Переводческое наследие Кирилла и Мефодия и его исторические судьбы. («Песнь песней» в древней славянской письменности)

Исключительное цреобладание в древней славяно-русской письменности переводных памятников (Мещерский, 1978:3 и сл.) естественно привело к тому, что с самого начала славянской филологиитрудов Иосифа Добровского — было обращено внимание на тексты «традиционного содержания» (выражение Л.П.Жуковской), прежде всего — библейские тексты. Этой области письменности были посвящены работы А. В. Горского, К. И. Невоструева, Г. А. Воскресенского, Й. В. Ягича и многих других.

На Предварительном съезде русских филологов в I9C3 г. лектор Варшавского университета A.B. Михайлов (1903) обратил внимание участников съезда на памятники «общеславянского значения», а именно: исторические — свидетельства о деятельности Кирилла и Мефодия, и лингвистические — собственные труды Кирилла и Мефодия. Указав, что главное место среди трудов Кирилла и Мефодия занимают переводы библейских текстов, А. В. Михайлов определил следующие четыре задачи и цели изучения этих переводов: I) изучение истории библейских текстов у славян, включающее в себя установление древнеславянского прототипа и греческого оригинала каждого текста, оцределение отношения к Дульгате, определение авторства переводов и их качества, установление истории каждого текста в отдельности- 2) сбор материалов по истории старославянского и церковнославянского языков- 3) накопление лексических материалов для словаря церковнославянского языка- 4) извлечение библейских цитат из памятников письменности, на основании которых можно в дальнейшем определить историю тех текстов, в состав которых включены эти цитаты.

Задачи были сформулированы А. В. Михайловым обще, но вполне точно. Исполнение первой задачи обеспечивает выполнение последующих. Ко второй из названных А. В. Михайловым задач можно лишь добавить, что значение языка кирилло-мефодиевских переводов в действительности выходит за рамки старославянского и церковнославянского языков, оказывая через них влияние на форм1фование отдельных славянских языков как в донациональный, так и в национальный периоды. Более всего это относится к русскому языку в связи с особыми историческими условиями его существования. По нашему глубокому убеждению, точный очерк истории русского литературного языка может быть создан лишь после того, как будет исследована и обрисована история церковнославянского языка в России на всем протяжении его исторического существования.

По прошествии 60 с лишним лет после проекта А. В. Михайлова, так и не получившего в силу ряда обстоятельств своего полного научного воплощения, чешский славист И. Вашица издал книгу, содержащую обзор всей литературной деятельности Кирилла и Мефодия (Уаэхса, 1966). Эта обстоятельная работа позволяет судить о тех результатах, которые достигнуты современной славистикой в деле изучения «лингвистических» памятников. Автор подробно излагает результаты исследований о переводе Кириллом литургических текстов (Синайский евхологий, Хиландарская рукопись с литургией св. Петра, Киевские и Венские листки), о составленных им предисловии к Евангелию и Херсонской легенде^, о Номоканоне, Законе Принадлежность ее Кириллу не признается, например, Н. К. Никольским (1928:405−416)"который, нацротив, не сомневался в том, что Кирилл составил Написание о правой вере (1928:446−450), о котором не упомянул И.Вашица. судном людем, Заповеди святых отец и анонимной омилии из Клоцева сборника как законодательном корпусе текстов, составленном Мефо-р дием. Между тем, краткий обзор работ о переводе Евангелия начинается словами: «Несмотря на большие усилия многих поколений со времени И. Добровского, который положил начало научному изучению этих вопросов, многие из них остаются нерешенными» (с.22). Говоря о переводе Апостола, И. Вашица ограничился указанием на исследование этого памятника И. В. Ягичем, для Псалтыри назвал издания Синайской, Болонской и Чудовской рукописей и статью И. Вайса о греческой основе славянского текста, наконец, по поводу перевода Мефодием Ветхого завета замечает, что «не сохранилось ни одного списка этого перевода» (с.31).

Конечно, внимание И. Вашицы направлено прежде всего на литургические и законодательные перевода Кирилла и Мефодия, которым он посвятил ряд своих превосходных исследований, однако его лаконизм при обзоре переводов св. Писания отражает не столько бедность научной литературы по этому вопросу, сколько отсутствие серьезных филологических результатов, существенно дополняющих или менянзцих наши сведения из исторических источников (ср. Мещерский, 1964: 183).^.

Можно без особых колебаний утверждать, что наиболее значительная часть (и по объему переведенного текста, и по рукописной ! традиции в славянских литературах) переводческого дела Шфилла и ! Мефодия остается наименее изученной. Это значит, что нельзя счи тать достаточно изученными и вполне понятыми множество. других яв-р

Вопрос о переводе патерика также не вошел в книгу И.Вашицы. Вопрос этот нельзя считать решенным, хотя он имеет обширную научную литературу, см. Нас1а1^а1, 1950; УесЭег, 1973; йизек, 1976; Можаева, 1980. лений, которые основаны, связаны и в той или. другой степени зависят от центрального корпуса текстов славянского средневековья.

У славян, как и у многих других европейских народов, Библия является первым письменным памятником, и в этом качестве отдельные списки и группы списков оказываются предаетом лингвистического изучения. По своему происхождению Библия является переводом, и с этой точки зрения также нередко привлекает к себе внимание. Гораздо хуже усвоена ее литературная ценность и едва ли определено место в литературном процессе средневековья. С Библией связаны многие явления общественной жизни славянского средневековья^ содержание этой связи почти не определено и не раскрыто.

Всякое историческое явление, протяженное во времени, лучше и удобней изучать с начала. Неизученность библейских текстов, открывающих собою исторический период, к настоящему времени, когда охвачен и изучен большой лингвистический, литературный и исторический материал, начинает служить препятствием к дальнейшим успехам славянской филологии. Неизученность библейских текстов не в последнюю очередь связана с колоссальным обилием рукописного материала.

