Грамматики церковнославянского языка в культурно-языковом пространстве России XVI-XVIII вв

Диссертационное исследование объединяет результаты филологических изысканий, проводившихся на материале памятников славянской грамматической мысли конца XVI — первой трети XVIII в.

Актуальность предпринятого исследования определяется самим статусом грамматических сочинений как «первостепенной важности источников по истории языка» [Ларин 1937: 6]. История литературного языка является комплексной наукой, изучающей как развитие языковых норм, так и определяющие это развитие лингвистические представления носителей языка. Одновременная фиксация в грамматическом описании языка и мысли о языке, составляющая специфику жанра, делает грамматику максимально «сильным» и потенциально неисчерпаемым источником для истории литературного языка, позволяющим одновременно исследовать и литературный язык эпохи, и ее языковые представления. Систематизируя нормативные формы, выдвигая правила их образования и идентификации, грамматика концентрирует в себе наиболее специализированное знание о языке, понимание структуры языка его носителями, эксплицирует языковой идеал социума.

Традиционно славянские грамматические трактаты рассматривались преимущественно в двух основных ракурсах: «генеалогическом», с точки зрения их источников — грамматик классических языков, и «анатомическом», с точки зрения их структуры, принципов отбора и систематизации материала, состава рубрик и кодифицированных в них элементов. Вместе с тем следует признать, что вплоть до настоящего времени вне поля зрения исследователей оставалась проблема бытования и восприятия текста грамматического описания в социуме, имеющая ключевое значение для определения языковых норм и динамики литературного языка XVII — первой половины XVIII в.

В течение всего периода функционирования церковнославянского языка в качестве литературного языка (XI — первая пол. XVIII в.) значение основного способа его нормализации сохранял «текстологический» [Толстой.

1963: 259−261], при котором эталоном языковой правильности служил корпус основных текстов (библейских и богослужебных), а овладение книжным языком осуществлялось мнемонически — по каноническим текстам (как минимум Часослову и Псалтыри), который заучивались наизусть. «Текстологический» подход соответствует моделям традициональной, закрытой культуры, прежде всего средневековой: удерживая человека в границах нормативного корпуса текстов, он ориентировал на воспроизведение прежде написанного и препятствовал созданию содержательно нового, чреватого отклонением от заданных образцов [см. РюсЫо 1973; Пиккио 2003; Живов 1993; Меч-ковская 2009: 379−380].

Развитие и утверждение нового, «грамматического» подхода к книжному языку предполагает переворот в языковом сознании, кардинальную перестройку лингвистического мышления: с грамматикой «связан новый, аналитический способ осмысления языка (путем систематизации языковых элементов и правил их выбора) — новый подход к нормированию языка (путем кодификации языковых норм в грамматических описаниях в отличие от презентации нормы в образцовых текстах) — новый метод обучения языку (путем экспликации грамматической системы в сознании учащихся в отличие от обучения языку путем многократного прочитывания нормативных текстов)» [Мечковская 1984: 139- ср. Мечковская 1992: 31].

Ранее всего процесс преобразования лингвистического мышления охватывает Юго-Западную Русь (входившую сначала в государственное пространство Великого княжества Литовского, а затем Речи Посполитой), непосредственно затронутую реформационными и контрреформационными процессами. Там к концу XVI в. под влиянием факторов социолингвистического характера (особенностей структуры культурно-языковой ситуации) складывается новое, отличное от традиционного, характерного для Руси Московской, отношение к церковнославянскому языку. После второго южнославянского влияния языковая ситуация Юго-Западной Руси формируется по западной модели, предполагающей сосуществование двух литературных языков: наряду с церковнославянским языком (юго-западнорусской редакции) в функции литературного языка выступает «проста» или «руска мова». Наличие двух литературных языков, конкурирующих друг с другом, определяет более строгий подход к системе требований, предъявляемых к литературному языку (знание языка предполагает активное им владение, а понимание текста — возможность его интерпретации) и необходимость теоретического обоснования его достоинства, поскольку в сложных поликонфессиональных условиях церковнославянскому языку «нужно было вновь пробиваться в круг языков «священных» «[Робинсон 1971: 61]. Задача теоретической и практической защиты церковнославянского языка как знака православной веры требовала систематического изложения его грамматики и издания для православных братских училищ соответствующих учебных пособий, среди которых первенствовали «ГрлммАтчкА Оловснска ОъвершсннА йск^ствл осми частш слова, й йных нЬ^дных» Лаврентия Зизания, изданная в Вильне в 1596 г. (далее ГЗ), и «ГрлмлАТ1ки Олавснскиа пр<�хвилно€ Оунташа» Ме-летия Смотрицкого, вышедшая в свет в Евье в 1619 г. (далее ГС).

