Всё, что в этом можно увидеть счастливого, — это то, что мальчик и его мать умерли практически в одно время, а значит, возможно, воссоединятся на небесах сразу, хотя Достоевский оставляет надежду для читателя, что чудо произошло, пусть и в посмертной действительности героя: «Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно», но вместе с тем писатель оговаривает и другой вариант — что всё это лишь выдумка и никакого чуда не было: «На то я и романист, чтоб выдумывать».Рассказ значительно отличается по своей тональности от традиционных рождественских рассказов, хотя это делается ясным не сразу: автор даёт традиционную для рождественских рассказов завязку, которая отвечает «аду»: бедный, голодный и замерзающий ребёнок, его такая же бедная, больная мать, и всё-таки вокруг рождество, и читатель невольно ждёт финального чуда. В финале, действительно, показан «рай»: ёлка у Христа, однако затем читателя снова возвращают на «землю», т. е. традиционная последовательность восхождения от плохого к хорошему в рассказе нарушена, а принцип воскрешения изменён по сравнению с традиционными рождественскими сюжетами. Отметим, что герой не одинок, как не одинок и Скрудж: «В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, — значит его все же кто-то снаряжал, посылая». Но если Скрудж добровольно отказывается от человеческого общества и в финале он имеет возможность вернуться к людям, осознав, что иначе его ждёт одинокая смерть и никто потом не вспомнит о нём ничего хорошего, то мальчику не поможет материнская забота, поскольку она совершенно бессильна перед бедностью и болезнью, а также перед разобщённостью людей, которые предпочитают не видеть болезни и страдания, тем более на рождество. Герой окружён целям рядом второстепенных персонажей, которые, как и сам мальчик, лишены имён. Это не какие-то конкретные люди, это «люди вообще»: «Хозяйку углов захватили еще два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика…» — так описываются «углы», где живёт мальчик. Образ жестокости связан с другим мальчиком: «большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой». Именно из-за этого мальчик попадает в подвал, где и мёрзнет. Интересно, что виновен в этом, последнем, шаге, именно другой ребёнок, а не взрослый. Образам бедности, нищеты противопоставлены образы богатства или хотя бы благоустроенности: «а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка!», «и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги». Одна из барынь даёт мальчику «копеечку», но это не забота, это просто желание отмахнуться, не видеть чужую беду. Финал является закономерным развитием начала, т. е. никакого чуда не происходит, верней, происходит оно не в этой реальности, и рассказчик сомневается, возможно ли вообще подобное чудо.
Своей развязкой рассказ напоминает «Девочку со спичками» Андерсена, где тоже в финале мы видим замёрзшего ребёнка, которому никто не помог. Таким образом, утешительный поворот сюжета, когда маленький страдалец всё-таки попадает на фантастическую прекрасную ёлку, остаётся возможной отсылкой к Андерсену и его «Девочке со спичками», писатель-рассказчик же прямо отказывается от такого утешения: «Но вот в том-то и дело, мне все кажется и мерещится, что все это могло случиться действительно, — то есть то, что происходило в подвале и за дровами, а там об елке у Христа — уж и не знаю, как вам сказать, могло ли оно случиться, или нет?» Несмотря на рождество, чудо может произойти только человеческими руками, и в этом рассказе такого чуда нет: все проходят мимо героя, потому что заняты собственными делами. Такой поворот сюжета прямо противоречит идее диккенсовского произведения, где рождество — праздник, объединяющий людей, в том числе и бедняков, а вмешательство высших сил возможно, если люди о том попросят. У Достоевского подобное объединение отсутствует, а чудо остаётся только в философско-мистическом смысле, на предметную реальность города оно никак не влияет. Таким образом, сюжет воскрешения после страданий и мучительной смерти, воскрешение невинного, жертвы греха человечества перед самим собой, разворачивается с одной стороны подробно в рассказе, с другой же отвергается с традиционной для Ф. М. Достоевского полемикой. Мотив воскрешения для Достоевского — это определённая индульгенция, когда всё равно, несмотря ни на что всё закончится хорошо, когда страдания по-христиански ведут к счастливому концу — и чем больше страдает, чем невиннее страдалец, тем ярче посмертие и тем более вероятно воскрешение. Мальчик не просто попадает на ёлку к Христу, он там встречается со своей матерью, и кроме того, многие дети тоже встречаются на этой ёлке с матерями. Именно эта идея — воскрешения невинно убиенного, а значит прежде страдание этого невинного за тех, кто и не думает исправлять что-то в земной жизни, надеясь на загробную жизнь, — и мучит Достоевского так, что мы видим, как он в определённом смысле выворачивает её в рассказе. Нарочно, чтобы подчеркнуть эффект ужасной реальности, писатель-рассказчик как можно фантастичнее и ярче описывает ёлку Христа, даёт происходящее через ощущения мальчика: «Он подумал было, что это все его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и… и вдруг, — о, какой свет!
