Фонетическое явление, которое обозначено в заглавии работы, является латинским только по результату, по причинам оно является праиндоевропейским. Ряд надежных соответствий между древнегреческим, литовским, древнеиндийским и латинским языками показывает, что отдельные латинские монофтонги / и й восходят к эпохе существования праиндоевропейского языка. Предпосылки монофтонгизации дифтонгов сложились еще внутри индоевропейского языкового единства, а потому причины и условия этого фонетического изменения следует искать в индоевропейской эпохе, а не в письменной истории латинского языка, из которой это фонетическое явление объяснено быть не может1.
Многие явления в жизни языка, как и в природе, имеют не одномоментный и законченный характер, но протекают в виде процесса, образующего цикл. Это можно проследить на различных языковых уровнях — например, на фонетическом уровне в колебаниях ударения, когда различные варианты акцентуации слова могут чередоваться на протяжении ряда лет, или в области семантики, когда исходное и вроде бы уже утраченное узусом значение слова вдруг вновь высвечивается, «всплывает» на поверхность и становится доминирующим. Подобная цикличность, по-видимому, является проявлением определенной универсальной тенденции в развитии языка. Например, диалекты праславянского языка пережили три этапа палатализации задненебных согласных, причем условия и результаты этих палатализаций были различны (Хабургаев 1986, 103—108). Можно выдвигать различные объяснения по поводу причин этого фонетического явления (причиной обычно называют внутрислоговой сингармонизм, «смягчавший» согласный в позиции перед гласным переднего ряда), но их единонаправленный характер и общая роль в создании ранее.
1 В данном случае речь идет именно о древней монофтонгизации в праиндоевропейскую эпоху, а не о поздней монофтонгизации, которая полностью протекала в рамках латинского языка (см. ниже). отсутствовавших в праславянском языке рядов шипящих и свистящих звуков позволяет говорить о трех волнах палатализации в разные эпохи истории праславянского языка. Язык словно бы на разных этапах и с разной степенью настойчивости и регулярности постепенно проводит в жизнь конкретную фонетическую тенденцию.
Такая цикличность протекания характерна и для монофтонгизации гласных. Известная нам по памятникам письменности латинская монофтонгизация III—II вв. до н. э., начавшаяся несколько раньше в близкородственном умбрском языке и в сельских диалектах Лация, тянется в отдельных своих проявлениях до первых веков нашей эры. Например, история монофтонгизации латинского дифтонга ai прослеживается от самого начала II в. до н. э., когда он впервые появляется в латинских надписях (например, Aetolia, aedem, Caeician и др.), и до III в. н. э., где дифтонгическое его произношение еще встречается в речи образованных людей {Leumann 1977, 67). Такой запаздывающий, «необязательный» характер протекания процесса монофтонгизации усложняет выявление его причин и условий. Часто монофтонгизация может сменяться дифтонгизацией, как было, например, в истории романских языков (ср. рефлекс латинского ё в старофранцузском языке, где на месте этого монофтонга образовался дифтонг е/:(ё > е > ее > ei) (Бурсье 2004, 131) или в истории славянских языков, где в XIV—XV вв.еках происходил процесс дифтонгизации долгих гласных (Бернштейн 1961, 289). История немецкого и английского языков также знает целый ряд монофтонгизационных и.
У т параллельных им дифтонгизационных процессов (Прокош 1954, 102—104).
Следы латинской монофтонгизации III—II вв. до н. э. сохранены в письменных памятниках. Их материал, во многих случаях отражая еще первоначальные (немонофтонгизированные), а также промежуточные.
В. Шмолстиг в числе постоянно повторяющихся лингвистических явлений помимо славянских палатализаций приводит также фрикативизацию глухих взрывных в германском (Schmalstieg 1973, 105). формы, может дать представление о хронологии — как абсолютной, так и относительной — протекания этого фонетического процесса. Таким образом, монофтонгизация III—II вв. до н.э. — исторический процесс, засвидетельствованный документально и не требующий сплошной реконструкции языковых форм, отражающих исходное (бывшее до монофтонгизации) состояние.