В начале XVII в. ГЗ и ГС, наряду с другими изданиями, ввозимыми из Руси Юго-Западной, проникают в Московскую Русь, [см. Шляпкин 1891: 118−134- Эйнгорн 1894: 1−10- Харлампович 1914: 97−143], где доминирует традиционное культурное сознание, видевшее основу книжного языка в священных текстах, и сохраняется устойчивое бытование церковнославянского языка великорусской редакции. Традиционализму подчинены и бытующие здесь сочинения о языке (преимущественно орфографические руководства), призванные обеспечить стабилизацию рукописной традиции и обучение грамоте. В отличие от Юго-Западной Руси, где грамматики явились закономерной филологической и педагогической защитной «реакцией» на положение церковнославянского языка, для великорусских книжников грамматики оказываются привнесенным извне принципиально новым культурным феноменом, вступающим в противоречие с их лингвистической идеологией, с их отношением к книжному языку. Господствующее представление о церковнославянском языке как о средстве выражения Богооткровенной истины, «словесной иконе» исключало саму возможность существования системы абстрактных правил порождения новых текстов [см. Успенский 1994]. Дальнейшее развитие этой коллизии, обусловленное взаимодействием различных факторов (сменой культурно-языковой ситуации, изменением идеологических установок, потребностями усилившегося в связи развитием книгопечатания института книжной справы и т. п.), определило ход процесса «строительства грамматики» [Панченко 1996: 56] в России в XVII — первой половине XVIII в.

Уникальную возможность исследовать этапы и формы освоения грамматики в Великороссии предоставляют грамматические сочинения, являющиеся реакцией на авторитетные юго-западнорусские грамматики — ГЗ и ГС и их переосмыслением: а) созданные на протяжении первой половины XVII в. рукописные версии ГЗ, демонстрирующие первую встречу московских книжников с аналитической кодификацией церковнославянского языка и иерархию уровней ее приятия/неприятияб) «ГрлмллдтикА» 1648 г. — второе, переработанное и дополненное, издание ГС, предпринятое в результате осознания необходимости последовательной языковой нормализации для решения задач книжной справыв) «ГрдммдтТкд вескдословндА» Ивана Иконника 1733 г., синтезирующая предшествующие опыты описания и кодификации церковнославянского языка в дидактических целях.

Все вышесказанное позволяет сформулировать цель предпринимаемого исследования как выявление механизмов восприятия грамматик церковнославянского языка в России, определение характера их бытования, установление этапов и форм вхождения грамматики в социум.

Поставленной целью обусловлен круг задач, решаемых в ходе исследования:

1. лингвистический и текстологический анализ семи рукописных версий ГЗ, выполненных великорусскими книжниками в первой половине XVII в.;

2. определение основных направлений изменений, внесенных в исходный текст ГЗ создателями ее рукописных версий, и установление факторов, обусловивших эти изменения;

3. анализ языковых и текстологических исправлений, внесенных Михаилом Роговым и Иваном Наседкой в исходный текст ГС при подготовке ее московского издания 1648 г.- выявление их направлений и функциональной нагрузкиреконструкция определивших эти исправления программных языковых установок московских редакторов;

4. комплексное лингвистическое и текстологическое исследование «ГрдммАтУки бес^дословныа» Ивана Иконника 1733 г.- определение ее отношения к предшествующей славянской грамматической традициихарактеристика ее теоретических основ и прагматических параметров.

