крайней форме, какая была характерна, скажем, для немецкого романтизма.

Русские романтики с гораздо большей охотой избирают предметом своего изображения повседневную жизнь, быт людей. Даже отказываясь порою от изображения героя из народной среды, а, рассказывая о жизни светского общества, русские писатели-романтики изображали общественные отношения с позиций, близких народному сознанию. У русских романтиков ощущается гораздо явственнее стремление к объективной оценке существующего, чем попытки нивелировать народное сознание в угоду сословным, философским и общественно-политическим тенденциям.

При всей творческой похожести и непохожести знаковыми фигурами в истории русского романтического движения являются A.C. Пушкин и М. Ю. Лермонтов.

Романтизм Пушкина прежде всего отличала творческая многогранность (в ней же, очевидно, заключается одна из причин дальнейшего стремительного движения к реализму). Романтическая поэзия Пушкина объединила различные романтические течения, продолжив и психологическую линию Жуковского — Батюшкова, и героический, «политический» романтизм декабристов, и катенинскую «простонародность», и многообразный опыт зарубежных романтиков. Романтизм Пушкина реализовал лучшие возможности романтического искусства, раскрыл его сложность, часто «распадавшуюся» у предшественников, что и обусловливало односторонность того или иного романтического течения, взятого «в отдельности».

Поэтому романтизм Пушкина, впитавший своеобразное мироощущение эпохи конца XVIII — начала XIX вв., в целом был свободен от трагизма и «разорванности», столь характерных для более поздних русских романтиков (в частности, Лермонтова). Национально-исторические истоки пушкинского романтизма определили и своеобразие его философской основы: Пушкину оказались гораздо ближе просветительские философские традиции (правда, переосмысленные и переработанные), нежели идеализм Фихте, Канта, Шеллинга.

Традиции классицизма как посредника и регулятора пушкинского творчества в определенной мере участвовали в разработке поэтом новых эстетических систем — романтизма, а затем и реализма. Разумеется, Пушкин не возрождает в своем творчестве классицистские жанры, но все же определенная дань традициям классицизма в творчестве Пушкина заметна. Взгляды Пушкина на русскую литературу XVIII в. формировались под воздействием двух прямо противоположных тенденций: с одной стороны, он воспитывался в обстановке преклонения перед Ломоносовым, Херасковым, Державиным, Дмитриевым, царившей в Лицее, с другой — поэт живо реагировал на проникновение в лицейскую среду новых литературных веяний, испытывая непосредственное влияние творчества таких ведущих поэтов начала XIX в., как Жуковский, Батюшков, Вяземский, Давыдов. При этом и «старое», и «новое» гармонично уживались в сознании Пушкина-лицеиста.

Рационалистические элементы поэтики, связанные с особенностями нормативно-эстетического мышления, сосуществовали какое-то время с новыми, предромантическими и романтическими принципами в виде определенных «отголосков классицизма», и, безусловно, присутствовали (чаще всего как элемент внешнего, формы, как дань стилистической традиции) в художественной позиции Пушкина, но при этом не являлись для нее определяющими, так как не они характеризовали творческую специфику этой позиции.

Романтизм раннего Пушкина, сыгравший исключительную роль в формировании литературно-эстетической системы декабризма, в условиях постдекабрьской эпохи начинает уступать в пушкинском творчестве место реалистическому методу. Это было закономерно и диктовалось всей логикой развития русского историко-литературного процесса.

Творческий этап Пушкина середины 1820-х годов условно можно определить как «движение внутри романтического комплекса», когда, выстраивая и формулируя свою новую жизненно-творческую позицию (философию), поэт в чем-то сближался с одними современными ему романтическими, фи-лософско-эстетическими теориями (или отдельными их постулатами и принципами) и отталкивался от других, находя в каждой подтверждение или противоречие своим собственным исканиям (декабристский романтизм, творчество Байрона, взгляды на искусство йенских романтиков). В гравитационном поле романтического притяжения и отталкивания и формировался пушкинский «объективный» (потенциально-реалистический) взгляд на мир.

Логику пушкинского перехода от романтизма к реализму нельзя рассматривать как моментальный творческий скачок. Это — процесс, причем взаимовозвратный, духовно напряженный, достаточно протяженный во времени, имеющий свою объективную поступательность развития, которую невозможно искусственно динамизировать. Зарождавшиеся тенденции реализма по мере своего утверждения и художественного освоения действительности определенное время продолжали оставаться во власти эстетической гравитации романтизма. Существование довольно длительного «переходного периода» в творчестве Пушкина, охватывающего собой середину 1820-х годов, когда, решая важнейшие проблемы искусства, актуализированные современной ему романтической эстетикой, отвечая на вопросы, поставленные романтизмом, поэт разрабатывал основы нового художественного метода, является исторически закономерным.