Вместе с тем, можно косвенным путем установить, что в латинском языке существовали долгие гласные дифтонгического происхождения, явившиеся результатом монофтонгизации, произошедшей еще в глубокой предыстории латинского языка. Вопрос о том, сколько монофтонгизаций было в латинском языке (точнее сказать, в его предыстории, поскольку речь идет об эпохе, когда латинский язык был еще нераздельной частью праиталийского диалекта индоевропейского языка), решается, в конечном счете, путем тщательного анализа происхождения долгих латинских гласных.
Многие долгие монофтонги классической латыни не имеют никакого отношения к истории развития индоевропейского вокализма и не являются наследием индоевропейского состояния. Их происхождение в некоторых случаях может вызывать споры, но бесспорным всегда остается собственно латинский характер их происхождения, то, что они являются фонетическими инновациями эпохи самостоятельного существования латинского языка. Прежде всего, это такие случаи компенсаторного удлинения гласных, как / в msanus (<�— *insanus), й в priidSns (<�— *proudens *proudens <�— prouidens) и т. д3. Большую часть таких примеров, где /и й являются гласными позднего, собственно латинского происхождения, составляют рефлексы монофтонгизации III—II вв. до н. э. (died*— deico, diic6.
Поиск древних монофтонгов, осуществляемый таким образом, что за пределами нашего внимания постепенно, по мере анализа материала, остаются все поздние примеры, представляющие собой латинские л.
Об этом подробнее см.: Нидерман 2001, 23, 67. инновации, приводит к ограниченному числу примеров с долгими i и и. Такой анализ материала осуществляется методом внутренней реконструкции. Этот метод позволяет отобрать и систематизировать материал, но в том, что касается происхождения рассматриваемых долгих гласных, он не обладает никакой объяснительной силой, поскольку пути возникновения долгих монофтонгов в индоевропейскую эпоху могли быть различны.
Это могло быть, в частности, компенсаторное удлинение гласного в результате упрощения консонантной группы. Например, и.-е. *nizdos 'насиживание, гнездо' —> лат. nidus-, скр. nidas{из nizdasnizdas), арм. ni’st 'то же', др.-в.-н. nest, лит. lizdas, где плавный в начале слова развился по аналогии, указывают на общеиндоевропейскую древность этого изменения {Семеренъи 1980, 64). Сходным случаем компенсаторного удлинения гласного можно считать интерпретацию продленной ступени в номинативе муж. и жен. р. основ с носовым и плавным, а также s^ochob: *bhraters 'брат' —> *bhrat€r (греч. cppar-yjp 'член фратрии'), *ghmons 'человек' —> лат. homo 'человек'4, * sen-joss * sen-ids —> лат. senior (senior с г из косвенных падежей) (Семеренъи 1980, 131−132). Здесь имела место прогрессивная ассимиляцияers > -ёгг > -ёг- -ons > -дпп > -on- -oss > -os с дальнейшей metathesis quantitatis5.
Это могло быть и продление гласного при вокалическом начале корня в перфекте (лат. edi, odi), которое возникло в результате стяжения редупликативного гласного е с начальным гласным а, е, о в а, ё, о. ОСемеренъи 1980,34, 309).
И это только немногие из существующих возможностей возникновения долгих монофтонгов в эпоху праиндоевропейской общности. Вопрос о.
4 Что касается происхождения б в homo, то существует более простая и убедительная реконструкция В. Шмолстига: homo *—*homon (Schmalslieg 1980, 42). В последней компенсаторное удлинение гласного явилось результатом изменения дифтонга *-бт > -д. Еще один пример: *bherom *bherd (лат. ferd, греч. cpepto) (Schmalstieg 1980,41).
5 Впрочем, это объяснение само является всего лишь одной из гипотез. происхождении праиндоевропейского долгого вокализма в целом в настоящей работе не ставится. Предметом исследования являются те долгие латинские /и й (реже ёи б), которые могли возникнуть в достаточно поздний период существования общеиндоевропейского праязыка, когда в последнем уже существовали и долгие, и краткие гласные в том виде, в каком мы можем восстановить их по данным сохранившихся индоевропейских языков на основе бесспорных и наглядных соответствий. В работе предпринята • попытка объяснить происхождение некоторых индоевропейских долгих гласных, возникших в целом ряде индоевропейских языков вследствие какой-то общей фонетической инновации. Предполагается, что эта инновация имела характер монофтонгизации. Эти долгие гласные все-таки должны были оформиться как таковые еще до распадения индоевропейской общности, или, во всяком случае, это был процесс, протекавший параллельно уже в обособившихся индоевропейских диалектах, и протекавший сходным образом.