Между тем, история библейских текстов не является единым и неделимым целым, на протяжении первых шести веков своего существования у славян отдельные тексты и группы текстов существовали хотя и в зашло связанно, но вполне независимо .друг от друга. Так, особую группу составляют служебные тексты — служебное евангелие и апостол (евангелие-ацракос, апостол-ацракос), Псалтырь и па-римийник (собрание отрывков иг Ветхого завета, предназначенных для чтения в церкви). Другая большая группировка текстов — это четьи тексты, образующие сборники более или менее устойчивого состава. Происхождение и судьба толковых текстов, то есть библейских книг, снабженных экзегетическими комментариями, определены еще настолько гадательно, что всякий конкретный результат в деле их изучения может выглядеть как открытие (ср. Мещерский, 1978:38−42, 55−61).

Переводческое наследие Кирилла и Мефодия — одна из самых старых тем славянской филологии. Между тем, здесь отсутствуют сколько-нибудь существенные результаты сравнительно с теми, которые были достигнуты в свое время А. В. Горским или даже И. Добров-ским. Это положение объясняется тем, что нет ни одного цравильно изученного и изданного произведения из числа кирилло-мефодиев-ских переводов. Приходится настаивать на том, что неизданный текст не может считаться изученным, однако издание текста есть только необходимая предпосылка к его изучению, изданием отнюдь не заканчивается изучение текста. Изученным текстом может считаться тот, для которого создана его история (Лихачев, 1962:24−25).История текста заключается в более или менее точном знании того вида, в котором текст появился впервые, а затем в выяснении всех основных этапов его развития, вьфажающихся в установлении его рукописной традиции, в переделках, редакциях, новых переводах, при которых могли быть использованы уже имеющиеся переводы, и т. п. Обязательная часть истории текста — это знание путей и способов его литературного использования и применения, а затем — оценка языковых и стилистических особенностей текста, как стабильных, так изменчивых, в связи с литературной историей текста.

Ни издания архим. Амфилохия и Г. А. Воскресенского, ни превосходные для своего времени работы А. В. Михайлова и И. Е. Евсеева не охватили целиком проблематики, связанной с установлением истории отдельного текста из числа интересующих нас сейчас кирилло-мефо-диевских переводов. В связи с этим в настоящее время отсутствуют необходимые условия даже для того, чтобы правильно поставить задачи и точно сформулировать проблематику изучения кирилло-мефо-диевских переводов. Надо к тому же учитывать, что каждый отдельный текст из круга памятников традиционного содержания может ставить перед исследователем свой особый круг проблем.

Имея в виду все сказанное, мы приступаем к изучению Песни песней — одного из числа малых по объему текстов, происхождение которого может относиться к самому первому этапу славянской письменности. Материалом служат списки этого текста, насколько они сохранились и представлены в рукописных хранилищах.

Цели исследования следующие:

1) установить основные переводы Песни песней у славян, основные их редакции и переделки;

2) издать критически основные тексты Песни песней, причем тип и характер издания определяется теми результатами, к которым приводит текстологическое исследование рукописей;

3) создать историю каждого перевода в отдельности с их взаимным соотнесением;

4) установить ценность лингвистического материала, содержащегося в изучаемых текстах;

5) наметить круг проблем, связанных с изучением кирилло-мефодиевских переводов, определить методические принципы их изучения;

6) оценить степень необходимости и желательности такого рода работ в этой области в связи с задачами изучения истории старославянского, церковнославянского и русского языков, историей переводной письменности.

В связи с намеченными целями устанавливается следующая структура работы: главы I и 2 содержат анализ и предлагают пути решения некоторых основных проблем изучения кирилло-мефодиевских переводов и в особенности вопроса о греческом оригинале этих переводовглавы 3, 4 и 5 содержат результаты изучения трёх основных переводов Песни песней у славян;

глава 6 дает общий очерк истории Песни песней с кратким обзором всех других переводов и переделок этого произведениязаключение формулирует выводы исследованияприложение содержит изученные тексты, славяно-греческие лексикологические материалы к двум переводам, указатели цитат.

Предлагаемая в качестве диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук, настоящая работа следущщим образом удовлетворяет требованиям, предъявляемым к диссертациям такого рода.

Ее научная новизна определяется прежде всего новым материалом, до сих пор не подвергавшимся научному изучению. Речь идет црежде всего о 59 списках Песни песней ХШ-ХУП вв., в которых заключены четыре перевода этого памятника (два из них с греческого оригинала, два с древнееврейского). Кроме того по трем пари-мийникам ХШ-Х1У вв. и двум спискам четьего текста Х1У-ХУ вв. исследована часть книги Царств в отношении ее греческого оригинала. Большой материал, отчасти содержащийся в рукописях ХШ-ХУ1вв., отчасти опубликованный, был использован для выборки цитат из Песни песней в памятниках славянской и древнерусской письменности и для оценки собранного цитатного материала с точки зрения текстологической истории Песни песней. Для ряда других переводов Песни песней, уже привлекавших внимание отечественных и зарубеж-. ных исследователей, в работе предложена интерпретация их происхождения с опорой на новые материалы, относящиеся к истории тех оригиналов, с которых делались соответствующие переводы. Рад использованных в работе текстов получил, исчерпывающее текстологическое и лингвистическое исследование.^/При решении вопроса о греческой основе славянских переводных памятников традиционного содержания был впервые введен в научный оборот славистики и русистики большой круг исследований греческого текста, появившихся в мировой науке в 30−70 гг. текущего столетия.

