В начале XX века Л. В. Щерба писал о расхождении языкознания с филологией: «В истории науки о языке <.> обращает на себя внимание ее расхождение с филологией и, я бы сказал, с самим языком, понимаемым как выразительное средство. <.> современное языкознание достигло замечательных результатов, заслужив по справедливости название точной наукино оно до некоторой степени потеряло из виду язык как живую систему знаков, выражающих наши мысли и чувства» [Щерба 1923, с.7].
Ответом на такое, хотя и вполне закономерное, но в известной степени деформирующее филологию, положение явились программные работы В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Б. А. Ларина, утвердившие новую науку — историю русского литературного языка, в которой стал формироваться и разрабатываться филологический подход к проблемам языка.
История русского литературного языка в 1940;1950;е годы представляла собой высшее достижение современной отечественной филологии и являлась гордостью нашей науки, примером для построения истории литературных языков других народов. «В эпоху глубокого обновления жизни общественная роль филологии как науки о языке, о литературе, о словесной культуре, а также как методологии и лаборатории истолкования литературных памятников и современных проявлений поэтического творчества становится особенно важной и влиятельной. <.> В связи с обострением интереса к образованию национальных культур и формированию новых наций, национальных письменностей и национальных языков <.> осуществляется новый синтез <.> таких областей общественных наук, как история, языкознание и литературоведение. Именно на почве такого взаимодействия и объединения быстро вырастает и плодотворно развивается такая отрасль лингвистики, как история литературных языков. Прежде всего научное движение в новом направлении начинается с истории русского литературного языка» [Виноградов 1967, с. 130].
Как синтез истории, литературы и языкознания, история русского литературного языка оправдывала свое название и вырабатывала собственные методы изучения языка в его историко-функциональном плане, в его использовании.
В последние десятилетия в лингвистике получили широкое распространение структурные методы, укрепились представления о языкознании как о науке, разошедшейся с филологией. Языковедов больше интересуют проблемы строя, структуры язьпса, а внимание к проблемам изучения функциональной стороны язьпса, к вопросам анализа текста как исходной реальности филологии ослабло. В связи с этим интерес к истории русского литературного язьпса снизился, и она так до сих пор и не приобрела своего законченного построения, чем объясняются существующие разногласия и споры об истоках и судьбах русского литературного язьпса.
Более того, эта наука сейчас имеет весьма размытые очертания. Связано это со многими причинами, главной из которых является сложность построения науки об истории употребления языка. Дискуссионными остаются фундаментальные проблемы и категории истории русского литературного языка. К тому же история русского литературного языка связана со многими областями научного языковедческого знания: она изучает употребление языка в определенных социальных условиях в связи с историей народа и потому затрагивает круг проблем социолингвистикиона исследует историю употребления языка в текстах и потому связана с лингвистическим источниковедением и текстологиейпоскольку в сферу интересов истории русского литературного языка попадают прежде всего литературные тексты, то она близка таким дисциплинам, как стилистика и язык художественной литературыобъектом её изучения является литературный язык, его история, поэтому она находится во взаимосвязи с исторической грамматикой и исторической лексикологией. Такое взаимодействие с другими науками, с одной стороны, расширяет компетенцию истории русского литературного языка, способствует развитию её комплексности и универсальности, её синтезирующих характеристик, а с другой, ещё более размывает границы научной дисциплины, именуемой историей русского литературного языка.
Нужно заметить, что употребление термина «история русского литературного языка» было распространено еще в XIX в. в работах русских филологов и историков языка. Но содержание этих работ было весьма разнообразным1, а формирование истории русского литературного языка как отдельной области знания со своим специфическими объектом, предметом и задачами изучения, со своей теорией, связано, как уже отмечалось, с научной деятельностью выдающихся отечественных лингвистов В. В. Виноградова и Г. О. Винокура.
К сожалению, многие работы современных историков литературного языка пересматривают основополагающие принципы построения этой науки. Серьезным недостатком современных обобщающих работ по истории русского литературного языка является путаница объекта и предмета исследования. Так, например, в «Истории русского литературного языка» Б. А. Успенского [1987], одного из последних по времени создания учебников с подобным названием, есть интересные и важные наблюдения и выводы, но относятся они к исторической фонетике и исторической грамматике, а не к собственно истории русского литературного языка. В «Истории русского литературного.
1 Изучению проблем русского литературного языка и его истории в русской лингвистической традиции уделено много внимания в работах В. В. Виноградова, Н. А. Мещерского, Н. И. Толстого, А. А. Алексеева, А. И. Горшкова и др. Мнения и концепции отечественных филологов относительно истории русского литературного языка приводятся во всех учебниках и курсах лекций по истории русского литературного языка. В связи с этим представляется излишним останавливаться на подобном обзоре. языка" М. Л. Ремневой [1995] также серьезно и последовательно разрабатываются проблемы исторической грамматики, исследующей употребление языковых единиц в тексте, а не употребление языка. Поскольку материалом исследования являются литературные памятники Древней Руси, и, соответственно, анализируется литературный язык, то считается, что это работа по истории литературного языка. Специфика же истории русского литературного языка определяется не столько материалом исследования, сколько методами и принципами изучения, отличными от тех, которыми пользуется историческая грамматика. По этому поводу напомним о коллективной работе, так и не получившей статуса исследования по истории русского литературного языка и озаглавленной «Очерки по исторической грамматике литературного языка XIX в.» [5 выпусков: 1964].
Но ситуация в истории русского литературного языка настолько сложна, что даже по поводу объекта исследованиялитературного языка ~ у специалистов нет единого мнения. Что считать литературным языком Древней Руси, по каким параметрам его определять и что принципиально отличает его от других форм существования языка, какой принцип должен лечь в основу выделения корпуса текстов, отражающих литературный язык, и даже как его именовать — таковы вопросы, являющиеся до сих пор спорными и обсуждаемыми в нашей науке.
Противоречия в определении литературного языка Древней Руси не устранить, и дискуссия о его сущности вряд ли будет завершена. Существует мнение, что в каждой науке есть такие фундаментальные понятия, которые всесторонне неопределимы, если исходить только из концепции данной науки. Поэтому всестороннее, многоаспектное, энциклопедическое описание понятия «древнерусский литературный язык» невозможно «не только без учета места создания и истории каждого текста, памятника, но и без данных литературоведения, этнической и политической истории, этнографии, исторической географии, этнопсихологии» [Герд 1986, с. 80−81].
Ф.П.Филин объяснял «разнобой в мнениях» среди лингвистов по поводу определения особенностей литературного языка и самой его сущности двумя факторами: чрезвычайной сложностью самого предмета (фактор объективный) и различными подходами к предмету (фактор субъективный) [Филин 1981, с. 169]. «Между тем, -писал В. В. Виноградов, — при всем различии в понимании этого явления — литературный язык общепризнанно считается не подлежащей никакому сомнению языковой реальностью» [Виноградов 1967, с. 100].