О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом всё куколки, — но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно". Несмотря на фантастичность, ёлка опсиана подробно и убедительно — от реальных ёлок, которые мальчик видит в чужих окнах, она отличается только размахом. Идея единения людей на рождество здесь воплощается в их посмертном единении, причём объединяются такие же, как и сам мальчик, страдальцы, дети, которые умерли от бедности: «одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей, во время самарского голода, четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду». Достоевский показывает многочисленные образы страшной бедности, которая в рождество кажется ещё более невыносимой (потому люди стремятся отвернуться от неё поскорей) и также показывает всё то, что губит детей, что заставляет их страдать, причём вопрос, будут ли вознаграждены эти страдания после смерти, остаётся открыты, Достоевский не даёт однозначного ответа. Итак, в рассказе «Мальчик у Христа на ёлке» читатель сталкивается с мотивом воскресения как невозможной реальности, как возможной выдумки, как тем, во что можно верить, но необходимо понимать, что здесь и сейчас мы можем помочь тем, кто страдает — просто не пройдя мимо: «Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика»; «Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу». Воскрешение из мёртвых — вопрос мистический и философский, это не безусловная реальность, хотя в неё очень хочется верить, а реальность в рассказе — это окоченевший труп ребёнка, которому целый огромный город не смог помочь. Достоевский не даёт однозначного ответа на вопрос, было чудо (ёлка) или нет, даже напротив, он подчёркивает эту неоднозначность.
Заключение
.
Исходя из поставленных во введении задач и с опорой на актуальность и цель исследования, мы пришли к следующим выводам. Мотив является важным элементом содержания произведения. Хотя зачастую понятия темы и мотива соединяются, однако мотив — это более конкретная категория по сравнению с темой. Мотив лежит в основе каждого произведения. Рождественский рассказ как особый жанр оформился в XIX веке, хотя литературные произведения, приуроченные к различным сезонам года и к различным праздникам, существовали всегда. Своеобразный «канон» рождественского рассказа оформился в произведениях Ч. Диккенса, однако тогда же, в XIX веке началось разрушение этого канона, использование в сюжетах поворотов, которые традиционными для рождественского рассказа не являются и, напротив, разрушают читательские ожидания. В России жанр рождественского рассказа также быстро завоевал популярность, однако на сюжетные и идейные особенности рождественского расксаза в России наложила свой отпечаток разница между отношением к празднику в российском православии и англиканстве. Если для англичан темы дома, семьи, семейного единения стали ключевыми в жанре (в том числе с подачи самого Диккенса), то для русских в идее рождества заключается и мысль о страданиях Христа на кресте, а значит, идея рождества также связана с идеей страданий, прежде всего, невинных, а значит, детей.
Мотив воскрешения возникает как в рассказе Ч. Диккенса, та ки в рассказе Ф. Достоевского, хотя реализуется по-разному. В центре рассказов находятся очень разные герои.
Скрудж — взрослый человек, который отдался жажде наживы и позабыл обо всех тех вещах, которые делают человека человеком. В силах Скруджа (и такова его задача) что-то изменить в своей жизни. В центре рассказа Достоевского — бессильный ребёнок, который не может сам изменить собственную жизнь, это задача отдельных людей, общества, которое остаётся равнодушным. Если у Диккенса герой получает шанс духовно возродиться и таким образом избежать смерти, причём как метафорической, т. е. забвения, та ки физической — во всяком случае, в ближайшее время, то у Достоевского идея воскрешения переходит в философский план: умерев, мальчик, может быть, попал на небеса. И это задача читателя решить, так это было или нет. Как у Диккенса, так и у Достоевского возникает образ бедного ребёнка, причём в обоих случаях ребёнок любим семьёй и в обоих случаях, несмотря на эту любовь, требуется чьё-то вмешательство, чтобы этого ребёнка спасти от смерти.