Предметом исследования явились авторитетные юго-западнорусские грамматики церковнославянского языка Лаврентия Зизания и Мелетия Смот-рицкого, определившие и дальнейшие судьбы церковнославянского языка, и перспективы славяно-русской филологической традициисемь рукописных версий грамматики Лаврентия Зизания — РГБ, ф. 299, ед.хр. 336, л. 1−23 (далее ГО, РГБ, ф. 299, ед.хр. 336, л. 82−95 (далее Г2), РГБ, ф. 236 (собрание Попова А.И.), ед.хр. 182, л. 1−8 об. (далее Г3), РГБ, ф. 178 (Музейное собрание), ед.хр. 1403, л. 1−105 (далее Г4), ГИМ, Синод., ед.хр. 938, л. 117−197 об. (далее Г5), РГБ, ф. 310 (собрание Ундольского В.М.), ед.хр. 974, л. 121−205 (далее Гб), НБР, ф. 588 (Погодинское собрание), ед.хр. 1655, л. 176−192 (далее Г7) — «Грамматика» (М.: Печатный двор, 1648 [без имени автора]) (далее.

ГМ) — «ГрлммАтТкА БбсйдосдовнАА» Ивана Иконника 1733 г. (Собрание рукописей музея-заповедника «Московский Кремль», № кн. 213, 8°, 221 л.) (далее ГИ).

Указанные грамматики рассматриваются на широком сопоставительном фоне как предшествующих, так и синхронных по времени создания славянских филологических сочинений: «ОказлнУс како состав» сть’ш кирйдъ фмлософъ дзкЬ’кй'", «Оказашс йзыдвлинно и) пйсл€н€х» Константина Кос-тенечского, «6 шсллихъ маст^х'ь слова», «о мниьксств^ 1 о сдшств’Ь», «о еже како просодУл достоит писати i глати», «ГрАммАтимество», «Ойлд соуфсствь' книжнаго писма», «ндписашс 1азык0 сл0в6нски о грамот^ i о &euro-а стро'^ши», «написан1с газыко словсньски о е^кв'к i о &euro-а писмснс» и др. по изданиям: Ягич 1885−1895- Кузьминова 2002]- «Лсрконъ слАвенорикшн, й йменъ Тлъковажс» Памвы Берынды (Киев, 1627) — «ГрлллллАтУкд» (М., 1721) — третье издание ГС, подготовленное Федором Поликарповым (далее Г1721) — «ГрАЛлат1ка саавснскаа въ крлтц’Ь собранная» Федора Максимова (СПб., 1723) (далее Г1723) — «Лс^Уконъ треАЗЫчный» Ф. Поликарпова (Москва, 1704) — рукописные грамматические трактаты Ф. Поликарпова [по изданию: Поликарпов 2000] и др.

В работе используются основные общенаучные методы наблюдения, сравнения и описания, направленные на обобщение полученных результатов, интерпретацию данных, их классификацию. Созданы полные электронные версии исследуемых грамматических сочинений, предельно точно воспроизводящие все особенности их графики (включая диакритику), орфографии и пунктуации [из них опубликованы ГЗ и ГС: Грамматики 2000; ГМ: Грамматика 1648 г. 2007; Гх и Г2: Кузьминова 2002]. Компьютерная обработка обеспечила получение надежных данных при сплошной выборке и сопоставлении лингвистического материала рассматриваемых текстов.

