1. Проблематика современной антропологической лингвистики.
В современной науке о языке одним из динамично развивающихся направлений является антропологическая лингвистика. Ни в «Лингвистическом энциклопедическом словаре», ни в других словарях лингвистических терминов антропологическая лингвистика официального статуса де-юре пока не получила, а де-факто она активно осваивает свою исследовательскую нишу в языкознании. Материалы международной научной конференции «Лексика, грамматика, текст в свете антропологической лингвистики» (Екатеринбург, май 1995) свидетельствуют о перспективах складывающейся дисциплины гуманитарного характера. Возникновение её не случайно и предопределено самим предметом языкознания. «Идею ант-ропоцентричности языка в настоящее время можно считать общепризнанной» [Яковлева 1993, с. 49].
Современный автор, исследуя целеполагание и выражение его в языке, приходит к выводу, что наивная телеология мира есть одно из многочисленных проявлений антропоцентричности языка:. желая рассуждать о мире не как о хаосе, а как об упорядоченном, гармоничном и прогнозируемом, «оформленном» космосе, человек делает это в терминах целеполагания, потому что собственная целенаправленная деятельность — наиболее естественная и понятная модель для него" СЛевонтина 1996, с. 56]. Красноречиво появление работ типа «Авторская модальность как средство выражения антропоцентричности текста» [Попова 1996].
Одна из центральных задач антропологической лингвистикивыявить, каким предстаёт сам человек в языковой единице, языковых построениях, в самом строе языка, который им создан и f которым он пользуется [Караулов 1995].
Человек в языковом микрокосме — к этой фундаментальной проблеме учёные подходят с двух сторон — язык и индивид и язык и этнос.
Несколько десятилетий тому назад феномен индивидуальной дифференциации речи стал исследоваться японскими учёными и получил название «языковое существование». В русистике известен опыт создания диалектного словаря личности. Язык и индивид, его конкретный носитель, — этот аспект в отечественной науке получил терминологическое обозначение «языковая личность». По мнению Е Н. Караулова, любое направление в науке возникает и формируется тогда, когда открывается незанятая ниша в предмете и методике его обработки. Такой нишей, считает академик, является то, что названо «языковой личностью» и составляет принцип антропонимической лингвистики [Караулов 1995, с. 63−64]. Проблема «языковой личности» стала предметом монографии «Русский язык и языковая личность» [Караулов 1987]. В ней автор показывает, что понятие языковой личности является системообразующим для описания национального языка и на его основе оказывается возможным достичь нового синтеза знаний о русском языке, преломленным через структуру русской языковой личности [Караулов 1987].
Интересна попытка группы отечественных исследователей создать языковой портрет конкретного человека на примере языковой личности с рельефными языковыми чертами, уникальной индивидуальности, ярко воплотившей в себе черты своего времени, культуры, народа, носителя языковой традиции поколения русской интеллигенции, замечательного советского языковеда А. А. Реформатского. Языковая личность — это произносительная манера, особенности устной речи, своеобразное использование знания иностранных языков, словаря, заметки на полях любимых книг, любовь к прозвищам, манера общения в семейном кругу, язык писем, стиль написания научных текстов и т. п. [Язык и личность 1989]. Человек-творец реализует и утверждает себя даже в традиционной культуре, где властвует канон. Курские лингвофоль-клористы показывают это на результатах исследования идиолектов былинных певцов [Караваева 19 941.
Важное направление антропологической лингвистики — проблема «Язык и этнос». Б современной науке считается установленным, что язык, будучи важнейшим средством общения людей, служит необходимым условием возникновения этнической общности, что народность формируется как языковая группа, именно поэтому название народа и языка совпадают, что важным признаком нации является язык, что в этнических процессах значительна роль языка при ассимиляции, что чувство родного языка — пример проявления этнического характера языка. Чрезвычайную привязанность человека к родному языку объясняют тем, что у каждого народа существуют неповторимые ассоциации образного мышления, обусловленные своеобразным наполнением каждого слова языка. Они закрепляются в языковой системе и составляют национальную специфику. Этническое самосознание базируется прежде всего на родном языке.
Проблема «Язык и этнос» распадается на ряд теоретических вопросов, среди которых на переднем плане два — язык и культура, язык и ментальность.
Взаимосвязь языка с культурой давно уже привлекла внимание представителей различных гуманитарных наук. Фундаменталь.
— б ный вклад в изучение этой взаимосвязи внесли Б. фон Гумбольдт и Э. Сепир. Специальная литература, в которой описываются конкретные примеры отражения культуры в слове, весьма обширна. Проблема «Язык и культура» исследуется как в теоретическом плане Енапрмер: Kreitler S., Kreitler Н. 1989; Lado 1968; Littlewood 1978; O’Connor 1991; Osgood 1990; Wierzbicka 1992; etc.3, так и в плане лингводидактическом — учёт культурного фона при изучении иностранного языка. В отечественной методике известны работы Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова [Верещагин, Костомаров 1980; 1982; 1983]. Список зарубежных авторов по этой проблематике весьма обширен [например: Klopf 1990; Kramsch 1989; Oksaar 1983; Porsch 1990; Trivedi 1978; etc.].
