Ойконимия севера Удмуртии

История изучения удмуртских названий населенных пунктов напрямую связана с историей изучения топонимии в целом. Первый период (XVI— XVIII вв. — 90-х гг. XIX в.) характеризуется фиксацией топонимов (в т. ч. ойко-нимов) в исторических, переписных документах, дневниках путешественников-естествоиспытателей. Второй период (кон. XIX в. — нач. 60-х гг. XX в.) является началом системного подхода к изучению топонимов (Б. Мункачи, Н. Г. Первухин, И. Н. Смирнов, А. О. Трефилов и др.). Третий период (II пол. XX в. до наших дней) — период разработок теоретических вопросов топонимики как науки. Большой вклад в развитие современной удмуртской топонимики внесли работы Г. А. Архипова, М. Г. Атаманова, С. К. Бушмакина, Л. В. Вахрушевой, Л. Е. Зверевой-Кирилловой, М. А. Самаровой, Т. И. Тепляшиной.

Фронтальное изучение микротопонимии Удмуртии было начато монографическими исследованиями Л. Е. Кирилловой «Микротопонимия бассейна Валы» (Ижевск, 1992), «Микротопонимия бассейна Кильмези» (Ижевск, 2002) и М. А. Самаровой «Наименование топообъектов Верхней Чепцы» (Ижевск, 2010). Но, к сожалению, среди опубликованных работ по удмуртской топонимике до сегодняшнего дня нет исследований, которые комплексно и всесторонне рассматривали бы ойконимию Удмуртии.

Необходимость исследования названий населенных пунктов обусловлена, во-первых, тем, что ойконимический материал наиболее полно засвидетельствован в исторических документах, данные которых позволяют проследить эволюцию названий. Во-вторых, ойконимы — наиболее социально обусловленный класс географических названий, поэтому немаловажна и большая по сравнению с другими топонимическими разрядами экстралингвистическая информативность названий населенных пунктов, что делает из ойконимии ценный исторический источник.

Особенностью ойконимии является ее две формы функционирования: 1) официальная, закрепившаяся в справочниках, списках населенных мест, на картах и в прочих письменных источниках, и 2) народная, бытующая на неофициальном уровне в речи населения. К сожалению, уходит поколение, хорошо знавшее удмуртские названия деревень, поэтому зафиксировать их необходимо сейчас. Своевременное системное исследование названий поможет глубже заглянуть в историческое прошлое удмуртского народа.

В настоящее время в результате интенсивного русско-удмуртского взаимодействия происходит смешение русских и удмуртских названий, что ведет к проникновению в удмуртскую неофициальную ойконимию русских наименований, которые адаптируются местным населением под нормы удмуртского языка с характерными для определенной территории диалектными особенностями, и воспринимаются населением в контексте единой системы названий населенных пунктов. Именно поэтому комплексное исследование как собственно удмуртских наименований, так и адаптированных русских названий поселений позволит всесторонне описать ойконимию севера Удмуртии.

В декабре 2001 г. был принят Закон УР № 60-РЗ «О государственных языках Удмуртской Республики и иных языках народов Удмуртской Республики», где удмуртскому языку был придан статус государственного. В настоящее время удмуртские названия населенных пунктов республики восстанавливаются специальной комиссией. В 2010 г. была издана карта республики с удмуртскими наименованиями поселений. Таким образом, народные ойконимы получают в республике официальный статус, постепенно приобретают более широкую сферу употребления и становятся более известными.

Актуальность исследования в настоящее время еще усиливается и тем, что с изменением социально-экономических условий происходят существенные сдвиги в топонимической системе. Интенсивное промышленное развитие, демографические изменения, массовое исчезновение малых деревень — все эти процессы приводят к деградации и даже полному исчезновению топонимической системы. Одним из средств сохранения информации для будущих поколений становится скорейший сбор материала на местах, его изучение и последующее составление региональных словарей и монографических описаний местных географических названий как части культурного наследия удмуртского народа.

Объектом исследования выступает ойконимия севера Удмуртии, куда входят Балезинский, Глазовский, Дебесский, Игринский, Кезский, Ярский районы республики.

Предметом исследования являются лексико-семантические и структурные особенности ойконимии севера Удмуртии.

Целью диссертационного исследования является комплексное описание ойконимии севера Удмуртии.

В соответствии с поставленной целью в диссертации решаются следующие задачи:

— составление списка официальных и народных названий населенных пунктов севера Удмуртии по состоянию на 2011 г. с учетом снятых с административно-территориального учета деревень;

— характеристика географических и историко-этнических условий, на фоне которых складывалась ойконимическая система исследуемого региона;

— определение роли и места апеллятивов в названиях населенных пунктов;

— описание лексико-семантических групп ойконимов с учетом мотивации названий топообъектов;

— выявление географической и культурно-исторической информации, содержащейся в названиях населенных пунктов;

— описание основных структурных типов и моделей, встречающихся в ой-конимической системе севера Удмуртии;

— сопоставление полученных данных исследования с топонимическими материалами других регионов.

В соответствии с поставленной целью и задачами работы в диссертации использован комплекс методов и приемов синхронного и диахронического анализа ойконимического материала: описательный, сравнительно-исторический, сравнительно-типологический, этимологический, формантный и структурно-словообразовательный анализы, инвентаризация, картографический метод, метод количественного анализа.

Источниками исследования являются:

— полевые материалы, собранные автором в 2003—2008 гг. в Глазовском, Кезском, Дебесском, Балезинском, Игринском, Ярском районах Удмуртской Республики. Были применены также материалы фольклорных и диалектологических экспедиций студентов факультета удмуртской филологии Удмуртского государственного университета. Топонимическому исследованию подверглось 634 ныне существующих и 650 снятых с административно-территориального учета населенных пунктов. Картотека, созданная в ходе сбора полевого материала, насчитывает 1448 названий населенных пунктов севера Удмуртии. Сбор материала производился по специальной программе-вопроснику, содержащей 78 вопросов, которая составлена JI. Е. Кирилловой;

— статистические сборники: П. Н. Луппов «Документы по истории Удмуртии XV—XVIII вв.» (Ижевск, 1958) — Списокъ населенныхъ м’Ьстъ по св’Ьд’Ьшямъ 1839−1873 годовъ (СПб., 1876) — Матер1алы по статистикЬ Вятской губерши. Томъ VII (Вятка, 1892), Томъ VIII (Вятка, 1893) — Список населенных пунктов Вотской Автономной Области (Ижевск, 1924) — Справочник по административно-территориальному делению Удмуртии. 1917—1991 гг. (Ижевск, 1995);

— словари, памятники письменности удмуртского языка: В. Munkacsi Volksbrauche und Volksdichtung der Wotjaken. Herausgegeben von D. R. Fuchs (Helsinki, 1952) — H. Г. Первухинъ «Эскизы преданш и быта инородцевъ Глазов-скаго уЬзда». Эскизъ I, II, IV (Вятка, 1888) — С. К. Бушмакин «Словарь географических названий Удмуртской АССР» (Ижевск, 1980) — Т. К. Борисов «Удмурт кыллюкам = Толковый удмуртско-русский словарь» (Ижевск, 1991) — Удмуртско-русский словарь (Ижевск, 1983; 2008) и др.

В качестве дополнительных источников послужили работы М. Г. Атама-нова «Удмуртская ономастика» (Ижевск, 1988) — «История Удмуртии в географических названиях» (Ижевск, 1997) — В. К. Кельмакова «Образцы удмуртской речи» (Ижевск, 1981) — Л. Л. Карповой «Среднечепецкий диалект удмуртского языка: Образцы речи» (Ижевск, 2005). Для подтверждения отдельных положений исследования привлекаются археологические, этнографические, исторические данные.

Теоретической и методологической основой послужили работы отечественных и зарубежных авторов по топонимике: О. П. Аксеновой, И. С. Галкина,.

B. А. Жучкевича, И. В. Казаевой, Г. М. Керта, Е. Кивиниеми, А. С. Кривощековой-Гантман, В. В. Кузнецова, А. Н. Куклина, Н. Н. Мамонтовой, А. К. Матвеева, И. И. Муллонен, Э. М. Мурзаева, А. Г. Мусанова, В. А. Никонова, В. Ниссиля, Н. В. Подольской, Б. А. Серебренникова, А. В. Суперанской, А. И. Туркина и др., а также труды удмуртских исследователей: Г. А. Архипова, М. Г. Атаманова,.

C. К. Бушмакина, Л. В. Вахрушевой, Л. Е. Зверевой-Кирилловой, М. А. Самаро-вой, Т. И. Тепляшиной и др.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

1. Работа является первым монографическим исследованием, которое посвящено комплексному изучению ойконимии севера Удмуртии, и основано на теоретических исследованиях, собранном автором в полевых условиях материале и данных из письменных источников.

2. Впервые апеллятивная лексика рассмотрена с точки зрения ее участия в образовании названий населенных пунктов: соответствие и несоответствие апеллятивов-детерминантов описываемой реалии. Выявлены семантические группы и этимология апеллятивов, сделана попытка проследить относительную хронологию их возникновения.

3. Ойконимы севера Удмуртии подвергнуты подробному системному описанию в лексико-семантическом и структурном отношении, определены их типы в сопоставлении с названиями населенных пунктов других регионов Удмуртии и России, что позволяет выявить своеобразие ойконимии исследуемой территории на фоне наименований, относящихся к различным языкам и регионам, а также определить универсалии, характерные для многих ойконими-ческих систем.

4. В работе детально рассматривается вопрос о вторичных ойконимах, возникших в результате переноса названия другого географического объекта на наименование населенных пунктов, определяются его причины, основные способы образования секундарных ойконимов.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Анализ апеллятивной лексики позволил выявить собственно ойконими-ческие апеллятивы, указывающие на тип поселения. Основную массу составляют апеллятивы-детерминанты, значение которых не соответствует денотату. Они характеризуют природные, географические реалии и культурные объекты региона, что связано с особенностью возникновения населенных пунктов и процессом номинации как близлежащих географических объектов, так и поселений.

2. В образовании названий населенных пунктов севера Удмуртии у част1 вуют: а) имена нарицательные (отапеллятивные наименования), анализ которых 1 способствовал выявлению географической и этнокультурной информации, содержащейся в названиях, и б) имена собственные, среди которых большую группу составляют ойконимы, образованные от антропонимов и названий географических объектов (т. н. вторичные ойконимы), что связано с особенностью освоения территории и возникновения населенных пунктов. Отдельную группу составляют локативные ойконимы, в которых элемент, указывающий на месторасположение поселения, может находиться как в пре-, так и постпозиции.

3. В структурном отношении ойконимы севера Удмуртии делятся на простые, сложные и эллиптированные. Доминирующее положение занимают простые ойконимы, доля которых увеличивается за счет вторичных наименований. Двухкомпонентные ойконимы образуются по традиционной для финно-угорских языков модели «определяющее + определяемое». В роли детерминанта в большинстве случаев выступают отойконимические апеллятивы, атрибут преимущественно выражен именем существительным или именем прилагательным.

Теоретическая значимость работы состоит в том, что избранные методы исследования материала позволяют сделать обоснованные выводы о своеобразии ойконимической системы севера Удмуртии. В диссертации предпринята попытка системного анализа ойконимического материала, решены проблемные вопросы классификации. Результаты исследования могут быть использованы при разработке теоретических проблем как в удмуртской, так и финно-угорской топонимике в целом.

Практическая значимость исследования состоит в том, что его материалы могут быть использованы для составления «Словаря названий населенных пунктов Удмуртской Республики» и при создании топонимической картотеки Удмуртии. Работа является продолжением разработки более крупной темы «Топонимия Удмуртии». Материалы диссертации могут быть использованы для разработки лекционных курсов по удмуртской ономастике, в качестве краеведческого материала — при составлении школьных учебников, в качестве познавательного — при подготовке научно-популярных изданий.

Апробация исследования. Основное содержание работы получило освещение в 7 статьях. Положения и результаты диссертации в виде докладов обсуждались на научно-практических конференциях различного уровня, в том числе и международных: IFUSCO International Finno-Ugric Students Conferens = Международной Финно-угорской студенческой конференции (Ижевск, 2005) — Международной научно-практической конференции «Национальные языки России: региональный аспект» (Пермь, 2005) — XI Международном симпозиуме «Диалекты и история пермских языков во взаимодействии с другими языками» (Пермь, 2006) — Международной научной конференции «75 лет высшему образованию в Удмуртии» (Ижевск, 2006) — межрегиональных: Межрегиональной научно-практической конференции «Коми-пермяки и финно-угорский мир» (Кудымкар, 2005) — региональных: VII Научно-практической конференции преподавателей и сотрудников УдГУ (Ижевск, 2005).

II. Физико-географическая характеристика севера Удмуртии.

В рассматриваемую нами территорию входят следующие административно-территориальные единицы: Балезинский муниципальный район, Глазовский муниципальный район, Дебесский муниципальный район, Игринский муниципальный район, Кезский муниципальный район, Ярский муниципальный район.

Балезинский муниципальный район. Северную часть занимают южные склоны Верхнекамской возвышенности. Около д. Новоселы одно из высоких мест Удмуртии — 323 м над уровнем моря. Через район протекает р. Чепца с притоками Ken, Юнда, Пызеп, Люк. Преобладают дерновые среднеподзолис-тые, пятнами дерново-слабоподзолистые, в долине р. Чепца — плодородные аллювиальные почвы, кое-где болотные. Леса (главным образом пихтово-еловые, встречаются лиственные) занимают 30% территории района [УРЭ: 188].

Глазовский муниципальный район. Рельеф холмистый, южные склоны пересечены глубокими долинами ручейков. По территории района протекают pp. Чепца, Убыть, Пызеп, Кузьма, Люм, Жаба. По северу района протекает р. Белая, Сева. Почвы среднеи сильноподзолистые, встречаются дерново-карбонатные, серые лесные оподзоленные, в поймах рек — аллювиальные. Леса (главным образом пихтово-еловые, встречаются мелколиственные) занимают 30% территории района [УРЭ: 276].

Дебесский муниципальный район. По рельефу делится на 3 части: северная — возвышенная, южная — отроги Верхнекамской возвышенности, средне-низменная — долина р. Чепцы. Возвышенности на юге района высоки и круты. Наиболее высокая часть у д. Сюрногурт (выс. 263 м). По территории района протекают р. Чепца и ее притоки Лем, Медло, Сылызь, Ил, Пыхта. Почвы дерново-, слабои среднеподзолистые, дерновокарбонатные. Леса (главным образом пихтово-еловые и еловые таежные) занимают 40% территории района [УРЭ: 298−299].

Игринский муниципальный район. Рельеф холмистый, является водоразделом между бассейнами pp. Чепца, Кильмезь, Иж. Наивысшая точка в районе 268 м — к северу от д. Карачум. На западе возвышенность имеет более пологие склоны и вершины почти плоские, на востоке в основном выпуклые вершины с крутыми склонами. Протекают рр. Лоза, Саля, Унтемка, Лынга, Нязь, Ита. На западе берет начало р. Кильмезь. Почвы дерново-, среднеи сильноподзолистые, болотно-подзолистые, по долинам рек болотные и аллювиальные. Леса (в основном темнохвойные, южно-таежные, сосновые, осиново-березовые) занимают 66% территории района [УРЭ: 343].

Кезский муниципальный район. Северная часть расположена на юго-восточной Верхнекамской возвышенности. Абсолютная высота с отметкой 331 м. находится у д. Лученки. В 1 км от с. Кулига у д. Карпушата берет начало р. Кама. Другие реки — Лып, Пызеп, Пыхта, Медло (притоки р. Чепца), Медьма, Пажма, Сыга (притоки р. Пызеп), Юс, Костым, Орел (притоки р. Лып). Почвы дерново-, сильнои среднеподзолистые, в нижних местах — болотистые, низинные, торфяно-глеевые. Леса (главным образом темнохвойные, южно-таежные) занимают 60% территории района [УРЭ: 396].