В лингвистике современный литературный язык определяется рядом признаков: обработанностью, нормированностью, широтой общественного функционирования, общеобязательностью для всех членов коллектива, развитостью функционально-стилистической системы. Считается, что полнота проявления этих признаков достигается в период формирования нации, когда литературный язык сам становится важным фактором национальной консолидации, и что литературный язык является высшей формой национального языка.
Но поскольку литературный язык — явление историческое и потому изменчивое и в содержании и в объеме, подобные признаки для иных эпох его существования и функционирования не могут быть определяющими.
Так, в древний период литературный язык не был поливалентен (т.е. не обслуживал все области общественной жизни), он был ограничен в своей функциональной сфере и отличен от языка народного 'субстрата' [Толстой 1988, с. 44].
Положение о норме как главном признаке литературного языка, разработанное в «Тезисах» Пражского лингвистического кружка, также нуждается в серьезных комментариях, если речь идет о древнерусском литературном языке. Связано это прежде всего с тем, что норма — это признак только национального языка, и нормы предполагают их глубокое осознание, выявление и закрепление в грамматиках, словарях, учебниках и проч., т. е. кодификацию. В донациональную эпоху в таком понимании не было ни норм, ни их кодификации, и говорить о них неуместно.
В истории русского литературного языка была ориентация на образцы литературного употребления языка, на авторитетные тексты, которые становились текстами образцовыми, выполняющими определенную нормализаторскую функцию. «Стабилизация нормы, основанная на употреблении образцовых текстов, существовала в России не меньше шести веков» [Алексеев.
1987, с. 37]. Известна также традиция обращения к старославянскому языку, но основывалась она не на глубоком его изучении, а на представлениях о нем [Ср.: Толстой 1988, с. 147]. Поэтому применительно к литературному языку Древней Руси следовало бы говорить лишь об узусе как сложившемся обычае языкового употребления.2 В этом отношении является весьма важным мнение А. Едлички: «В более древние периоды развития литературных языков не существовало кодификации в современном смысле слова, а если кодификация существовала, то она не имела всеобщего действия и общественной значимости, как в наши дни. Функции кодификации выполняли зачастую образцовые литературные произведения, в которых была реализована современная им литературная норма» [Едличка 1976, с. 19]. Указание ученого на связь истории литературных языков с образцовыми литературными произведениями является ключевым в определении древних литературных языков. Тем более, что именно в литературе происходит обработка «сырого» народного языка (М.Горький) и его превращение в язык литературный.
2 Л. В. Щерба, уделяя большое значение филологическому подходу к изучению языка и считая, что язык ~ явление живое и многообразное, что сводить его к норме и подгонять к одной схеме нельзя, писал: «<.> чрезмерная нормализация зловредна: она выхолащивает язык, лишая его гибкости» [Щерба 1958, с. 16].
Отечественные филологи, занимавшиеся историей русского литературного языка, определяли литературный язык как язык литературы, постоянно указывали на связь развития древнерусского литературного языка и древнерусской литературы:" Огромную роль в оформлении и развитии литературных языков играет художественная литература" [Виноградов 1967, с. 43], «<.> изучение литературного языка теснейшим образом связано и с изучением литературы — в самом широком понимании этого слова» [Виноградов 1988, с. 100], «История русского литературного языка, будучи, по слову акад. А. А. Шахматова, 'историей развития русского просвещения', неразрывно связана <.> с историей русского словесного искусства» [Виноградов 1967, с. 130], «Язык и литература неразрывны» [Виноградов 1977, с. 272], «Язык литературно-художественного произведения, вливаясь в общий поток развития язьпса в целом, может рассматриваться как памятник и источник истории этого языка» [Виноградов 1959, с. 222], «<.> в основе всякого литературного язьпса лежит богатство всей еще читаемой литературы» [Щерба 1957, с. 135], «<.> литературный язык — это язык литературы в широком смысле этого слова (художественной, научной, публицистической и т. п.)» [Ефимов 1967, с. 8], «<.> правила применения язьпса, которые приняты и узаконены литературой, <.> становятся в литературном языке нормами» [Головин 1979, с. 25], «<.> литературный, книжный язык есть орудие литературы и книжности и одно без другого существовать не может» [Толстой 1997, с. 21].
В «Теоретических основах истории русского литературного языка» А. И. Горшков пишет, что важным отправным пунктом для изучения литературного языка, для выделения его как реально существующего объекта лингвистического исследования является «понимание литературного языка как языка литературы, т. е. соотнесение его с главной сферой функционирования и представление о нем как о феномене, воплощенном в некотором корпусе текстов». Это еще не есть определение литературного языка, но это принципиально правильный подход. Но и здесь возникают определенные трудности, главная из которыхопределение круга памятников, совокупность которых является литературой, т. е. возникает тоже спорная проблема соотнесенности литературного языка не только с литературой, но и с «письменностью» [Горшков 1983, с. 16].
В теоретическом плане разработка проблемы соотношения и противопоставления понятий «литература» и «письменность» важна и перспективна, но для нас в данном случае принципиальным является бесспорный факт существования древнерусской литературы и, соответственно, литературного языка Древней Руси, на котором она создавалась и который был в ней воплощен.
Безусловно, что основой изучения истории литературного языка выступают тексты литературных произведений. Но субъективный их отбор при построении концепции истории литературного языка и распространении наблюдений и выводов, сделанных при исследовании данных текстов, на всю историю литературного языка или на решение вопроса о его происхождении, в известной степени усугубляет сложную ситуацию в науке.
В русской филологии и лингвистике, как справедливо замечал Н. И. Толстой, до сих пор не решен вопрос, каким реестром (корпусом) текстов должен располагать исследователь, изучающий историю литературного языка в древней Руси или вопрос древнерусской жанровой системы. «Выбор текстов (примеров) часто достаточно субъективен, и эта субъективность оказывает значительное влияние на концепцию истории литературного языка, или истории жанров, или на решение вопроса об их взаимосвязи. Идеальным подходом к решению поставленной проблемы был бы тот, при котором принимались бы во внимание все тексты <.> и все существующие варианты и копии (списки). В настоящее время в применении к русским литературным и языковым памятникам это почти невыполнимая задача» [Толстой 1988, с. 166].
Делая обзор мнений относительно того, какие памятники могут рассматриваться как лингвистические источники истории русского литературного языка, А. И. Горшков верно указывал, что пора от дискуссий переходить к исследованию языка хотя бы тех памятников, которые бесспорно являются литературными, и что язык произведения, признанного литературным, не может быть квалифицирован как «нелитературный» [Горшков 1983, с. 67].
Для данного исследования обсуждение вопроса о том, что считать литературным языком Древней Руси, в некоторой степени не столь актуально, поскольку не ставится задача определения понятия литературного языка. Безусловны два момента, вопервых, что язык, на котором созданы древнерусские жития, является литературным, и, во-вторых, что эти тексты служат важным источником наших знаний об истории русского литературного языка.