Как заметил этнолог К. Леви-Стросс, язык одновременно и продукт культуры, и важная составная часть, и условие культуры. Из трех этих ипостасей языка наибольшее внимание исследователей привлекла первая — язык как продукт культуры. Уникальная способность слова к аккумулированию исторического и культурного опыта этноса в его семантической структуре, с одной стороны, даёт возможность получать важную историко-культурную информацию, с другой стороны, объясняет трудности перевода с одного языка на другой. Философ X. Ортега-и-Гассет в статье «Нищета и блеск перевода» обозначил многие теоретические и методические вопросы семантики слова, сопряженной с культурно-исторической практикой этноса. В современной лингвистике обсуждаются вопросы: язык и национальная принадлежность художественного произведения, художественный билингвизм, невозможность создания великого произведения на неродном языке.
Фундаментальная задача антропологической лингвистикивыявление взаимосвязи между языком и ментальностью индивида и этноса. Эта проблема сразу обнаружила как теоретико-академический аспект, так и аспект прагматико-политический.
Стремление возродить Россию неизбежно ставит вопросы самосознания «Кто мы?», «Куда идём?» и «Какое общество строим?» В решении подобных вопросов не последнее слово принадлежит этническому менталитету. К сожалению, о нём в нашем обществе стали говорить только в последнее время, да и само слово кажется совсем недавно заимствованным. В Малом академическом словаре русского языка оно отсутствует вовсе. Бе было такого понятия и в «Большой советской энциклопедии». И это не случайно. Этнический менталитет в решении политических, экономических, социальных и культурных задач в России никогда не учитывался. Однако, неучитываемый, он проявлялся и проявляется весьма неожиданно, парадоксально и подчас разрушающе. Строить новую, правовую, счастливую, богатую Россию, великую не военной мощью, а уровнем и качеством жизни, можно, только опираясь на конструктивные черты этнической ментальности (в энциклопедическом словаре есть термин ментальность, но нет слова менталитет).
О том, что вопросы ментальности и этнической специфичности из разряда чисто теоретических переходят в разряд практических, свидетельствуют выступления и материалы научной конференции «Этническое и языковое самосознание» (Москва, 1995), участие в которой приняла и соискательница.
Ментальность — это «образ мыслей, совокупность умственных навыков и духовных установок, присущих отдельному человеку или общественной группе» С БЭС 1991, т.1, с. 7943. Она проявляется во всём, о чём думает человек, что и как оценивает в жизни, как соотносит быт и бытие и т. д. и т. п. Ментальность, как считает один из культурологов, — это сознание, усвоенное со стороны и функционально [Баткин 1986, с.106]. Менталитет определяют как многообразие смыслов и значений, так или иначе ассоциирующихся с проблемой национального своеобразия. «Менталитет культуры — это глубинные структуры культуры, исторически и социально укорененные в сознании и поведении многих поколений людей,. в своих основах константные, стабильные, а потому представляющие наиболее общее содержание, объединяющие в себе различные исторические эпохи в развитии национальной истории и культуры.. Б отличие от идеологий менталитет — то общее, что объединяет сознательное и бессознательное, рациональное и интуитивное, общественное и индивидуальное, теоретическое и практическое» [Кондаков 1994, с. 23].
Менталитет — результирующая многих факторов жизни этноса. Это уже понимал А. С. Пушкин: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии». Этнический менталитет устойчив, но неестественные, порой насильственные формы существования народа меняют его, искажают соотношение элементов в строе мысли. И тогда следует обращаться к объективным свидетельствам об исконной специфике менталитета. Интерес к «особенной физиономии» народа обостряется во времена мощных исторических разломов в истории нации. В первой четверти и в последнее десятилетие XX в. в России ощущался повышенный интерес к собственной самобытности.
Своеобразие национального характера, пути истории русские мыслители видели и видят, в частности, в необозримости территории, в равнинности России. Ограничимся некоторыми мнениями. «Так связаны в русской равнинности, в разливе деревенской.
России убожество заполняющих её форм с божественностью охватывающих её горизонтов" С Ф. А. Степун). «Равнинный, степной характер нашей страны наложил свою печать на нашу историю. Б природе нашей равнины есть какая-то ненависть ко всему, что перерастает плоскость, ко всему, что слишком возвышается над окружающим» С Е. Н. Трубецкой). «Пейзаж русской души соответствует пейзажу русской земли, та же безграничность, бесформенность, устремленность, широта» (Е А. Бердяев). «Во всём доходить до крайности, до пределов возможного — несчастье русских. В России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта в счастливое будущее. Стремление русских во всём достигнуть последнего имеет и положительную сторону — способность колоссального развития духовной области» С Д. С. Лихачёв). Странную подверженность русского человека безудержной радости и крайне невыразимой тоске объясняют свойствами континентального климата. «Мало солнышка — вот всё объяснение русской истории. Долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности /лите-ратуры/» С В. Розанов).