Научная актуальность и теоретическое значение работы заключается прежде всего в том, что впервые дана полная текстологическая история памятника славяно-русской письменности традиционного содержания на всем протяжении его семивекового существования. Выработанные при этом методологические приемы исследования могут быть применены при изучении других текстов сходного происхождения и содержания. Особое значение при этом имеет разработка сле-дугацих вопросов: I) возможности и пути выявления и установления кирилло-мефодиевских переводов, цели и задачи такого рода исследований, их взаимная обусловленность и необходимая последовательность их проведения- 2) выявление объема и установление корпуса древнерусских переводов домонгольского периода- 3) дальнейшая разработка вопроса о древнерусских переводах с древнееврейских оригиналов- 4) теория и практика. древнеславянских и .древнерусских переводов- 5) отношение древнеславянских и древнерусских переводов к их греческим оригиналам. Теоретическая разработка этих вопросов имеет особую актуальность в связи с тем, что рукописный материал Х1-ХУП вв. древнеславянских и. древнерусских переводных памятников к настоящему времени исследован совсем мало или вовсе не исследован, между тем настоящая работа предлагает пути и методы его исследования.

Практическое применение результаты работы должны найти себе при составлении словарей старославянского, церковнославянского и древнерусского языков, при составлении грамматического описания этих языков, при определении границ и истории русского литературного языка как научного предмета и предмета университетского образования, при создании истории древнеславянского и древнерусского переводческого искусства, при разработке истории древ-неслаЕЯЫской письменности и древнерусской литературы, а также в различного рода учебных пособиях и курсах соответствующих предметов филологических факультетов.

Результаты работы были изложены в серии докладов в Секторе древнерусской литературы ИРЛИ АН СССР (Цушкинский дом), на заседаниях Кафедры русского языка ЛГУ, Словарного сектора ЛО ИЯ Ш СССР, Российского палестинского общества, а также на всесоюзной конференции «Федоровские чтения. 1982» (Львов, сентябрь 1982 г.) и международном Третьем летнем коллоквиуме по староболгаристике (София, август 1982 г.).

Выводы методологического характера из этих результатов могут быть следующие: I) нужно сопоставлять славянские тексты с аналогичными по типу греческими текстами (ср. Логачев, 1976) — 2) в каждом отдельном случае нужно руководствоваться не априор-> ными соображениями о греческой основе славянского перевода, но I опираться на текстологические результаты, достигнутые в изучении отдельных греческих текстов- 3) обычные издания греческих текстов, ориентированные на реконструкцию древнейшего состояния соответствующего текста, по. сути малопригодны для исследования славянских переводов, поэтому нужно прибегать к помощи специ- ' альных изданий и исследований, учитывающих поздний рукописный материал- 4) текстологические проблемы греческих и славянских текстов «традиционного содержания» имеют много общего как в типологии, так и в генезисе, поэтому нужно стремиться во всей полноте усвоить результаты далеко продвинувшейся вперед, особенно в текущем столетии, текстологической науки о греческих библейских текстах- 5) значение славянских переводов для установления истории византийских оригиналов состоит в том, что славянские служебные тексты (апракос, паримийник) часто сохраняют утраченные византийской письменностью текстологические типы и текстовые варианты, славянские четьи тексты могут способствовать реконструкции поздних греческих редакций и изводов соответствующих книг.

7. В истории Песни песней с замечательной полнотой отразились основные этапы исторического существования в славянской письменности переводческого наследия Кирилла и Мелодия. Как можно было ожидать, книжная деятельность в Болгарии и Хорватии X в. заняла соответствующее место в этой историиЧешская библия, вопреки ожиданиям И. Е. Евсеева, оказалась в стороне от основной традиции текста Песни песней, хотя сама породила весьма обширную и разноязыкую традицию-восточнославянский материал непредвиденно оказался чрезвычайно обилен и разнообразенвновь с большой настойчивостью заявила о себе кипучая деятельность Евфимия Тырновского и его окруженияпромежуточное и неустойчивое культурное и государственное положение Западной Руси ХУ-ХУ1 вв. послужило прекрасной почвой для усвоения ранних ре-формационных веяний, исходящих из ЧехииОстрожская библия с блеском защитила свой авторитет наследника и аккумулятора всей предшествующей традиции.

В связи с этим здесь необходимо коснуться следующих вопросов: о периодизации истории кирилло-мефодиевского переводческого наследия, о путях и способах передачи традиции, а также высказаться о проблемах изучения отдельных этапов этой традиции. а) Периодизация истории кирилло-мефодиевского переводческого наследия связана с состоянием источников по изучению этого наследия. Для четьих ветхозаветных книг, как и для толковых, основным источником являются восточнославянские списки ХУ-ХУ1 вв., списки ХУЛ в., хотя довольно многочисленные, более или менее подвержены влиянию Острожской библии и могут привлекаться к исследованию с большой осторожностью. Для служебных текстов (ап-ракоса, паримийника, псалтыри), а т. акже^/для Четвероевангелия и четьего Апостола основная масса источников относится к ХШ-Х1У / вв. и тоже в основном имеет восточнославянское происхождение. / Хорватские глаголические миссалы и бревиарии датируются концом Х1У-ХУ веками. ГЛногочисленные списки Чешской библии ХУ в. и особенно печатные издания 1480 и 1506 г. оказали сильное влияние на письменность соседних славянских народов, что нашло отражение в ряде источников ХУ-ХУ1 вв. Наконец, плохо датируемые в своем начале, но получившие очевидное развитие в конце ХУ в. переводы с древнееврейских оригиналов дошли до нас в списках Х1У-ХУ1 вв.