Ярский муниципальный район. По рельефу территория района делится на 3 части: северная (максимальная отметка до 287 м), представленной западной частью Верхнекамской возвышенности, южную, северным склоном Красногорской возвышенности и центральную, совпадающую с долиной р. Чепцы. По району протекают рр. Вятка, Чепца, Лекма, Тум, Пудемка, Моя, Чура, Сада. Почвы дерново-, сильнои среднеподзолистые, болотно-подзолистые, болотные, по долинам Чепцы и Лекмы аллювиальные. Леса (главным образом пихто-во-еловые, еловые таежные, по долинам рек осиново-березовые) занимают 35% территории района [УРЭ: 787].

III. Историко-этническая характеристика севера Удмуртии.

Письменные источники по изучаемой проблеме очень малочисленны и в целом носят вспомогательный характер. Сведения, касающиеся непосредственно бассейна р. Чепцы до XVI в., в них отсутствуют совершенно. Поэтому в рассмотрении вопроса заселения верхнеи среднечепецкого регионов наибольшую ценность представляют данные археологии, в качестве дополнительных источников привлекаются данные этнографии, лингвистики, палеоантропологии, фольклористики.

Впервые бассейн р. Чепцы начал заселяться еще в эпоху мезолита (VIII-VI тыс. до н. э.). На данной территории археологами выявлены стоянки Горо-дищенская и Тылыс [Наговицын 1979: 3−18- Наговицын, Иванова 1995: 6]. Возле д. Среднее Шадбегово Игринского района были открыты памятники эпохи неолита (V—III тыс. до н. э.) и энеолита (конец III — середина II тыс. до н. э.) [Наговицын, Иванова 1995: 8, 13]. Памятники эпохи бронзы и раннего железа в верхнеи среднечепецких регионах не выявлены [Талицкая 1952: 37- Генинг 1958: 145- Иванова 1989: 7]. Данные археологии свидетельствуют, возможно, о том, что бассейн р. Чепцы до раннего средневековья оставался слабоосвоенным районом, без каких-либо концентраций древнего населения. После ухода неолитического населения (V—III тыс. до н. э.) среднее и верхнее течение р. Чепцы в продолжение нескольких тысячелетий пустовало. Вновь регион начинает заселяться только в эпоху развитого железного века, в период переселения народов [Атаманов 2005: 42].

Наиболее ранние памятники, с которыми связывается начало активного освоения Чепецкого бассейна и сложение двух последующих друг за другом археологических культур: поломской (V—IX вв.) и чепецкой (IX-XIII вв.) относятся к середине I тыс. н. э. и размещаются в верховьях р. Чепцы двумя локальными группами: одна в районе д. Варни Дебесского района, другая — близ с. Полом Кезского района [Иванов 1998: 28]. Обширные раскопки на древнем могильнике у д. Варни дают основание В. А. Семенову [1980: 64] говорить об освоении этого района позднее конца V в. н. э., что опровергает вывод В. Б. Ковалевской о том, что в бассейне р. Чепцы нет никаких памятников материальной культуры ранее самого конца VIII в. (цит. по: [Генинг 1980: 139]). В. Ф. Генинг [1980: 139] на основе материалов того же Варнинского могильника делает вывод, что заселение бассейна р. Чепцы должно быть отнесено по времени ко второй половине V — первой половине VI вв. н. э. В статье «О датировке поломской культуры» Р. Д. Голдина [1995: 18] материалы могильника относит ко второй половине VI в. Концом V—VII вв. датирует упомянутые городища, А Г. Иванов [1998: 30], но затем делает выводы о более раннем заселении верхнего течения Чепцы (конец IV — первая половина V в.) [Иванов 1999: 36]. В настоящее время известно около 100 памятников поломской культуры. Все они расположены преимущественно по правому берегу реки Чепцы, от с. Дебес Дебесского района до д. Адам Глазовского района [Семенов 1982: 57].

Не сошлись археологи в едином мнении в вопросе об этническом составе представителей поломской культуры. По мнению В. Ф. Генинга [1958: 97- 1959: 197- 1967: 273−274- 1980: 142−147], освоение Чепцы осуществилось верхнекамскими, точнее осинскими племенами при некотором участии азелинско-мазу-нинских и угро-самодийских племен, которые проникли на эту территорию в середине VIII в. н. э. Другого взгляда придерживается А. П. Смирнов [1931: 4142- 1952: 230−232], полагая, что территория около р. Чепцы была заселена потомками ананьинско-пьяноборских племен, причем заселение произошло не с Верхней Камы, а с Вятки. По мнению В. А. Семенова [1982: 43−62- 1989: 31], в i сложении этой культуры участвовало верхнекамское население ломоватовской I культуры и мазунинско-азелинское население из Камско-Вятского региона. На рубеже VIII—IX вв. н. э. в среду древнеудмуртских родоплеменных групп проникает угро-самодийское население. По-мнению Р. Д. Голдиной [1999: 366], основу поломской культуры составляло автохтонное пермское население: преимущественно ломоватовское (коми-пермяцкое) и еманаевское (удмуртское). Таким образом, автор склонен считать создателями поломской культуры пракоми-пермяков, нежели удмуртов. О приходе на Чепцу в VIII—IX вв. одной группы населения предположительно угорского происхождения, которая принесла новые, воспринятые местным населением традиции, говорит М. Г. Иванова [1994: 66]. По данным археологов [Семенов 1982: 46- Иванова 1993: 23], бассейн Чепцы плотно заселяется с рубежа V—VI вв. Это население, по признанию большинства исследователей [Генинг 1967: 274−276- Владыкин, Христо-любова 1984: 4, 11- Иванова 1987: 59−79- Наговицин, Иванова 1995: 43], становится основой формирования северных удмуртов.

Данные палеоантропологии позволяют также в среде поломского населения выделить два антропологических типа, и сделать вывод о том, что население бассейна р. Чепцы конца I тыс. н. э. вполне может считаться древними предками современных удмуртов [Акимова 1962: 121−122].

В доказательство угро-самодийского включения в состав поломского населения в конце I тыс. н. э., кроме археологических материалов, указывают лингвистические и некоторые этнографические свидетельства [Атаманов 19 876: 135- 1988: 93- 1990: 20−22- 1997: 43,45¹⁸- 2005: 44- Владыкин 1983: 106- Тепляшина 1969а: 220]. Например, о проникновении зауральского населения на территорию Удмуртии говорят более двух десятков топонимов (в большинстве случаев гидронимов) обско-угорского и самодийского происхождения, этнонимы и истоки воршудно-родовых групп, однако далее М. Г. Атаманов [2005: 44] справедливо замечает, что нет оснований преувеличивать роль угорского населения в истории народов Волго-Камья. Следовательно, в сложении верхнечепецкого населения в поломское время участвовали пермоязычные племена и небольшая группа зауральского населения [Семенов 1980: 67].

В конце VIII — начале IX в. значительная часть верхнечепецкого (поломского) населения оставляет свою территорию и переселяется на среднюю Чепцу и в другие районы, поэтому уже в X в. основная часть памятников правобережья верхнего течения Чепцы прекращает свое существование [Семенов 1980: 63- 1982: 61- Генинг 1980: 140]. Причины переселения верхнечепецкого (поломского) населения на среднюю Чепцу и в другие регионы могут быть различными — оскудение плодородия этих земель при использовании подсечно-огневой системы земледелиянестабильная обстановка в этом районе (например, набеги булгарских племен в конце IX—X вв.), что привело к снижению численности населения в верхнем течении р. Чепцы и стремлению оставшейся части переселиться к новому центру расселения в среднем течении реки [Иванов 1998: 117].

Так начинается второй этап (конец IX — первая половина XI вв.) в заселении чепецкого бассейна, который характеризуется освоением среднего течения бассейна р. Чепцы [Иванова 1992: 77−78- 1996: 42−43], где археологами в пределах административных границ республики известно около 120 памятников, среди которых 13 городищ, более 30 селищ, 31 могильник, объединяемые в че-пецкую культуру [Иванова 1979: 117]. Из памятников этой культуры наиболее изучены городища, расположенные по берегам р. Чепцы и ее притоков, где в районе городища Иднакар складывается «структурированное этнокультурное и социально-политическое объединение, функционирующее по типу древней народности» с интенсивно развивающейся экономикой [Иванова 1991: 52]. Чепец-кое общество той эпохи состояло из системы общин, центрами которых являлись аграрно-ремесленные центры Гуръякар, Учкакар, Дондыкар, Весьякар, и таких центров насчитывалось до десяти [Иванова 1998: 243].

В третий период (XI—XIII вв.) началось активное заселение верховьев правых и левых притоков Чепцы в результате дальнейшего развития экономики и увеличения общего числа населения [Иванова 1992: 77−78]. Вторая волна заселения верховьев р. Чепцы связана с появлением первых русских поселенцев на Вятке (XII—XIII вв.) [Гришкина 1994: 32], «теснимые русскими колонистами вотяки начитают отступать и расселяться сначала по нижнему, а затем и верхнему течению р. Чепцы» [Луппов 1999: 27]. Однако по данным многих исследователей [Луппов 1931: 117- Бушмакин 1982: 30- Гришкина 1993: 98], еще в XVI в. заселение территории верхней Чепцы шло медленно, потому что в низовьях пахотных земель было еще достаточно, а притеснение со стороны русских было не столь заметно. О том, что основная часть чепецкого населения переместилась с территории средневятского бассейна, говорят и разработки современных ученых: М. Г. Атаманова [1980г: 51−66- 82−88- 89−102- 1988: 18−20- 24−50- 81−83], установившего этот факт по динамике расселения воршудно-ро-довых групп, топонимике и антропонимике.

События последующего периода связаны с расселением бесермян, карин-ских татар, с русской колонизацией Приуралья, сложением Вятской земли и присоединением его к Русскому государству. Эти процессы оказали существенное влияние на этнокультурную ситуацию в чепецком регионе в дальнейшем [Док.: 8−48- Фотеев 1978: 68−91- Гришкина 1994: 4, 31−71- 1995: 108−138].

Появление бееермян в бассейне р. Чепцы ученые соотносят примерно с первыми веками II тысячелетия н. э. [Атаманов, Владыкин 1993: 31]. На территории современного проживания письменные источники фиксируют их в середине XVI — начале XVII столетий [Луппов 1931: 118−119]. А. А. Спицын [1888: 231] выдвинул предположение, что бесермяне переселились на Чепцу из районов Прикамья. На основе анализа письменных источников и этнографических материалов М. В. Гришкина и В. Е. Владыкин [1982: 25−27] пришли к мнению, что бесермяне появляются на Вятке в конце XIV — начале XV столетий после распада Волжской Булгарии, где и произошло окончательное формирование этнической группы. Точных документов относительно времени их появления в устье Вятки и Чепцы не имеется. Первые бесермянские селения располагались в устье Чепцы и по ее среднему течению [Луппов 1997: 22]. О переселении бееермян с низовьев Чепцы свидетельствуют и сохранившиеся исторические предания.

Не пришли исследователи к единому мнению и в вопросе происхождения бееермян. Основная научная полемика сводится к выявлению тюркского (бул-гарского) и финно-угорского (пермского) компонентов. Многие исследователи придерживаются гипотезы тюркского происхождения бееермян и считают их обудмуртившимися тюрками, состоящими в близких родственных отношениях с предками современных чувашей [Спицын 1888: 230- Луппов 1931: 118- Бели-цер 1951: 106- Тепляшина 19 706: 243, 1975: 567 и др.]. Другие относят их к удмуртам, испытавшим в прошлом сильное влияние со стороны каких-то тюрко-язычных народов [Владыкин 1970: 42−43- Кельмаков 1985: 120, 1987: 114−115, 1993: 10−12- Атаманов, Владыкин 1993: 31]. Проблемы этногенеза и ранней этнической истории бееермян подробно освещены в работах Т. И. Тепляшиной «Язык бееермян» [19 706: 5−22] и Е. В. Поповой «Бесермяне (краткий историографический обзор)» [1997: 3−18].

По данным переписи 1678 г. в бассейне р. Чепцы в Каринском стане насчитывалось всего 4 населенных пункта, в которых проживали бесермяне. По переписным книгам в 1717 г. уже значилось 18 бесермянских деревень. Анализ статистических материалов XIX и начала XX столетий по Глазовскому и Слободскому уездам показывает, что процесс расселения бесермян в бассейне р. Чепцы и заселения ими этого региона завершился к концу XIX в. Сложившийся к этому времени перечень населенных пунктов уже соответствует поздним сведениям — Материалам статистики Вятской губернии, переписи 1924 г. и современному расселению [Попова 1998: 17- 2004: 11].

Татары на территорию северной Удмуртии переселились из районов низовья реки с. Карино или Нукрат Ярославской волости Слободского уезда Вятской губернии (современный Слободской район Кировской области). Массовое заселение началось в середине XVII в. [Исхаков 2002: 78, Касимова 2003: 23]. Образовавшая в результате переселения на территорию Глазовского уезда группа татар объединяется исследователями в среднеи верхочепецкую или глазовскую группу, которая в свою очередь подразделяется на юкаменский и кестымский локальные районы [Исхаков 2002: 78, Касимова 2003: 23].

Однако во II половине XIX — начале XX в. доля татарского населения в Глазовском уезде составляла лишь 2−2,5%. Рост численности татар происходил в силу естественного воспроизводства, а также дальнейшей ассимиляции бесермян [Атаманов 1997: 51, Касимова 2003: 24]. К концу XIX в. татары Глазовского уезда жили более чем в 30 населенных пунктах семи волостей. Согласно подворной переписи 1891 г. татары на исследуемой нами территории проживали в поч. Ахмади Сюрзинской волости (совр. д. Ахмади Балезинского р-на) — в дд. Кестым, Гордино (Гуръякала), поч. Унсекшурский (Токопи) Балезин-ской волости (совр. дд. Кестым, Гордино, Токапи Балезинского р-на) — в поч. Малые Парзи Лудошурской волости (совр. д. Малый Парзи Глазовского р-на) — в д. Парзи, поч. Бектыш Кестымской волости (совр. д. Татарские Парзи Глазовского р-на, д. Бектыш Балезинского р-на) — в дд. Ворца, Моинская, поч. Ключевской (Кесшур) Ежевской волости (совр. дд. Ворца, Моино, Кесшур Ярского р-на). Статистические материалы свидетельствуют о том, что поселения кестымских татар (совр. Балезинский и Глазовский р-ны) характеризовались моноэтничностью, компактностью. Поселения юкаменских татар (совр.

Ярский, Юкаменский, Красногорский р-ны) располагались дисперсно, в окружении удмуртских и бесермянских деревень и починков [Касимова 2003: 25].

Материалы переписных книг XVII в. (1615, 1646, 1648 гг.) [Док., № 51: 179—192- № 59: 207−246- № 61: 263−330] отражают процесс интенсивного освоения северными удмуртами среднего и верхнего течения Чепцы. Между 16 461 678 гг. число населенных пунктов в среднем течении р. Чепцы увеличилось более чем в 2 раза, а дворов в них — почти в 3 раза, основную часть населения составляли удмурты, а другие национальности — татары, бесермяне — лишь небольшой процент [Док., № 59: 207−246- № 61: 263−330- № 62: 330−331]. Русское население в то время здесь не отмечается. Причины переселений и создания новых населенных пунктов состояли в основном в хозяйственных потребностях: сокращение обрабатываемой земли в общине вследствие демографического роста, ее малоплодородие или истощение, неудобное ландшафтное расположение селения, отдаленность крестьянских наделов [Волкова 2003: 35], т. к. в северных районах расселения удмуртов поверхность была сильно изрезана оврагами и не было возможности создавать достаточный пахотный участок в одном месте. Это принуждало население изыскивать новые площади под посевы, создавать новые населенные пункты на водораздельных участках.