Во всех приведенных высказываниях есть совпадающие моменты, и это, как будто, говорит об объективности основной посылки, однако высказанное остаётся фактом достаточно субъективным, мнением, но не свидетельством, ибо об этносе судит личность. Сомнения в объективности отпадут только в том случае, если об этносе будет судить сам этнос. Причём судить бессознательно.
Есть немало суждений о том, что самым объективным и беспристрастным средством самооценки служит его язык. Замечено, что сам язык больше и честнее говорит, нежели человек, говорящий на этом языке.
— 10.
С ментальностью связана идея картины (иногда модели) мира. Картина мира выступает в нескольких ипостасях — языковая картина мира, фольклорная картина мира, этническая картина мира и т. п. Идея картины мира складывается в начале XX века. Её имел в виду 0. Шпенглер, когда в «Закате Европы» писал: «Каждой культуре свойствен строго индивидуальный способ видеть и познавать природу, или, что-то же, у каждого есть её собственная своеобразная природа, каковой в том же самом виде не может обладать никакой другой вид людей. Точно так же у каждой культуры, а в пределах отдельной культуры, с меньшими отличиями, у каждого отдельного человека, есть свой совершенно особый вид истории.» [Шпенглер 1993, с. 198]. Русский поэт А. Белый примерно тогда як убедительно показал наличие индивидуальной картины мира у Пушкина, Баратынского и Тютчева.
Концепт «языковая картина мира» имеет несколько терминологических реализаций («языковой промежуточный мир», «языковая организация мира», «языковая картина мира», «языковая модель мира» и др.). Чаще других используется языковая картина мира.
Понятия «ментальность» и «картина мира» разграничиваются по степени осознанности: «картина мира» — осознанное представление, а «ментальность» сознанием не рефлексируетея. И тем не менее о своеобразии менталитета судят по специфике картины мира.
Картина мира" становится одним из центральных понятий многих гуманитарных наук — философии, культурологии, этнографии и др. Существует немалое количество определений термина картина мира. Каждое определение зависит от того, какой дифференцирующий признак указан перед этим словосочетанием, например, языковая картина мира. По мнению Ю. Д. Апресяна, каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации («концептуализации») мира. Выражаемые в нём значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка, В картине мира отражаются наивные представления о внутреннем мире человека, в ней конденсируется опыт интроспекции десятков поколений и в силу этого служит надёжным проводником в этот мир [Апресян 1995].
Самая строгая из гуманитарных наук — лингвистика — и та берёт в качестве методологического приёма идею картины мира, и это позволяет увидеть то, что раньше не замечалось [см. например: Яковлева 1995].
Картина мира, как мозаика, составлена из концептов и связей между ними. Концепты реализуются с помощью лексем. В итоге складывается языковая картина мира. Можно с большой долей уверенности предполагать, что картина мира и языковая картина мира коррелируются. Картины мира, и тем более языковые картины мира, этнически специфичны. Национальное своеобразие видится в наличии/отсутствии тех или иных концептов, их ценностной иерархии, системе связей и пр. «. Мы никогда не поймем такого поразительного явления, как язык, если сначала не согласимся с тем, что речь в основном состоит из умолчаний. <.> И каждый язык — это особое уравнение между тем, что сообщается. Каждый народ умалчивает одно, чтобы суметь сказать другое. Ибо всё сказать невозможно. Вот почему переводить так сложно: речь идет о том, чтобы на определенном языке сказать то, что этот язык склонен умалчивать» СОртега-и-Гассет 1991, с. 345].
Проблема «Язык и ментальность» решается в нескольких направлениях, из которых наиболее продвинутыми оказались: (1) изучение этнически специфичных лексем и (2) выявление и описание коннотации отдельных лексем, имеющих эвиваленты в других языках.
Достаточно давно внимательные носители родного языка обратили внимание на то, что некоторые слова принципиально непереводимы на другие языки. R К. Рерих специально остановился на непереводимом русском слове «подвиг». «Героизм, возвещаемый трубными звуками, не в состоянии передать бессмертную, всеза-вершающую мысль, вложенную в русское слово „подвиг“. „Героический поступок“ — это не совсем то- „доблесть“ — его не исчерпывает- „самоотречение“ — опять-таки не то- „усовершенствование“ — имеет совсем другое значение, потому что подразумевает некоторое завершение, между тем как „подвиг“ безграничен.. Подвиг создаёт и накопляет добро, делает жизнь лучше, развивает гуманность. Неудивительно, что русский народ создал эту светлую, эту возвышенную концепцию. Человек подвига берёт на себя такую ношу и несёт её добровольно. В этой готовности нет и тени эгоизма, есть только любовь к своему ближнему, ради которого герой сражается на всех тернистых путях» [Рерих 1987, с. 65].