Объектом исследования является тот слой материала, который, во-первых, дает возможность сопоставить латинские долгие монофтонги /и й с соответствующими индоевропейскими долгими гласными, и, во-вторых, указывает на общее дифтонгическое прошлое всех этих звуков. Цель исследования — доказать существование древней монофтонгизации, произошедшей еще в индоевропейском праязыке, следы (результаты) которой сохранились как в латинском, так и в других индоевропейских языках в виде долгих монофтонгов /и й, чередующихся либо находящихся в отношениях свободного варьирования с давшими их исконными дифтонгами. В связи с этим предполагается решение ряда частных задач, а именно: 1) исследование на широком индоевропейском фоне тех долгих латинских монофтонгов 1 и z7, которые не могли возникнуть вследствие поздних собственно латинских фонетических процессов и которым в других индоевропейских языках соответствуют как долгий гласный, так и дифтонг;
2) установление возможных причин предполагаемой древней монофтонгизации и ее роли в судьбе индоевропейского вокализма- 3) исследование внутренней механики и типологии процессов монофтонгизации- 4) установление особого характера монофтонгизации как нерегулярного фонетического изменения- 5) решение трудных вопросов, связанных с протеканием монофтонгизации в истории латинского и праславянского языков.
Поставленными задачами определяется актуальность исследования.
В настоящей работе углубляется и критически развивается гипотеза, предложенная В. Шмолстигом еще в 1973 году, которая незаслуженно оказалась на периферии современной индоевропеистики.
Научная новизна исследования заключается в новом взгляде на процесс эволюции дифтонга и в выводах, подтверждающих факт монофтонгизации в истории вокализма праиндоевропейского языка. На основе большого материала индоевропейских языков пересмотрены некоторые положения, высказанные В. Шмолстигом по поводу причин и самого процесса праиндоевропейской монофтонгизации. Частные проблемы монофтонгизации из истории латинского и праславянского языков рассмотрены в работе в типологическом аспекте. Лингвисты, занимающиеся монофтонгизационными процессами, недостаточно внимания уделяли специфике самого процесса монофтонгизации и типологии монофтонгизационных процессов в различных языках. Стремление раскрыть внутреннюю механику процесса монофтонгизации делает настоящее исследование актуальным как для индоевропейского языкознания, так и для типологии фонетических изменений в целом.
Метод внутренней реконструкции недостаточен для решения и первой, и второй задачи. Без постоянного обращения к сопоставлениям из родственных индоевропейских языков часто невозможно не только сделать какие-либо предварительные выводы, но и вообще уверенно двигаться внутри латинского материала, делая предварительный отбор надежных примеров для последующего анализа. Без привлечения соответствий из родственных индоевропейских языков, то есть используя только метод внутренней реконструкции, невозможно точно установить, например, является ли долгий монофтонг следствием латинской монофтонгизации III— II вв. до н. э., или это наследие более отдаленного прошлого. Дело в том, что даже древнейшие памятники латинской письменности не всегда дают нам формы всех необходимых слов. Например, для выяснения судьбы корневого монофтонга глагола scrlbo 'пишу' недостаточно собственно латинских источников. Чтобы пролить свет на происхождение этого I, приходится довольствоваться косвенными свидетельствами индоевропейских языков, что, при отсутствии внутрилатинских древних форм этого слова, выглядит, естественно, не так убедительно. А. Эрну, доказывая, что / в scrlbo «могла быть всегда долгой в латинском языке», приводит в качестве аргумента осское и древнегреческое соответствия: оск. scriftas 'scriptae', греч. axaplcpao^ou 'царапаю'6. То же самое имеет место в случае латинского frigo 'жарю', для которого им приводятся умбрское свидетельство frehtu 'frictum' и древнегреческое cppvyco 'жарю' (с другой огласовкой) (Эрну 1950, 156— 157). Идеальный вариант, позволяющий надежнее всего идентифицировать нужную нам долготу гласного, встречается в тех случаях, где метод внутренней реконструкции дополняет и усиливает аргументацию, приведенную на основе сравнительно-исторического метода, или, еще лучше, наоборот, когда данные внутренней реконструкции подтверждаются выводами, полученными сравнительно-историческим методом. Таким образом, в работе представлено постоянное сочетание метода внутренней реконструкции и сравнительно-исторического метода. Удельный вес и надежность выводов того и другого в целом определяют обоснованность заключений в каждом конкретном случае.