Традиции романтизма в форме определенной, эстетически суверенной «константы» продолжали активно функционировать в историко-литературном процессе эпохи, при этом одновременно, многолико-причудливым образом участвуя и в процессе формирования художественноэстетической системы реализма, которая складывалась постепенно, без крутой ломки. Для самого Пушкина зарождавшийся реализм был, скорее, «преемником-оппонентом», нежели антагонистом романтизма.

Истинный романтизм" Пушкина — романтизм особого, «переходного» состояния, проявляющийся пока как тенденция, отражающая потенциальную готовность литературы к качественным переменам. Это романтизм, с одной стороны, преодолевающий прежнюю сложившуюся концепцию мира и человека, сложившийся тип художественного освоения действительности (романтический), а с другой — одновременно, зачастую интуитивно, осваивающий и разрабатывающий новую концепцию мира и человека, формирующий новый тип художественного освоения действительности — реалистический.

При этом универсальность «истинного романтизма» как переходной и объективно необходимой фазы на пути к формированию пушкинского реализма, с нашей точки зрения, заключается, во-первых, в его динамичности и разомкнутости в смежные этапы художественной эволюции Пушкина, а, во-вторых, в том, что «опровергаемое» и «создаваемое» им, находятся в непосредственном и равнонуждающемся «диалоге-полемике». Сложность «истинного романтизма» как романтизма особого, «переходного» качества заключается в том, что многое из того, что обреталось поэтом интуитивно, домысливалось и переоценивалось, становясь позднее осознанным творческим принципом, проявляется пока лишь как симптом, предощущение эстетического прорыва, диалектично переплетающиеся с ностальгией и тяготением к прежней традиции, вполне преодолеваемой только впоследствии.

Перманентно удаляясь от романтизма и неуклонно возвращаясь к нему вновь, Пушкин проявил удивительную писательскую тактичность — удержался от циничного фарса и карикатурного пародирования романтизма, хотя определенному пересмотру его традиций, их переоценке и реалистической интерпретации поэт подвергал многие исходно-установочные романтические формы, ситуации, приемы, образы. Такая врожденная творческая «дипломатичность» во многом предопределила масштабность пушкинских поэтических горизонтов и синтетическую универсальность его художественной системы, описать которую в рамках строго канонического разграничения «реализма» и «романтизма», с нашей точки зрения, не представляется возможным.

Однако в этих же условиях подекабрьской действительности возникали ощутимые предпосылки романтизма иного типа и иного качества, обусловленные для представителей молодого, прогрессивно настроенного поколения — Герцена, Огарева, Лермонтова — ощущением непреодолимо давящего гнета подекабрьской реакции и убеждением в несомненном будущем торжестве света и справедливости над тьмой и социальной неправдой. Отзываясь на трагические жизни и борьбы, на поднятые временем «вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце» (Белинский), крупнейшие художники европейского романтизма этих десятилетий отразили в своем творчестве трагизм эпохи, сохранив в то же время жажду осуществления высокого социально-гуманистического идеала, сообщавшего их искусству подлинную народность. Отсюда сочетание в романтической поэзии этих лет острейших контрастов ненависти и любви, скорбного чувства и высоких пророческих прозрений, горького разящего сарказма и патриотического пафоса.

Романтизм 1830-х гг. — своеобразный романтизм нового качества, отрицавший какую бы то ни было справедливость существующего общественного порядка, звавший на преодоление его гнета и возвеличивавший свободную человеческую личность, несомненно, отвечал запросам эпохи в ее наиболее прогрессивных устремлениях.

Этот новый романтизм, возникавший в условиях общего поступательного движения русской литературы к реализму, сохраняя все свое своеобразие и оригинальность, не порывал в то же время связей с традициями и раннего романтизма Пушкина, и романтизма несколько иного оттенка, какой был представлен и развит поэтами-декабристами. В то же время, романтизм 1830-х годов, претерпевая внутренние эстетические изменения, как бы выдвигал перед поэтом-романтиком задачу мыслить более исторично. И в этом заключается, скажем, отличие романтизма Лермонтова от романтизма Жуковского, Пушкина, декабристов.

Романтизм Лермонтова объективно — поздний романтизм, который уже пересматривал, переоценивал и переосмысливал ранний романтизм — романтизм Жуковского, Батюшкова, Пушкина, декабристов, но при этом необходимо особо подчеркнуть то обстоятельство, что пересмотр этот производился прежде всего с позиций и по критериям самого романтизма. Более того, «не-довоплощенные» и «недореализованные» идеалы и устремления раннего русского романтизма оказались в условиях 1830-х годов вновь востребованными и актуальными.