Однако язык древнерусской агиографии, которая по схеме иерархии жанров древних славянских литератур, предложенной Н. И. Толстым, занимает ключевое место в древней словесности: житийный жанр располагается на стыке конфессионально-литургической и оригинальной национальной литератур [Толстой 1988, с. 168] - оказался наименее изученным в истории русского языка. При обращении к древнерусской агиографии как источнику истории русского литературного языка нужно иметь в виду, что в средневековье жития выполняли функцию «массовой литературы» [Аверинцев, Андреев, Гаспаров, Гринцер, Михайлов 1994, с. 18].
Жития строились по жесткой схеме, канону, который сложился в Византии к X в. и был унаследован Русью. Типологически жития делились на мученические, исповеднические, святительские, преподобнические, жития столпников и Христа ради юродивых. Как ни парадоксально для современного человека, но именно жесткая схема жития, его канон выше всего оценивался средневековым читателем, поскольку канон — «должное и священное, нуждающееся в прославлении и требующее неограниченного повторения» [Берман 1982, с. 162], а неповторимое" не тематизировано архаической мыслью, не представляет для нее интереса [Аверинцев 1994, с. 106]. (Вообще всю «допетровскую» культурную эпоху в русской истории можно считать эпохой канона [Виролайнен 1991, с. 4—6].) Традиционно в житиях цитировались книги Ветхого и Нового Заветов, приводились строки псалмов и слова апостолов, давались сравнения с библейскими героями и другими святыми. Делалось это прежде всего для большей убедительности изложения, как доказательство правоты святого и истинности написанного. При этом библейская образность, праздничность и мелодичность Псалмов украшали текст, делали его более торжественным и эмоционально выразительным.
В построении и содержании русских житий было много общих мест, условностей. Но описание жизни конкретных реальных людей не могло быть лишено достоверных подробностей, живых черт человеческих характеров и изложений реальных событий3.
Древнерусская житийная литература, унаследовав от Византии богатую традицию, приобрела свои оригинальные самобытные черты, отражающие своеобразие и общественной жизни, и культуры, и литературного окружения жанра, и языковой ситуации.
3 Жития являются важным документальным источником исторических сведений [Ключевский 1871- Яхонтов 1881]. Не только жития, но и тексты церковных служб в честь русских святых и церковных событий «могут послужить иллюстрацией к начертанию русской истории» [Спасский 1951, с. 6].
Поэтика и стилистика житий, их образность служили накоплению «художественности» в русской словесности. Авторы житий были мастерами художественного слова, многие из них виртуозно владели стилистическими приемами, украшали тексты оригинальными тропами, создавали неповторимую словесную образность своих произведений.
Из житий составлялись сборники, объединяющие агиографические произведения по календарному принципу — Минеи, Синаксари, Прологи, и по локальному — Патерики.
Бытовали на Руси и южнославянские жития. Так, известны списки житий Иоанна Рыльского, Иоакима Осоговского, Илариона Меглинского, Параскевы Тырновской [Смирнов 1936, Дылевский 1968], «Житий кралей и архиепископов сербских» архиепископа Даниила [Даничич 1866] и др. В древнерусской книжности утвердилась традиция включать в житийные сборники под днями памяти сербских и болгарских святых их жития, демонстрирующая родство славянских церквей. Особое распространение культа и агиографии южнославянских святых приходится на конец Х1У-ХУ вв.
Оригинальные жития оказали большое влияние на светскую литературу Древней Руси и отразились в судьбе и истории всей русской словесности, как поэтической — ритмическая организация текста в житиях, написанных в стиле «плетения словес», является типом стихосложения, отражающим определенный этап в становлении русского стиха [Матхаузерова 1976], так и прозаической — жанр агиографии стал историческим истоком современных жанров повести-биографии и повести-автобиографии.
Так сложилось в отечественной филологической науке, что исследованием житий занимались главным образом литературоведы [Каддубовский 1902; Яблонский 1908; Робинсон 1963; Дмитриев 1973; Прохоров 1993]. При изучении древнерусской агиографии их интересовали, естественно, литературоведческие проблемы: жанровое своеобразие [Антонова 1974; Грихин 1976], литературный метод [Поп 1976], структура образов [Меркулова 1977] и проч.
Историки древнерусской литературы обратили внимание и на своеобразную стилистику житий. Основными работами в этой области являются исследования В.П. Адриановой-Перетц [1947; 1964] и Д. С. Лихачева [1958; 1973; 1979]. Проблемам стиля агиографических произведений посвящались статьи их учеников и коллег [Коновалова 1977; Дмитриев 1964; Антонова 1979; Ккс111 976 и др.].
Не умаляя важного значения, которое имеют эти работы для изучения истории древнерусской агиографии, для отечественной филологии вообще, необходимо отметить весьма важный момент. В работах литературоведов, посвященных проблемам стилистики житий, основное внимание обращено на средства художественной выразительности, тогда как система языковых элементов, способов их отбора и употребления, взаимного сочетания и соотношения и проч. в том или ином тексте остаются вне их внимания.
На материале житийных произведений проводятся исследования по истории языка [Ремнева 1988; 1991; 1995; Шевелева 1986; Миронова 1989; Шаповал 1996 и др.] и текстологии [Клосс 1990; Минеева 1993; Черторицкая 1993; Молдован 1994 и др.]. Характеристики стиля некоторых произведений агиографического жанра содержатся в курсах лекций и учебниках по истории русского литературного языка [Соболевский 1980; Ефимов 1957; Горшков 1969; Ларин 1975; Мещерский 1981]. Анализу языка и стиля древнерусских житий большое место отведено в монографии В. В. Колесова [Колесов 1989].
Особого внимания заслуживают статьи акад. В. В. Виноградова «Заметки о лексике Жития Саввы Освященного» (1928 г.) [Виноградов 1977, с. 35—38], «Орфография и язык Жития Саввы Освященного по рукописи XIII в.» [Виноградов 1928], «О задачах стилистики. Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума» (1922 г.) [Виноградов 1980, с. 3—41], а также несколько кратких его замечаний о языке некоторых древнерусских житий [Виноградов 1978, с. 33−34, 127, 128−129, 268, 282, 310].
Однако язык древнерусской агиографии в полном объеме по существу до сих пор не был предметом специального изучения. Можно назвать лишь единичные работы по анализу языковых черт того или иного жития [Ходова 1954; Дубровина 1968; Львов 1976; Тарланов 1985; Рогожникова 1988; Гождзик 1994 и др.].
Так или иначе, язык не только отдельных житий, но целого жанра, жанра агиографии, который в древней Руси был чрезвычайно популярен и который представлен многочисленными переводными и великолепными оригинальными произведениями, общепризнанными литературными шедеврами, жанра, занимающего ключевое место в системе древнерусской словесности и являющегося важным источником истории русского литературного языка, остался почти не исследованным историками русского языка.
Теперь следует перейти к существенным для данной работы вопросам (также весьма дискуссионным), касающимся наименования литературного языка Руси и определения предмета истории русского литературного языка.