К концу XVII в. происходит почти окончательное расселение удмуртов на территории их современного проживания [Шутова 1992: 103- Гришкина 1994: 73- 1995: 120−121]. Самыми значительными селениями удмуртов по числу дворов в 1678 г. были: Балезино (44 двора), Игра (43), Усть-Лекма (36), Большой Полом (35), Укан (32), Порга (30), Дебесская (29), Богатырская (27) [Луппов 1934: 4]. Проанализировав названия селений переписной книги 1678 г., можно заметить, что чепецкие и верхочепецкие удмурты Вятской земли в конце XVII в. проживали по обоим берегам р. Чепцы.

К середине XVIII в., судя по итогам второй ревизии, преобладающим населением в долях Каринского стана Слободского уезда (северные районы Удмуртии, причепецкие районы Кировской области) продолжали оставаться удмурты. Они составляли здесь 90,9% всего населения [Гришкина 1976: 116].

Настоящая этническая чересполосица начинает формироваться с XIX в. [Гришкина 1994: 105], когда происходит массовый характер расселения русских на территории верхнеи среднечепецкого регионов. Следует отметить, что их расселение на этой территории начинается уже в XVIII в., однако русское население первоначально появляется в виде половников — экономически слабого элемента, расселившегося по лесным починкам [Луппов 1999: 36]. Особенностью этого этапа становится сокращение притока русского населения из других районов России и ограничение миграции пределами самой Вятской губернии, т. е. так называемая «внутренняя колонизация» [Гришкина 1994: 105]. О размерах русской колонизации мы можем судить по статистическим исследованиям, произведенным по Вятской губернии в течение 1883−1892 гг., согласно которым из 1704 селений Вятской губернии, в которых живут вотяки, 806 или 47,3% имеют уже русское население, причем в 168 селениях или почти в 10% русские в количественном отношении даже преобладают над вотяками [Луппов 1999: 33].

Именно в XIX в. наблюдается интенсивный рост селений в северной Удмуртии. Это было вызвано несколькими причинами, основной из которых продолжает оставаться потребность в новых землях. В XIX в. в Глазовском уезде миграции населения имели не центростремительный, а центробежный характер. Несмотря на то, что западная («русская») часть уезда в экономическом отношении была более выгодной, а в волостях, куда переселялись (Понинская, Ниж-неуканская, Люкская, Гыинская и др.) урожаи были намного ниже, для новоселов доминирующим фактором было наличие неистощенных давней эксплуатацией земель и лесов, которые вновь можно разработать под пашню [Волкова 2003: 42].

Также одной из причин переселения удмуртов на новые места и создание новых починков был этнопсихологический фактор, связанный с русской колонизацией. Так И. Н. Смирнов [1890: 71] отмечает: «Вотякъ долгое время не охотно оставался въ сос’Ьдств’Ь съ русскимъ: пока была возможность укрыться въ л’Ьсахъ, найдти новое м’Ьсто для селешя, онъ уходилъ, уступая русскому переселенцу свое селище». Хотя следует отметить, что еще в XVIII в. миграционные процессы в Удмуртии отличались мирным характером. Академик.

И. П. Фальк так оценивал ситуацию в Поволжье 70-х гг. XVIII в.: «Деревни разных народов стоят рассеянно, вероятно, так, как они мало-помалу появились <. .> Согласие этих жителей достойно удивления. Они не ссорятся ни за границы, ни за притеснения, ни за какие-либо дела» (цит. по: [ИУ 2004: 111].

Третьей причиной переселения служила насильственная христианизация удмуртов-язычников, которая спровоцировала еще в 40-х гг. XVIII столетия переселение новокрещенных вотяков Вятской провинции. Так священники сс. Ба-лезино и Глазова в 1752 г. писали в Вятскую духовную консисторию: «Многие новокрещенные выезжают в весьма дальния и вновь расчистные займища на однодворье и тамо в удаленных местах, может быть, по прежнему отскому обычаю без опасности делают, что им потребно» [Луппов 1999: 192—193].

Здесь же следует упомянуть о процессе переселения старообрядцев. Первый раскол церкви в середине XVII в. на территории современной Удмуртии не был слишком болезнен, т. к. вообще христиан еще было мало. Но в этот период начался приток беглых старообрядцев-беспоповцев, оседавших вдоль р. Камы и на севере Удмуртии в глухих местностях. На северных удмуртов значительное влияние оказали русские беспоповцы-поморцы, переселившиеся из Пермской губернии. Вокруг с. Кулига и Карсовай Глазовского уезда пермские «раско-лоучители» с 1832 г. активно вербовали нестойких прихожан. В силу всего этого к началу XIX в. старообрядчество значительно усилилось в Карсовайском, Кулигинском, Утинском, Святогорском прихода [Ивонин 1973: 8]. Распространение старообрядчества в северной части Удмуртии (совр. Балезинский, Гла-зовский, Кезский, Ярский районы) способствовало образованию большого количества населенных пунктов, основанных переселившимися русскими крестьянамистарообрядцами.

В 1834 и 1836 гг. были изданы указы, обязывающие сельских старост контролировать процесс переселения и создания новых населенных пунктов, поэтому уже во второй половине XIX в. наблюдается значительное сокращение количества мигрирующих [Волкова 2003: 37−38]. В конце XIX в. в Гла-зовском уезде число удмуртских селений увеличилось до 540, русские оста.

22 лись только в 80 из них [Спасский 1881: 141]. Уменьшение числа этнически неоднородных селений, несмотря на значительное количество русского населения в «удмуртских» уездах, по всей вероятности, было связано с процессом размежевания населенных пунктов по этническому признаку [Никитина 1992: 95]. К концу XIX в. в Глазовском уезде насчитывалось 36% селений с этнически неоднородным составом [Гришкина 1983: 42].

В начале XX в. ситуация практически не изменилась. Причиной появления новых населенных пунктов вновь становится земля. Жители Глазовского и Сарапульского уездов переселялись из волости в волость, однако сюда подселялись также земледельцы из Слободского, Нолинского, Котельнического уездов Вятской губернии [Плющевский 1963: 393].

В первые годы Советской власти разнообразные формы землепользования (подворная, хуторская, общинная, артельная) привела к большому разнообразию типов поселений, количество населенных пунктов на исследуемой территории значительно увеличилось. Так после 1920 г. выделилось огромное количество сельхозартелей, коммун, колхозов. Согласно «Спискам населенных мест Вотской автономной области» [1924] почти все они создавали отдельные селения.

Глубокие и разносторонние изменения в развитии сельских населенных пунктов вызвали коллективизация сельского хозяйства и индустриализация. Возникли селения нового типа, связанные со строительством МТС и совхозных поселков, железнодорожных станций, специализированных поселков леспромхозов, торфодобывающих предприятий.

Следует отметить, что в 1939—1957 гг. происходили изменения в территориальной структуре Удмуртии как в виде укрепления и разукрупнения районов, так и за счет передачи некоторых сельсоветов и отдельных населенных пунктов из районов в район, преобразования статуса поселений и т. д., что отразилось и на населенных пунктах северных районов республики. В связи с коллективизацией стала преобладать тенденции концентрации селений, происходило укрупнение мельчайших колхозов: уже к началу Великой Отечественной войны население переселилось из 329 населенных пунктов. Укрупнение сельскохозяйственных предприятий особенно быстро происходило в послевоенные годы: с 1945 по 1980 гг. их количество сократилось в Удмуртии в 10 раз [Шкляев 1993: 118]. Значительно сократилась доля селений, расположенных на водоразделах, поскольку они, как возникшие сравнительно недавно и не достигшие крупных размеров, были сселены в первую очередь.

В результате таких преобразований меняется и этнический состав населенных пунктов. Так, например, согласно переписным документам 1924 г. происходит увеличение моноэтничных татарских поселений, однако это наблюдается за счет того, что перепись не учитывает бесермян, приписывая их частично к татарам, частично — к удмуртам, или же относит их к категории «прочих народов». Существенные перемены в характере поселений татар произошли в послевоенный период. Во-первых, расширилась этническая территория за счет переселения татар в крупные этнически смешанные поселки и создания ими новых деревень, в частности, в Ярском районе. Во-вторых, выросло число татар, проживавших в полиэтничных селениях. Кроме того, Всесоюзная перепись населения 1926 года была последней, в которой бесермяне фигурировали как самостоятельный этнос, согласно которой наибольшее число бесермянских селений наблюдается в 4 смежных волостях: Ежовской (21), Юкаменской (17), Ягошурской (7), Балезинской (7) Глазовского уезда Вотской Автономной области. Всего по области зарегистрировано 56 бесермянских селений [Луппов 1997: 38]. Позже бесермяне стали учитываться в одном списке с удмуртами. Всероссийская перепись населения 2002 года зафиксировала их в качестве самостоятельной этнической общности.

До настоящего времени население верхнеи среднечепецкого регионов в этническом отношении представляет чрезвычайно пеструю картину: на всей территории исследуемого ареала совместно или вперемежку с удмуртами живут русские, бесермяне, татары.

IV. Административно-территориальное деление региона.

Согласно переписи 1615 г., в XVII в. исследуемые населенные пункты в административно-территориальном отношении входили в состав Каринского стана [Док., № 51: 179−192]. В связи с увеличением населения в этом районе Каринский стан к середине XVII в. был разделен на Каринскую, Чепецкую и Верхнечепецкую (Верхочепецкую) доли.

С целью усиления полицейского аппарата на местах была проведена административная реформа 1775 г. В результате указом Екатерины II от 11 сентября 1780 г. была образована Вятская губерния [ИУ 2004: 106]. Деление на провинции, доли и сотни ликвидировалось. Губерния была разделена на 13 у.е.здов (округов). Населенные пункты исследуемой территории вошли в состав Глазовского и Сарапульского уездов.

4 ноября 1920 г. декретом ВЦИК и СНК РСФСР была образована Вотская автономная область как самостоятельная административно-территориальная единица в составе РСФСР. ВЦИК декретом от 5 января 1921 г. установил границы области. Исследуемые населенные пункты вошли в состав Глазовского уезда, который был образован 10 февраля 1921 г. в составе 30 волостей. 28 июля 1924 г. было утверждено новое административное деление области. В Гла-зовский уезд вошли 15 укрупненных волостей (Балезинская, Глазовская, Дебес-ская, Ежевская, Зуринская, Курьинская, Лыпская, Поломская, Понинская, Пу-демская, Святогорская, Уканская, Юкаменская, Юсовская, Ягошурская). Созданный 8 декабря 1921 г. Дебесский уезд был упразднен как экономически необоснованный (к сожалению, списки сельских советов и населенных пунктов по Дебесскому уезду из-за непродолжительности его существования не отложились) [Справочник: 8, 30, 32].

С 1 августа 1929 г. было упразднено уездно-волостное административно-территориальное деление и введено районирование.

15 июля 1929 г. были образованы:

1) Балезинский район, из сельсоветов Балезинской, Ягошурской волостей Глазовского уезда в составе 18 сельских советов, 189 населенных пунктов.

5 марта 1963 г. в район переданы 6 сельсоветов из упраздненного Карсовай-ского и 7 сельсоветов из упраздненного Красногорского районов;

2) Глазовский район из сельских советов Глазовской, Ежевской, По-нинской, Пудемской, Ягошурской волостей Глазовского уезда в составе 22 сельсоветов, 219 населенных пунктов. В 1935 г. в результате разукрупнения района был выделен Понинский район в составе 8 сельсоветов. 27 октября 1956 г. в связи с упразднением Понинского и Пудемского районов в Глазовский район переданы 6 сельсоветов Понинского района и 1 сельсовет Пудемского района;

3) Дебесский район, из сельсоветов Дебесской, Поломской волостей Глазовского уезда и Тыловайской волости Ижевского уезда в составе 20 сельсоветов, 287 населенных пунктов. С 5 марта 1963 г. был в составе Кезского района. 12 января 1965 г. вновь образован Дебесский район;

4) Кезский район, из сельсоветов Балезинской, Лыпской, Поломской, Юсовской волостей Глазовского уезда в составе 23 сельских советов, 359 населенных пунктов. В 1935 г. выделен Кулигинский район в составе 10 сельсоветов. 5 марта 1963 г. образован сельский район. В его состав вошли упраздненный Дебесский район, 2 сельсовета упраздненного Карсовайского района;

5) Ярский район, из сельсоветов Уканской, Ежевской, Пудемской волостей Глазовского уезда в составе 19 сельсоветов, 175 населенных пунктов. В 1935 г. Ярский район был разделен на Ярский и Пудемский районы. С 5 марта 1963 г. район был в составе Глазовского района. 2 марта 1964 г. был снова образован Ярский район.

1 июня 1937 года в результате разукрупнения Зуринского и Дебесского районов был образован Игринский район в составе 8 сельсоветов, 1 поссовета, 104 населенных пункта. 27 ноября 1956 г. в район также вошли 5 сельсоветов упраздненного Зуринского района.

По состоянию на 1996 г. районы состояли из следующих сельских администраций и населенных пунктов: Балезинский район — 16 сельских администраций, 1 поссовет, 119 населенных пунктовГлазовский район — 15 сельских администраций, 116 населенных пунктовДебесский район — 11 сельских администраций, 76 населенных пунктов, Игринский район — 12 сельских администраций, 2 поссовета, 136 населенных пунктаКезский район — 20 сельских администраций, 151 населенный пунктЯрский район — 9 сельских администраций, 2 поссовета, 91 населенный пункт.

6 октября 2003 г. был принят Федеральный закон Российской Федерации № 131-ФЭ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации», который обязал органы власти всех субъектов РФ до 1 января 2005 г. установить границы муниципальных образований. В результате в Удмуртской Республике в 2004 г. были приняты законы об установлении границ муниципальных образований и наделении соответствующим статусом муниципальных образований на территории районов республики, в соответствии с которыми были созданы муниципальные районы в границах «старых» районов, унаследованных от советской системы административно-территориального деления, были пересмотрены границы муниципальных образований (городских или сельских поселений). Сельское поселение — один или несколько объединенных общей территорией сельских населенных пунктов (поселков, сел, станиц, деревень, хуторов, кишлаков, аулов и других сельских населенных пунктов), в которых местное самоуправление осуществляется населением непосредственно и (или) через выборные и иные органы местного самоуправления (в ред. Федерального закона от 28.12.2004 № 186-ФЗ), городское поселение — город или поселок, в которых местное самоуправление осуществляется населением непосредственно и (или) через выборные и иные органы местного самоуправления (в ред. Федерального закона от 28.12.2004 № 186-ФЗ). В результате этой реформы исследуемая нами территория в административно-территориальном отношении в настоящее время представляет следующую картину (см. Приложение 11):

Балезинский муниципальный район находится на севере Удмуртской Республики. Граничит с Кезским, Игринским, Красногорским, Глазовским районами УР и Кировской, Пермской областями. Площадь — 2434,7 кв. км. В 2010 г. -17 муниципальных образований поселений (1 городское и 16 сельских поселений), 134 населенных пункта (13 сел, 114 деревень, 4 починка, 2 хутора, 2 населенных пункта, не имеющих специального статуса). Население — 36 635 человек (2009). Национальный состав: удмурты — 57,6%, русские — 30,9%, татары -9,8%, другие национальности — 2,1% (2002). Центр — пос. Балезино;

Глазовский муниципальный район находится в северной части Удмуртской Республики. Граничит с Балезинским, Красногорским, Юкаменским, Яр-ским районами УР и Кировской областью. Площадь — 2036,8 кв. км. В 2010 г. -11 муниципальных образований сельских поселений, 123 населенных пункта (5 сел, 2 поселка, 102 деревни, 1 выселок, 2 хутора, 1 станция, 2 разъезда, 8 населенных пункта без определенного статуса). Население — 18 471 человек (2009). Национальный состав: удмурты — 79,0%, русские — 17,4%, татары — 2%, другие национальности — 1,6% (2002). Центр — г. Глазов в состав района не входит;

Дебесский муниципальный район находится в восточной части Удмуртской Республики. Граничит с Шарканским, Игринским, Кезским районами УР и Пермской областью. Площадь — 1032,8 кв. км. В 2010 г. — 10 муниципальных образований сельских поселений, 61 населенный пункт (2 села, 57 деревень, 1 починок). Население — 13 679 человек (2009). Национальный состав: удмурты -79,2%, русские — 19,7%, другие национальности — 1,1% (2002). Центр — с. Дебесы.