Академик Д. С. Лихачёв в «Записках о русском» приводит в качестве примера непереводимые русские слова воля, удаль, тоска. Поскольку русская культура считала волю и простор величайшим эстетическим благом для человека, они не могли не отразиться в языке. «. Воля вольная — это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства» [Лихачёв 1980, с. 14]. Л. Толстой, имея в виду цыганскую песню, устами Феди Протасова в «Живом трупе» так развёл оба слова: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля». «Русское понятие храбрости — это удаль, а удаль — это храбрость в широком движении. Это храбрость, помноженная на простор для выявления этой храбрости» С Лихачёв 1980, с.14].
Современные авторы пытаются рассматривать семантику отдельных слов сквозь призму национального характера. Б поле их зрения находятся такие лексемы, как авось, заодно, успеется, поутру, противопоставление «высокого» и «низкого» (правда/истина, добро/благо, долг/обязанность, радость/удовольствие), «иррациональное» и «безотчётное» Суспеется, угораздило, да ну). По их мнению, силу и глубину чувств носитель русского языка реализует в «душевности» (душа, сердце, жалость — эти слова отличаются повышенной частотностью в русском языке по сравнению с другими языками). Русский язык специфическими лексемами выражает готовность обойтись без церемоний в человеческих отношениях (видно, небось и частицака) [Зализняк и др. 1995].
Б работе с красноречивым названием «Русская ментальность» в зеркале лексических данных" исследователь показывает, как фундаментальные черты русского национального характера (тенденция к крайностям, эмоциональность, ощущение непредсказуемости жизни и недостаточность логического и рационального подхода к ней, тенденция к «морализаторству», «практический идеализм», т. е. предпочтение «горнего» «дольнему», тенденция к пассивности или даже к фатализму, ощущение неподконтрольности жизни человеческим усилиям, нелюбовь к дисциплине, склонность к отрыву теории от практики) ярко отражаются в нескольких лексических сферах: (1) слова, соответствующие определенным аспектам универсальных философских концептов (правда/истина, долг/обязанность, свобода/воля, добро/благо) — (2) слова, соответствующие понятиям, существующим и в других культурах, но особенно значимым именно для русской культуры и русского сознания Ссудьба, душа, жалость) — (3) слова, соответствующие уникальным русским понятиям (тост, удаль и др.) — (4) слова, отражающие специфику русского представления о пространстве и времени (пространственные и временные наречия и предлоги: утромг, наутро, под утро, с утра, поутру ж др.) — (5) слова, определенным образом концептуализирующие события, случившиеся в жизни субъекта, или его планы на будущее (собираюсь, постараюсь, успеется, сложилось, угораздило и др.) — (6) модальные слова, частицы, междометия, выражающие не просто внутреннее состояние говорящего в момент речи, а его более или менее постоянную жизненную установку (авось, небось, заодно, видно, же, как будто, угу, -то, -ка и др.) [Шмелёв 19 963.
Таким образом, этническую ментальность русского человека определяют по типично русским концептам — душа, тоска, судьба, задушевность, удаль, воля (вольная), поле (чистое), даль, авось. Пока что таких типично русских концептов выявлено не очень много. Не случайно, что разные исследователи анализируют практически одну и ту же группу русских слов. Зарубежная исследовательница А. Вержбицка в качестве специфически русских культурных архетипов рассматривает концепты типа душа и тоска, CWierzbicka 1992]. Концепт «душа» специфичен не только в русском понимании. О широте и, как следствие, неопределенности семантики слова, обозначающего этот концепт в различных языках, писал О. Шпенглер: «В языках всех культур оно (слово душа. — 0. Е) издавна является наименованием, охватывающим все то, что не есть вселенная» [Шпенглер 1993, с. 389].
— 15.
Расширение языкового поля исследования ментальности некоторыми учёными осуществляется за счёт привлечения лексем с этнически-характерной коннотацией. У этих лексем есть лексические эквиваленты в других языках, понятийное ядро лексем в языках в общем-то совпадает, но не совпадает коннотация. Это то, что Ю. Д. Апресян называет специфическими коннотациями неспецифических концептов [Апресян 1995, с.38].
Писательница Русского Зарубежья Е Берберова заметила: «Слово „жалость“. теперь применяется только в обидном, унижающем человека смысле: с обертоном презрения — на французском языке, с обертоном досады — на немецком, с обертоном иронического недоброжелательства — на английском» [Берберова 1990, с.263−264]. «.Русские не часто способны на компромисс, и само это слово, полное в западном мире великого творческого и миротворческого значения, на русском языке носит на себе печать мелкой подлости» [Берберова 1990, с. 474].