А.М.Селищев писал, что «в лингвистике нет одного установившегося названия по отношению к языку кирилло-мефодиевских переводов» [Селищев 1951, с. 34]. Такая же ситуация с наименованием книжного литературного языка Древней Руси сложилась в современной науке. Его называют по-разному: древнеславянский (Н.И.Толстой), церковнославянский (В.М.Живов, Б.А.Успенский), славяно-русский (Ф.П.Филин <�для оригинальных текстов>), древнерусский литературный (А.С.Львов), книжно-литературный (Г.А.Хабургаев) и т. п. И все же более адекватен и, возможно, потому наиболее распространен в нашей науке предложенный В. В. Виноградовым в 1958 г. термин «книжно-славянский тип древнерусского языка» .
В 1958 г. в докладе на IV Международном съезде славистов «Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка» В. В. Виноградовым была предложена концепция двух типов древнерусского литературного языка: книжно-славянского и народно-литературного. Он поставил вопрос: возможно ли говорить о двух литературных языках применительно к письменности эпохи древнерусской народности -" церковнославянском языке русской редакции и литературно обработанном народном восточнославянском языке" — «хотя и близкородственных, но все же различных. Или же, принимая во внимание их близкое родство, наличие общих грамматических и лексико-семантических черт, их тесное взаимодействие, целесообразнее рассматривать их лишь как два типа древнерусского литературного языка?» .
В.В.Виноградов, указывая на языковую специфику донациональной эпохи, писал, что в этот период «в функции литературного языка может выступать „чужой“ язык. В Древней Руси. важные сферы культуры ~ область культа, науки и „высокие“ жанры литературы — обслуживал старославянский язык, конечно, со своеобразными и существенными видоизменениями, с теми творческими приращениями, которые он получил на той или иной народной почве. На этой базе в Древней Руси сложился книжно-славянский тип древнерусского литературного языка <.> Литературно-обработанный народный тип литературного языка не отграничивается и не обособляется от книжно-славянского типа как особый язык. Вместе с тем это — не разные стили одного и того же литературного языка, так как они не умещаются в рамках одной языковой структуры и применяются в разных сферах культуры и с разными функциями» [Виноградов 1978, с. 86−87].
Это была деликатно сформулированная концепция литературного двуязычия, поскольку, во-первых, оба эти типа древнерусского письменно-литературного языка дифференцировались стилистически, а во-вторых, были «в своих контрастных, наиболее «чистых» концентрациях с генетической точки зрения двумя разными «языками» [Виноградов 1978, с. 102]. И здесь же В. В. Виноградов добавляет, что «книжно-славянский тип в восточнославянском обличьи и народно-литературный восточнославянский тип вступили в сложное и разнообразное взаимоотношение и взаимодействие в кругу разных жанров древнерусской литературы» [Виноградов 1978, с. 102]4. Он признавал, что «широкое разностороннее взаимодействие» двух.
4 Подтверждение тому, что В. В. Виноградов рассматривал языковую ситуацию Древней Руси как ситуацию билингвизма, находим в статье «Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка до XVIII в.», в которой он писал уже не о двух типах древнерусского литературного языка, а о русской и церковнославянской стихии и о процессе их слияния и взаимодействия в сложной структуре вновь складывавшегося древнерусского литературного языка [Виноградов 1978, с. 256]. основных типов древнерусского литературного языка привело к развитой системе литературных стилей [Виноградов 1978, с. 106].
Указание В. В. Виноградова на то, что лишь в «чистых» концентрациях — это два разных языка, является весьма существенным. Языковая реальность всегда сложнее и многообразнее той, которая формулируется в строгих научных концепциях и теориях. В «чистых» концентрациях церковнославянский и «народный восточнославянский» представлены в весьма ограниченных корпусах текстов, а большинство древнерусских письменных памятников свидетельствует о «процессе слияния и взаимодействия» этих двух языков.
В этой связи хотелось бы напомнить о программе по истории русской словесности, составленной ок. 1848 г. Ф. И. Буслаевым: «<.> 3. Язык церковнославянский. Кирилл и Мефодий. Изобретение славянской азбуки. Перевод священного писания. Перенесение оного в Россию. Влияние христианства на славянский язык. Отличие языка церковнославянского от древнеруского.<.>
6. Древний литературный язык: преобладание церковнославянского языка в сочинениях Нестора, Иллариона, Кирилла Туровского и других писателей духовных.
7. Древний литературный язык: преобладание языка русского разговорного в юридических памятниках, в «Слове о полку Игореве», в «Слове» Даниила Заточника, в позднейших летописях" [Буслаев 1992, с. 425−426]. Здесь важными представляются несколько моментов. Во-первых, церковнославянским называется тот язык, который сегодня именуется старославянскимво-вторых, язык юридических памятников квалифицируется как литературныйв-третьих, что для нас наиболее существенно, Ф. И. Буслаев задолго до В. В. Виноградова разрабатывал систему двух типов литературного языка Древней Руси, поскольку у него в программе фиксируется лишь один литературный язык — «древний литературный язык» — и в текстах он представлен с преобладанием либо старославянского (один тип), либо русского разговорного (другой тип).
Литературный язык «всегда воплощается в текстах, причем не гипотетически реконструируемых, а в реально существующих во всей их 'плоти и крови' «[Филин 1981, с. 190]. Многие историки литературного языка отмечали, что в древнерусских текстах представлен язык «сложного состава» [Ларин 1975, с. 23], «органического слияния» [Мещерский 1981, с. 40], «амальгамной» природы, когда в язык «в определенной пропорции входили два начала: старославянское книжное и восточнославянское живое» [Винокур 1959, с. 30].
Знание древнерусских текстов — исходной реальности истории литературного языка — позволило В. В. Виноградову весьма мягко сформулировать концепцию древнерусского двуязычия концепцию о книжно-славянском и народно-литературном типах литературного языка Древней Руси5.
В дальнейшем изложении при анализе языка житий нами будет использован термин «книжно-славянский тип древнерусского литературного языка». Выбор определяется не только его широким распространением. Употребление этого термина связано с тем, что, во-первых, он не выходит за пределы терминологического поля, заданного названием самой науки — истории русского литературного языка, а во-вторых, он наиболее приемлем для того языкового материала, анализу которого посвящена диссертация, он наиболее соответствует той языковой реальности, которая наблюдается и выявляется при изучении текстов древнерусской агиографии конца Х1У-ХУвв.
Теперь о предмете истории русского литературного языка, которым, собственно и определяется проблематика данной науки. Предмет — это подход к объекту исследования, это те стороны объекта, в данном случае, литературного языка, которые рассматриваются при его изучении.
Основывая научную разработку истории русского литературного языка, В. В. Виноградов указывал на широту проблематики этой науки: «Всякое изучение литературного языка, как бы его ни понимать, приводит одновременно в движение и.
5 Н. И. Толстой называл языковую ситуацию в древней Руси «гомогенным билингвизмом» [Толстой 1997, с.20], т. е. однородным (!) двуязычием (!). изучение множество таких явлений, как «диалекты», «жаргоны», с.