Игринский муниципальный район находится в центральной части Удмуртской Республики. Граничит с Якшур-Бодьинским, Селтинским, Красногорским, Дебесским и Шарканским районами УР. Площадь — 2267,4 кв. км. В 2010 г. — 15 муниципальных образований сельских поселений, 112 населенных пункта (13 сел, 95 деревень, 1 поселок, 2 выселка, 1 починок). Население -42 383 человек (2009). Национальный состав: удмурты — 50,3%, русские -44,7%, татары — 2,1%, другие национальности — 2,9% (2002). Центр — пгт. Игра.

Кезский муниципальный район находится в северно-восточной части Удмуртской Республики, граничит с Дебесским, Игринским, Балезинским районами УР и Пермской областью. Площадь — 2321,0 кв.км. В 2010 г. — 15 муниципальных образований сельских поселений, 136 населенных пункта (1 поселок,.

9 сел, 120 деревень, 7 починков). Население — 25 439 человек (2009). Национальный состав: удмурты — 68,0%, русские — 30%, татары — 1%, другие национальности — 1% (2002). Центр — пгт. Кез;

Ярский муниципальный район находится в северо-западной части Удмуртской Республики. Граничит с Глазовским, Юкаменским районами УР и Кировской областью. Площадь — 1524,3 кв. км. В 2010 г. — 10 муниципальных образований поселений (1 городское и 9 сельских поселений), 68 населенных пункта (1 рабочий поселок, 7 сел, 50 деревень, 1 починок, 1 разъезд, 8 населенных пунктов без определённого статуса). Население — 17 984 человек (2009). Национальный состав: удмурты — 62%, русские — 32,6%, татары — 1,5%, бе-сермяне — 1,8%, другие национальности — 2,1%. Центр — пгт Яр.

Таблица 1. Количество населенных пунктов исследуемой территории на период с 01.01.1929 по 01.01.2011 гг.

1929 г. 1939 г. 1955 г. 1989 г. 1996 г. 2011 г.

Балезинский 189 140 150 143 119 134 район.

Глазовский 219 101 128 116 116 123 район.

Дебесский 287 77 88 67 76 61 район.

Игринский — 97 109 114 136 112 район.

Кезский 359 182 216 166 151 136 район.

Ярский 175 92 123 95 91 68 район.

Итого: 1229 689 814 701 689 634.

Таким образом, по данным 2011 г. на исследуемой территории числится 634 населенных пункта, проживает приблизительно 154,5 тыс. населения, из них удмурты составляют примерно 66%, русские — 29, 2%, татары — 2,7%, другие национальности (в т. ч. и бесермяне) — 2,1%.

V. История изучения ойконимии севера Удмуртии.

История изучения топонимии Удмуртии была рассмотрена в трудах удмуртских ученых-топонимистов [Зверева 1983а: 101−109- Атаманов 1988: 51−57- Кириллова 19 926: 65−73- Самарова 2010: 22−27], которые выделяют три периода:

I период (ХУ1-ХУШ вв. — 90-х гг. XIX в.);

II период (конец XIX в. — начало 60-х гг. XX в.);

III период (И половина XX в. до наших дней).

История изучения названий населенных пунктов напрямую связана с историей изучения топонимии в целом, поэтому классификация периодов, предложенная учеными-топонимистами, применима и к истории изучения ойконимии. Здесь мы рассмотрим работы, посвященные непосредственно исследованию названий населенных пунктов Удмуртии, при этом уделим большее внимание ойконимам ее северной территории.

1. Первый период изучения ойконимии севера Удмуртии (ХУ1-ХУШ вв. — 90-х гг. XIX в.).

Характеризуется фиксацией ойконимов в исторических документах. В первую очередь это книги переписей конца XVI и XVII вв., изданные П. Н. Лупповым под названием «Документы по истории Удмуртии XV—XVII вв.еков» [1958], «Северные удмурты в конце XVII века (опыт изучения переписной книги 1678 г.)» [1934]. Что же касается первых упоминаний о современных населенных пунктах исследуемой территории, то они зафиксированы в переписи 1615 г. [Док., № 51: 179−192]. В последующих переписях (1646, 1648, 1678 гг.) число населенных пунктов увеличивается. Данные переписи дают нам ценный материал об образовании населенных пунктов, их этническом составе, а также о количестве дворов. В последующем документе [Док., № 63: 331−338] содержится информация о переселении удмуртов и создании ими новых починков в конце XVII в. (1679−1700 гг.), притом указывается также год переселения.

С середины XIX в. публикуются списки населенных мест Казанской и Вятской губерний, содержащие богатейших фактический материал по названиям населенных пунктов. Из справочников XIX в. для изучения ойконимии севера Удмуртии особое место занимает «Списокъ населенныхъ м’Ьстъ по свЪдЪшямъ 1839−1873 годовъ» [СНМ-1876], изданном в 1876 г., в X томе которого представлены названия Вятской губернии (часть II — Глазовский уезд, часть VIII — Сарапульский уезд). Наименования в «Списке.» даются по их расположению относительно трактов. В большинстве случаев приводится несколько названий населенного пункта, указывается гидроним, рядом с которым располагается поселение, и количество дворов.

Сведения о населенных пунктах исследуемой территории представлены также в «Матср1алах по статистикЬ Вятской губернш» [МСВГ-1892, 1893], которые были опубликованы в 1892—1893 гг. и составлены на основе сведений подворных обследований крестьянских хозяйств губернии по разнообразным показателям. Данные на местах собирали добровольные корреспонденты, затем их обрабатывали специалисты по сельскому хозяйству. Каждому уезду посвящено по 2 тома, в одном содержатся исторические сведения и характеристика развития сельского хозяйства в каждой волости, а в другом — цифровые таблицы и карты. Сведения о Сарапульском уезде помещены в VII томе издания, о Глазовском уезде — в VIII томе. Из первых томов, которые носят название «Ма-тер1алы для оценки земельных угодш» мы находим сведения о почвенном составе, об орошаемости районов реками, вторые тома под названием «Подворная опись» дают представления о переселенцах, новоселах и т. д.

Однако наиболее ценными являются «Приложешя къ подворной описи. Кратюя описашя селенш Сарапульскаго уЬзда» [ПМСВГ II-1892], в которых указаны сведения о местонахождении населенного пункта относительно местного центра, его национальный состав, очень часто дается информация о первопоселенцах и времени основания поселения (зачастую указывается точная дата). В документе указано несколько наименований населенного пункта. В большинстве случаев второе название, приведенное в скобках, является удмуртским. Иногда переписчики записывали легенды о происхождении названия, давали перевод некоторым удмуртским наименованиям, напр. записано: «Почи-нокъ Кюнъ-Пгонъ-Гопъ* {Комары) расположенъ при р’Ьчк’Ь Гордашуръ, впадающей въ р’Ьчку Пыхту. Населяютъ его вотяки и руссгае (одинъ двор), бывшие государственные крестьяне, православные. Коренные жители вотяки пргЪхали сюда изъ деревни Буриной Глазовскаго уЪзда». В конце страницы отмечено: «*Кюнъ-Пюнъ-Гопъ въ перевод^ значить волчье гнездо» [ПМСВГ-1892: 35]. В данном случае речь идет о совр. д. Комары Дебесского района (кион/пи-йан/гоп (кион. 'волк', пийан < прич. от глаг. пийаны 'рожать', гоп 'лог, ложбина, лощина', букв, 'лог, где рожала волчица', т. е. деревня, расположенная у лога, где рожала волчица). «Матер1алы.» являются наиболее удачным статистическим сборником своего времени, сведения, помещенные в нем, репрезентативны.

Ценным источником изучения названий населенных пунктов являются записи и путевые дневники путешественников-естествоиспытателей (Н. П. Рынков, П. С. Паллас, Г. Ф. Миллер, Г. И. Георги). Отдельно хочется выделить Д. Г. Мессершмидта (1685−1735), одного из выдающихся ученых «Петровского призыва», совершившего путешествие в Сибирь, в ходе которого он собрал поистине огромный объем материала по истории и этнографии. В декабре 1726 г. он пересек Вятскую губернию с востока на запад и посетил несколько деревень на территории современной Удмуртии и Кировской области (вдоль р. Чепцы). Часть дневника, посвященная этому периоду, впервые была опубликована на русском языке В. В. Напольских [2001]. Наряду со сведениями об удмуртском традиционном костюме, жилище, этнонимии, народной религии, Мессершмидт указал в своем дневнике названия населенных пунктов, встречавшихся на его пути, и их краткое описание. В. В. Напольских перевел на русский язык тексты записей Мессершмидта [Напольских 2001: 75−120], но, кроме того, дал и полный текст дневника в авторской орфографии [Напольских 2001: 2674]. Географические названия, написанные романским шрифтом, передаются В. В. Напольских малыми прописными буквами, а в переводе передаются не транслитерацией записи, а соответствующим современным географическим названием.

На основании дневниковых записей Д. Г. Мессершмидта и перевода, сделанного В. В. Напольских, можно констатировать, что Д. Г. Мессершмидт зафиксировал 7 (8?) населенных пунктов на исследуемой нами территории (наряду с вариантом, предложенным В. В. Напольских, нами приводится и оригинальное написание ойконима в дневнике с указанием номера страницы по названному изданию): 1) совр. д. Юски Кезского р-на: «первой отяцкой деревни под названием Юскл (Jushka (28), состоящей примерно из 6 курных изб. (76)" — 2) совр. д. Дырпа Кезского р-на: «второй вятской вотяцкой (или скорее Удмуртской) деревни Дырпа (Dyrpa (33) из 10 курных изб, лежащей на левом берегу речки Дырпа приблизительно в 5 новых верстах выше её устья на правом берегу речки Пызеп (80)" — 3) совр. п. Балезино Балезинского района: «в 10 н<�овых> верстах от Унтема красивой Уд-муртской или вядтяцкой деревни Болезина (boleshin[a//e], (37) <состоящей> из примерно 15 или более курных изб и находящейся на левом берегу реки чепца (84)" — 4) совр. г. Глазов: «деревни Глазовка (Glasowka derewna (41) на правом берегу Чепцы, примерно в 25 новых верстах или в 5 чункасах считая от Болезиной (87)" — 5) совр. п. Сыга Глазовского р-на: «проехал лежащую на обоих её берегах (т. е. река Большая Чёга), в 5 новых верстах от <деревни> глазовой и в 3 новых верстах от чепцы, деревню ЧЁГинский ям (Tshoginskoi-jam) (42) (88−89)" — 6) совр. д. Дизь-мино Ярского р-на: «Бигра-гурт (bygra-gurdt (43) или деревни Бигра (Bygra pagum (43), или же по-русски называемой Дизьминка (Dyshminskoi (43), на правом берегу чепцы (89)». в данном случае Мессершмидт указывает как удмуртское, так и русское название деревни- 7) совр. д. Усть-Лекма Ярского р-на: «достиг Яма (Ostio (44) или Деревни Ус<�ть> Люкма (Uss des Luckma (44) из 20 курных изб, лежащей в 15 новых верстах или 3 Чункесах от Дизьминской на правом берегу Чепцы прямо против устья или ус<�тья> реки люкма (9091)" — 8) «последней вотяцкой или скорее вюад-яхской деревни *кырингёй (kyringoy (44) на правом берегу Чепцы, примерно в 13−14 курных изб (91) — выехали из *кёрингей-гурт (kyringoy-gurt (45) или деревни (91)». Среди современных названий населенных пунктов деревни с таким наименованием нет. В. В. Напольских [2001: 136] предполагает, что это населенный пункт на месте современного с. Елово Ярского района, который находится в 6 км ниже Усть.

Лекмы на правом берегу Чепцы. Скорее всего, деревня просуществовала недолго, т. к. и в других письменных источниках нет упоминаний о вышеназванном населенном пункте.

М. Г. Мессершмидт в своих дневниковых записях не всегда точно указывал расположение населенных пунктов относительно рек. На одной из последних страниц своего дневника он оставил место для карты пути по Чепце, однако по какой-то причине карты не составил. На основе материалов Мессершмид-та, В. В. Напольских составил карту северной Удмуртии, на которую нанесены основные реки и границы республики, в оригинальной транскрипции отмечены упоминаемые Мессершмидтом названия рек и населенных пунктов, в которых он останавливался (см. Приложение 1).

Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что первый период характеризуется лишь фиксацией удмуртского материала в ландратских переписях и работах путешественников, историков, писателей. Но именно в этот период было положено начало собиранию и частичному осмыслению топонимического материала, хотя оно носило еще стихийный характер.

2. Второй период изучения ойконимии севера Удмуртии (конец XIX в. — начало 60-х гг. XX в.).

Во второй период названия населенных пунктов также не были объектом специальных исследований. Анализ ойконимического материала производился попутно.

Немало сведений по ойконимии севера Удмуртии содержится в работах Н. Г. Первухина [1888, 1889, 1898], особенно ценны его записи легенд и преданий, связанных с героическим эпосом удмуртов, а также образованием названий отдельных населенных пунктов. К таковым относятся легенды о богатырях Дондинского края, записанные исследователем в 1889 г. [Первухин Эскиз IV: 8−12] (городища богатырей были расположены на территории современного Глазовского района, их названия нашли отражение в ойконимии). Кроме того, он приводит «Легенду Чортова городища (въ селЪ БалезинЪ)», в которой указывает удмуртское название с. Балезино и объясняет его значение: «Узя (воршудное назваше рода, служащее и поныне у вотяковъ для обозначешя села Бале-зина)» [Первухин Эскиз IV: 7]. Вот, например, легенда об основании поселения «въ Пужмезскомъ приходе разсказывають объ основанш дер. Ворцинской и о происхожденш назвашя одного. пригорка и починка „Гордъ-ошь“ (красный быкъ). Поэтому разсказу, быкъ уб’Ьжалъ изъ Пурги Сарапульскаго уЪзда, даже съ жертвеннымъ ковшомъ на рогахъ, — также былъ прешгЪдуемъ и найденъ въ болотЬ подле пригорка, названнаго по быку. После чего здесь и поселилась ц’Ь-лая деревня выходцевъ изъ Пурги, на м’ЬсгЬ носящемъ теперь назваше „Вужъ-гуртъ“, откуда переселилось въ дер. Ворцинскую» [Первухин Эскиз II: 9].