По крайней мере часть текстов, заключенных в этих источниках, возникла во второй половине IX в. У нас однако нет никаких оснований считать, что списки отделенные от этого времени как минимум полутора столетиями и максимально семью веками, содержат в себе в неизменном виде текст архетипа, напротив, мы прекрасно знаем, что это не так: в списке ХУ1 в. могут быть напластования всех эпох от IX до ХУ1 в. включительно. Острожская библия 1580/81 г. ставит очевидный предел этому естественному развитию текста, неизбежному в эпоху рукописного существования литературных произведений. Вместе с тем, Острожская библия может донести до нас свидетельства об исчезнувших рукописных традициях (скажем, до работ Дж. Трифуновича (1971,1971а)ОБ была единственным источником, по которому хотя бы отчасти можно было судить о переводе Песни песней Константина Костенецкого). Таким образом, первый этап исторического существования кирилло-мефодиевских переводов начинается моментом их возникновения и заканчивается Острожской библией, этот этап можно назвать рукописным несмотря на то, что печатные кириллические издания существовали уже со времени Триоди Св-г Фиоля (1491 г.), они однако не определяли основную традицию текста. После Острожской библии уже она сама и ее переиздания отмечают главный путь этой традиции. Не случайно свои «Очерки» И. Е. Евсеев (1916) начал с Острожской библии как рубежа в этой истории.

Частные этапы этого первого периода уже не раз были названы выше, при исследовании истории каждого текста в отдельности их набор, может быть различен, к тому же их список не закрыт, и, без сомнения, пополнится по мере изучения текстологической истории отдельных переводов. б) История Песни песней показывает, что традицию кирилло-мефодиевских переводов не следует понимать упрощенно как последовательную передачу раз возникшего текста из одного книжного центра в другой, из одной диалектной среды в другую. Эта традиция вполне проявляется в трех своих ипостасях: истории бытования текста, то есть в рукописной традицииистории восприятия текста, то есть теми или иными способами цитирования, теми или иными литературными и идеологическими переработками егоистории усвоения текста, то есть в ориентации последующих переводов на предыдущие, в закономерности появления последующих переводов одного и того же литературного произведения, в развитии местных переводческих школ.

Как показало исследование, ни Чешская библия с кругом переводов, опирающихся на нее, ни восточнославянские переводы с древнееврейских оригиналов, ни даже Толковый перевод не находятся в непосредственной зависимости от Четьего перевода. Вместе с тем, ни в одном из этих случаев нельзя исключить знакомство переводчиков этих текстов с Четьим переводом и использование его, о чем говорилось на своем месте. Четий перевод в этих случаях мог создавать литературные и идеологические предпосылки для появления последующих переводов, игратьроль культурного прецедента, служить интерпретации оригинала, сказываться на выборе переводческих приемов (скажем, в усилении буквализма), но в особенности — обеспечивать средствами выражения и обусловливать их использование, что с наибольшей очевидностью отразилось в Толковом переводе. Можно полагать, что кирилло-мефодиевский литературный язык и был главным руслом, по которому двигалась традиция.

В других случаях, например в переводе Константина Косте-нецкого, при издании Острожской библии, всестороннее использование Четьего перевода не вызывает сомнения.

Наконец, возможно взаимовлияние переводов на уровне рукописного существования текстов, когда списки одного текста влияют непосредственно на списки другого текста (в качестве одного из примеров напомним о списке Матфея Десятого, объединившего чтения Четьего и Толкового переводов). в) В отношении отдельных этапов истории кирилло-мефодиев-ского переводческого наследия необходимо заметить следующее.

Болгария эпохи X в. Несмотря на то, что период этот постоянно находится в центре внимания исследователей старославянской и древнеболгарской письменности, он остается изучен еще недостаточно. То, что все восточнославянские списки Четьего перевода восходят к одному весьма раннему болгарскому списку, вполне очевидно. Приходится также признать, что это был довольно неисправный список, что находится в противоречии с представлением о, высокой филологической культуре в Болгарии того времени. Аналогичную картину грубой обработки текста можно видеть на Премудростях Сирахова в Изборнике 1076 г. (которые восходят в конечном счете к этой же эпохе) при сравнении текста Премудростей по Геннадиев-ской библии, глаголическому бревиарию и Изборнику.

Интересно и другое: болгаро-русский извод Четьего перевода ПП не представлен ни одним болгарским списком и не был известен в Болгарии уже в Х1У в., так что Евфимий Тырновский воспользовался глаголическим списком Песни песней. Острожские издатели также воспользовались восточнославянским списком болгаро-русского извода. Представляется, что тщательное изучение Толковых пророков по всем доступным спискам может способствовать пониманию тех процессов, которые происходили в Болгарской письменности в X в.

Глаголическая традиция. То, что список Р.1.461 списан с полного хорватского глаголического текста приблизительно ХП в., заставляет думать, что о хорватской глаголической письменности нам известно далеко не все. После работ Р. Нахтигаля (1902) и И. Вайса (Уадз, 1910) мы примирились с тем, что глаголические бревиарии содержат лишь отрывки из богослужебных книг, необходимые в католическом богослужении, и что глаголическая письменность никогда не обладала ничем другим за пределами этих отрывков. Факт, отмеченный в нашем исследовании, вселяет надежду на возможные новые открытия в этой области, не исключено, что и в других кириллических списках можно найти следы исчезнувших текстов, бывших в употреблении у хорват.