V/ II II II «-> II одной стороны, разговорный язык, письменный язык — с другой, языковой, речевой и литературный «стиль» — с третьей. Изучение литературного языка теснейшим образом связано и с изучением литературы — в самом широком понимании этого слова. Изучение литературного языка неотделимо и от общей истории языка и литературы соответствующих народов, так как с литературным языком «в том или ином понимании этого термина — мы сталкиваемся прежде всего в истории языка и литературы. Тем самым изучение литературного языка связывается и с культурной историей данного народа, поскольку такие сопряженные с литературным языком явления, как письменность, литература, наука, входят в орбиту и истории культуры» [Виноградов 1967, с. 100−101]. Таким образом, В. В. Виноградов наметил несколько различных направлений исследований в области истории русского литературного языка. При этом все они обнаруживают единый научный подход к изучению языка в его использовании, в его многообразных историко-функциональных и культурно-исторических планах.
Сам Виктор Владимирович в своих работах сумел осветить все эти вопросы и представить историю русского литературного языка в универсальном виде, затрагивая проблемы от функционирования языковых единиц в тексте до широких историко-культурных обобщений.
Многоплановость в определении проблематики истории русского литературного языка, свойственная взглядам В. В. Виноградова, отразилась на всем последующем развитии науки.
Разноаспектный взгляд на предмет истории русского литературного языка развивал Н. И. Толстой. Он писал, что история литературного языка «считается лингвистической дисциплиной и, безусловно, явялется таковой, когда речь идет об истории его формальной стороны, об истории становления и развития нормированных фонетического, морфологического, синтаксического и лексического уровней языка и их стилистического функционирования. <.> Однако если поставить вопрос <.> о причинах выбора той или иной структуры, того или иного типа литературного языка по определенным параметрам, <.> то ответы на них можно получить, лишь обратившись к историческим, историко-культурным и историко-литературным явлениям и процессам. Таким образом, история литературного языка — дисциплина не только и не столько лингвистическая, сколько культурно-историческая» [Толстой 1988, с. 154]. Здесь, хотя и указывается, что история русского литературного языка ~ дисциплина «не только и не столько лингвистическая», все же собственно лингвистическая ее проблематика частично совпадает с проблематикой исторической фонетики, исторической грамматики и исторической лексикологии, поскольку изучением истории становления фонетического, морфологического, синтаксического и лексического уровней языка занимаются именно эти дисциплины.
В исследовательской практике такое совпадение оправдано, поскольку в сферу истории русского литературного языка при изучении языковой ситуации определенного периода или при анализе того или иного текста, при разработке конкретного языкового материала попадают и проблемы исторического формирования языкового строя или употребления языковых единиц. Однако В. В. Виноградов, уделявший большое внимание грамматическим исследованиям, когда писал, что единицы различных языковых ярусов, представленные в том или ином тексте, при изучении истории русского литературного языка тоже могут быть предметом исследования, предупреждал, что лишь в той мере, в какой они отражают, во-первых, языковую специфику изучаемого текста и, во-вторых, своеобразие в возможности их выбора и употребления из всего языкового потенциала: «<.> вполне правомерны исследования, посвященные анализу грамматических конструкций или лексики и фразеологии того или иного произведения ~ в связи с общими процессами развития литературного языка. Но значение этого языкового материала как в аспекте общей истории языка, так и в отношении структуры данного произведения может быть уяснено и понято лишь в том случае, если этот материал глубоко освещается с точки зрения активных, живых отношений современной ему лексической или грамматической системы общенародного языка. Важно, например, знать не только то, какие слова или группы слов использованы писателем, но и то, какие словарные пласты оставлены в стороне, какие были возможности выбора и что в конце концов отобрано и почему» [Виноградов 1959, с. 222].
Но в истории русского литературного языка разрабатываются подходы к истории языка, почти полностью совпадающие с проблематикой исторической грамматики, а исследователи оперируют научным аппаратом, выработанным при её изучении. На недостаточность и даже ущербность такого подхода к истории языка еще в 1849 г. указывал И. И. Срезневский. Он писал, что «было бы странно ограничивать взгляд на судьбу языка кругом наблюдений форм языка и слов, его составляющих, без отношения к словесности» [Срезневский 1959, с. 26].
В.В.Виноградов, скорее всего, предвидел возможность подобной деформации, и его мнение, что «еще дальше от понимания эволюции русского литературного языка ушла русская филология, когда была перенесена на литературную речь методика этно-диалектологических изучений» [Виноградов 1980, с. 58], выглядит как пердостережение, а известная фраза: «<.> своеобразие литературного языка обусловлено не столько его фонетико-морфологипческой базой, сколько особенностями его лексики, семантики и синтаксиса» [Виноградов 1977, с. 12] ~ ограничивает возможности влияния проблематики исторической грамматики на историю русского литературного языка.
Г. О.Винокур строже отделял предмет истории литературного языка от предмета исторической грамматики, которая изучает язык на уровне языковых единиц и ярусов языковой системы: «<.> само содержание тех процессов, которые определяют, с одной стороны, развитие языкового строя, а с другой — эволюцию стилистических норм и практики языкового употребления, очень различно» [Винокур 1959, с. 225].
Разницу между исторической грамматикой и историей литературного языка четко определял А. И. Ефимов: история русского литературного языка изучает процесс формирования и развития языка в его разновидностях, называемых стилями. Если же изучать грамматические, фонетические и лексические средства литературного языка, то история литературного языка в таком «анатомированном» виде будет отождествлена с исторической грамматикой и исторической лексикологией. «Историческое развитие литературного языка как системы стилей, формирование характерных для каждого стиля лексико-фразеологических, морфологических, синтаксических средств, а также приемов словесно-художественной изобразительности составляют предмет и основное содержание данного курса [истории русского литературного языка. ~ М.И.]» [Ефимов 1957, с. 14−15].
Иначе предстает предмет истории русского литературного языка в культурологическом аспекте. Выделяя его в филологических дисциплинах, Ю. А. Бельчиков пишет, что для истории литературного языка язык — продукт исторического развития народа — носителя данного языка. Эволюция языковых форм, семантическое наполнение и функциональное назначение единиц и категорий языка, речевые явления самого разнообразного характера, их функционирование в речевой коммуникации рассматриваются как под углом зрения взаимной обусловленности всех частей и элементов, составляющих язык, так и «в тесной связи со всеми сторонами жизни национального социума, исторического бытия конкретного народа, культуру, духовную жизнь которого данный язык репрезентативно воплощает» [Бельчиков 1998, с. 52].
Культурологическое, точнее, социокультурное осмысление истории русского литературного языка весьма перспективно. В исследованиях В. М. Живова история русского литературного языка предстает как область истории культуры. В работах Б. А. Успенского русская языковая ситуация рассматривается на фоне общей культурной ситуации. И хотя концепция Б. А. Успенского вызывает ряд критических замечаний, связанная с нею дискуссия относительно проблем языковой ситуации в Древней Руси представляет большой интерес сама по себе, способствуя появлению научных публикаций, в которых проблемы истории русского литературного языка даются в социокультурном ключе [Мельничук 1984; Алексеев1986; Клименко 1986; Колесов 1986; Гиппиус, Страхов, Страхова 1988 и др.].
