Языковое воплощение категории повествователя в раннем русском романе: На материале прозы М. Ю. Лермонтова

Хорошо известно, что художественный текст — это целостная замкнутая структура, организующий центр которой — образ автора. Однако эта категория, выделенная еще В. В. Виноградовым, является всеобъемлющей и не поддается исключительно лингвистической интерпретации. Именно поэтому в современном лингвистическом анализе на первое место выдвигается «текстообразовательный аспект категории образа автора», предопределенный «необходимостью изучения сверхфразовых построений. и. различных субъектных сфер, презентированных в том или ином произведении» [Ильенко 1999: 42]. Оба эти направления — грамматика текста [Дымарский 1999, Зарубина 1978, Москальская 1981, Синтаксис текста 1992, Художественный текст 1997 и др.] и изучение субъектно-обьектной структуры художественного текста [Одинцов 1973, Успенский 2ООО, Степанов С. П. 2002 и др.] - активно развиваются в современной отечественной лингвистике, но практически не взаимосвязаны друг с другом. Между тем именно грамматика текста может стать надежным и объективным инструментом анализа субъектно-объектной структуры1, и в этом случае на первый план выдвигается категория повествователя как языковая репрезентация субъектно-объектной структуры художественного текста.

Наиболее полно категория повествователя изучена в рамках нарратологии — одной из наиболее значимых дисциплин современного западного литературоведения. На нынешнем этапе своего существования нарратология (теория повествования) рассматривается «как современная (и сильно трансформированная) форма структурализма», опирающаяся на представление о коммуникативной природе литературы [Ильин 1999;6: 68 -69]. Теоретическими основами этой дисциплины послужили концепции.

1 Опыт такого анализа см. Дымарский 1999. теории повествования русских формалистов [Пропп 1969; Шкловский 1925; Эйхенбаум 1969] и идеи М. М. Бахтина [Бахтин 1975, 1979;а, 1979;6]. Значительное влияние на формирование нарратологии оказали также работы Ю. М. Лотмана [Лотман 1970] и Б. А Успенского [Успенский 2000]. В рамках этой дисциплины создано значительное количество типологий повествований и повествователей (П. Лаббок, Н. Фридман, Э. Лайбфрид, В. Фюгер, В. Шмид, К. Брукс и Р. П. Уоррен и др. [Ильин 1999;асм. также Женетт 1998: 202 — 203]), но в «ее теориях значительно больше чисто логических предположений о должном, чем непосредственного наблюдения над эмпирическими данными» [Ильин 1999;6: 70].

В отечественном литературоведении больше внимания уделялось именно анализу конкретных текстов, поэтому интерес к собственно типологии был значительно меньше [Корман 1972; Гуковский 1959 и др.].

Лингвистические же работы, посвященные изучению категории повествователя в рамках целостного текста, в современной отечественной лингвистике практически отсутствуют. Монография Н. А. Кожевниковой «Типы повествования в русской литературе XIX — XX вв.» [Кожевникова 1994] затрагивает сходную проблематику, но не в перспективе целостного текста и не с той степенью концентрации на средствах языкового воплощения категории повествователя. Творчеству отдельных авторов посвящены работы современных исследователей (см., например, Деблик 1999, Кукуева 2001 и др.). В ряде работ подробно рассматриваются отдельные языковые средства воплощения категории повествователя (Атарова, Лесскис 1976; Атарова, Лесскис 1980 и др.).

В задачи безусловно значимой в теоретическом плане монографии Е. В. Падучевой «Семантические исследования. Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива» [Падучева 1996] также не входит изучение целостного художественного текста, более того, автор подчеркивает, что «предмет его изучения не нарратив, а некоторые явления русского языка, наблюдаемые на материале повествовательных текстов» [Падучева 1996: 196] (курсив наш. — Т.Г.).

Кроме того, относительно мало изучена с лингвистической точки зрения проза непосредственно послепушкинского периода (даже в рамках истории русского литературного языка, не говоря уже об истории языка художественной литературы). Скажем, в безусловно ценной монографии JI.A. Булаховского наиболее полно отражен лексический аспект организации прозы 30-х — 40-х годов XIX века, о своеобразии же повествовательной организации упоминается лишь в связи с «Повестями Белкина» и «Героем нашего времени» [Булаховский 1957: 111 — 140]. При этом совершенно не затронута собственно повествовательная организация произведений, например, А. Ф. Вельтмана, хотя именно этот аспект представляется наиболее интересным для исследования в его творчестве. В. В. Виноградов уделял этому аспекту больше внимания [Виноградов 1990], но творчество писателей «второго плана» 30-х — 40-х годов XIX века также оставалось на периферии его научных интересов.

Однако изучение прозы именно этого периода может оказаться чрезвычайно плодотворным, поскольку при переходе к реализму, как пишет Н. А. Кожевникова, «интерес к чужому слову в значительной мере определяет повествование от первого лица» [Кожевникова 1994: 12], происходит «постепенное вытеснение авторского начала и развитие повествования, передающего точку зрения персонажа и изображаемой среды [там же, 75]2.