Научная новизна работы состоит в том, что наряду с механизмом порождения грамматического описания в ней впервые осуществляется исследование механизма его восприятия. Такой интегративный подход позволил предложить путь решения проблемы бытования грамматики в определенном культурно-историческом пространстве, проследить диалог различных лингвистических идеологий, увидеть смену культурно-языковых ориентаций великорусских книжников. Диссертация вводит в научный оборот рукописные грамматические сочинения, которые ранее не были предметом лингвистического и текстологического анализа.

Теоретическая значимость диссертационного исследования определяется воссозданием модели процесса «строительства грамматики» в России в кон. XVI — пер. пол. XVIII в.- реконструкцией рабочих принципов и лингвистических установок, которыми руководствовались создатели грамматических сочиненийустановлением степени императивности «грамматической премудрости» для великорусских книжников. Представленный в работке комплексный анализ грамматических сочинений пополняет существующие в науке представления об истории нормы и нормирования литературного языка кон. XVI — пер. пол. XVIII в.

Практическая ценность работы заключается в том, что материалы и результаты исследования могут быть использованы в учебных пособиях, общих и специальных курсах по истории русского литературного языка и истории языкознания. Материалы диссертации могут быть привлечены при подготовке научного издания ГИ.

Положения, выносимые на защиту:

1. Формированию на великорусской территории собственных лингво-концептуальных схем способствовало обращение к приобретениям культуры Юго-Западной Руси — грамматикам Лаврентия Зизания и Мелетия Смотриц-кого. Процесс вхождения грамматики в Великороссию осложняло активное неприятие в начале XVII в., когда господствующей идеологической установкой являлся «культурный изоляционизм» [Карташев 1991: 99−102, Успенский 2002: 340−355], юго-западнорусской книжности в целом. В этот период создаются рукописные версии ГЗ (Гь Г2, Г3), свидетельствующие о скрытом конфликте двух культурно-языковых моделей — восточной и западной. Их «состязательный», полемический характер проявляется в радикальных изменениях, внесенных в ГЗ как на уровне системы кодифицированных языковых элементов, так и на уровне их интерпретации. Гь Г2, Г3 демонстрируют абсолютное неприятие самой идеи грамматики как описания системы словоизменения, системы элементов, организованных в парадигмы. В соответствии с традиционными представлениями о грамматике как науке об элементах кода церковнославянского письма великорусские книжники трансформируют ГЗ в орфографическое руководство, изменяя тем самым ее содержательный статус, т. е. адаптируют ГЗ к своим культурно-языковым потребностям. Развернутая морфологическая стратификация, являющаяся принципиально новым явлением в восточнославянской филологической культуре, либо полностью устраняется из текста грамматики (в Г2 и Г3), либо подвергается значительному усечению и преобразованию по модели, заданной в «грамматическом каноне» православия — статье «О мЬсмйхъ мдст^х^ слова» (в Г1). Принимая в целом наиболее традиционный пласт ГЗ — орфографию, книжники отказываются от инноваций Лаврентия Зизания, изменяют предложенные им интерпретации языковых фактов, которые отличались от принятых в филологических сочинениях, бытовавших в Московской Руси.

2. Рукописные версии ГЗ, по времени своего создания приближающиеся к середине XVII в., когда в столкновении Востока и Запада «побеждает Киев» [Флоровский 1991: 81] и изоляционизм сменяется универсализмом [Карташев 1996: 121−124- Успенский 2002: 415], отражают уже иное, изменившееся отношению к книжности Юго-Западной Руси (Г4, Г5 Г6 и Г7). Великорусские книжники в целом принимают грамматику Лаврентия Зизания как тип описания языка, подвергая ее относительно небольшим изменениям, что позволяет говорить о «согласительном» характере созданных ими версий. Данные изменения состоят во введении в исходный текст ГЗ «знаков» ее легитимности, «правоверности», открывающих доступ «литовской грамматии ке» в Московскую Русь, — текстов, в которых так или иначе обосновывается необходимость изучения «грамматической хитрости», рассматривающейся как средство познания Богооткровенной истины (цитат из догматических сочинений, излагающих основы христианского вероучения, «Слов.» Максима Грека, фрагментов «Оказаша како состави сть’ш кнридъ философ?» азб^'кЬ'"). Вместе с тем многочисленные ошибки, допущенные создателями Г4, Г5 Г6 и Г7 при воспроизведении парадигм ГЗ, свидетельствуют об их неготовности к аналитическому восприятию языка и освоению грамматической систематизации форм.