Сферы употребления языка различны (от текста до общества), что сказывается и на различном понимании предмета исследований. Широкая проблематика истории русского литературного языка включает еще один подход, который, с одной стороны, не оспаривается исследователями, а с другой, не является популярным и разрабатывается не всеми историками литературного языка. В его основе лежит также Виноградовское понимание истории литературного языка как истории употребления языка, но в связи с историей литературных стилей, с историей языка художественной литературы [Виноградов 1938, с. 3- 1967, с. 100, с. 130- 1959, с 226- 1980, с. 57, 67].
Г. О. Винокур продолжил эту линию исследований и последовательно соединял предмет истории русского литературного языка с предметом исторической стилистики, указывая, что проблема языкового употребления составляет содержание лингвистической дисциплины, которую следует называть стилистикой, а поскольку речь идет об истории языка, исторической стилистикой [Винокур 1959, с. 221−222].
Эту же точку зрения на историю русского литературного языка как науку, исследующую употребление языка в его стилистическом аспекте, поддерживал Б. А. Ларин: «Одна из задач курса истории русского литературного языка — выяснение стилистического использования языковых средств, ибо стилистика является предметом истории литературного языка, в отличие от исторической грамматики» [Ларин 1975, с. 8].
Такой подход предполагает изучение истории русского литературного языка на уровне текста (или совокупностей текстов, на основе которых выявляются разновидности языка и их систематогда принято говорить об изучении истории литературного языка на уровне системы разновидностей или системы подсистем). При этом текст не является материалом для исследования языковых единиц, в нем употребленных и выводимых из него, а сам текст как феномен языкового употребления, «как данный нам в непосредственном опыте феномен языковой реальности, который представляет собой определенным образом организованную последовательность языковых единиц» [Горшков 1978, с.6], становится предметом исследования. И тогда языковые единицы различных ярусов рассматриваются как компоненты единого целого, поскольку текст — «собственный предмет стилистики» -представляет собой соединение «отдельных членов языковой структуры в одно и качественно новое целое» [Винокур 1959, с. 224].
Б.Н.Головин писал, что при изучении текста «объектом останется язык, но не как система знаков в отвлечении от конкретного смысла, а как последовательность тех же знаков, конкретный смысл формирующая и выражающая» [Головин 1984, с.9]. Текст ведь создается «не для того, чтобы употребить какие-то слова или синтаксические конструкции, а для выражения мыслей, содержания» [Одинцов 1980, с. 4].
Развитие языка, формирование как отдельных грамматических категорий, так и системы стилей, происходит только при функционировании языка, в его употреблении. Фиксируется языковое употребление в текстах. Поэтому изучение истории литературного языка на уровне текста способно дать наиболее существенные и значительные результаты.
В диссертации представлено исследование истории русского литературного языка на уровне литературных текстов оригинальных древнерусских житий конца Х1У—ХУ вв., ~ и изучение строится по категориям текста. Таким образом, данная работа принадлежит направлению, разрабатывающему филологический подход к истории русского литературного языка. Поскольку при исследовании главное внимание было уделено историко-лингвистическим проблемам, то для анализа из структуры текста выбраны те категории, изучение которых дает в большей степени представление об истории литературного языка, а именно, языковой материал и организация языкового материала.
Любой литературный текст как источник истории литературного языка должен рассматриваются с позиций истории языкового употребления, когда план выражения анализируется в связи с планом содержания. Каждый автор (литературного текста) отбирает то, о чем он будет писать, что он будет изображать. От отображаемых в тексте реалий, от отобранного автором материала действительности зависит выбор и употребление в тексте языковых единиц. Исходя из этого, в данной работе житийные тексты рассматриваются с точки зрения материала действительности, языкового материала и огранизации языкового материала, при этом особое внимание уделяется специфическим языковым чертам того или иного текста.
Н.С.Поспелов рассматривал историю литературного языка как «своеобразный синтез» лексики, морфологии и синтаксиса [Поспелов 1962, с. 128]. В. В. Виноградов, как уже отмечалось, настаивал на том, что своеобразие литературного языка определяется его лексикой, семантикой и синтаксисом [Виноградов 1977, с. 12]. В диссертации изучение языкового материала находится в согласии с этими авторитетными мнениями, поэтому содержит анализ языковых единиц лексики, морфологии и синтаксиса как обладающих семантическими характеристиками и не включает в себя изучение единиц фонологического уровня, не имеющих принципиального значения при лингвистическом анализе текста6.
При таком комплексном подходе к тексту, при анализе его организации — «синтеза лексики, морфологии и синтаксиса», -определяющей его стилистическую специфику, следует различать «важное, существенное и, так сказать, 'упаковочный материал' «[Щерба 1957, с. 32]. Именно поэтому в диссертации рассматривается не вся лексика, морфология и синтаксис того или иного жития, а лишь наиболее характерные, «важные, существенные» их особенности, определяющие специфику языка и его организации в том или ином тексте.
6 При исследовании синтаксиса, наиболее связанного с организацией языкового материала, встает непростая проблема членения древнерусского текста на предложения и, поскольку речь идет об анализе на уровне текста, сверхфразовые единства. При членении на предложения используются традиционные принципывыделение сверхфразового единства основывается на понимании его как сложного структурно-семантического единства, состоящего из нескольких предложений и обладающего смысловой целостностью в контексте [Ср.: Гальперин 1981, с. 69].
Чтобы избежать возможных вопросов по поводу близости изучения истории литературного языка на уровне литературных текстов изучению языка художественной литературы, заметим, что выделение художественной литературы в современном её понимании для древнерусского периода весьма спорно, но в любом случае язык художественной литературы может рассматриваться как одна из подсистем литературного языка. Поэтому при определенном подходе к анализу языка литературного произведения того или иного периода, когда «выступает задача уяснения и раскрытия системы речевых средств, избранных и отобранных писателем из общенародной языковой сокровищницы», когда «анализ осуществляется на основе соотношения и сопоставления состава литературно-художественного произведения с формами и элементами общенационального языка и его стилей» [Виноградов 1959, с. 226], тогда исследование языка того или иного литературного произведения принадлежит истории литературного языка.
Давая краткую характеристику переломной в истории русского языка эпохи конца Х1У-ХУ веков, в которую создавались выбранные для исследования жития, следует выделить несколько важных моментов.
В этнической истории восточных славян в конце (или середине) XIV в. происходит значительное событие ~ их разветвление на русских, украинцев и белоруссов. Понятие «русский язык» меняет свое содержание, а именно, если применительно к Киевской Руси им определялся язык единой восточнославянской народности, которую принято называть древнерусской (и потому язык — древнерусским), то к ХУ в. это язык только одной из трех восточнославянских народностей — русскойдо времени появления русской нации его принято именовать старорусским.