Евфимий Тырновский. Именем тырновского патриарха мы довольно условно обозначаем в нашей работе книжный центр, деятельность которого протекала во второй половине Х1У в. в Тырнове, а затем переместилась в Ресавский монастырь. С деятельностью этого центра связывается в науке представление о серьезной правке богослужебных и четьих текстов. На Песнь песней, как было показано, правка эта не распространилась. Однако именно в Тырновской школе, как представляется, был переписан из глаголицы в кириллицу Четий перевод ПП, а из состава восточнославянского Толкового перевода был извлечен текст Песни песней. И в том, и в другом случае были использованы рукописи превосходного качества. Можно думать, что именно здесь, впервые на славянских землях, началась деятельность по созданию библейского кодекса, которая столетие спустя нашла свое успешное завершение в Новгороде созданием Геннадиевской библии. Перевод толкований на ПП глубоко почитавшегося у славян Феодорита Киррского, выполненный позже в пределах этой школы Константином Костенецким, мог явиться в качестве реакции на Толковый перевод.

Восточнославянский период ХП в. Трудно было предвидеть заранее тот серьезный крен, какой получило наше исследование в сторону восточнославянского материала. Если А. И. Соболевский (1893) и относил предположительно Толковый перевод к числу восточнославянских по особенностям его языка, то А. А. Шахматов (1899: 32) на основе текстологической теории отнес его к болгарским переводам X в. До сих пор восточнославянские пределы рассматривались в истории библейских переводов как область пассивного восприятия готовой южнославянской продукции, где в лучшем случае могла возникнуть лишь новая редакция текста (речь обычно идет о редакции полного евангельского апракоса). Теперь приходится говорить об особом восточнославянском периоде библейских переводов. Исследование этого периода только начато, так что круг текстов едва ли в будущем ограничится теми, которые мы исследовали или назвали пока предположительно.

Другая сторона литературной деятельности этого периода выразилась в составлении кратких толковых компиляций из готового южнославянского и нового восточнославянского материала. Как было показано, это развитие эротапокритического жанра находилось в соответствии с культурными запросами восточнославянского общества, оно вместе с тем готовило почву для появления таких грандиозных компиляций как Толковая палея. Энергичный исследователь эротапокритических компиляций В. Федер склонен относить их появление к болгарской литературе X в., наше исследование показывает теперь, что такой взгляд справедлив только отчасти.

Что касается восточнославянских переводов с древнееврейских оригиналов, то те из них, которые предшествуют эпохе так называемой ереси жидовствующих, представляют собою явление еще не вполне понятное по своему происхождению, своему бытованию и своим историческим судьбам. Если связь с основной традицией кирил-ло-мефодиевских переводов у текстов, переведенных с древнееврейских оригиналов, слабее, чем у переводов с греческого, то в истории развития русской литературы и русского языка они ни коим образом не противопоставлены основной литературной традиции и несут на себе все ее характерные признаки. Полное по охвату материала изучение этого явления может разъяснить и некоторые отдельные его детали.

Наконец, перевес русского материала в исследовании, посвященном судьбам кирилло-мефодиевского переводческого наследия, не может ставить под сомнение основную проблематику работы. Этот перевес имеет свои исторические причины и связан с состоянием источниковедческой базы. Включение в работу в полном объеме восточнославянского материала обусловлено всеми теми обстоятельствами, о которых уже было сказано: невозможностью правильной оценки отдельных этапов исторического существования памятника без построения цельной и всеобъемлющей его истории, пониманием кирилло-мефодиевской традиции не только в пределах собственных переводов Кирилла и Мефодия, но как универсального процесса бытования текста, восприятия и усвоения его, пониманием кирилло-мефодиевского литературного языка как основного носителя литературной традиции и т. д.

8. В связи с незначительным объемом текста Песни песней новые лингвистические данные, которые дополняют наши знания о старославянском, церковнославянском и древнерусском языках, также количественно невелики, однако они есть и должны пополнить собою соответствующие словари и грамматики, тем более, что в их числе встречаются еще не отмеченные презде явления./Особая ценность полученных лингвистических данных состоит в том, что они строго документированы, то есть достаточно точно установлено^. времяиместо употребления тех или иных фэрм^а также случаи вытеснения одних форм другими в процессе рукописного бытования текста. На грамматике и лексике Четьего и Толкового переводов очень незначительно отразилось диалектное членение славянского языкового ареала, то есть случаи замены и вытеснения одних форм другими вследствие устаревания и непонятности одних и привычности других, — такие случаи крайне немногочисленны в противоположность той картине, которую И. В. Ягич, а вслед за ним ряд исследователей нарисовали для славянского Евангелия. Большая часть лексических замен связана со стремлением писцов «улучшить» чтение того или иного места, то есть имеет текстологическое происхождение. Это явление нуждается в осмыслении и объяснении в сопоставлении с теми результатами, которые можно получить при аналогичном изучении других текстов.

Самые серьезные выводы из результатов нашего исследования должны быть сделаны для истории русского литературного языка. До сих пор многие историки русского литературного языка стремятся вывести за рамки своего предмета тексты «канонического» характера (см. например, Горшков, 1983: 63, 101) на том основании, что все они южнославянского происхождения и представляют собою едва ли не механические копии южнославянских оригиналов. Выявление целой группы библейских переводных текстов, появившихся в старший период восточнославянской письменности, позволяет теперь вывести из изоляции перевод книги Есфирь и говорит о необходимости включения целого ряда памятников такого рода в круг источников литературного языка древней Руси. В отличие от четьих текстов южнославянского происхождения, попавших на Русь в первоначальный период письменности, но до конца ХУ в. не получавших активного обращения, восточнославянские библейские переводы использовались активно с момента своего появления. Как жанр наиболее «престижный» в системе переводных жанров эти переводы должны были обладать наиболее нормализованными языковыми формами. Можно полагать, что они были написаны на наиболее чистом и выработанном восточнославянском литературном языке, этим обусловлена их особая ценность для изучения литературного языка старшего периода и для установления норм этого языка. Заметное включение в язык этих переводов восточнославянского лингвистического элемента находится в соответствии с тем, что нам известно, например, о языке таких восточнославянских произведений как Слово о законе и благодати митр. Илариона, перевод Иудейской войны Иосифа Флавия и т. п. Предетавляется,^/что наличие восточнославянского элемента в языке библейских переводов не дает основания считать, что восточнославянский элемент присутствует здесь в результате того, что создатели текстов не вполне владели нормой высокого языкового варианта. Необходимо отказаться от упрощенного понимания языковой ситуации древней Руси с приравниванием древнерусской языковой нормы к норме старославянских .-. или церковнославянских) текстов. ¡-Норма литературного языка-, коль скоро мы признаем существование такового, должна выражаться (и изучаться) в оригинальных и переводных текстах, возникши^ в ходе использования этого литературного языка.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Первым и непосредственным результатом настоящей работы является создание истории Песни песней как памятника переводной письменности в древней славяно-русской литературе и как источника по истории старославянского, церковнославянского и русского языков. Хотя некоторые сведения об этом памятнике уже были достоянием науки (например, хорватская обработка ХУ1 в., перевод Константина Костенецкого, не говоря уже о тексте Чешской библии, — см. главу 6), только приведение в известность Четьего перевода ПП обеспечило уже изученному материалу ясное положение и место в литературной традиции.