3. Во всех рукописных версиях ГЗ, созданных на протяжении первой половины XVII в., проявляется тенденция привести язык ГЗ на структурно-функциональном уровне в соответствие с нормой церковнославянского языка великорусского извода. Последовательным и регулярным исправлениям подвергаются те формы ГЗ, которые, будучи нормативными в юго-западнорусском изводе церковнославянского языка, находятся за пределами либо на периферии нормы в Московской Руси.

4. Неприемлемым для великорусских книжников является кодифицированный Лаврентием Зизанием способ реализации принципа антистихапринципа графико-орфографической дифференциации омонимичных форм. Во всех рукописях осуществляются исправления, в результате которых устраняется заданное в ГЗ снятие омонимии посредством оппозиционных графемв Г1 предложена альтернативная система разграничения грамматических омонимов на орфографическом уровне.

5. Интенсификация к середине XVII в. книжной справы выдвигает на первый план требование последовательной языковой нормализации, что определяет обращение справщиков Московского печатного двора к грамматике Мелетия Смотрицкого, задающей «прескриптивный максимум» церковнославянского языка, и осуществление в 1648 г. ее второго издания — ГМ. Призванная служить теоретической основой и инструментом для решения задач конфессионального редактирования, ГМ была принципиально дистанцирована от ГС как на концептуальном, так и на формальном уровне.

6. Концепция грамматики как разновидности богословия, средства постижения сущности Божественных догматов, Божественной правды через сакральный текст, получает развернутое обоснование в новом предисловии, которым в ГМ заменено прагматически ориентированное предисловие М. Смотрицкого.

7. Радикальная переработка, которой были подвергнуты части ГС «иУ орфоргрлфш» и «и> просодш», демонстрирует приверженность московских редакторов наиболее авторитетному в Великороссии разделу ГЗ — орфографическим канонам, а также традиционным орфографическим руководствам, призванным обеспечить стабилизацию рукописной традиции.

8. Осуществленная в ГМ коррекция системы норм ГС отражает как различие двух изводов церковнославянского языка — великорусского и юго-западнорусского, так и различие кодификаторских установок М. Смотрицкого и московских издателей. В своей кодификации М. Смотрицкий руководствовался двумя базовыми принципами — принципом вариативности, реализованным в фиксации вариантных форм как в пределах одного словоизменительного типа (подтипа), так и в пределах парадигмы одного слова, и принципом дифференциации омонимичных форм, реализованным преимущественно на графико-орфографическом уровне как принцип антистиха. Принцип вариативности вызвал критическую реакцию московских издателей: унификация, ограничивающая заданную в ГС немотивированную вариативность, является одной из ведущих тенденций осуществленной ими справы. Принцип дифференциации омонимичных форм получил в ГМ свое дальнейшее развитие. С одной стороны, Михаил Рогов и Иван Наседка, в отличие от М. Смотрицкого, наряду с принципом антистиха преодолевают омонимию и другим способом — грамматическим, предполагающим дистрибуцию разных флексий. С другой стороны, московские книжники экстраполируют использованные М. Смотрицким орфографические средства на другие грамматические позиции, не противопоставленные в ГС. В результате состав грамматических позиций, вовлеченных в противопоставление, в ГМ по сравнению с ГС расширен.