Начало эпохи национального подъема, связанное с победой в Куликовской битве 1380 г., сказалось на динамике развития всей общественной жизни и связанными с ней русской культуры и литературы. Происходят изменения в жанровой системе древнерусской литературы и расширение её общественных функций. Кроме того, изменения коснулись и ее количества: до нас дошло значительно больше литературных произведений, созданных в Московский период, нежели в предыдущий. Все это сказалось на многообразии форм выражения литературного языка в этот период и на интенсивности его развития.
Состояние русского литературного языка этого времени принято характеризовать прежде всего его удалением от прежней близости с языком разговорным [Ларин 1975, с. 237- Мещерский 1981, с. 111−112- Левин 1958 с. 60- и др.]. Под «прежней близостью» понимается то обстоятельство, что в самом начале распространения христианской книжности на Руси язык сакральных книг, во-первых, отличался от живого наречия немногим, а во-вторых, существовал в условиях постоянного взаимодействия с ним. Со временем живой язык в процессе своего функционирования накопил значительные изменения, главным образом, в составе и строе, а язык книжный,.
1″ ъ Л И .ч л ,' ' ^ подчиняясь канону и священной традиции, сохранял или стремился сохранить древнюю исконную форму. Эти две тенденции: одна—развития и изменения в живом разговорном языке, другаясохранения и неподвижности в языке литературном — к XV в. привели к существенным различиям в составе и организации литературного и разговорного языков.
Как уже указывалось, это были лишь тенденции существования языков, но последние никогда в реальном своем функционировании не были изолированы друг от друга, а напротив, всегда взаимодействовали друг с другом, и это взаимодействие не прерывалось, хотя в разные периоды истории языка проявлялось различно. И. И. Срезневский эту фундаментальную проблему истории русского литературного языка — о взаимосвязи и взаимовлиянии литературного языка и разговорного формулировал как соотношение языка «в народе» и «в книге», указывая, что «жизнь языка в книге возможна только потому, что есть или была жизнь языка в народе» [Срезневский 1959, с. 26, 38].
В связи с получившей более четкие очертания противопоставленностью литературного языка и живого разговорного деформировалась оппозиция книжно-славянского и народно-литературного типов языка, поскольку в них при соотношении с разговорным обнаруживалось больше общих архаичных черт, чем различий.
В диссертации изучение языка древнерусских житий конца XIV—XV вв. проводилось с ориентацией на эту главную проблему истории русского литературного языка относительно взаимоотношений литературного и разговорного языков, и, забегая вперед, укажем, что некоторые связанные с ней положения в науке приходится пересматривать (во всяком случае для жанра агиографии этого периода).
С периодом конца Х1У—ХУ вв. в истории русского литературного языка связывается и одна из наиболее спорных проблем — проблема второго южнославянского влияния, поставленная в конце прошлого века А. И. Соболевским и привлекающая до сих пор к себе внимание многих исследователей. В диссертации второму южнославянскому влиянию посвящена отдельная глава, где представлена история вопроса и его решение на основе исследования языка древнерусских житий, созданных именно в этот период.
Актуальность темы
определяется прежде всего значимостью оригинальной древнерусской агиографии конца XIV — XV вв. как источника истории русского литературного языка, важностью исследования её языка для построения полной истории русского литературного языка, а также недостаточной изученностью языка дренерусских житий этого периода.
Цель работы — изучить особенности употребления древнерусского литературного языка в его разновидностях в оригинальных агиографических текстах конца XIV —XV вв. Состав языковых единиц (языковой материал) этих текстов исследуется лишь в той мере, в какой он отражает особенности данного памятника, сравнительно с другими исследуемыми.
Также целью работы является выявление особенностей организации текстов житий, написанных Епифанием Премудрым и Пахомием Логофетом, и на основе сопоставительного анализа оригинальных черт структуры текстов этих агиографов определение авторства исследованных рукописей «Жития Сергия Радонежского» .
Особое внимание уделяется одной из самых спорных проблем в истории русского литературного языка — проблеме второго южнославянского влияния.
Материал исследования — язык пяти древнерусских житий:" Жития Стефана Пермского" (конец XIV в.) по сп.: ГИМ, Синодальное собр., № 91, лл. 650−777- РНБ (ГПБ), собр. Погодина, № 862, лл. 253−348 об.- «Жития Сергия Радонежского» (начало XV в.) по сп.: РГБ, ф.304, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 698, лл.1−182 и № 663, лл.539−576- РГБ, ф. 304, собр. Троице-Сергиевой лавры, № 746, лл. 209 — 261 об.- РГБ ф. 299, собр. Тихонравова, № 705, лл. 37/36 — 105/104 об.- «Жития Кирилла Белозерского» (середина XV в.) по сп.: РГБ, МДА, ф.173, № 208, лл. 377−466- ГПБ, Кирилло-Белозерское собр., № 18/1095- «Жития Алексея митрополита» (середина XV в.) по сп.: ГИМ, Синодальное собр., № 948, лл. 118 об ~ 144- Первой редакции «Жития Михаила Клопского» (конец XV в.) по сп.: РНБ, собр. Вяземского, Q. 278, лл. 161−170 обРНБ собр. Погодина, № 640, лл.122−134 обГИМ, собр. Барсова, № 1448, лл. 373−378 об.- ГИМ, собр. Барсова, № 1424, лл. 94−103 об.- ГИМ, собр.
Уварова, № 100, лл. 175−181 обРГБ, ф. 113, № 659, лл. 344−351об.- РГБ, ф. 304, № 735, лл. 32−37 об.
В общей сложности исследовано более 3000 листов рукописей ХУ-ХУ1 вв.
В работе были использованы и наиболее авторитетные издания. Поскольку проблемы графики и орфографии для данного исследования не представляются актуальными как не отражающие специфику литературного языка, обращение к изданиям было вполне допустимо.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав: «Житие Стефана Пермского. Язык и стиль» — «Житие Кирилла Белозерского и Житие Алексея митрополита. Язык и авангардизм» — «Житие Сергия Радонежского. Язык и автор» — «Житие Михаила Клопского. Язык и жанр» — «Язык древнерусской агиографии конца Х1У-ХУ веков и проблема второго южнославянского влияния» -заключения, списка источников и библиографии.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
Анализ языка житий, созданных в конце XIV и в XV веках: «Жития Стефана Пермского», «Жития Кирилла Белозерского», «Жития Алексея митрополита», «Жития Сергия Радонежского», а также анонимной Первой редакции «Жития Михаила Клопского» — позволил выявить языковые черты в житийном жанре этого периода, определить их эволюцию, а также прояснить спорные проблемы и пересмотреть некоторые утвердившиеся в науке положения, касающиеся как общих представлений о языковых особенностях агиографических текстов, так и частных вопросов различного характера.
Анализ древнерусской агиографии конца XIV — XV вв. как источника истории русского литературного языка позволил уточнить вопросы атрибуции «Жития Сергия Радонежского», выявить источниковедческую проблему в изучении Первой редакции «Жития Михаила Клопского» .