2 Необходимо отметить, что в современном отечественном литературоведении в настоящий момент наблюдается всплеск интереса к писателям второго плана 30-х — 40-х годов XIX века. См. Балашова 2001; Исупова 2000; Кривонос 1998; Никольская 2002; Щалпегин 1999 и др.

Сказанным объясняется актуальность исследования языкового воплощения категории повествователя именно на материале ранней русской реалистической прозы.

Объект исследования — русская проза 20-х — 30-х годов XIX века. Предметом исследования являются закономерности формирования категории повествователя в литературе данного периода и их языковое воплощение в структуре текста. В качестве наиболее значимого явления в развитии русской прозы 30-х годов в работе рассматриваются прозаические произведения М. Ю. Лермонтова (прозу Н. В. Гоголя мы в данном случае сознательно оставляем в стороне).

Цель исследования — выявить основные пути и средства формирования категории повествователя в языковой ткани раннего русского романа.

Для реализации этой цели решались следующие задачи:

1) выявить фон: рассмотреть языковое воплощение категории повествователя в наиболее значимых произведениях русской прозы 20-х — 30-х годов XIX века (учитывая сентименталистскую и романтическую традиции и прозу А. С. Пушкина);

2) выявить систему языковых средств манифестации категории повествователя в романах М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и «Княгиня Литовская»;

3) рассмотреть наиболее значимые новые тенденции манифестации образа повествователя в прозе М. Ю. Лермонтова и осмыслить закономерности их появления.

Основным материалом исследования послужили произведения русской прозы 20-х — 30-х годов ХЕХ векаглавы П и III построены на текстуальном анализе романов М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и «Княгиня Литовская».

В работе используются описательно-аналитический и сопоставительный методы.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что в ней намечаются пути создания многомерной типологии повествователейвпервые предпринята попытка применения аппарата теории текстообразования к изучению динамики структуры нарратива. Важным представляется выявление языкового воплощения некоторых закономерностей формирования классической модели повествования.

Научная новизна работы заключается в том, что в ней впервые детально обследована с лингвистической точки зрения повествовательная организация значительного количества текстов, причем не только М. Ю. Лермонтова, но и А. С. Пушкина, В. Ф. Одоевского, А.А. Бестужева-Марлинского, Антония Погорельского (А.А. Перовского), М. Н. Загоскина, И. И. Лажечникова, А. Ф. Вельтмана и др.

Па защиту выносятся следующие положения:

1) Взгляд на повествователя как на модель языковой личности, заместителя говорящего в художественном тексте, берущего на себя все его функции (субъекта речи, сознания, восприятия и дейксиса, а также субъекта коммуникации), позволяет классифицировать с этой точки зрения основные типы повествования и повествователя.

2) Реализация коммуникативной стратегии повествователя, проявляющаяся в изображении смоделированного конфликта между ним и внутритекстовым читателем, направлена на гармонизацию отношений автор — реальный читатель и служит способом преодоления «отложенности» текстовой коммуникации.

3) Экзегетическое повествование в романе М. Ю. Лермонтова «Княгиня Литовская» демонстрирует практически все возможные переключения от одного типа нарратива к другому и некоторые «признаки процессуальности наррации», что является проявлением тенденции к приобретению текстом «специфических признаков дискурса» [Дымарский 1999: 255].

4) Обращение к диегетическому повествованию в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» есть проявление тенденции к «текстуализации» нарратива, понимаемой как утрата текстом «специфических признаков дискурса» [Дымарский 1999: 255].

5) 20-е — 30-е годы XIX века — период особого интереса писателей к игре с повествовательной формой как средству преодоления монологизма романтической и сентименталистской поэтики.

Практическая ценность работы определяется возможностью применения использованной методики для дальнейшего изучения повествовательной организации художественного текста, а также использования его результатов в курсах лингвистического анализа текста, стилистики, синтаксиса, в тематике спецкурсов, спецсеминаров и курсовых работ.

Выводы к Ш главе.

В романе «Герой нашего времени» в соответствии с тенденцией, отмеченной многими исследователями, происходит «постепенное вытеснение авторского начала и развитие повествования, передающего точку зрения персонажа и изображаемой среды» [Кожевникова 1994: 75]. Углубление субъектной многоплановости осуществляется не путем смены типов повествователя, а путем смены повествователей (рассказчиков), заведомо относящихся к разным типам. Таким образом, структура, представленная в табл. 3, утраивается, поскольку мы сталкиваемся с репрезентацией не одной языковой личности (повествователя), а с тремя, что приводит к «мультипликации сверхфразовых структур» [Дымарский 1999: 264]. При этом восприятие текста не усложняется, а, наоборот, становится более простым, поскольку маркированность переходов от одной манеры изложения к другой, от отражения одного сознания к отражению другого, от одной коммуникативной стратегии к другой облегчает переключение читательского сознания.

Романтическая традиция преодолевается в романе многообразными способами на всех уровнях построения текста, что свидетельствует о сознательной работе автора в этом направлении. Отход от монологического построения текста, свойственного романтизму, обусловил появление возможностей изображения сложного внутреннего мира личности, что стало основой формирования психологической реалистической прозы.