Популярное ныне слово «мафиозность» итальянского происхождения, но на русской почве синонимы к нему не покрывают / богатства русской семантики, привившейся к итальянскому корню. Это не «коррупция», ибо коррупция ассоциируется только с верхними эшелонами власти. Это не «групповщина» — нечто явное, видимое. Мафиозность — тайная принадлежность к какому-то клану, о котором ни сам человек, ни окружающие могут вообще ничего не знать. Это не «социальная группа», потому что мафиозностьприхотливая скрытая связь. Современный русский человек усвоил это слово не понятийно, а как некий жизненный опыт [Знаниесила.- 1993. N12. С.2]. Носители русского языка ощущают обвинительную коннотацию у слова нарочно и оправдательную у слова нечаянно [Левонтина 1996, с. 56]. Среди шести основных видов коннотации, отмеченных Е Г. Комлевым, полноправное место занимает культурно-цивилизационное со-значение СКомлев 1992, С. 52].
Становится очевидным, что исследование отдельных языковых и речевых единиц в плане выявления этнически своеобразного в языке весьма ограничено. Нужен «тотальный», системный подход к решению поставленной проблемы. А. Д. Шмелёв, например, полагает, что весьма перспективно сопоставление «русской картины мира», вырисовывающейся в результате семантического анализа русских лексем, с данными этнопсихологии. Такое сопоставление уточнит выводы, сделанные в рамках как той, так и другой науки [Шмелёв 1995, с.169]. Выход видится также в изучении целых языковых полей, соответствующих фрагментам картины мира. Совсем недавно прошла этнолингвистическая конференция «Дом в языке и культуре» (Польша, Щецин, март 1995). Дом, как показали выступающие, является весьма важным элементом культуры, языка, литературных текстов. В докладе на тему «Дом в польской и английской фразеологии» было показано, как много общего в структуре польских и английских фразеологизмов и паремий на эту тему [Плотникова, Усачёва 1996, с. 63].
Перед исследователем, предполагающим использовать идею языковой картины мира, встаёт проблема дискретного представления этого феномена Интересной и чрезвычайно перспективной представляется нам технология, предложенная Андреем Белым в небольшой статье «Пушкин, Тютчев и Баратынский в зрительном восприятии природы» :
— «необходима статистика, необходим словарь слов: Баратынского, Пушкина, Тютчева» — «в руках чуткого критика словари — ключи к тайнам духа поэтов» ;
— «нужна квинтэссенция из цитат — предполагающая нелёгкую обработку словесного материала» ;
— «Каково отношение Пушкина — к воде, воздуху, небу и прочим стихиям природы? Оно — в сумме всех слов о солнце, а не в цитате, и не в их ограниченной серии» (подчёркнуто нами. -О. П.);
— «Изучение трёх „природ“ трёх поэтов по трём зрительным образам („зрительный образ“ — „картина мира“ .- 0. П.) нас способно ввести в глубочайшие ходы и их душ и в тончайшие нервы творчества» ;
— «необходима путеводная нить — материал слов, образов, красок, рас с ортированный точно и собранный тщательно» (подчёркнуто нами.- 0.П.) [Белый 1983, с.551−5561.
То, что было ясно Андрею Белому в начале XX века, становится очевидным для лексикографов конца нашего столетия. Слова, «собранные тщательно» и «рассортированные точно», способны дать информацию, которую другим путём ни за что не получишь. Известный отечественный лексикограф Г. А. Богатова пишет: «Слово и в тексте памятника письменности несёт конкретную историко-культурную информацию, но в словаре оно попадает в особую среду, которая вполне высвечивает связи слова и лучше хроно-логизирует его семантические изменения — ведь слово „живёт“, как правило, в корневой группе, благодаря чему его история как бы обретает свою плоть, возникает эффект „радуги“ значений. Открывается возможность не только проследить за закономерностями эволюции лексики, но и взглянуть на те „приращения семантики слова“, которые связаны с социальной, культурной, исторической обстановкой, в которой оно функционировало, и зафиксировать их в дефинициях за счёт включения сведений историко-энциклопедического характера, в системе помет, в подборе иллюстраций» [Богатова 1995, с. 221.
Работа группы московских лексикографов над первыми двадцатью томами «Словаря русского языка XI—XVII вв.» выявила громадный культурологический потенциал этого исторического словаря. Промежуточным итогом стал сборник «Историко-культурный аспет лексикографического описания русского языка» (М., 1995), в котором содержится значительный материал, позволяющий разрабатывать проблемы менталитета.
Проблема языковой картины мира сама пока ещё не стала объектом научного анализа, и нет пока ответа на вопрос, сколько языковых картин мира может быть у одного носителя национального языка, который, как известно, дифференцируется по формам языка (форма литературная, диалектная, наддиалектная и т. д. Предположительно исходим из того, что картин может быть несколько. Остановим своё внимание на фольклорной картине мира, реализуемой с помощью народнопоэтической лексики.
Важные свидетельства о человеке и этносе может дать язык фольклора, поскольку и язык, и фольклор — феномены коллективистские и анонимные. Полагают, что «народное искусство» — это не очень точное обозначение целостной системы мировосприятия, универсальной картины мира, возникшей на стадии земледельческой культуры. Эта система мировосприятия составила «коллективное бессознательное», архаический фонд, активно действующий вплоть до нашего времени [Хренов 1995, с. 1591. По образному определению А. IL Скафтымова, фольклор — это «творческое искажение жизни». Фольклор рисует мир, очищенный от превратностей и случайности, таким, каким он должен быть. В устном народном творчестве хранится этнический эталон народа — носителя фольклора.