Ученый затрагивает также вопросы образования отпатронимических названий: " .родъ как фамгтя, образуемая у вотяковъ чрезъ прибавление слога «ли» къ имени предка въ мужскомъ колЬне, напр. Зяметъ-пиЗазан-пщ Бай-мет-пи', Пета-пи и т. д. [Первухин Эскиз I: 41]. Также упоминает «места ста-рыхъ поселенш, &bdquo-гучины», разбойные станы и т. н. &bdquo-черткэры" «[Первухин Опыт: 20]. Обращает внимание на названия с пор, отмечая, что «память о черемисах, которых в настоящее время нет в Глазовском уезде, сохранилась «въ назвашяхъ н’Ькоторыхъ городищь «Лор-карами» — черемисскими городищами (отъ древне-вотскаго слова «пор» — черемисинъ и «кар» — городище), а также въ назвашяхъ поселенш: «Пор-пи» — д’Ьти или потомки черемисина (Лудошурская вол.), Пор-шуръ — черемисскш ручей (Понинской вол.) и т. п.» [Первухин Эскиз I: 53]. Однако дальше ученый отмечает, что «Конечно, еще нельзя съ полной уверенностью сказать и то, что «Поры», известные древнимъ вотякамъ, были, действительно, черемисы, а не другой какой-либо народъ» [Первухин Эскиз I: 54].

Н. Г. Первухин, наряду с официально принятыми названиями населенных пунктов, приводит и их народные (удмуртские) названия: ср. «дер. Омутницкш починокъ (по народному Быды-пи)» [Первухин Эскиз I: 24]- дер. Куняновская (Гулегурт) [Первухин Опыт: 27]- поч. Дологуртъ и Шорогуртъ [Первухин Эскиз II: 9] и т. д. Он также отмечает, что «въ Глазовскомъ уЬзд’Ь, даже до сего времени, населеше любить передвигаться съ одного м^ста на другое, — почему чрезвычайно мало такихъ селенш, которыя-бы издревле им’Ьли въ себе коренныхъ жителей, — и рЪдкаго старика можно допроситься, какъ въ старину называлось то или другое мЪсто» [Первухин Опыт: 17].

Очень любопытной является работа И. Н. Смирнова «Вотяки. Историко-этнографический очерк» [1890], в которой впервые в истории удмуртской ойко-нимии автор обращает внимание на принципы номинации населенных пунктов, пытается выделить топоформанты и объяснить их значение. «Мы видимъ, какъ одни семьи основываютъ жилища на берегахъ ни кЬмъ не занятыхъ еще рЪчекъ и называютъ ихъ своими именами (Ужекъ-шуръ, Кайшуръ), какъ друпя занима-ютъ диюя поляны среди лЪсовъ (луды) и обращаютъ ихъ въ свою собственность (Кай-лудъ), какъ третьи обращаютъ в свою собственность горы (мувыръ, Лозо-мувыръ), какъ отделенные сыновья одиночно или группами образуютъ самостоятельные починки и даютъ начало массЬ селенш, которыя носятъ наз-вашя &bdquo-сынъ или сыновъя такого-то» (Кай-пи, Ардаш-пи)" [Смирнов 1890: 27].

В работе впервые делается попытка лексико-семантической, а также структурной классификации ойконимов. И. Н. Смирнов предлагает следующую классификацию:

1) названия селений, данные по личным именам первых поселенцев или основателей (Балезята, Ожеговка, Варсег и т. д.). В конце своего труда И. Н. Смирнов приводит «Вотсюя язычесюя имена изъ переписной книги 1676 г.», а также ««Вотсюя язычесюя имена, извлеченныя изъ м’Ьстныхъ патро-нимическихъ названш списка нас. месть Вят. губернш»;

2) также он отмечает, что названия населенных пунктов тождественны с воршудными именами или содержат их в своем составе. «Гд^ бы ни садились Вотяки — на горахъ-ли, на дикихъ ли поляхъ или на берегахъ рЬкъ — они везд’Ь садятся группами, связанными между собою бол’Ье или менЪе близкимъ род-ствомъ. Около селешя съ родовымъ, воршуднымъ именемъ, частно заселеннаго сплошь русскими, группируется ц-Ьлый рядъ другихъ, въ назвашяхъ которыхъ воршудное имя входить съ какимъ нибудь новымъ эпитетомъ или опре-д'клителемъ» [Смирнов 1890: 27].

Ученый пишет, что в восточных уездах губернии встречаются местные названия, содержащие в себе воспоминания о другом племени — Чуди (Глазов-ский уезд — Шудзинская, Чузинцы, Ярань-Шудзи, Чудья-Коръ, Сарапульский уезд — Шудья-Лудъ, Шудзя, Вуко-Чудзя, Тло-Чудзя, Люкъ-Чудзя и т. д.). Добавляет, что воспоминания о Чуди сохранились в названиях рек и селений. Они говорят об особом чудском племени, которое Черемисы и Вотяки встретили при своем поселении в крае, но тут же делает оговорку, что Чудь проживала не во всех селениях, которые имеют в своем составе имя Шудья, Шудзя, т. к. «слово Шудья у Вотяковъ нашего времени значить не только имя народа, когда-то жившаго въ краЬэто вм’ЬсгЬ с тЬмъ и фамильное &bdquo-воршудное» имя одного изъ обширныхъ вотскихъ родовъ, существующихъ до нашего времени" [Смирнов 1890: 6−7];

3) названия, свидетельствующие о пребывании черемисов (по-удмуртски пор) на исследуемой территории (в основном в бассейне р. Чепцы) (Пор-пи въ Лудошурской волости, Пор-шуръ въ Понинской Глазовского уъзда);

4) селения, названные по свойствам окружающей местности (Лыва (пе-сокъ), Сикъ (л'Ьсъ), Гурезлудъ (горное поле), Лудошуръ (полевая рЪка), Сед-ошмесъ (черный-ключъ) и т. д.).

Рассматривая структуру топонимов, И. Н. Смирнов отмечает, что по своему строению все названия состоят из двух частей: повторяющейся, родовой, общей в конце и неповторяющейся, частной в начале, и употребляются в сочетании личного имени с нарицательным словом — географическим термином, к которым относит: 1) селения, названные по рекам «съ суффиксомъ гиур» (Мак-шуръ, Ягшуръ, Лудошуръ и т. д.) — 2) селения «съ суффиксомъ важъ — устье р’Ь-ки» (Очекважъ, Кыржаважъ и т. д.) — 3) населенные пункты «съ суффиксомъ гурт» (к сожалению, нет ни одного примера на этот случай) — 4) топонимы с суффиксамима иеай, которые связаны одними и теми же корнями и имеют тождественное значение «вода, рЪка» (Барма, Лекма, Сива и т. д.) — 5) группа названий «съ окончашемъ на вай». И. Н. Смирнов пишет, что такие названия распространены в Глазовском, Сарапульском и Малмыжском уездах и, сопоставив их с названиями, имеющими общие корни, а это названия «съ суффиксомъ шур», приходит к выводу, что «вай и гиуръ оказываются изъ этого сопос-тавлешя суффиксами, означающими мелкую р’Ьчку» [Смирнов 1890: 34] (Тыло-вай, Колы-вай, Кара-вай и т. д.) — 6) местные названия с «окончашями на зи, си, чи». Он сопоставляет их с речными названиями, в составе которых имеется речной показатель вай, приходит к выводу, что «суффиксы си, сы, зи не пред-ставляютъ собою словъ, означающихъ текучую воду, подобно шуръ, такъ какъ при существовали вай они были бы лишними» [Смирнов 1890: 35]. Автор считает, что слова «съ окончашями на си, сы, чи, зи» являются личными именами, заимствованными Вотяками у Чуди [Смирнов 1890: 36—37]. Так он пишет: «Мы им’Ьемъ два назвашя Карсо-вай и Карсо-пи, изъ которыхъ оказывается, что Кар-со — личное вотское имяимена съ тЬмъ же окончашемъ имЬются у Вотяковъ и еще: Кайсы (Кайси), Бальза (а, и?), Дзюзя, Бозя, Поча, Уча, Зезя. Назваше Ятчи-шур даетъ намъ право предполагать, что и слово Ятчи представляетъ собой личное имя и это предположен5е до некоторой степени оправдывается тЬмъ об-стоятельствомъ, что въ Елабужскомъ у’Ьзд’Ь существуетъ родъ Ятчи. Имени Ятчи соотв’Ьтствуетъ фонетически Дзятца, объясняющее родство между окончашями на чи и ча, зи и за, гщ и ца (Дзятца — шосъ = дЬти Дзятцы)» [Смирнов 1890: 36].

В заключении, И. Н. Смирнов отмечает, что, давая название полю, озеру, горе, человек всегда характеризует их более или менее удачливым образом, отмечает в них тот или другой, бросающийся в глаза признак. Удачно данное название принимается постепенно всеми окружающими и становится народным. Характеристика — это цель и причина появления местного названия, поэтому названия не могут быть простыми комплексами звуков без всякого значения [Смирнов 1890:30−31].

Этнограф С. К. Кузнецов [1904: 27−28] в своей работе объясняет часто встречающийся в ойконимии апеллятив вужгурт 'место старого поселения', связывая историю возникновения таких названий с подсечным земледелием.

Ценными являются материалы, собранные Бернатом Мункачи от удмуртов-военнопленных, находящихся в 1915;1916 гг. в военных лагерях Австро-Венгрии. Записи, сделанные Б. Мункачи, затем были систематизированы, снабжены переводами на немецкий язык и изданы в 1952 г. Д. Р. Фокошем-Фуксом отдельной книгой под названием «Volksbrauche und Volksdichtung der Wotjaken» («Народные обычаи и народная поэзия удмуртов») [Munk.]. В данной работе топонимике отведен специальный раздел Ortsnamen (доел, «названия мест»), где представлено около 607 названий населенных пунктов, входящих в Вятскую, Казанскую, Пермскую, Самарскую, Уфимскую губернии. Исследуемые нами ойконимы представлены в составе Вятской губернии Глазов-ского уезда в количестве 260 наименований. Впервые достаточно точно зафиксированы удмуртские названия населенных пунктов, которые приведены в латинской транскрипции, параллельно указаны официальные наименования. Очень часто дается несколько параллельных названий, например: alis-gurt: Юлдырское (Лышево) [525] (Юлдырь, д., Бал.) — d’ona-gurt Нижне-Кузь-минская-(Денягурт) [523] (Нижняя Кузьма, д., Глаз.) — pudam-zavod: В. Пу-демская (Большое Малагова) [523] (Большое Малагово, д., Яр.) и т. д. Иногда Мункачи приводит два параллельно бытующих удмуртских варианта названия населенного пункта, например: paslop-pi = biger-vuko: Надъ ръч. Омытою (Паслоново) [526] (Паслоково, д., Глаз.) — lozo-viz-din (lozo-sur): Лозинсюй [523] (Лоза, д., Игр.) — men-jil (men-sur): Менилскш [523] (Меньил, д., Игр.) и т. д.

В ойконимах специально выделяются апеллятивы: gujsin (в топонимии гучин 'селище'), guri (удм. лит. гурт 'деревня'), jil (удм. лит. йыл 'вершинаистокверховье'), jag (удм. лит. яг 'бор'), у'ш* (удм. лит. яр 'обрывяр'), kir (удм. лит. кыр 'полянабезлесное место'), kar (удм. лит. кар 'гнездогород, городище'), lud (удм. лит. луд 'поле'), sur (удм. лит. uiyp 'река'), pojsinka (удм. лит. починка < рус. починок), vir, mu-vir, muvir (удм. лит. вьгр 'бугор, круглый холм', мувыр 'бугорок, возвышенность, холм'), vaj (удм. лит. вай 'веткаразвилинаприток'), voz (удм. лит. возь 'луг, покос'), vil (удм. лит. выл 'поверхностьсторона, местность') и т. д.

Б. Мункачи выделяет патронимический элемент pi (удм. лит. пи 'сын, дитяпотомок'), который активно участвует в образовании названий населенных пунктов на исследуемой территории, например: anan-pi: Ананьшевское [524] (Ананьпи, д., Бал.) — bisar-pi: Бисартевское [524] (Бисарпи, д., Бал.) и т. д., но по аналогии ошибочно выделяет данный элемент и в следующих наименованиях, как dir-pi: Дырнинское [525] (Дырпа, д., Кез.) — dir-pi-voz: Дырнивожское [525] (Дырпавож, д., Кез.).

В перечисленном списке населенных пунктов выделяются компоненты ойконимов: po (tsi, pojsi, poj’si (удм. лит. пичщ диал. почи 'маленький'), sor (удм. лит. шор 'средний'), ulis (удм. лит. 'нижний'), v?/?? (удм. лит. вылысъ 'верхний'), vil' (удм. лит. вылъ 'новый'), vuz (удм. лит. вуж 'старый'), zok (удм. лит. здк 'толстый', диал. 'большой') и т. д.

В данной работе Б. Мункачи зафиксированы удмуртские названия населенных пунктов с ойконимным апеллятивом гурт 'деревня', который в настоящее время в данных ойконимах уже не употребляется, ср. adam-gurt Адамов-ская [525] - совр. адам (Адам, д., Глаз.), azamaj-gurt: Азамаевское [524] - совр. азамай (Азамай, д., Глаз.), asan-gurf. Асановскш поч. [522] — совр. асан (Асан, д., Кез.), bozi-gurt: Астраханская (Бозино) [523] - совр. бос’пи (Бозино, д., Яр.), apja-vaj-giirt: В. Апевалский [523] — совр. апэвай (Большой Апевай, д., Яр.), nkan-gurt: Уканское [525] — совр. укана (Укан, е., Яр.), pad’ora-gurt: У р. Куззи [525] — совр. пад’ора (Падера, д., Бал.) и т. д.

Кроме того, зафиксированы такие удмуртские варианты ойконимов, которые больше не найдены ни в каком другом просмотренном нами источнике, также не выявлены они на местах, ср. jidi-giron-ni: Идывырский [522] - совр. йыды/выр (Идывыр, поч., Кез.), gurja-kar pobja Подборновская пыбья [525] — совр. побйа (Подборново, д., Бал.).

Среди работ этнографа М. Г. Худякова, занимавшегося вопросами расселения воршудно-родовых групп, сбором топонимическим легенд и преданий, особенно хочется отметить исследование «Вотские родовые деления» [1920], в котором он отмечает: «Кроме непосредственного удержания родовых имен в домашнем обиходе вотяков, многие из них утвердились в виде географических названий, а именно — вошли в состав сложных имен вотских селений. При первом же знакомстве с названиями вотских деревень, поражает обилие сложных, двойных имен, у которых вторая часть повторяется, образуя группу родственных названий. Второе слово в составе названий является нечем иным, как родовым именем, первое же слово служит определением, обычно топографического характера — к названию данного рода» [Худяков 1920: 350].

Заслуживает внимания и работа русского лингвиста Н. Я. Марра [1935: 507−508], который анализирует названия населенных пунктов с формантами гурт 'деревня' и шур 'река', пытается провести параллели с грузинскими, армянскими, кельтскими (британскими) словами.

А. О. Трефилов [1951: 67−68] исследует ойконимы на кар, пи и вай. Он отмечает, что названия с кар указывают на принадлежность населенного пункта к родовому гнезду (Донды-кар, Весья-кар), с пи — на принадлежность населения деревни к роду (Бигра-пи, Юбер-пи), вай — на принадлежность населения к ветви рода (Тыло-вай, Карсо-вай). Ученый отмечает, что первоначальное значение слова кар 'гнездо' было связано с формированием материнского рода, который являлся центральной фигурой первобытно-общинного строя, затем кар переносится на название городищ, а в более поздние времена употребляется в значении 'город', два последних значения лексемы кар, по справедливому замечанию А. О. Трефилова, употребляются в настоящее время северными удмуртами.

Среди справочников XX в. наиболее ценными для исследователя являются данные, представленные в «Списке населенных пунктов Вотской Автономной Области» [СНП-1924], изданном в 1924 г. Здесь следует отметить раздел «Названия поселений с указанием проектируемых и упраздняемых волостей» [СНП-1924: 18−279], в котором названия даны по волостям с указанием типа населенного пункта, количества дворов, в том числе указано число русских, вотских, татарских и прочих дворов. Отмечены населенные пункты, образованные уже после 1920 г., также указано, гражданами какой деревни или починка они основаны. Кроме того, в «Списке.» дается «Алфавитный указатель населенных пунктов» [СНП-1924: 279−395], в котором наряду с официальным названием отдельно приводится «старое или местное» наименование поселения.