Основное внимание в исследовании было сосредоточено на изучении языкового материала и его организации в текстах. Поэтому подробному анализу были подвергнуты лексические, морфологические и синтаксические особенности житий с целью установления сходств и различий в языковой организации текстов, а также с целью установления эволюции языка агиографии в общем русле развития русского литературного языка.
Изучение истории русского литературного языка на уровне текста, на уровне его организации дало существенные результаты: в пределах не только одного типа — книжно-славянского-литературного языка древней Руси, но даже в пределах одного жанра (древнерусской агиографии) определенного времени (конца Х1У-ХУ вв.) обнаруживаются различные способы языкового выражения, различия в выборе языковых средств и организации текста.
Конечно, такой выбор языковых средств основывается на выборе материала действительности, разнообразие которого, как выясняется, допускалось в древнерусском канониченском жанре агиографии.
Книжно-славянский тип литературного языка не обладал жесткими нормами не только на уровне употребления тех или иных языковых единиц, но и на уровне организации текста, поскольку внутри самого авторитетного жанра религиозной литературы язык предстает в разнообразном виде и это разнообразие основывается на возможностях различного словесного выражения.
История русского литературного языка изучает конкретные реализации языка в конкретных текстах. Древнерусские оригинальные житийные тексты конца Х1У-ХУ вв. демонстрируют широкое и значительное взаимодействие книжного языка с языком разговорным.
Проблема отношений разговорного и книжного языков в истории русского литературного языка очень сложна, сам процесс их взаимодействия и взаимосуществования — весьма сложное явление. Каждый период отражает то большее, то меньшее их расхождение, то, наоборот, близость.
С точки зрения языкового материала, представленного в изученных агиографических текстах, можно говорить о том, что разговорный язык проникал в книжный, поскольку в текстах обнаруживаются как старые, архаичные формы, так и новые, живые для языка этого периода элементы.
Анализ организации языкового материала в древнерусском житийном жанре конца Х1У—ХУвв. безоговорочно свидетельствует об усилении влияния разговорного языка, об активном его вторжении в книжно-славянский и об ориентации последнего на разговорный язык.
Анализ морфологических явлений житийных текстов показал, что в них не только устойчиво сохраняются многие архаичные для конца Х1У-ХУ вв. особенности морфологической системы книжно-славянского языка и ее реализации в тексте, но вместе с тем ярко проявляются черты морфологии живого языка того времени. Языковые процессы, характеризующие изменения в морфологической системе, регулярно, хотя в каждом тексте с разной степенью интенсивности, фиксируются в исследованных памятниках. Тексты отражают утрату двойственного числа, изменения в склонении существительных и унификацию падежных окончаний, изменения в системе форм времени глагола, ведущих к становлению единой формы прошедшего времени и другие процессы. При этом анализ языка житий дает возможность проследить историю отдельных морфологических явлений, не отмеченных исторической грамматикой, например, становление и оформление в этот период в литературном языке у деепричастия синтаксической функции вторичной предикативности или функционирование имперфекта от глагола быти в конструкциях с личными формами глагола в настоящем времени и некоторые иные. При этом выясняется, что морфология житий, отражающая постепенное усиление влияния живого языка на книжный с конца XIV к концу XV в. в целом с одинаковой степенью демонстрирует такое усиление, чего нельзя сказать о лексике и синтаксисе житийных произведений.
Так, в лексике жития, созданного в конце XIV в. Епифанием Премудрым, на фоне основного ее массива, образуемого общеупотребительными и нейтральными словами, выделяются два больших маркированных, полярных по отношению друг к другу пласта. Первый — это бытовая лексика, причем под ней понимаются не только слова, обозначающие явления и предметы действительности, которые составляли условия повседневной бытовой жизни людей, но и слова, которые были широко распространены в живой речи и не распространены в книжном языке, т. е. слова, фиксирующиеся историческими словарями в деловой письменности и не фиксирующиеся в памятниках книжно-славянского типа литературного языка. Второй, противоположный лексический пласт — это новые сложные, сугубо книжные слова, составленные самим Епифанием по греческой специфически книжной словообразовательной модели и часто являющиеся кальками.
В словарном составе житий, созданных в середине XV в. Пахомием Логофетом, нет ни сниженно-бытовых, ни нарочито книжных элементов. Конечно, в этих текстах присутствуют как слова, обозначающие предметы и явления быта и обихода, так и слова-сотроБЙа, но все они имели широкое распространение в памятниках различной временной, жанровой и территориальной принадлежности. Лексика житий Пахомия Логофета в основном нейтральна и общеупотребительна (во всяком случае, по данным словарей, она отмечается в различных жанрах древнерусской письменности). Однако обращают на себя внимание слова, составляющие довольно большую группу, которые фиксируются словарями также в памятниках разных жанров, но лишь с XV, XVI и даже с XVII веков. Поскольку употребленные в текстах житий Пахомия Логофета лексемы, не отмеченные словарями для этого периода, представлены не единичными примерами, а составляют достаточно объемную группу слов, можно сделать вывод об использовании Пахомием в своих агиографических произведениях «авангардной» лексики, таких слов, которые существовали в живом языке, но получили письменную фиксацию лишь в более позднее время.
Что же касается лексики Первой редакции «Жития Михаила Клопского», созданного автором-анонимом в конце XV в., то она отличается невероятной для агиографии просторечной сниженностью: в ее составе обнаруживаются диалектные (новгородские и псковские) разговорные выражения. При этом в тексте жития практически отсутствуют слова абстрактные и составленные по книжным словообразовательным моделям.
Синтаксическая структура изученных житий совершенно различна. В «Житии Стефана Пермского» господствуют чрезвычайно сложные украшенные длинными цитатами из Священного писания и авторскими замечаниями синтаксические построения, внутри которых оказываются многочисленные сочинительные и подчинительные конструкции, ряды однородных словоформ, причастные и деепричастные обороты и проч. Именно такой сложный синтаксис является главным компонентом экспрессивно-эмоционального, украшенного стиля, который уже традиционно именуется стилем «извития словес» и который воспроизводит приемы византийской риторической прозы, дополняя их новыми оригинальными чертами.
В противоположность синтаксическому строю «Жития Стефана Пермского» Епифания Премудрого, организация текстов «Жития Кирилла Белозерского» и «Жития Алексея митрополита» Пахомия Логофета характеризуется неусложненностью и лаконичностью синтаксических конструкций. Такая организация текста влияет на динамизм изложения и его простоту. Отличительной особенностью этих житий является широкое использование praesens historicum, который оживляет и актуализирует повествование, привнося в него черты сказовости.
Синтаксический строй Первой редакции «Жития Михаила Клопского» лишен книжности, и более того — в тексте есть фрагменты, напоминающие запись живой речи.
Относительно одной из самых спорных проблем в истории русского литературного языка, связанной в науке с рассматриваемым периодом и исследованными агиографическими текстами, ~ относительно проблемы второго южнославянского влияния — следует отметить, что она заслуживает своего пересмотра и точного научного определения. Если принять традиционное и наиболее распространенное в науке представление о втором южнославянском влиянии, то изученные жития должны быть исключены из корпуса текстов, отражающих это влияние.