Таким образом, в работе изучен Четий перевод ПП, существовавший у южных славян уже в X в., Толковый перевод ПП, возникший в середине-второй половине ХП в. у восточных славян, восточнославянский перевод ПП с древнееврейского оригинала, выполненный, как можно думать, в Киевскую эпоху, сделан более или менее подробный обзор остальных переводов и редакций ПП и установлена их взаимосвязь. Кошфетные результаты и выводы изложены в главах 3−6, здесь мы остановимся на тех результатах работы, которые могут служить совершенствованию методики такого рода исследований, а также отметим некоторые положения, которые еще предстоит проверить в ходе будущих исследований.

I. Вывод о том, что Четий перевод ПП возник, в согласие с ХУ главой Жития Мефодия, в результате деятельности Мефодия с помощниками, необходимо признать пока лишь вероятным. Все привлеченные для этого прямые данные позволяют продвинуться не далее середины X в., то есть ко времени тех свидетельств, которые дают цитаты в Пандектах Антиоха. Некоторые менее ясные и очевидные свидетельства (глаголическая традиция, цитаты в каноне. Вдоитрию Солунскому, цитата в беседе на Благовещение, приписываемых Ме-фодию) говорят однако о том, что Четий перевод мог существовать уже в начале X или даже в конце IX в. Это неплохой результат и вполне достаточный на настоящем этапе. Вероятный вывод может стать со временем достоверным и вот при каких условиях: если при исследовании других четьих переводов будет установлена их взаимная близость по языку, их более или менее регулярное соседство в сборниках, их более или менее одинаковое отношение к глаголической традиции (и паримийнику, — для тех текстов, которые частично вошли в паримийник), их близость к одному и тому же типу греческого текста, а также тождественность переводческих приемов, примененных при их создании, то этот более или менее обширный набор четьих текстов с необходимостью придется признать переводческим делом Мефодия. Как видно по результатам 1-й и 2-й глав в этом отношении заслуживают самого пристального внимания книги Премудростей Сирахова, Руфь и Царств, но возможно, что и другие тексты из болгарского сборника г. 1.461. Таким образом, исследование Четьего перевода ПП показывает правильный путь выявления четьего Мефодиевского перевода.

2. Путь этот может быть назван правильным в том смысле, что он опирается на несколько вполне осознанных приемов исследования переводного текста, которые обеспечивают критериями для установления происхождения перевода. Кроме рассмотренных в 1-й главе критериев в ходе исследования были применены некоторые новые.

Что касается лексического критерия, то было обращено особое внимание на редкие малоупотребительные слова, объединяющие Четий перевод ПП и Псалтырь, в употреблении которых менее вероятно сознательное подражание последующего переводчика переводчику-предшественнику, своим творчеством определившему черты языкового идеала. Было обращено также внимание на то, что такие слова имеют тождественные греческие эквиваленты. Лексемы славянского текста, входящие в регулярные синонимические (дублетные) пары, были отмечены лишь в качестве лингвистической характеристики текста.

Свидетельства глаголической традиции были учтены со всей возможной полнотой, но в данном случае ее показания были далеки от желаемой ясности. При значительном внешнем сходстве текста ПП по Четьему переводу и по хорватским бревиариям и миссалам, в последних не удалось открыть следы искомого греческого оригинала, которые — если когда-либо существовали — оказались скрыты под двумя слоями правки по латинским образцам — по Vetus latina и Вульгате. В этих обстоятельствах благоразумнее воздержаться от решительных выводов даже перед лицем полной тождественности некоторых фраз и пассажей Четьего перевода и хорватского глаголического текста, а ограничиться констатацией того, что хорватские тексты не противоречат предположению о раннем происхождении Четьего перевода ПП. Вместе с тем, как уже говорилось, обнаружение глаголического протографа у списка F .1.461 вносит существенно новый элемент в наши представления о хорватской глаголической письменностинеобходимы дополнительные материалы, чтобы сделать из этого обстоятельства правильные выводы.

Метод цитат вполне оправдал себя в настоящем исследовании, с его помощью надежно устанавливается terminus ante quem для появления как Четьего, так Толкового переводов. В случае с Толковым переводом к тому же отсутствие цитат из него в середине ХП в. и в более ранние эпохи дает сильнейший argumentum ex silentio, чтобы установить terminus post quem.

В работе проведено исследование переводческой техники Четьего перевода, которая своей точностью и относительной свободой (в особенности на фоне буквального перевода текста ПП в Толковом переводе) свидетельствует о том, что Четий перевод был выполнен в традиции первоклассной переводческой школы. Тем самым к названным критериям прибавляется новый критерий в деле атрибуции перевода кирилломефодиевской переводческой школы.