Несмотря на то, что в этот период отсутствуют работы общего характера, не рассматриваются теоретические вопросы, связанные с ойконимией, именно в этот период было собрано значительное количество названий, осуществляется первая попытка систематизации и классификации ойконимического материала, исследуются отдельные топоформанты, участвующие в образовании названий населенных пунктов, предприняты и первые шаги в этимологическом анализе. Исследовательский материал данного периода является важной предпосылкой для дальнейшего более глубокого и всестороннего анализа ойконимического материала.

3. Третий период изучения ойконимии севера Удмуртии (вторая половина XX в. до наших дней) Третий современный период характеризуется определением топонимики как науки, появлением ономастических исследований разного плана.

В удмуртской топонимике этот период начинается с работ Г. А. Архи-пова, который в популярной форме ознакомил читателей журнала «Молот» с принципами номинации географических объектов Удмуртии [Архипов 1963: 49−54], а также причинами возникновения названий [Архипов 1968: 62−64]. В небольшой по объему статье он исследует взаимовлияние русского и удмуртского языков на материале названий населенных пунктов южной Удмуртии [Архипов 1977: 8−9]. Одна из работ исследователя посвящена анализу ой-конимов и гидронимов коми происхождения на территории современного проживания удмуртов [Архипов 1989: 60−61], в которой он выделяет одноименные топонимы, встречающиеся на территории современного проживания коми и удмуртов, напр. Вылъгурт/Вшъгурт/Вылъгорт, названия с коми апеллятива-ми, а также отэтнонимные ойконимы. Интересна его точка зрения относительно происхождения названия Комор (совр. Комары, д., Деб.). Автор считает, что оно состоит из двух элементов: удм. ком {комик, комок, коми) 'коми-зырянин' и ор! бр 'русло реки'. Нами же данное наименование относится к антропонимным (подр. см. ниже). В статье, написанной совместно с Г. А. Ивановым, Г. А. Архипов [1989: 85−86] анализирует отантропонимические названия в бассейнах рек Бобьи и Юри Удмуртской АССР.

В статье Р. П. Лесниковой и 3. М. Меркуловой «Местные географические термины в названиях населенных пунктов Удмуртии» [1966: 110−111] делается попытка комплексного исследования ойконимов, встречающихся на территории Удмуртской Республики. В составе названий населенных пунктов авторы выделяют 5 наиболее употребляемых географических терминов: шур 'река' (84 названия), гурт 'деревня, село' (30 названий), вай 'рассоха', 'исток' (20 названий), луд 'поле' (15 названий), мувыр 'возвышенность, холм' (11 названий). Они приводят примеры смешанных удмуртско-русских наименований и совершенно верно отмечают, что «русские по происхождению элементы топонимов могут быть уже удмуртским словами, заимствованными из русского языка» [111]. В данной статье ученые говорят о вторичности названий населенных пунктов по отношению к смежным географическим объектам и анализируют названия с точки зрения семантики их атрибутивной части, которая обозначает: а) характерный признак объекта (Уйвай 'северная рассоха') — б) особенности окружающего ландшафта (Ягвай 'боровая, лесная река') — в) животный мир (Кеч-шур 'заячья река') — г) предметы, связанные с деятельностью человека (Вукогурт вуко 'мельница') — д) собственное имя (Сенькагурт).

Заслуживают внимания и работы С. К. Бушмакина. Ценный материал по истории расселения и возникновения селений Шарканского и Якшур-Бодьин-ского районов содержится в приложении к его кандидатской диссертации [19 716]. Одна из статей посвящена лексико-семантическому и структурному анализу названий населенных пунктов средневосточной территории Удмуртии [Бушмакин 1982: 29−35]. Ученый, наряду с исследованием истории деревень Якшур-Бодьинского района, уделяет внимание и происхождению их названий [Бушмакин 1989: 71−72]. В своей статье «Воршудные имена и удмуртская топонимия» [1969а: 166−176.] С. К. Бушмакин исследует употребление воршудно-родовых имен удмуртов в номинации населенных пунктов и географических объектов. Он затрагивает и дает объяснение некоторым ойконимам, встречающихся на исследуемой нами территории. Анализируя словообразовательные форманты воршудных имен, С. К. Бушмакин [169], наряду с Бигра, Ворчча, Зячча и т. д., приводит и Легзя (Легза), Юнда как воршудно-родовые имена с конечным словообразовательным формантома (-я), а в списке родовых имен на финальныйга с Можга, Пельга, Пурга включает и Сыга, Туга (приводя примеры Легзя, Юнда, Сыга, Туга, автор, видимо, использует принцип аналогии. Четыре вышеуказанных названия не являются воршудно-родовыми именами удмуртов), притом он отмечает, что формантыа (-я), -га «в древности выражали самостоятельные слова, означающие 'жилище, род'». Ученый указывает на то, что значительное количество населенных пунктов и рек названо простыми воршудными именами. К образованным способом словосложения топонимам относит названия, в которых воршудное имя выступает в роли определения по отношению к географическим терминам. В остальных случаях, по мнению С. К. Бушмакина, топонимы с воршудными именами образуются по способу словосочетания, когда собственно географические термины (гурт, шур, ошмес и т. д.) не употребляются, при этом атрибутивная часть выражается: нарицательными или собственными именами существительными, прилагательными, числительными. Исследователь также обращает внимание на то, что атрибутивная часть топонимов с воршудными именами означает название реки, название флоры и фауны, языческие имена, местонахождение селения или орографическую характеристику местности.

В другой статье С. К. Бушмакина [1986: 20−29] дается краткий анализ структуры топонимии Удмуртии (преимущественно названий населенных пунктов), определяется языковая принадлежность местных названий, прослеживаются пути адаптации удмуртских названий в русском языке, делается попытка определить территориальное распространение типов топонимов. Одна из работ ученого посвящена исследованию параллельно бытующих названий удмуртских населенных пунктов [Бушмакин 1971″: 220−224]. Исследователь также занимается исследованием происхождения некоторых географических терминов [Бушмакин 19 696: 58−61].

Огромный материал по названиям населенных пунктов содержится в «Словаре географических названий Удмуртской АССР» С. К. Бушмакина [СГНУ-1980], в котором автор наряду с официальными названиями в некоторых случаях приводит и удмуртские (народные) наименования населенных пунктов, однако иногда они являются лишь кальками официальных названий.

Следует также отметить работы Л. В. Вахрушевой, посвященные проблеме удмуртской топонимии, в частности ойконимии, бассейна р. Иж. На основе названий населенных пунктов Л. В. Вахрушева [1976: 206−208] анализирует процесс взаимодействия русского и удмуртского языков, выделяя при этом удмуртские топонимы с прозрачной этимологией, топонимы из удмуртской основы и русского суффикса, топонимы, первый компонент которых, возможно, восходит к татарскому языку. Ученый также касается вопроса об историко-генетических группах топонимов бассейна реки Иж [Вахрушева 1980: 151−158]. Продолжением изучения названий населенных пунктов, объяснимых на материале татарского языка, является следующая статья автора «Тюркский топонимический пласт бассейна Ижа Удмуртской АССР» [Вахрушева 1986: 34−40], в которой Л. В. Вахрушева, ойконимы, образованные от тюркских антропонимов, выделяет в отдельный пласт наименований, что, с нашей точки зрения, является не совсем точным, т. к. наличие лишь тюркских антропонимов в наименованиях поселений, не дает основания для выделения их в отдельный топонимический пласт. Одна из работ ученого посвящена также лексико-семантичес-кому анализу удмуртских топонимов [Вахрушева 1983: 90−100]. Л. В. Вахрушева в соавторстве с Н. С. Качалиной [1976: 225−228] исследует происхождение названий некоторых населенных пунктов Сарапульского района Удмуртской Республики.

Общему анализу ойконимов исследуемой нами территории посвящены статьи Т. И. Тепляшиной «О названиях населенных пунктов Удмуртии в бассейне р. Чепцы» [1965: 226−231] и «О способах образования топонимов бассейна реки Чепцы» [19 676: 211−233], в которых она рассматривает ойконимы русского, удмуртского и татарского происхождения. Исследователь, касаясь вопроса образования удмуртских названий населенных пунктов, выделяет следующие продуктивные апеллятивы, называя их то «словами-названиями», то «формантами»: шур 'река', гурт 'деревня', вай 'ветвь, ответвление', луд 'поле', выр 'возвышенность, холм, бугорок'. Она отмечает, что в названиях бассейна Чепцы употребляется самостоятельное слово пи 'сын, детеныш', которое приобретает служебную функцию, как суффикс. При анализе русскоязычных названий исследователь выделяет топонимы с «формантамиоео, -ево, -ино, -ка», названия в форме множественного числа, а также топонимы-словосочетания. В небольшую группу Т. И. Тепляшина включает названия населенных пунктов тюркского происхождения. Ученый отмечает, что большинство топонимов бассейна Чепцы являются удмуртскими. В конце второй статьи Т. И. Тепляшина приводит обратный словарь официальных названий населенных пунктов бассейна реки Чепцы в количестве 1467 единиц. Эти две работы представляют собой попытку системного изучения ойконимов бассейна р. Чепцы. Автором, на основе богатейшего материала, извлеченного не только из списков населенных мест, но и собранного и проверенного на месте, делаются интересные выводы как относительно ойконимической системы в целом, так и по отношению к каждому отдельно взятому названию населенного пункта, представленному в статье.

Следует отметить работу Т. И. Тепляшиной «Антропонимические модели пермских языков» [1978], в которой автором в процессе анализа антропонимии, представленной в переписных материалах ХУ-ХУН вв., была установлена эволюция названий населенных пунктов бассейна р. Чепцы. Часть названий населенных пунктов исследуемой нами территории нашла отражение в работах Т. И. Тепляшиной, которые посвящены бесермянам. В своей монографии «Язык бесермян» [19 706] в разделе «Современное расселение бесермян» [3035] автор приводит список бесермянских селений, в скобках в латинской транскрипции указывает их местные названия, приблизительное количество дворов и национальный состав. В статье «Материалы по бесермянской топонимике» [1964: 133—144] исследователь рассматривает 12 бесермянских населенных пунктов, в последующей работе, которая является продолжением первой, «Топонимия, распространенная в районе расселения бесермян» [1975: 203—227] — 17 населенных пунктов, в которых проживают бесермяне. Наряду с анализом микротопонимов вышеуказанных деревень, в обеих же статьях в транскрипции на основе русской графики указывает местное название населенного пункта, дает объяснение происхождению ойконимов, указывает, как бесермяне именуют близлежащие деревни. Т. И. Тепляшина [1969в: 172—175] рассматривает также способы русской адаптации удмуртских топонимов. В некоторых работах она уделяет внимание происхождению единичных ойконимов: исследователем объяснено происхождение названий деревень Аргурт [1977: 292—296] (совр. Ариково, д., Деб.) и Кизъна [1997: 169−172] (в настоящее время лексема выступает в составе двух ойконимов: баззым/киз'на. (Большая Кизня, д., Деб.) и пи-чи/киз'на (Малая Кизня, д., Деб.).

Часть работ ученого посвящена анализу некоторых элементов, встречающихся в ойконимии. В статье «Топонимы накар и некоторые вопросы, связанные с расселением бесермян» Т. И. Тепляшина [1970а: 164—171] анализирует названия археологических памятников бассейна Чепцы и приводит к выводу, что ареал древних городищ с кар приблизительно совпадает с территорией современного расселения бесермян, поэтому утверждает, что их основали предки бесермян, которые стали проникать на чепецкую территорию в УШ-1Х вв. из волжско-булгарского царства. Лишь после этого на эту территорию, по ее мнению, переселяются удмурты. В настоящее время на основе анализа археологического, топонимического, этнографического материалов можно с уверенностью сказать, что нет никакой связи между территорией расселения бесермян и городищ на кар, принадлежащих предкам удмуртов. В работе «К вопросу об этнониме пор» [19 676: 261−264] автор считает, что пор восходит к наименования одного из мансийских родов. Т. И. Тепляшина исследует также происхождение топоформантовмак [1981: 176−177] иым (-гш) [1969а: 216−220], приходит к выводу, что ареал распространения топонимов наым (-гш) совпадает с названиями на пор.

Значительный вклад в удмуртскую топонимию вносят работы М. Г. Атаманова. Основными направлениями его исследования являются антропонимика, этнонимика, топонимика. Автором впервые разрабатываются многие теоретические вопросы удмуртской ономастики. Особую важность имеют его исследования в области микроэтнонимики, а именно, названий воршудно-родо-вых объединений удмуртов [Атаманов 1975: 35−41- 1911а: 284—288- 19 776: 2240- 19 786: 121−127- 1980а: 3−66- 1980в: 67−88- 1980г: 51−117- 1982: 81−127- 1988: 22−50- 1997: 72−79- 2001; 2005; 2006: 103−111]. На основе изучения предшествующей литературы, а также материалов собственных топонимических экспедиций, он доказал, что довольно многочисленную группу составляют вор-шуды, известные в большинстве удмуртских регионов и представляющие наиболее крупные и многочисленные роды (Бигра, Ббдья, Вамъя, Пурга, Эгра, Борца и т. д.). Автор выделил значительную группу родов северных удмуртов, не известных в других районах: Апья, Ббня, Вортча, Кушъя, Ташъя, Чуйа, Узя, Эб-га. Для исследования путей миграции и расселения воршудно-родовых групп удмуртов ученый использовал топонимический (в большинстве случаев ойко-нимический) материал. М. Г. Атаманов [1975: 36] отмечает, что из 70 известных воршудных наименований в современной удмуртской ойконимии сохранилось 63 различных названия. Так из 3136 населенных пунктов Удмуртской АССР 283 (9,0%) образованы с помощью воршудно-родовых имен (микроэтнонимов) [Атаманов 19 786: 107- 1988: 49]. Наибольшее количество ойконимов, образованных от воршудных имен, расположено в центральных районах республики, в бассейнах рр. Кильмезь, Вала, Иж [Атаманов 1980в: 82]. На территории исследуемых районов, по данным М. Г. Атаманова [1980в: 76−79], это выглядит следующим образом: в Дебесском районе из 94 населенных пунктов только в 3 (3,1%) отразились воршудно-родовые имена, в Игринском районе из 151 населенного пункта — в 14 (9,2%), в Кезском районе из 264 населенных пунктов — в 6 (2,3%), в Глазовском районе из 174 населенных пунктов — в 6 (3,4%), в Ярском районе из 128 населенных пунктов — в 12 (9,6%). Следует отметить, что при подсчете ученый использовал только данные официальных наименований населенных пунктов, а бытование микроэтнонимов в неофициальных удмуртских названиях им рассмотрено отдельно. В своих работах автор касается вопросов анализа отворшудных ойконимов, а также их адаптации русским языком [Атаманов 1980в: 76−88].

М. Г. Атамановым выделены и описаны исторические пласты удмуртской топонимии, среди которых он выделяет: прапермский, собственно удмуртский и русский, а также топонимические элементы: угорские, самодийские, тюркские и марийские, которые представляют собой единичные, сравнительно редко встречающиеся иноязычные названия [Атаманов 1983: 115—125- 1984: 178−183- 1987б: 133−141- 1988: 57−101- 1989: 19−32- 19 906: 20−22- 1997: 32−52]. Автор приходит к выводу, что значительная часть географических названий Удмуртии расшифровывается с помощью удмуртского языка. Названий русского происхождения больше всего в ойконимах, в гидронимии их количество незначительно. Большая часть географических названий угорского и самодийского происхождения закреплена в гидронимах, концентрация которых наблюдается в бассейне р. Чепцы, где согласно и археологическим данным, наблюдается проникновение отдельных групп угро-самодийского происхождения. Тюркские географические названия представлены в основном в отантропонимных ойконимах, топонимы марийского происхождения встречаются в небольшом количестве в южных прикамских районах республики.