6 Однако дальнейшее привлечение лит. жем. skriebti 'чертить' показывает ошибочность вывода А. Эрну. Подробнее о производных этого корня см. с. 40—41.
Из вышесказанного вытекает, что проблематика происхождения долгого вокализма индоевропейских языков не затрагивается в данной работе уже хотя бы по соображениям хронологии. Исследуемое в ней явление монофтонгизации принадлежит эпохе позднего индоевропейского праязыка и носит непоследовательный, возможно диалектный, характер, относясь к так называемым «нестрогим», факультативным (нерегулярным) фонетическим законам. Поэтому вопросы, связанные с возникновением, становлением и вообще предысторией индоевропейского вокализма, например, вопросы, поднимаемые ларингальной гипотезой, относятся к более ранней эпохе праиндоевропейского языка.
В научной литературе, посвященной этому вопросу, представлена традиционная схема. Например, у М. Лойманна: «/ классической латыни в древнелатинском языке надписей оказывается написанным то как i, то как ei, а именно, звук, восходящий к дифтонгу наi, примерно до 150 г. до н. э. обозначается через ei или во всяком случае через естарое монофтонгическое I, напротив, обозначается только через /, впоследствии в написании появляется смешение ei и i, пока наконец не остается только написание i. Итак, около 150 г. до н. э. произошло звуковое совпадение старых ei и /в Ь> {Leumann 1977, 62). По М. Лойманну, «старые ei и /> — это звуки, восходящие к праиндоевропейскому языку. В другом месте М. Лойманн приводит латинские слова со «старым /»: «и.-е. /остается в лат. как /(«idg. /bleibt lat. I: vs. греч. T.
Таким образом, для определения «старого Ь> М. Лойманн выдвигает два критерия: первый — «старое монофтонгическое /обозначается только через т» (до 150 г. до н. э.), «лат. с самого начала писавшееся как i, не восходит к дифтонгу» (Leumann 1977, 63) — второй — наличие индоевропейских форм с долгим гласным. Эти два критерия при условии их последовательного применения, действительно, могли бы дать надежный способ определения и.-е. /в латинских словах. Но, к сожалению, в примерах М. Лойманна они часто входят в противоречие, и ученый по своему усмотрению вынужден отдавать предпочтение то одному, то другому. Так, для libare 'возлиять' устанавливается праформа с дифтонгом: «von *liba < *loiba (wie gr. Хофаст&аь Hes. von Аофт])», хотя в libare /всегда обозначается в памятниках письменности через / и никогда через дифтонг. В данном случае М. Лойманну более важным кажется второй критерий. Что касается слов ius 'похлебка', vivos 'живой', то эти примеры, уже давно ставшие хрестоматийными, удовлетворяют обоим критериям и поэтому не имеют никакого отношения к латинской монофтонгизации дифтонгов начала II в. до н. э.
Е. Кикерс приводит помимо двух вышеупомянутых такие примеры, как лат. virus, греч. 105 'яд'- лат. mus, греч. [ли? 'мышь'- лат. sus, греч. ovc, 'свинья'- лат. fiimus 'дым' (мы упоминаем здесь только примеры с долгими й в корне, хотя Е. Кикерс рассматривает также й суффиксальные) (Kieckers 1930, 24—25).
Ф. Штольц приводит еще такие примеры, как divisus 'разделенный', acclinis 'прислоненный, наклоненный', frigus 'холод', Idus 'Иды', сйра 'бочка', grus 'журавль', pus 'гной', rus 'деревня', subula 'шило', tii 'ты', fu-imus 'мы были' и др. Для всех этих слов соответствие лат. /= и.-е. лат. й = и.-е. й, по мнению автора, «доказано соответствием всех индоевропейских языков» (Stolz 1894, 140, 149), хотя сам Ф. Штольц не приводит ни одного индоевропейского соответствия.