Еще одним новым критерием, надежность которого должна быть проверена в дальнейших исследованиях, является указание на особое значение для четьих славянских переводов редакции и А. Ра-льфса и именно унциальных кодексов м и N как лучших представителей этой редакции. В отношении к славянским текстам эта редакция может занять то место, на которое без особенного успеха претендовала трудноуловимая «лукиановская» редакция.

Применение всех этих исследовательских приемов, а также возможность использования пяти названных критериев оказались обеспечены предварительным текстологическим исследованием рукописного материала, что позволило проводить анализ не чтений отдельных рукописей, а по существу чтений архетипа Четьего перевода. Как сказано выше, надежность всех названных критериев может быть повышена в результате обследования по этому методу других четьих текстов, при том, разумеется, условии, что результаты обследования отдельных книг в принципе окажутся тождественны друг другу.

3. Обнадеживающий результат исследования Четьего перевода указывает путь дальнейшего изучения кирилло-мефодиевского переводческого наследия. В истории Четьего перевода не было ни одной редакционной справы, которая бы охватила все списки или даже их часть. Все дошедшие списки восходят к одному и тому же архетипу, разделяясь лишь по своему историческому бытованию на два извода. Следовательно, изучение четьих переводов может приводить нас непосредственно к определению их архетипов, а это значит, что в оценке языка, переводческой техники, а также б вопросе о греческой основе четьих текстов мы можем опираться в принципе не на показания поздних списков, а на надежно установленный текст славянского архетипа. (Ср. напротив, полную зависимость исследователей славянского Евангелия от показания относительно поздних списков и невозможность в большинстве сложных случаев иметь дело с надежно установленным чтением славянского архетипа). Выработанные при исследовании четьих переводов методы и критерии могут обладать, таким образом, большой степенью надежности, что позволит применить их в дальнейшем к изучению текстов с более сложной судьбой и более развитой рукописной традицией, то есть к изучению служебной редакции Евангелия и Апостола, Паримийника и Псалтыри, для которой до сих пор не разработана текстология и не построена история текста.

4. Примененный в настоящей работе метод цитат для установления истории текста дал хорошие результатыбольшая надежность этих результатов при установлении истории Толкового перевода связана, очевидно, с лучшей сохранностью и изученностью восточнославянской письменности ХП в. сравнительно со старославянской и болгарской письменностью конца 1Х-Х вв. Между тем, Песнь песней мало цитируемый текст, всего удалось собрать около сотни цитат и аллюзий, не считая тех компиляций на материале Толкового перевода, о которых в своем месте шла речь.

Большая часть этого материала оказалась непригодна для текстологического применения по трем причинам: I) отсутствие достаточных сведений о тексте, в котором встречается та или иная цитэта (в нашем случае, это Слово Андрея Критского и Огласительные поучения Кирилла Иерусалимского) — 2) цитата из Песни песней представляет собой независимый от славянской традиции перевод, что относится прежде всего к цитатам в составе переводных произведений, а такие случаи оказываются в подавляющем большинстве- 3) цитата обладает столь неопределенной формой, что интерпретация ее тем или иным образом представляется произвольной натяжкой. Обычно это имеет место тогда, когда отсутствует текстологическая история того текста, в котором встретилась цитата, так что невозможно оценить показания того или иного доступного списка, содержащего этот текст.

Отношение славянского книжника к цитатному материалу было затронуто при разборе Толкового перевода. При этом оказалось, что в ряде случаев переводчик точно воспроизводит форму цитаты в греческом оригинале, в ряде случаев он произвольно расширяет или сокращает цитаты, в ряде случаев его цитирование как будто бы воспроизводит ту форму, которая закреплена славянскими служебными текстами Евангелия и Апостола. Все это с достоверностью говорит об одном: стремления унифицировать цитатный материал по форме языкового выражения не существовало. Это наблюдение находится в соответствии с тем, что известно о цитировании св. Писания в византийской литературе. Это положение вполне естественно объясняется тем, что в ту эпоху сами тексты св. Писания никогда не обладали той степенью стабильности, которая стала возможна с введением книгопеча тания.

Поэтому каждый раз нуждаются в объяснении те случаи, когда мы сталкиваемся со строгим цитированием, удерживающим ту форму цитаты, которая закреплена основной письменной традицией. В Пандектах Антиоха строгость цитирования может быть связана с литературным характером произведения, «своего рода цитатника, сокращенной толковой Библии. Моление Даниила Заточника — тоже цитатник, хотя, возможно, пародийный (мысль В. Федера). И в том, и в другом случае можно думать о том, что эти произведения по месту и времени своего происхождения тесно связаны с Четьим и Толковым переводами соответственно. Евфимий Тырновский, несомненно, интересовался проблемой 1фитики и стабилизации библейского текста. Не настаивая на безупречности такого рода объяснений, повторим еще раз: строгое цитирование является отступлением от нормы, оно становится естественным и единственно возможным лишь с наступлением эпохи книгопечатания. Но точно так как первые печатные книги своим оформлением и шрифтом стремились воспроизводить рукописную книгу, произвольное отношение к цитатному материалу могло долго сохраняться как пережиток прошлого в эпоху книгопечатания (ср. выше о самостоятельном переводе цитат у Евфимия в ХУЛ в.).

Во всяком случае, сбор цитатного материала для решения текстологических проблем крайне необходим. Даже редкие счастливые находки с легкостью окупают труд, затраченный на их разыскание. В свою очередь цитаты из произведения, текстологическая история которого установлена (и прежде всего цитаты из библейских книгглавного источника цитат в сочинениях любого жанра), помогают исследовать историю других текстов, использующих эти цитаты. В этом случае цитаты играют роль «меченых атомов». Некоторые опыты в этом роде были сделаны нами при изучении Толкового перевода Песни песней (речь шлэ о Толковом евангелии Феофилакта Болгарского) .