Занимаясь исследованием исторических пластов удмуртской топонимии, М. Г. Атаманов [1984: 178−183- 1987в: 112−116- 1988: 74−81- 1989: 29−30- 1997: 37−39] выделяет топоформанты, которые представляют собой деэтимологизированные географические термины, происхождение которых не объяснимо на материале современных языков. В большинстве случаев они встречаются в составе гидронимов и ойконимов.

В отдельных работах исследователем рассматриваются географические апеллятивы [Атаманов 1987а: 68−75- 1988: 59−69], отдельные названия населенных пунктов [Атаманов 1976: 221−224- 1978д: 47−48]. Вступая в полемику с.

Т. И. Тепляшиной, он высказывает свою точку зрения по поводу удмуртских топонимов накар [Атаманов 1986: 26—31].

Обобщением вышеисследуемых М. Г. Атамановым проблем служат его фундаментальные работы монографического характера как «Удмуртская ономастика» [1988]- «История Удмуртии в географических названиях» [1997]- «По следам удмуртских воршудов» [2001]- «От Дондыкара до Урсыгурта. Из истории удмуртских регионов» [2005]- «Происхождение удмуртского народа» [2010]. В конце первых двух работ («Удмуртская ономастика» и «История Удмуртии в географических названиях») М. Г. Атаманов приводит «Краткий исто-рико-этимологический словарь географических названий Удмуртии» [1988: 132—149- 1997: 201—238], в котором описана история возникновения топообъек-тов, исследованы их наименования. Особое внимание автором уделяется исто-рико-этимологическому анализу названий населенных пунктов, лексико-семан-тической и структурной классификации топонимов. В одной из своих работ М. Г. Атаманов [1997: 80−200] приводит топонимические легенды, предания и письменные свидетельства по истории заселения края, культуре, языку удмуртов. Ученым проанализированы удмуртские топонимы за пределами республики (Кировская область, Татарстан, Марий Эл, Башкортостан, Чувашская Республика, Заволжские районы Татарстана, Пермская область (ныне Пермский край) [1997: 51−71].

М. Г. Атаманов [1980а: 3−8- 1990а: 14−18] занимается и исследованием вопросов удмуртской антропонимики. Он является автором «Словаря личных имен удмуртов» [СЛИУ], данные которого используются нами при анализе от-антропонимных названий населенных пунктов.

Огромный вклад в удмуртскую топонимику вносят работы Л. Е. Зверевой-Кирилловой. Основным объектом ее исследования является микротопонимия. Автор уделяет внимание изучению апеллятивов, участвующих в образовании названий малых топообъектов [Зверева 1979: 85- 1983а: 110−116- Кириллова 2001: 126−131- 20 026: 171−175], семантике микротопонимов [Кириллова 1989: 97−98- 1999: 153−162- 2002д: 234−246], их структурным типам [Кириллова 1990: 80−82], системному анализу микротопонимии определенной территории [Зверева 1980: 133−150]. Ряд работ посвящен истории изучения удмуртских топонимов [Зверева 19 836: 101−109- 1987: 67−71].

Особого внимания заслуживают исследования JL Е. Кирилловой «Микротопонимия бассейна Валы» [1992б] и «Микротопонимия бассейна Кильмези» [2002в], которые являются поистине фундаментальными исследованиями в области удмуртской микротопонимики. В первой работе микротопонимы проанализированы с точки зрения их семантики и структуры, изучена также апелля-тивная лексика. Ценным для удмуртской ойконимии является приложение, в котором приводится список народных и официальных названий населенных пунктов, встречающихся в составе микротопонимов бассейна Валы. Автором отмечены наименования существующих и исчезнувших деревень, приведены их официальные названия, зафиксированные в различных статистических справочниках (1876−1980 гг.). Вторая работа представляет собой этимологический анализ микротопонимов. В приложении указаны народные названия населенных пунктов, приведены легенды о возникновении как микротопонимов, так и ойконимов.

Ряд работ Л. Е. Кирилловой посвящен и изучению удмуртской ойконимии. Автор исследует процесс топонимизации названий деревень в удмуртском языке [Кириллова 1992в: 61−66], отражение названий родников в пермской ойконимии [Кириллова 2002г: 120−125], поднимает вопрос об упорядочении названий населенных пунктов Удмуртской Республики, а также о сохранении и восстановлении народных ойконимов [Кириллова 1992а: 109−115- 2002е: 8793]. На материале названий населенных пунктов рассматривает процессы взаимодействия языков [Кириллова 2002а: 119−126.]. На основе синхронного анализа структурно-словообразовательных типов исследует формирование русских ойконимов в бассейне реки Валы [Зверева 1982: 59−67]. Она отмечает, что основным способом их образования является аффиксальный, к менее распространенным относятся словосочетания и безаффиксные образования, сложные названия относятся к числу самых непродуктивных. В конце статьи автор приводит карты распространения названий с русскими ойконимическими суффиксами и приходит к выводу, что большинство ойконимов, образованных при помощи суффиксов, расположены в районах с преобладанием русского населения.

Ценной в плане изучения названий населенных пунктов является статья Л. Е. Кирилловой «Udmurt Oikonymy» («Удмуртская ойконимия») [2005: 101 116], в которой автор дает многоплановый анализ ойконимам Удмуртской Республики. Она отмечает, что часть названий населенных пунктов образована от названий гидрообъектов, в составе которых топонимист выделяет самые распространенные апеллятивы гиур, оишес, вай, гидроформантыва, -си, -зы, -чи, а также от названий воршудно-родовых групп удмуртов. По структуре удмуртские названия поселений в большинстве случаев одноили двухкомпонентныетрехкомпонентные названия встречаются довольно редко. Простые наименования автор делит на несколько лексико-семантических групп (отапеллятивные, отантропонимные, отворшудные названия, ойконимы, в которых отразилась флора, фауна региона, этноойконимы и т. д.). Названия населенных пунктов, состоящие из двух компонентов, также разделены на семантические группы, притом Л. Е. Кириллова отмечает, что часть из них образована путем бинарной оппозиции. Трехкомпонентные ойконимы, по ее мнению, являются обычно вторичными наименованиями или содержат в своем составе двухкомпонентный ойконим или гидроним. В статье автор рассматривает способы адаптации удмуртских названий русским языком, которая происходит как на фонетическом, так и на морфологическим. уровнях, исследует удмуртско-татарские ойконимы, распространенные в большинстве случаев в Можгинском и Алнашском районах республики, приводит примеры удмуртско-татарско-русского взаимодействия, которое наблюдается также в функционировании нескольких названий одного населенного пункта.

В настоящее время исследованием микротопонимии Верхней Чепцы занимается М. А. Самарова. В 1999 г. она защитила кандидатскую диссертацию на тему «Микротопонимия Верхней Чепцы», а в 2010 г. вышла ее монография «Наименования топообъектов Верхней Чепцы», в которой ученый рассматривает микротопонимию определенного региона с лексико-семантической и структурной точки зрения. В своих работах М. А. Самарова в контексте анализа микротопонимов касается и вопроса названий населенных пунктов исследуемого ею ареала. Ряд работ автора посвящен анализу апеллятивной лексики [Самарова 1997: 144−147- 2000: 159−162], отантропонимных наименований топообъек-тов [Самарова 2002: 49−50].

В удмуртской топонимике встречается ряд статей некоторых ученых, посвященных отдельным вопросам ойконимии: происхождение термина тор и его вариантов рассматривает Л. И. Калинина [1967: 109−113]- удмуртские названия населенных пунктов бассейна рек Буй и Быстрый Танып исследованы Р. Ш. Насибуллиным [1973: 308−312]- И. В. Тараканов [1998: 322−329] анализирует топоформанты, участвующие в образовании топонимов.

Часть удмуртских названий населенных пунктов наряду с другими удмуртскими наименованиями топообъектов фигурирует в исследованиях по финно-угорской топонимике, где удмуртский материал привлекается для изучения в историко-сопоставительном аспекте. Среди многочисленной финно-угорской литературы, в которой встречается удмуртский топонимический материал, следует выделить работы О. П. Аксеновой [2002а- 2008], Л. Ш. Арсланова [1989], И. С. Галкина [1965; 1967; 1987; 1989], Ф. И. Гордеева [1989], Н. В. Казаевой [2001; 2005], А. С. Кривощековой-Гантман [1971; 1976; 1981; 1983; 2006], А. Н. Куклина [1987; 1989; 1998; 2009], А. К. Матвеева [1961а- 19 616- 19 646- 1965; 1967а- 1970; 1989], А. Г. Мусанова [2006а- 20 066- 2007], В. А. Никонова [1960; 1968; 1969], Б. А. Серебренникова [1959; 1966а- 1970], А. И. Туркина [1971; 19 886- 1990], М. Р. Федотова [1970], и др.

Таким образом, в настоящее время мы наблюдаем количественный и качественный рост топонимических исследований. В работах монографического характера исследуются проблемы микротопонимии Удмуртии. Исследования названий населенных пунктов характеризуются фрагментарностью, поэтому необходимо фронтально и планомерно обследовать ойконимию Удмуртской Республики и на этой основе создавать фундаментальные исследования.

Выводы к Главе III.

В структурном отношении ойконимы севера Удмуртии можно подразделить на 3 группы: простые, сложные, эллиптированные, среди которых наибольшей продуктивностью обладают простые наименования (977 названий —• 67,47%), сложные составляют 440 единиц (39,39%), эллиптированные представлены в меньшем количестве (31 название — 2,14%).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Ойконимия исследуемого региона неоднородна в отношении внутренней структуры названий населенных пунктов, их лексико-семантических связей, места в языковой системе, происхождения и функционирования. Топонимическому анализу подверглось 634 ныне существующих и 650 снятых с административно-территориального учета населенных пунктов. Картотека, созданная в ходе сбора полевого материала, насчитывает 1448 названий населенных пунктов севера Удмуртии. Историко-лингвистическое исследование ойконимии севера Удмуртии позволяет сформулировать ряд выводов.

1. Анализ апеллятивной лексики севера Удмуртии позволил нам выявить 86 апеллятивов, выступающих в роли детерминанта, основная масса которыхэто лексика, обозначающая географические реалии. Учитывая особенности ой-конимической системы, главным критерием нашей классификации является соответствие или несоответствие апеллятива описываемой реалии (т. е. населенному пункту).

Количество собственно ойконимических апеллятивов составляет 8 единиц. Во многих финно-угорских ойконимических системах выбор апеллятива, указывающего на тип поселения, детерминирован количеством дворов и численностью населения. Особенностью ойконимии севера Удмуртии является отсутствие апеллятивов, дифференцирующих населенные пункты по принципу «однодворность / малодворность — многодворность поселений». Для обозначения любой деревни в ойконимии исследуемого ареала употребляется апеллятив гурт 'деревня'. Несмотря на его продуктивность (163 ойконима — 11,26%), наиболее древние поселения исследуемой территории не содержат в своих названиях апеллятива гурт, не зафиксированы названия с вышеупомянутой лексемой и в переписных материалах XVII в.

В ойконимии севера Удмуртии встречается апеллятив общепермского происхождения кар 'городище, укрепленная крепость', 'город, центр (уезда, губернии)'. Употребление кар в значении 'городище, укрепленная крепость' в ойконимии севера Удмуртии территориально ограничено — район среднего течения р. Чепцы (ареал складывания чепецкой археологической культуры). С XVIII в. кар начинает употребляться в значении 'город'.

К группе ойконимических апеллятивов относятся также гучин 'селище' (место, где раньше было селение)', вужгурт 'место старого (древнего заброшенного) селения, селище'- 'родовая деревняцентр родового гнезда'. В группу апеллятивов, указывающих на новое, более молодое поселение, входит вил’гурт ~ выл’гурт ~ въл’гурт 'новая деревня', который был вытеснен заимствованной из русского языка лексемой починка ~ починка ~ пос’ин’ка 'починок'. Замещение апеллятива, возможно, связано с тем, что термин починок был широко представлен на официальном уровне, присутствуя уже в самых ранних писцовых книгах. Однако в современных официальных названиях он не получил распространения, став достоянием лишь народной ойконимии: дэбэс/починка — офиц. д. Верхний Кабак (Деб.).

К непродуктивным апеллятивам относятся заимствованные из русского языка, но не сохранившие первоначального значения лексемы кутор и погоста ~ повоста. В ойконимии севера Удмуртии они употребляются в значении 'починок'.

К группе апеллятивов, имеющих опосредованное отношение к поселениям, относится 78 единиц. Такие наименования возникли путем трансони-мизации. Этот процесс объясняется тем, что ойконимия, находясь в иерархическом отношении на уровень выше, черпает в основном свои ресурсы из микротопонимии. Именно эта группа апеллятивов отражает территориальную топонимическую систему севера Удмуртии, а выбор исходного апеллятива связан с особенностями возникновения населенного пункта.

О преобладании приречного/прибрежного расселения свидетельствуют гидрографические апеллятивы (19 лексем), среди которых самыми продуктивными являются гиур 'река' (106 ойконимов) и вай 'исток, рассохаветвь' (20 ойконимов). Апеллятив шур первоначально употреблялся для обозначения небольших рек края. Стремительное заселение водоразделов крупных рек и образование огромного количества новых починков у более мелких водоемов способствовало вытеснению древних гидролексем (л'ук 'река', ва 'река') и широкому распространению апеллятива шур, который в современном удмуртском языке и в ойконимии севера Удмуртии (за исключением бесермян-ского наречия удмуртского языка) употребляется уже в значении 'река'. На речную ориентировку указывают и локативные апеллятивы (5 единиц), наиболее продуктивным из которых являются дур 'край, берег' (11 ойконимов), тупал 'заречье, заречная сторона' (7 ойконимов).

При образовании населенного пункта немалую роль играл и рельеф местности. Поселения основывались у (на) возвышенностей (ях), о чем свидетельствуют орографические апеллятивы, обозначающие возвышенный рельеф (7 апеллятивов). Самыми продуктивными являются мувыр ~ мовыр 'возвышенное место' (21 ойконим) и выр 'холм, возвышенность' (18 ойконимов). Низинный рельеф играл менее существенную роль в практической деятельности и в ориентации на местности (4 апеллятива).

Возникновение новых починков было также связано с сокращением обрабатываемой земли, ее малоплодородием. Количество апеллятивов, связанных с землепользованием и обработкой земли составляет 15 единиц. Самым распространенным является луд 'поле' (32 ойконима). Из-за отдаленности возделываемого участка от деревни, община часто разрешала семье основываться «на своем поле», что нашло отражение и в ойконимах севера Удмуртии. Роль подсеки была также немаловажна на Чепце. Апеллятивы, обозначающие земельные и сенокосные участки, расчищенные из-под леса, составляют 6 единиц (вол' 'вырубка, делянка', кул’ига < рус. кулига 'лесная поляна, расчищенная под земледелие' и т. д.). К данной же группе относятся апеллятивы, обозначающие границы земельных угодий (3 единицы) и меру площади (1 апеллятив).

Среди опосредованных апеллятивов встречается 7 лексем, обозначающих участки, занятые лесом, среди которых доминирующее положение занимает апеллятив йаг 'сосновый бор' (12 ойконимов), частотность остальных невелика.