Несмотря на то, что и ранний, и поздний русский романтизм затрагивали сферу одних и тех же — романтических — проблем, мироощущение современников в эпоху раннего и позднего романтизма было глубоко различным, как различными были и ответы на эти проблемы. Вместе с тем, говоря о различных историко-литературных моментах в развитии русского романтизма, мы полагаем, что категории «раннего», «переходного» («истинный романтизм») и «позднего» романтизма носят не столько хронологический, сколько ценностно-эстетический характер.

Непревзойденным выражением позднего русского романтизма явилось мятежное и окрашенное прежде всего глубоким трагизмом, творчество Лермонтова. Ноты безнадежности и отчаяния звучали порой и в поэзии Пушкина, но они не играли доминирующей ролибезысходная надрывность мироощущения не была свойственна ни пушкинской натуре, ни творчеству поэта в целом. Музе Пушкина был свойственен мирный и оптимистический характер, она, фигурально выражаясь, была настроена на мажорный лад. У Лермонтова же трагизм становится главным, преобладающим умонастроением, основой эстетического мировоззрения поэта, основой художественного содержания его творчества. Муза Лермонтова безнадежно трагична, она проникнута неустойчивостью рефлектирующего сознания, озабочена поисками внешних и внутренних нравственных опор.

Особый тип романтического мироощущения, который принято называть «мировой скорбью», практически не присущ Пушкину. У Лермонтова же на протяжении всего недолгого творческого пути чувство «мировой скорби» являлось, с одной стороны, философской и психологической доминантой его поэзии, а с другой — формой его субъективного жизненного состояния, претерпевающей вместе с тем глубокие внутренние изменения.

Лермонтов вновь обращается к темам и образам, которые уже разрабатывал ранний русский романтизм конца 1810-х — начала 1820-х годов, но воплощает их несколько по-иному, с позиций эстетически дозревшего романтизма, то есть позднего русского романтизма, соотнося их со временем, эпохой, их породившей, с теми общественно-философскими тенденциями, которые послужили почвой для формирования художественно-эстетических взглядов поэта. Воспринимая окружающую действительность, Лермонтов не хочет класть на нее художественные «румяна».

Своеобразие лермонтовского романтизма не только как ступени к его реализму, но и как непререкаемой художественной ценности, романтизма нового по сравнению с пушкинской эпохой трагического накала, а потому и нового по сравнению с пушкинским романтизмом психологического качества и внутреннего дискомфорта — все это является ключом к пониманию творчества Лермонтова в целом.

Лермонтовский путь к реализму более сложен, нежели путь Пушкина. Процесс становления реализма как определенного стиля, как законченной художественно-эстетической системы, отражающей определенное отношение к миру, был длительным и противоречивым, и в этом одна из отличительных особенностей творчества Лермонтова. Эволюция художественного мышления поэта шла в фарватере тем, идей, мотивов, которые были заложены в произведениях раннего периода творчества, в границах единой эстетической системы видения мира, отношения к нему и обогащения поэтического сознания личным жизненным опытом. В романтизме Лермонтова заключалось нечто такое, от чего он не считал нужным отказываться даже в последние годы своей жизни, когда он все более самоопределялся как писатель-реалист.

Мы считаем, что общая тенденция исторического развития русской литературы предопределяла не «преодоление» романтизма, а возможность его наиболее полной художественно-эстетической самореализации с последующим и органичным усвоением романтических открытий и завоеваний эстетикой реализма.

Все это в итоге подводит нас к мысли, что в общем развитии русского романтического движения нет художественных противоречий и разрывов между пушкинским и лермонтовским вариантами русского романтизма, представляющих единый культурно-исторический процесс. Мы имеем дело с развитием отечественного романтизма в двух его последовательных стадиях, которые характеризуют национальное своеобразие русского романтизма в его художественно-эстетическом воплощении, но типы этого воплощения обусловлены как особенностями творческой индивидуальности художника, так и различными историческим эпохами.

Русский романтизм раскрывается как целостное культурно-историческое явление, но предстает с различных сторон. Поэтому романтизм Пушкина и романтизм Лермонтова — хронологически различные фазы и эстетические грани эволюции русского романтического движения, каждая из которых, не утрачивая своей индивидуальной целостности, доказывает его нерасторжимое художественное единство.

Естественно и закономерно, что научное исследование, отвечая на одни вопросы, неизбежно ставит каскад других. Действительно, ведь каждая новая концепция по-новому освещает и реорганизует не только свой непосредственный предмет научного изучения, но и косвенным образом — через систему введенных и примененных общих понятийных категорий — все пространство смежных исследований. По-видимому, не составляет исключения и настоящая работаа поскольку соотнести конкретное исследование с соседними сегментами, установить пределы допустимой применимости его идей и понятий — это типичные задачи научной критики, то данное заключение, предполагающее именно границы релевантности работы и не решенные в ней проблемы, и призвано сыграть роль первичной авторской самокритики.