Выдающийся русский филолог Ф. И. Буслаев мечтал о словаре эпитетов и видел в нём инструмент важных этнопсихологических и этногносеологических исследований: «Полезно бы собрать все постоянные эпитеты для того, чтобы определить, в какие предметы преимущественно вдумывался русский человек и какие понятия присоединял к оным» С Буслаев 1867, с.123]. Такого словаря пока нет, но разворачивается интенсивная лексикографическая работа над этнографическим и фольклорным материалом. Вышел в свет первый том этнолингвистического словаря ЕЛ и С. М. Толстых. Известный специалист по славянской фразеологии Б. М. Мокиенко приступил к работе над словарём русских народных сравнений, предположительный объём которого около 10 тысяч единиц СМоки-енко 1993].
В дальнейшем своём изложении мы используем словосочетание фольклорная картина мира, вкладывая в него значение 'особая фольклорная реальность, выраженная с помощью языка традиционного народного творчества'.
Словарь языка русского фольклора не просто факт отечественной филологии, он своеобразный паспорт русского этноса, беспристрастная, точная картина того, как творчески, в полном соответствии с собственным строем мысли вглядывается русский человек в своё сердце, в других людей и окружающий мир, что он в них видит, что ценит, чем пренебрегает, как связывает увиденное между собой, какую картину мира строит, как определяет каждый элемент этого мира, какие качества и действия ставит на первое место. Наличие словаря фольклора снимает те иследова-тельские трудности, о которых пишет Е Г. Комлев: «Названия цветов, деревьев, животных, многих предметов и действий в языке каждой народности имеет семантическое своеобразие, которое, правда, скорее похоже на стихию, поскольку его так трудно подвергнуть систематизации» [Комлев 1992, с.118].
Наша исходная посылка состоит в признании того, что этнически маркированы не отдельные слова, обозначающие специфические национальные концепты, не коннотации неспецифических лексем, а вся лексическая система языка в целом.
Этническая маркированность лексической системы в целом и отдельных лексем в частности выявляется путём сравнения, приёма сравнения широкомасштабного, когда сопоставляются не отдельные языковые единицы или группы единиц, а целые фрагменты языковой картины мира или даже совокупности фрагментов. Речь идёт об органическом соединении методик и приёмов сопоставительного метода с методикой лексикографического представления лексики. В этом случае этнический аспект лексики высвечивается ярче всего. «Всё уравнивающая сила языка, наиболее явственно проявляющаяся в словаре и позволяющая персонифицировать само время. Это столь же диковинно, как если бы мы созидали божества из логических констант» [Витгенштейн 1994, с. 432].
Для сравнения мы избираем три фрагмента фольклорной картины мира: (1) цветовой континуум в народнопесенном мире- (2) мир птиц- (3) этнический автопортрет. Наш выбор определён не только тем, что это важнейшие фрагменты фольклорного мира, но и тем, что они существенно различны между собой: континуум, природные объекты и идентичные совокупности тождественных элементов (детали человеческого лица).
Когда мы с помощью материалов нашего словаря языка фольклора выполнили основную часть своей работы, вышла в свет статья HI Д. Апресяна, в которой содержится мысль, проверенная нами на практике и оказавшаяся весьма плодотворной: «Сверхзадачей системной лексикографии является отражение воплощенной в данном языке наивной картины мира — наивной геометрии, физики, этики, психологии и т. д. Наивные представления каждой из этих областей не хаотичны, а образуют определенные системы и, тем самым, должны единообразно описываться в словаре. Для этого, вообще говоря, надо было бы сначала реконструировать по данным лексических и грамматических значений соответствующий фрагмент наивной картины мира» [Апресян 1995, с.39].
2. Цель, задачи и методология исследования.
Актуальность работы предопределена.
— неразработанностью многих вопросов, связанных с человеческим фактором в языке и становлением антропологической лингвистики;
— необходимостью более глубокого изучения этнического менталитета, преломлённого в традициях народных культур;
— стремлением совершенствовать методику лексикографического описания народнопоэтической лексики и разработать оптимальную структуру словарной статьи;
— попыткой расширения диапазона сопоставительных исследований.
Новизна работы. Новизна предлагаемого диссертационного исследования видится.
— в неразработанности темы, ориентированной на описание одного из фундаментальных свойств языка, и, следовательно, в отсутствии монографической работы об этническом аспекте фольклорной лексики;
— в изучении этнического менталитета методами лингвистики;
— в своеобразии исследовательского подхода — системного сопоставления фрагментов фольклорной картины мира на уровне концептов, репрезентирующих их лексем и синтаксических связей между лексемами;
— в использовании новой методики лексикографического характера;
— в нетривиальности полученный информации и сделанных выводов.