Отдельную группу составляют апеллятивы, обозначающие различные объекты хозяйственного назначения (13 единиц). Обычно такие поселения основывались на местах прежних охотничьих и сенокосных угодий, где первоначально располагалась легкая лесная избушка, служившая временным пристанищем охотников или крестьян, которые на время сезонных полевых работ сооружали жилище, ср. чум ~ чумо 'шалаш для временного укрытия' (5 ойконимов), тол’л’он ~ тол’йон 'зимняя охотничья избушка' (3 ойконима) и т. д.

Немногочисленной является группа метафорических апеллятивов (4 единицы), основой которых служит анатомическая лексика (бам 'склон горы, холма' < 'щека'- йыр 'верховье, исток' < 'голова'- ныр 'мыс, полуостров'- 'участок земли' < 'носклюврыло'- быж ~ бъж 'починок' < 'хвост').

2. Основными источниками названий населенных пунктов севера Удмуртии являются апеллятивы и имена собственные. Их участие в формировании ойконимов различно. Исходя из этого, исследуемый материал можно разделить на 4 лексико-семантические группы.

К группе ойконимов, образованных от нарицательной лексики, относятся отапеллятивные наименования поселений (228 названий — 15,75%). Традиционно группа таких наименований делится на: 1) ойконимы, отражающие физико-географическую характеристику местности, флору и фауну региона (151 название — 10,43%) — 2) ойконимы, отражающие хозяйственную деятельность человека, его быт, общественные отношения (77 названий — 5,32%). Среди первой подгруппы выделяются названия населенных пунктов, образованные в результате онимизации ландшафтных апеллятивов, которые отражают самые приметные или индивидуальные особенности края (ойконимы, отражающие водные объекты (24 названия — 1,66%) — ойконимы, отражающие возвышенный рельеф края (15 названий — 1,04%). Образование названий населенных пунктов в результате онимизации апеллятива с географической семантикой характерно и для финно-угорской ойконимии.

Значительную группу составляют ойконимы, содержащие характеристику самого объекта (65 названий — 4.49%). Относительная величина объекта.

28 названий — 1,93%) выражается способом противопоставления квалитативных пар: баззьш, здк ~ зэк 'большой, большая', бол’шой < рус. большой, большая и пичи ~ пбчи ~ пэс’и 'малый, маленький'. В названиях населенных пунктов севера Удмуртии наличие маркированного члена оппозиции не всегда обязательно. Антонимическая пара «большой — малый» указывает не столько на размер поселения, сколько на его возраст. Анализ письменных источников показал, что в большинстве случаев населенные пункты с определением 'малый', являются молодыми, основанными позднее выходцами из одноименных деревень с атрибутом 'большой'. Образование бинарной оппозиции по признаку «большой — малый» характерно для многих ойконимических систем.

Возраст населенного пункта (31 название — 2,14%) выражается оппозицией определений вуж ~ еуш 'старый' — выл' 'новый'. Данные письменных источников позволяют сделать вывод о том, что первоначально название более старого населенного пункта существовало без дифференцирующего определения. На этот факт указывает и факультативное употребление дифференцирующего признака первого члена корреляции. После образования нового поселения, ойконимы приобретают коррелятивные пары, где ядром оппозиции выступает название уже существующего населенного пункта. Выполнение различительной функции возможно и вне антонимических пар. Для обозначения более молодого поселения употребляется заимствованное из русского языка определение новый > ново.

Отдельную группу составляют ойконимы, указывающие на флору и фауну региона (40 названий — 2,76%).

77 названий населенных пунктов севера Удмуртии (5,32%) отражают хозяйственную деятельность человека, его быт, общественные отношения. Из них в 31 ойкониме (2,14%) отразились занятия жителей и названия объектов хозяйственного, промышленного назначения, а 15 названий, образовавшихся в результате онимизации ойконимического апеллятива (1,04%), указывают на типы и виды поселений.

Коренным населением севера Удмуртии являются удмурты, наряду с ними в формировании ойконимии принимали участие русские, татары и бе-сермяне. На стыке проживания этих этнографических групп появлялись названия поселений, отражающие межэтнические отношения (31 название — 2,14%). Противопоставление по национальному признаку осуществлялось относительно удмуртского (коренного) населения, в большинстве случаев в основе бинарных этноойконимов лежит гидроним. Зафиксированы также представители неизвестного рода, именуемые лексемой пор. Ни в одном ойкониме нет указания на пребывание на исследуемой нами территории бесермян.

К группе названий, образованных от собственных имен, относятся названия, возникшие в результате: 1) трансонимизации, 2) трансойконимизации, 3) транстопонимизации.

Ядро этой группы составляют ойконимы, образованные от антропонимов (имена, фамилии, прозвища людей) (584 названия — 40,33%). Наибольший процент составляют названия, образованные от личных имен (24,45%), где превалируют имена русского (12,02%) и татарского (8,08%) происхождения. Доля имен удмуртского происхождения невелика (4,35%). Господство отантро-понимного способа наименования — отличительная особенность ойконимии на фоне других классов топонимов.

Отдельную подгруппу составляют ойконимы, в основе которых лежат патронимы (163 названия — 11,26%). Часть из них образована при помощи лексемы пи 'сын, дитя, потомок'. Основной их очаг приходится на Балезинский, Кезский, частично Глазовский и Ярский районы и совпадает с ареалом распространения названий населенных пунктов с русскими патронимическими суффиксамионки/-ёнки иата1-ята, в некоторых случаях наблюдается их параллельное употребление.

Небольшую группу отантропонимных наименований составляют ойконимы, в основе которых лежат имена фольклорных персонажей (9 названий -0,62%).

Среди 1448 названий населенных пунктов севера Удмуртии лишь 35 (2,42%) отражают воршудно-родовое имя. Одну из причин нераспространенности этой семантической модели М. Г. Атаманов [1982: 83] видит в смешении в одном населенном пункте различных родовых групп. Исключение составляет Игринский район.

Значительную группу названий населенных пунктов, образованных от собственных имен, составляют вторичные ойконимы (388 названий — 26,79%), сложившиеся в результате метонимического переноса готовых названий как природных реалий, так и уже существующих деревень. Данная универсалия характерна для многих топонимических систем. Переход может осуществляться как внутри одного класса (отойконимические ойконимы), так и в пределах разных топонимических систем (оттопонимические ойконимы).

Доля отойконимических наименований населенных пунктов составляет 2,76% (40 названий). Данный тип номинации характерен для дочерних населенных пунктов. Ойконим, употребляющийся в атрибутивной части названия, указывает на родовую деревню, выходцы из которой основали новое, более молодое поселение, в качестве детерминанта используется апеллятив починка ~ починка ~ пос’пн’ка 'починок'.

Среди вторичных названий населенных пунктов наибольший процент составляют оттопонимические ойконимы — 24,03% (348 названий), которые образованы от названий близлежащих географических объектов. Распространение данной модели номинации объясняется процессом освоения территории. Первыми названия получают природные реалии, и уже позднее к известным ориентирам привязываются названия поселений. В данной группе секундарных ойконимов наиболее продуктивны микротопонимы, образованные от нарицательной лексики (260 названий — 17,96%), среди которых 197 названий (13,6%) отражают физико-географические особенности местности, флору и фауну региона. Здесь бесспорное лидерство принадлежит вторичным ойконимам, отражающим водные объекты (94 названия — 6,49%). Река служила своеобразным ориентиром на местности, поэтому гидрообъекты получали названия намного раньше, чем основанные по берегам этих рек поселения. Зачастую гидронимы были оставлены другим населением. На архаичность названий гидрореалий указывает тот факт, что их значение сложно объяснить при помощи современного удмуртского языка. В их составе выделяются лишь топоформанты, значение которых раскрывается на материале иных языков (например, угорские элементы), а также апеллятивы, которые находят объяснение в близкородственных языках (например, прапермский топонимический пласт).

Отдельную группу составляют вторичные ойконимы, образованные от топонимов, содержащие характеристику объектов (68 названий — 4,7%). Они фиксируют дифференцирующий признак, выделяющий данный объект из серии однотипных. Сопоставление может идти по размеру, величине, ширине, протяженности топообъектов (11 названий — 0,76%), особенностям почвы (15 названий — 1,04%), цветовому признаку (17 названий — 1,17%) и другим показателям. Особенности животного и растительного миров исследуемой территории также нашли отражением во вторичных ойконимах (32 названия — 2,21%).

Вторую подгруппу в группе вторичных ойконимов, образованных от нарицательной лексики, составляют секундарные ойконимы, образованные от топонимов, отражающих хозяйственную деятельность человека, его быт, общественные отношения (63 ойконима — 4,35%). Набор их достаточно многообразен: это вторичные ойконимы, образованные от микротопонимов, которые отражают различные виды производственной деятельности (34 названия -2,35%), различные постройки и сооружения хозяйственного назначения (14 названий — 0,96%) и т. д.

Среди вторичных ойконимов, образованных от микротопонимов, в основе которых лежит имя собственное, доля отантропонимных наименований составляет 3,31%, отворшудных — 1,09%. В особую группу выделяются т. н. «оттопонимические» ойконимы (24 названия — 1,67%). Сюда относятся названия населенных пунктов, образовавшиеся от топонима, в составе которого уже употребляется ойконим, указывающий на принадлежность географического объекта. Это т. н. «опосредованные» ойконимы, образовавшиеся в результате перехода названий не внутри одного класса имен (ср. отой-конимические ойконимы), а через / посредством микротопонимов.

Самостоятельную семантическую группу составляют локативные ойконимы (107 — 7,38%), указывающие на расположение объектов на местности. При отнесении названия населенного пункта к данной группе учитывается значение целого наименования, а не лишь его атрибутивной части, т. к. во многих случаях носителем основного значения является лексема, стоящая во второй части названия. Это связано с употреблением послелогов в удмуртском языке.

Первая подгруппа локативных наименований указывает на расположение населенных пунктов относительно рек (91 название — 6,29%), что подтверждает приречной тип заселения территории. Они образуются при помощи корреляции по принципу «верхний — нижний», который передается определениями улыс' ~ улъс', ули 'нижний', н’иЭ!С ~ н’иш < рус. нижний и выльгс' ~ вълъс', выли 'верхний', вэ’рхн’эй ~ вэ’рхн’айа, вэрх < рус. верхний, верхняястержнем горизонтального пространственного измерения в большинстве случаев является гидроним. Наличие маркированного члена оппозиции не всегда обязательно. Часть таких названий указывает на расположение населенных пунктов относительно друг друга по течению реки. Данная модель находит отражение во многих ойконимических системах. Отдельно выделяются наименования поселений, указывающие на расположение населенного пункта на берегу реки, на той или иной стороне водного объекта (29 названий — 2,1%) и на расположение населенного пункта в устье или в верховье, истоке реки (22 названия — 1,52%).

Вторая подгруппа локативных наименований указывает на расположение населенных пунктов относительно других топообъектов (16 названий — 1,1%), которые в подавляющем большинстве относятся к числу наименований культурных объектов.

Небольшую группу наименований составляют ойконимы-посвящения (20 названий — 1,38%), которые были искусственно созданы в период советской власти. Такие наименования получали переименованные «неблагозвучные» названия населенных пунктов, а также поселения, основанные после 1917 г.

В топонимии любого региона выделяется группа наименований, этимологию которых сложно расшифровать. Среди ойконимов севера Удмуртии доля таких названий составляет 5,95% (86 названий).

4. В структурном отношении ойконимы севера Удмуртии подразделяются на 3 группы: простые, сложные, эллиптированные, среди которых наибольшей продуктивностью обладают простые наименования (977 названий — 67,47%), сложные составляют 440 единиц (39,39%), эллиптированные представлены в меньшем количестве (31 название — 2,14%).

В группе простых по структуре ойконимов выделяются непроизводные (50,55%) и производные (16,92%) образования. Непроизводные ойконимы омонимичны послужившим для их образования нарицательным именам (апеллятивам) (66 названий — 4,56%) и именам собственным (604 названия -41,71%), среди которых 247 названий (17,05%) идентичны антропонимам и названиям воршудно-родовых групп удмуртов. Число простых непроизводных ойконимов значительно возрастает с учетом синтаксической классификации, а именно за счет вторичных названий населенных пунктов (357 названий -24,65%), возникших в результате трансойконимизации (9 названий — 0,62%) и транстопонимизации (348 названий — 24,03%). Это является отличительной особенностью ойконимии севера Удмуртии на фоне удмуртской микротопонимии, где большая часть названий является сложной по своей структуре. Распространенность данной модели связана как в с экстралингвистическими (особенности освоения территории и образования поселений), так интралингвистическими (языковая экономия) факторами. К простым непроизводным ойконимам относятся также метафорические наименования поселений (6 названий — 0,41%), названия-посвящения (17 названий — 1,17%) и деэтимологизированные ойконимы (39 названий — 2,7%).

Производные ойконимы образованы при помощи суффиксов, заимствованных из русского языка (245 названий — 16,92%). Следует отметить, что морфологический способ образования не характерен для удмуртского языка, как и для других финно-угорских языков, хотя в финской, эстонской, карельской, вепсской ойконимиях она имеет место. Однако топонимическая система не может функционировать изолированно, в процессе взаимодействия языков, в нее включаются заимствованные элементы, которые подвергаются как фонетическому, так и морфологическому преобразованиям.

Среди сложных ойконимов наиболее распространенными являются двухкомпонентные наименования (435 названий — 30,04%), большая часть которых состоит из определительного слова (атрибута) и определяемого (детерминанта), указывающего на тип поселения (277 названий — 19,13%). Образование таких названий происходит по формуле «определяющее + определяемое», характерной для финно-угорских, тюркских и славянских языков. Определяемое по отношению к определению в удмуртской топонимии находится в постпозиции. Компоненты в группе сложных ойконимов связаны наиболее характерной для удмуртского языка связью — примыканием.

В роли детерминанта в большинстве случаев выступают отойко-нимические апеллятивы, атрибут преимущественно выражен именем существительным или именем прилагательным. Модель образования названий населенных пунктов «антропоним + ойконимический апеллятив» является общей для финно-угорской ойконимической системы.

В другой разновидности двухкомпонентных ойконимов в роли детерминанта выступает имя собственное (главным образом гидроним), которое целиком определяется атрибутом (158 названий — 10,91%). Атрибут в таких ойко-нимах выражен именем существительным (63 названия — 4,35%), простым именем прилагательным (93 названия — 6,42%) и глаголом (в форме причастия) (1 название — 0,7%).

Количество многокомпонентных ойконимов составляет 5 единиц (0,35%). Доля эллиптированных наименований также невелика — 31 название (2,14%). Эллипсису подвергается как атрибут, так и детерминант названия.

Ойконимия севера Удмуртии является одной из разновидностей финно-угорской ойконимии, что подтверждается наличием универсальных средств как в принципах номинации, так и в структуре названий.

Своеобразие ойконимии исследуемого ареала заключается в следующем: 1) в сопоставлении с ойконимией южных районов Удмуртской Республики (согласно имеющимся на сегодняшний день данным: а) наличие патронимических наименований поселений с компонентом пи 'сын, дитя, потомок' (в южной ойконимии республики они практически отсутствуют) — б) небольшой процент отворшудных наименований (ойконимы южной части республики характеризуются распространенностью этой семантической модели) — 2) в сопоставлении с русской ойконимией: а) наличие в двусоставных названиях отойконимического апеллятива, указывающего на тип поселения (в русской ойконимии апеллятив-детерминант употребляется в архаичных (застывших) формах) — б) употребление локативного элемента в постпозиции, что объясняется наличием послелогов в удмуртском языке (русский язык характеризуется употреблением предлогов) — 3) в сопоставлении с удмуртской микротопонимией: а) господство отантропонимного способа наименования поселенийб) преобладание простых по структуре наименований, доля которых увеличивается за счет вторичных ойконимов, образовавшихся в результате переноса названий близлежащих географических объектов.