С другой стороны, обращение М. Ю. Лермонтова к диететическому повествованию в романе «Герой нашего времени» и введение повествователей-рассказчиков, изменяя достаточно традиционное отношение автор — читатель и автор — произведение, приводит не только к «отделению автора от героя» [Гинзбург 1940: 172], но и к отделению автора от его образа и от текста. Фигура диегетического повествователя как заместителя автора не только «отменяет привычное читателю (хоть и неверное) отождествление экзегетического повествователя с именем физического лица на обложке», но и позволяет исключить «признаки процессуальности наррации» [Дымарский 1999: 260, 255], столь заметные в тексте «Княгини Литовской». Таким образом, мы можем говорить о тенденции к текстуализации нарратива на этапе формирования классических образцов романа. Под тексту ализацией мы здесь понимаем утрату текстом «специфических признаков дискурса», то есть явление, противоположное дискурсивизации [там же].

Эта тенденция находит свое отражение не только в развитии творческого метода в широком контексте всего творчества писателя, но и в логике смены типов повествователя в пределах одного романа. В первой части мы сначала имеем дело с образом странствующего офицера, образ которого максимально приближен к модели экзегетического повествователя, то есть к модели, имеющей наибольшее число черт дискурсивности, допускающей самое значительное количество альтераций и переключений, то есть наиболее свободной в пределах традиционного нарратива. Образ Максима Максимыча как повествователя обнаруживает уже меньше подобных черт. Печорин же является диегетическим повествователем в центре фабульного пространства, то есть реализацией наиболее жесткой модели повествования в пределах традиционного нарратива.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Лингвистический анализ прозы 30-х — 40-х годов XIX века с применением такого точного инструмента, как теория текстообразования, наглядно выявляет активные поиски писателями новых повествовательных возможностей. Особую значимость эти поиски приобретают в творчестве представителей психологического направления русской литературы, поскольку новые формы повествования дают новые возможности для изображения внутреннего мира человека.

В самых общих чертах развитие повествовательной ситуации этого периода — это движение от экзегетического повествования к диегетическому, что представляет собой проявление тенденции к повышению значимости «голоса персонажа». Проявления этой тенденции мы обнаруживаем не только в динамике всего литературного процесса в целом и в развитии творческого метода М. Ю. Лермонтова в частности, но и в логике смены типов повествования и повествователя в романе «Герой нашего времени». В тексте осуществляется постепенный переход от более свободной модели повествователя (диегетический повествователь на периферии фабульного пространства с некоторыми чертами экзегетического повествователя) к более жесткой (диегетический повествователь в центре фабульного пространства).

Внимание к «чужой речи» (в первую очередь, к речи повествователя-персонажа) было связано с необходимостью преодоления монологизма романтической поэтики, имевшей значительное влияние на развитие литературного процесса в то время. С попытками решения этой задачи связан также интерес к образу читателя, поскольку появление изображаемого альтернативного сознания в произведении также способствовало преодолению субъектной одноплановости романтизма. Кроме того, изображенный конфликт между повествователем и внутритекстовым читателем служит средством предотвращения возможного непонимания между автором и реальным читателем.

Однако диететическое повествование, позволяя полно изобразить внутренний мир повествующего субъекта, ограничивало формы изображения других сознаний, поэтому особую актуальность в этих условиях приобретают эксперименты с повествовательной рамкой, поскольку лишь маркированная смена рассказчиков позволяет показывать внутренний мир разных персонажей в пределах достаточно жестких рамок диегетического повествования. Венцом этих экспериментов в русской литературе стали такие произведения, как «Повести Белкина» и «Герой нашего времени», в которых принцип субъектной многоплановости становится структурообразующим и задает направление дальнейшего развития русской реалистической прозы.

Но эти совершенные творения, став высшей точкой развития форм диегетического повествования в русской литературе, одновременно возможности этого типа в данный исторический период исчерпали. Именно поэтому позже, в период, когда влияние романтической поэтики было окончательно преодолено, мы наблюдаем возвращение к экзегетическому повествованию на новом уровне в лучших образцах психологической прозы (например, в романах И.С. Тургенева).

С другой стороны, проявления отмеченной тенденции (переход от экзегетического повествования к диегетическому и возвращение к экзегетическому повествованию уже на новом уровне) мы можем наблюдать и в творчестве представителей «непсихологического» направления русской литературы (в первую очередь, Н.В. Гоголя). Это явление мы не можем объяснить лишь необходимостью преодолеть романтическую поэтику и стремлением более глубоко изобразить внутренний мир человека.

Заглядывая в перспективу, можно предположить, что лингвистическое исследование закономерностей формирования категории повествователя в творчестве таких писателей, как А. Ф. Вельтман, В. Ф. Одоевский и, конечно же, Н. В. Гоголь, поможет более четко представить динамику повествовательных форм в русской литературе первой половины XIX века и сделать выводы о ее глубинных закономерностях.