Цель работы — выявить и описать этническое своеобразие лексики, представляющей три фрагмента фольклорной картины мира в русской и английской народной лирике.
Поставленная цель требует последовательного решения ряда исследовательских задач.
Задачи работы:
1. Определить сопоставляемые фрагменты фольклорной картины мира.
2. Выявить корпус лексем, репрезентирующих каждый фрагмент.
3. Лексикографически описать каждую выявленную лексему в форме словарной статьи.
4. Методом аппликации русских и английских словарных статей, описывающих лексемы, которые соответствуют одному и тому же концепту, выявить этническое своеобразие семантической структуры лексем и их внутритекстовых связей.
5. Выявить закономерности, лежащие в основе этнолингвистических различий в языке фольклора двух сравниваемых этносов.
База эмпирического материала.
Сопоставительный анализ мы ведём на основе двух собраний народных лирических песен. Это сборник М. Г. Халанского «Народные говоры Курской губернии: Заметки и материалы по диалектологии и народной поэзии Курской губернии» (СПб., 1904). Проанализировано 468 песенных текстов. Английская лирика представлена 710 текстами из первого тома Sharp’s Collection of English Folk Songs (London, 1974). Поскольку тексты Халанского даны в диалектной транскрипции, а фонетическая сторона речи при выявлении ментальности особой роли не играет, мы даём примеры в привычном орфографическом виде.
Активно привлекались словник, словоуказатель и словарные статьи из словаря языка русской былины, подготовленный курскими лингвофольклористами (рукопись).
Методы исследования. Предлагаемое исследование носит комплексный характер, а потому потребовало привлечения системы исследовательских методов, методик и приёмов, среди которых особенно активно использовались методы описательный и сопоставительный, методика компонентного анализа, элементы квантитативной методики.
Эффективным оказался разработанный курскими лингвофольклористами прием аппликации лексикографических «портретов» слова [см.: Хроленко, Климас, Моргунова 1994]. Портрет состоит из семи структурных частей: (1) идентифицирующая, (2) парадигматическая, (3) синтагматическая, (4) парадигматико-синтагма-тическая, (5) словообразовательная, (6) функциональная и (7) дополнительно-информационная.
Схематически статья выглядит следующим образом (приводим.
— 24 условные обозначения и содержание каждой зоны статьи). база статьи С корпус лексикографически представленных текстов);
ЗАГЛАВНОЕ СЛОЮ (количество словоупотреблений) — толкование'- иллюстрацииварианты акцентные, морфемные и иные, включая формыдеминутивы и т. п.- II: изофункциональные слова, которые выступают в роли синонимов, антонимов, элементов парадигматического ряда;
S: связи с существительнымиА: связи с прилагательнымиV: связи с глаголамиNum: связи с числительнымиAdv: связи с наречиями- «вертикальные связи» (ассоциативные ряды, дискретно-ритмические конструкции и т. п.) — >: словообразовательные связи (однокоренные слова в корпусе текстов) — F: поэтическая функция (участие в поэтических приёмах — в форме иллюстраций) — F+: функционально-смысловые приращения к значению слова- <>: вхождение слова в состав общеязыкового фразеологизма- +: дополнительная информация о лексеме [детально: Хролен-ко 1994; 1995].
Это полная схема словарной статьи. В нашем исследовании схема зачастую предстаёт в редуцированном виде, что объясняется малой частоностью большинства лексем, а также целью исследования, в котором нам важны прежде всего синтагматические связи анализируемых лексем.
Теоретическая ценность. Материалы диссертации, наблюдения и выводы вводят в научный обиход полезную информацию, которая интересна теоретикам языка, лексикологам, лексикографам, культурологам, лингвофольклористам и другим специалистам, работающим над теоретическими проблемами «Язык как этнический признак», «Человеческий фактор в языке», «Язык и культура», «Язык и ментальность», «Язык и бессознательное» .
Практическая значимость. Полученная в ходе диссертационного исследования информация может быть использована в вузовских курсах по русскому и английскому языку, по общему языкознанию, по культурологии, в спецкурсах, дипломных и курсовых работах по языку русского и английского фольклора.
Разработанные нами словарные статьи могут быть использованы лексикографами, описывающими лексику традиционной народной культуры.
Достоверность полученных результатов и обоснованность выводов предопределяются совокупностью факторов:
— изучением теории вопроса на базе новейших публикаций авторитетных авторов и научных коллективов;
— использованием комплекса надёжных методов, методик и приёмов, включая и новейшие методики лекикографической презентации лексики и аппликации словарных статей;
— привлечением большого объёма эмпирического материала, извлечённого методом сплошной выборки из авторитетных собраний русского и английского фольклора, постоянной проверкой получаемых выводов на материале фольклора других жанров;
— многоаспектностью анализа фольклорного материала.