9. Несоответствие новых разделов, включенных в текст ГМ (сводной таблицы окончаний и грамматического разбора словоформ), языковому и ме-таязыковому материалу грамматики показывает, что у московских справщиков, т. е. законодателей книжной нормы своего времени и адептов грамматического подхода, не было сформировано умение пользоваться классификациями и рекомендациями издаваемой ими грамматики и применять ее правила при анализе конкретного языкового материала. Таким образом, в Московской Руси середины XVII в. грамматическая образованность могла иметь лишь факультативный, а отнюдь не императивный характер.

10. Внедрение грамматической образованности, требующее институ-ционализованного обучения языку, начинается в Петровскую эпоху. Для обеспечения учебного процесса в учрежденных школах и училищах предпринимается издание новых версий грамматики М. Смотрицкого — Г1721 и Г1723. Однако представленный в них теоретический и языковый материал оказывается непосильным и недоступным для большинства учащихся, что обусловило создание специального учебно-методического пособия — «Грдм-млтУки БескдословныА» Ивана Иконника (ГИ), призванного сформировать процедуры изучения языка «по грамматике» и помочь освоить используемые «при школах?»" грамматики церковнославянского языка.

11. Дидактические цели, в которых в ГИ обобщены и систематизированы предшествующие опыты описания и кодификации церковнославянского языка, определили способы организации и презентации учебного материала (диалогический формат, адаптация метаязыка, унификация моделей правил и определений, использование видеограмм и др.) и общую стратегию грамматического описания. Воссоздание формального строя языка подчинено в ГИ истолкованию семантического устройства элементов разных уровней языка. Усилия И. Иконника сосредоточены на «гаснгЬишшъ Изаснсши» теории и метода грамматики, дефинировании терминов, раскрытии механизмов действия основных принципов орфографии, описании грамматической семантики.

12. Проведенное в ГИ упорядочивание языкового материала направлено на преодоление представленной в грамматиках церковнославянского языка немотивированной вариативности на орфографическом и на грамматическом уровне и на снятие грамматической омонимии. Вместе с тем внесенные И. Иконником изменения не меняют общего характера системы норм, сохраняющего преемственность грамматической традиции.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

1. Наиболее важным результатом проведенного исследования является воссоздание общей модели процесса «строительства грамматики» в России в конце XVI — первой половине XVIII в. Отторжение аналитической кодификации церковнославянского языка, неприятие идеи грамматики как описания системы словоизменения, имевшее место в начале XVII в., к середине века сменяется осознанием необходимости ее использования для решения задач «книжной справы». Статус элитарного инструмента профессионального книжника грамматика сохраняет до 20-х-30-х годов XVIII в., когда сфера действия грамматики постепенно расширяется и в нее начинают вовлекаться все православного христиане, проходящие формальное школьное обучение.

2. В результате лингвистического и текстологического анализа рукописных версий ГЗ определены особенности рецепции «первой словенской грамматики» великорусскими книжниками и установлен характер ее бытования в Московской Руси на протяжении первой половины XVII в. В начале XVII в. вхождению грамматики в Великороссию противодействовала господствующая идеологическая тенденция к «культурному изоляционизму». В рукописные версиях этого периода Гь Г2, Г3 отвергнуты концептуальные основы ГЗ. Их создатели, отстаивая усвоенные ими традиционные представления о грамматике как учении об элементах кода церковнославянского письма, трансформируют ГЗ в орфографическое руководство. Детальное описание грамматического строя языка подвергнуто полному исключению либо существенной минимизации по модели «осмочастия». Более архаичная орфографическая часть ГЗ признается великорусскими книжниками, вместе с тем они отклоняют все нововведения Л. Зизания в пользу традиционных форм и интерпретаций. Версии Г4, Г5 Г6 и Г7, созданные ближе к середине XVII в., когда со стабилизацией российской государственности концепция «культурного изоляционизма» сменяется концепцией «универсализма» и происходит юго-западнорусская экспансия во всех сферах культурной жизни, демонстрируют иное изменившееся отношение к лингвоконцептуальным схемам, реализованным в ГЗ. Принимая грамматику как тип лингвистического описания, их создатели стремятся ее легитимизировать и тем самым обеспечить вхождение «литовской грамматики» в Московскую Русь. С этой целью они дополняют ГЗ фрагментами из догматических и авторитетных филологических источников, утверждающими значимость грамматического учения как инструмента познания абсолютной истины через сакральный текст. Однако недостаточная метаязыковая компетенция книжников привела к целому ряду ошибок, свидетельствующих о непонимании ими содержания парадигм и их структуры, об их неподготовленности к адекватному восприятию грамматической систематики. Установлено, что все рукописные версии демонстрируют общую негативную реакцию великорусских книжников на кодифицированный в ГЗ способ реализации принципа антистиха. Единство позиций они проявляют и по отношению к представленным в ГЗ признакам нормы юго-западнорусского извода церковнославянского языка, подвергая их регулярной коррекции, направленной на приведение языка ГЗ в соответствие с нормами великорусского извода.