Если у Диккенса такое спасение происходит, то у Достоевского нет. У Диккенса вмешательство потусторонних сил оказывает влияние на жизнь героя, у Достоевского ёлка у Христа — это знак посмертия, т. е. мальчику при жизни она не помогает никак. У Диккенса одна из важнейших мыслей рассказа — мысль о единении людей на рождество, у Достоевского сам факт, что действие происходит на праздник, подчёркивает разобщённость людей, а надежда на посмертное чудо остаётся достаточно призрачной: хотя образ ёлки у Христа описан ярко, Достоевский предлагает читателю самому решить, состоялось это чудо или нет.
Список использованных источников
.
Аверинцев С. С. Иисус Христос — русскими глазами // Труд-7. 2000. № 2 (от 6 января).Арнольд, И. В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальност. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999.
Безбородина Е. С. Духовное просвещение". [Электронный ресурс]. Режим доступа: //hhp: //palomnic.org/bibl_lit/bibl/edu_svyst/. (Дата обращения: 06.
06.2017).Бондаренко Н. И. Традиции «Рождественских повестей» Диккенса в русском святочном рассказе 1840−1890-х годов. Коломна, 2006.
Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://philolog.petrsu.ru/filolog/lit/prilves1.pdf. (Дата обращения: 06.
06.2017).Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. М., 1994. С. 301. Горшкова С. Е. Перевыраженность евангельских смыслов в русском пасхальном рассказе // Богинские чтения. Тверь, 2003.
С. 28−31.Диккенс Ч. Рождественская песнь в прозе. [ Электронный ресурс].
Режим доступа:
http://www.world-art.ru/lyric/lyric.php?id=9320&public_page=4. (Дата обращения: 06.
06.2017).Достоевский Ф. М. Мальчик у Христа на ёлке. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0540.shtml. (Дата обращения: 06.
06.2017).Душечкина Е. В. Русский святочный рассказ: Становление жанра. СПб., 1995.
Еремкина Н. И. Становление и развитие жанра рассказа в английской литературе викторианского периода. Самара, 2009.
Есаулов И. А. Пасхальный архетип в поэтике Достоевского // Евангельский текст в русской литературе ХУШ-ХХ веков: Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сб. науч. трудов. Вып. 2. Петрозаводск, 1998. С.
349−362.Зенкевич С. И. Жанр святочного рассказа в творчестве Н. С. Лескова. Спб., 2005.
Керашева В. Н. Архетипические мотивы в литературе. Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2013.
Козлова Г. Своеобразие жанра рождественского и святочного рассказа в западноевропейской и русской литературе. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://parus.ruspole.info/node/4690. (Дата обращения: 06.
06.2017).Лебедева В. Ю. Мотив метафизической смерти в русских романах В. Набокова. Елец, 2009.
Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. Спб. — 2002.
Мамонова Е. Ю. Мотив «второго рождения» в немецкоязычном романе первого десятилетия XX века:
Т. Манн, Г. Гессе, Р. Музиль, Р. М. Рильке. Пермь, 2006.
Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. М. 1990.
Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. М.:РГТУ, 1994.
Мотив. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://www.textologia.ru/slovari/literaturovedcheskie-terminy/motiv/?q=458&n=134. (Дата обращения: 06.
06.2017).Новакова Д. Жанр святочного рассказа: истоки, традиции, канон. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://www.avorontcov.ru/01/40.pdf. (Дата обращения: 06.
06.2017).Пропп В. Я. Морфология волшебной сказки. [Электронный ресурс]. Режим доступа:
http://lib.ru/CULTURE/PROPP/morfologia.txt_with-big-pictures.html. (Дата обращения: 06.
06.2017).Силантьев И. В. Мотив в системе художественного повествования. Проблемы теории и анализа. Новосибирск, 2001.
Силантьев И. В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике. Очерк историографии. Новосибирск, 1999.
Томашевский Б. Поэтика: Краткий курс. М., 1996. Тугушева М. В. Чарлз Диккенс: Очерк жизни и творчества. М. -1979.
Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М. 1977.
Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра/ О.М.Фрейденерг// М.: Лабиринт, 1997.
Шевелева Т. Н. Христианские мотивы в творчестве Ч. Диккенса. Автореф. дис. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. Н. Новгород. 2004.
Шехватова А. Н. Мотив в структуре чеховской прозы. СПб., 2003.