Наиболее взвешенными примерами следует признать те четыре упомянутых выше М. Лойманном латинских слова: vis 'сила', vivos 'живой', ius 'похлебка', fiimus 'дым'. Во всяком случае, можно с большой степенью вероятности утверждать, что, поскольку этим долгим корневым гласным имеются точные соответствия в других индоевропейских языках, эти гласные возникли еще в праиндоевропейскую эпоху и не могут быть объяснены поздними процессами внутри латинского языка. Между тем, даже применительно к этим словам языковой материал дает возможность сделать иной вывод относительно происхождения долгого корневого гласного. В данном случае многое будет зависеть от степени тенденциозности, с какой ученый интерпретирует имеющиеся языковые факты. В самом деле, др.-инд. vayah 'жизненная сила', vSsati 'работает, проявляет активность' может в той же мере послужить доказательством дифтонгического происхождения /в лат. vis 'сила', как родственные этой форме др.-инд. vldayati 'делает прочно' и греч. T.
При наличии в родственных индоевропейских языках параллельных дифтонгальных и монофтонгальных форм целесообразен следующий подход: если латинская форма с долгим I или й в корне с самого начала своей фиксации (если только эта фиксация относится к достаточно раннему времени — до 150 г. до н. э.) последовательно передается на письме с помощью букв У и и, то возникновение этого долгого гласного следует отодвигать в глубокую предысторию латинского языка, а не в эпоху исторической монофтонгизации латинских дифтонгов начала II в. до н. э. Однако обращает на себя внимание то обстоятельство, что большинству латинских слов, по терминологии М. Лойманна, «со старым Ь> в родственных языках соответствует двойной ряд параллельных — дифтонгальных и монофтонгальных — форм. Например, лат. vivos 'живой', лит. gyvas 'живой', др.-инд. jivafr 'живой', оск. biitam (вин. п. ед. ч.) — лит. gajus 'легко заживающий', др.-инд. gayah 'жизнь', др.-пр. geits 'хлеб'. Подобный параллелизм позволяет сделать вывод о наличии чередованияei- / -iуже в рамках индоевропейского языка. Поскольку один из членов любого у чередования должен быть исконным, а другой (другие) производным, необходимо предположить существование в индоевропейском языке некоего фонетического процесса, вызвавшего к жизни данное чередование.
Если встречается целый ряд форм с подобным чередованием, следует попытаться выяснить те фонетические условия, в которых они возникли, и причины, создавшие такие условия.
Так, лат. vivus уже в надписях, датируемых III в. до н. э., встречается написанным через i, а не через дифтонг, следовательно, оно отражает долгое I и не может быть рефлексом латинской монофтонгизации III—II вв. до н. э. С другой стороны, в родственных индоевропейских языках мы имеем формы от этого корня как с дифтонгом ei так и с долгим L Например, лит. gyvas 'живой'(<— *jfiuos) и gajus 'легко заживающий'- др.-инд. jivati 'живет' и gayati 'средства к жизни'.
Трудность выявления хотя бы самых общих фонетических условий, приведших к данному чередованию, наталкивает на мысль о спорадическом характере этого языкового явления. К тому же существуют дублеты, различающиеся лишь этим чередованием, например: лит. gaivus 'живительный' - лит. gyvas 'живой'. Именно поэтому использование.
На деле оказывается все гораздо сложнее: например, в известном индоевропейском чередованииei- (-о/-) / во-первых, трудно сказать, где производный, а где исконный член чередования, а во-вторых, нельзя исключить возможности, что члены такого чередования могут вообще не обнаруживать отношений взаимной производности, а восходить к иному, уже не существующему звуку. ларингалов представляется в данном случае нецелесообразным. Во всяком случае, стремление предполагать существование ларингала только в одном случае (gyvas *{fiHuos) и отсутствие ларингала в другом {gaivus <�— *tfoiuus), представляющем собой явный дублет по отношению к первому, делает реконструкцию явно искусственной.
Другой пример: лат. jus 'похлебка' соответствует лит. juse 'варево' и jauti 'мешать'- др.-инд. yiis 'похлебка' — yauti 'смешивает'. Греч. 'закваска' — £ёсо 'кипеть'(<— *ieuo), напротив, показывают здесь фонетически закономерное распределение рефлексов дифтонга: долгий монофтонг в позиции перед согласным, распадение дифтонга перед гласным с дальнейшим выпадениеми-.