5. Вопросы теории и практики древнеелавянского перевода вызывают в последнее время живой интерес и все увеличивающееся число публикаций. Представляется однако, что время для обобщения еще не пришло, до сих пор каждое детальное исследование конкретного материала открывает много в этой области, и это значит, что материал описан недостаточно. Кроме того почти не уделено внимание типологически сходному материалу средневековых переводческих традиций у других народов. Важным шагом в направлении типологического изучения древних и средневековых переводов явилась небольшая работа Дж. Барра (Barr, 1979), в которой сделана переоценка ценностей и обращено внимание на то, что буквальные переводы имеют собственные достоинства и преимущества. Во-первых, буквальный перевод представляет собой отказ от интерпретации оригинала, что в случае библейских переводов вполне благоразумно, во-вторых, буквальный перевод способен сохранить многозначность и даже метафоричность подлинника (Barr, 1979: 18, 40−41). Нужно однако понимать и то, что буквальный перевод, то есть такой перевод, где единицей переводимоети является слово, а не предложение, явление более или менее фиктивное, потому что значение слова не может быть отождествлено вне контекста, а между тем ни один буквальный перевод не игнорирует полисемию (с.22). В этом смысле выражения «пословный перевод», «буквальный перевод» не вполне удачны. Крайняя степень буквальности, воспроизводящая грамматическую структуру оригинала, названа Дж. Барром imitative style (с.44), некоторые другие авторы называют ее «грамматическим переводом» (Kwileска, 1979), что кажется вполне удачным и удобным.

Рассмотренные в настоящей работе материалы дают представление о пяти различных манерах перевода. а) Четий перевод ПП мы бы затруднились назвать пословным или буквальным. При полноте передачи содержания оригинала в этом переводе не обнаруживается никакого насилия над грамматикой и семантикой славянского текста. В славянском тексте меньше буквализмов, чем в греческом тексте сравнительно с его еврейским оригиналом (славянский текст, например, восстанавливает связки, настоящего времени). При этом в славянском переводе есть интерпретация оригинала, то есть передача одного из двух или более возможных смыслов, что видно на примерах семантически свободного перевода в особенности с вероятным использованием Вульгаты. С другой стороны, Четий перевод по преимуществу следует греческому словопорядку, а эта черта обычно характеризует буквальные переводы. В связи с этим можно напомнить слова одного из столпов библейских переводов — Иеронима Стридонского, обычно защищавшего свободные переводы: «В переводе с греческого, кроме св. Писания, в котором и расположение слов есть тайна (подчеркнуто нами, — A.A.), я передаю не слово в слово, а мысль в мысль. И в этом отношении я следую руководству Туллия (Цицерона)» (Иероним 114). б) Передача текста Песни песней в составе Толкового перевода и в переводах с древнееврейского отличается значительным буквализмом, который проявляется как в синтаксических конструкциях, так и в лексической семантике (сюда относится перевод топонимов как нарицательных имен, буквалистское следование византийской орфографии, в результате чего появляется жила вместо алнища и т. п.). Однако в Толковом переводе есть приемы, вступающие в противоречие с тенденцией к буквализму: это интерпретация подлинника в соответствии с толкованиями. в) Вполне свободной и интерпретационной является манера перевода толкований Ипполита и Филона в составе Толкового перевода. До сих пор такая манера перевода считалась исключительной принадлежностью светских жанров. В связи с этим становится очевидно, что наше распределение текстов по светским и церковным жанрам является внешним, оно не соответствует восприятию этих жанров в изучаемую эпоху. г) Темнота оригинала ведет не только к буквализму перевода, но и наоборот — к излишней свободе (Barr, 1979: 16), что видно на передаче Григория Нисского в составе Толкового перевода. Вместе с тем особое своеобразие этого перевода состоит в том, что в нем в отдельных случаях игнорируется полисемия греческих слов, то есть выбираются значения слов, не обусловленные контекстом, а в других случаях наблюдаются ошибки, которые могли возникнуть при восприятии греческого текста на слух. Все это приводит нас не столько к пониманию теоретических предпосылок древнерусского перевода, сколько дает возможность «заглянуть» в скрипторий ХП в. и увидеть, как в некоторых случаях могла происходить подготовительная работа по переводу греческих источников. д) В тексте Фр. Скорины и Острожской библии отмечаются уже новые черты, которые вполне могут быть названы ренессансными, поскольку соответствуют системе воззрений гуманизма, а именноэлементы комментированного перевода. Эти элементы появляются в восточнославянских изданиях под влиянием европейских изданий Библии на новых языках, главным образом под влиянием Чешской библии 1480 г., и ясно говорят о предназначенности этих изданий для светского нецерковного употребления.

6. Разработка вопроса о греческой основе кирилло-мефодиев-ского переводов привела нас к следующим результатам: в основе евангелия-апракос лежит византийский лекционарий, в основе евангелия-тетр нужно предполагать византийское четвероевангелие, в основе даршийника находится греческий профи то логий, в основе четьих переводов лежат четьи византийские тексты, воспринявшие в себя гекзапларные чтения (Оригена) и другие поздние варианты и определенные А. Ральфсом как редакция и. Всякие рассуждения о «западных», «александрийских», «исихиевских», «кесарийских» и прочих вариантах и основах славянских переводов должны быть оставлены. В лучшем случае эти варианты и тексты представляют интерес для тех, кто занимается текстологическими проблемами греческих текстов 1-У вв., в худшем случае эти варианты и тексты обречены на исчезновение как научные фикции, что и происходит на наших глазах.