3. Проведенное исследование языковых и текстологических исправлений, внесенных Михаилом Роговым и Иваном Наседкой в исходный текст ГС при подготовке ее московского издания 1648 г., позволило заключить, что филологическая работа редакторов была направлена на дистанцирование ГМ от ГС как на концептуальном, так и на формальном уровне. Создавая ГМ как теоретический ориентир и инструмент для решения практических задач «книжной справы» библейских и богослужебных книг, московские книжники отстаивают теологическую концепцию грамматики, обоснованию которой они посвящают свое предисловие. Установлено, что подвергая существенным преобразованиям орфографическую и просодическую части ГС, М. Рогов и И. Наседка ориентируются на орфографические каноны ГЗ и традиционные орфографические руководства. Вместе с тем в своих кодифика-торских решениях они руководствуются собственными нормативными представлениями, выработанными в процессе книжно-языковой практики. Осуществленная М. Роговым и И. Наседкой переработка системы грамматических норм не сводилась к устранению специфических признаков нормы юго-западнорусского извода. Московские книжники последовательно реализовали лингвистическую программу, нацеленную на ограничение заданной в ГС немотивированной вариативности, т. е. на унификацию форм, и на преодоление грамматической омонимии, т. е. на дифференциацию форм. Исследование показало, что в ГМ был трансформирован кодифицированный М. Смот-рицким способ реализации принципа антистиха: изменены его объем и функциональная нагрузка оппозиционных графем. Анализ новых разделов, созданных М. Роговым и И. Наседкой, выявил несформированность у них умения воспользоваться предписаниями издаваемой ими грамматики, что свидетельствует о факультативности грамматической образованности в Московской Руси середины XVII в.

4. Проведенное исследование рукописного трактата «ГрллллллтУкд бс.

С’Ьдословнаа" Ивана Иконника позволило установить, что ГИ была создана в целях внедрения грамматической образованности как специальное учебно-методическое пособие, предназначенное для оптимизации освоения существующих грамматик церковнославянского языка. ГИ была призвана сформировать процедуры овладения языком как «грамматикой», как системой алгоритмических правил. Исходные дидактические целеустановки, которыми руководствовался Иван Иконник, синтезируя и переосмысливая филологический опыт предшественников, обусловили параметры грамматического описания и его общую стратегию. Воссоздание формального строя языка подчинено в ГИ истолкованию семантического устройства элементов разных уровней языка. Анализ показал, что зафиксированная в ГИ система орфографических и грамматических норм явилась результатом целенаправленного выбора из числа иормализаторских решений, принятых в грамматиках-источниках, продиктованного двумя установками: (1) на устранение немотивированной вариативности как на орфографическом, так и на грамматическом уровне, (2) на преодоление грамматической омонимии. Реализация данных установок не изменила общего характера системы норм, сохраняющего преемственность грамматической традиции.