Апробация. Основные идеи и результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях семинара республиканской научной школы по лингвофолъклористике при кафедре русского языка КГПУ, на итоговых научных конференциях университета, представлены в материалах международной научной конференции «Этническое и языковое самосознание» (Москва, 1995), а также в шести публикациях. Соискательница является одним из основных исполнителей проекта «Словарь русского фольклора», финансируемого Российским гуманитарным научным фондом (96−04−6 045), в силу этого её материалы подвергаются систематической экспертизе РГНФ.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Сопоставление трёх фрагментов фольклорной картины мирацветовой континуум, мир птиц и внешность человека, — представленных в народнопесенной традиции русского и английского этносов, и последующий анализ полученных результатов дают основание полагать, что наша исходная посылка о том, что этнически выделены С маркированы) не только отдельные слова, обозначающие специфические национальные концепты, не только коннотации ряда неспецифических лексем, а вся лексическая система языка С в нашем случае система языка фольклора) в целом, — большим фактическим материалом подтверждается и может, на наш взгляд, считаться доказанной.
Этнический аспект народно-песенной лексики мы видим:
— в наличии. национально специфичного угла зрения на целый фрагмент фольклорной картины мира. Так, в английском песенном фольклоре мир пернатых воспринимается с эстетической точки зрения, а в русском — с эмоциональной;
— в специфике концептуализации, то есть в наличии/отсутствии тех или иных концептов в аналогичных фрагментах фольклорной картины мира (отсутствие в русской народной песне дрозда и жаворонка или подбородка, в английской песне воробья, галки, иволги, павы, сокола, щегла, ястреба, а также бровей на лице). Обладая одинаковой с русскими — «языковой» — стратегией, англичане используют приём комбинированного цветообозначения, включая, помимо названия цвета, название предмета (вещества), типичного носителя цвета (snow-white, 1ily-white, coal-black);
— в степени частотности упоминания о тех или иных концептах. Собственно говоря, отсутствие концепта в анализируемых текстах совсем не означает, что он в фольклоре отсутствует принципиально. Просто его частотность исчезающе мала;
— в своеобразии концептуализации одного и того же объекта. Даже лицо человека может концептуализироваться по-разному: возможен единый концепт «борода-усы» ('волосы на лице') или «лицо-щека» (отсюда правое и левое лицо);
— в специфичности конфигурации наличествующих концептов (устойчивые связки брови + очи у русских, cheek St chin у англичан);
— в явлении так называемой вторичной концептуализации, когда существующий в фольклорной картине мира концепт начинает «расщепляться» по какому-то принципу на два концепта. В русском фольклоре это явление заметно на примере орнитонимов, когда все имена птиц, обнаруживая оппозицию «мужское» / «женское», начинают удваиваться как за счёт ресурсов языка (наличие специализированных лексем типа утка-селезень или морфемное разведение типа гусачок-гусачка), так и за счёт речевых образований типа соловей-соловья, соловьшмо-соловьюшка. Подобное возможно не только для имён живых объектов, но и неживых (коса-кудри);
— в наличии специфичных национальных концептов типа лазоревый (лазоревые цветы);
— в речевом использовании окказиональных имён, обозначающих специфические концепты фольклора (например, белозоревый, бело розовый);
— в особенностях семантической структуры фольклорного слова. Это проявляется:
— 138.
— в знаковости концептов (губы как свидетельство жизни или смерти в английском фольклоре или как знак греховности в русском);
— в наличии, помимо денотативных сем, сем оценки. Так, для русских цветообозначений характерно наличие семы оценки, обычно сверхположительной. Эта сема может доминировать, и тогда названия денотативно различных цветов начинают восприниматься как слова семантически изофункциональные — синонимы (например, алый и лазоревый, белый и сизый). В результате тотального синонимизма цветообозначений начинают функционировать лексемы с неопределенным семантическим содержанием: самоцветный, семицветный, цветный, в которых однако фольклорное сознание ошушает значение 'предельно красивый, выделяющейся из ряда подобных, очень дорогой';
— в актуализации потенциальных сем 'свой' и 'чужой' у слов, которые в нефольклорной речи таких сем не обнаруживают (например, наличие потенциальной семы 'чужой' в русском слове лес и семы 'свой' в русском существительном сад или английском wood-,.
— в символизации концептов и, как следствие, актуализации в семантической структуре слова соответствующего элемента (утка в русском фольклоре, символизирующая мистические силы, фатальную предопределенность);
— в конкретной коннотации фольклоорных лексем (так, green 'зелёный' обнаруживает со-значение 'праздничный, торжественный, нарядный, ожидающий радости, выделенный из обыденного состояния');
— в различии (возможно контрастном) коннотации имён, реализующих один и тот же концепт. Так, cuckoo — яркий мажорный образ в муж-кой и женской ипостаси и кукушка — знак тревоги и жалости;
— в характере синтагматических связей фольклорных лексем. Отсюда этнически своеобразные совокупности так называемых постоянных эпитетов.
Каждое слово в народно-песенных текстах может обнаружить не все признаки этничности, но, как правило, хотя бы один признак присутствует. Можно говорить о потенциальной этнической маркированности, которая проступает в каждом конкретном фольклорном произведении.