Подобные примеры чередования дифтонга и долгого монофтонга можно продолжать, хотя таких случаев ограниченное количество. Ясно, что подобные цельнолексемные соответствия (типа лат. ius — лит. juse — греч. не могут быть случайностью, а отражают некую фонетическую инновацию в рамках праиндоевропейского. Сторонники ларингальной теории интерпретируют эти примеры с долгим монофтонгом и дифтонгом как чередование: нулевая ступень гласного корня + ларингал II полная ступень, представленная в виде дифтонга (*iH>i: ei, *иН>й: ей). Однако реконструкция, например, для лат. vita, предполагающая сочетание нулевая ступень гласного корня + ларингал (* viHta), не вписывается в словообразовательные и аблаутные соотношения слов с данным корнем. В самом деле, если предполагать ларингал в форме с нулевой ступенью * viHta, то приходится объяснять отсутствие ларингала в таких случаях, как форма этого корня с полной ступенью гласного: др.-инд. gayafr 'средства к жизни', лит. gajus 'легко заживающий, живучий' и gaivus 'живительный, бодрый', а также в таких формах с нулевой ступенью корня, как греч. (3iog 'жизнь'. Между тем такие варианты данного корня, как др.-инд. gayafr 'средства к жизни' («— и.-е. *{foi-os), ст.-слав. жити (<�— и.-е. *$ei-ti, ср. перегласовкуoiв формах ст.-сл. (из-)гон, гои-ти, указывающих на чередование е! о в составе дифтонга), греч. (3do[i.at, 'буду жить' и {Зю? 'жизнь', хорошо вписываются в известное индоевропейское чередованиее-1-o-l нуль (-ei-1-oi-l нуль в составе дифтонга). Если исходить из такого хорошо известного индоевропейским языкам чередования, то следует объяснить долгий монофтонг I в данном случае таким образом, чтобы оно логически основывалось на одном из членов основного чередования в данном корне. Если мы наблюдаем какое-либо чередование, обычно один из членов данного чередования произволен, а другой исконен. Если отвлечься от сложного вопроса возникновения в праиндоевропейском языке основного чередованияei-1-oi-l нуль, то ступень -/- выглядит явно производной, но никак не оригинальной. В противном случае, считая ступень -/- в формах типа др.-инд. jivati 'живет', лат. vita 'жизнь', лит. gyvas 'живой' первоначальной, мы должны будем предполагать дальнейшее расщепление этой ступени наei-, -oi-, то есть дифтонгизацию. Итак, логически остаются две возможности объяснения этого чередования:
1. дифтонгизация -/- > -ei—.
2. монофтонгизацияei- > -/-.
Интересно, что Ф. Бопп, исходя прежде всего из фактов древнеиндийского языка, предполагал дифтонгизацию монофтонгического гласного, сохранившегося в санскрите: «Из некоторых примеров ясно, что слав, оу наличествует также в тех формах, где в санскрите чистый гласный либо краткий, либо главным образом долгий. Но литовский имеет аи, так что могло быть преобразование первоначального и (то есть й— прим. мое, Е. Ф.) в оу (первоначально ои), лит. аи, с теми же процессами, какие закономерно претерпело др.-в.-н. й в нововерхненемецком, например в Haus по сравнению с др.-в.-н. hus.» (Ворр 1857, 143).
Логически оправданной представляется идентификация долгого -/- с рефлексом дифтонгаеР (в особых условияхо/-), возникшим в результате монофтонгизации последнего.
Ларингальные построения ни хронологически, ни функционально не имеют отношения к рассматриваемой здесь проблеме. Даже если ларингалы и способны объяснить происхождение системы праиндоевропейских долгих гласных, объяснять их воздействием возникновение всех долгот в истории индоевропейских языков было бы чрезмерным увлечением. Зачастую даже сами ученые, в принципе не отвергающие ларингалистские построения, при обсуждении конкретных проблем вынуждены отзываться о них критически {Schmalstieg 1989, 67—73).
Прежде чем делать какие-либо выводы по поводу происхождения приведенных выше примеров, содержащих долгие монофтонги, необходимо критически рассмотреть основные положения гипотез, посвященных монофтонгизации в рамках праиндоевропейского языка.
Заключение
.
Представление о монофтонгизации, произошедшей в праиндоевропейском языке, до сих пор остается в современной науке гипотезой, наиболее отчетливо и полно сформулированной В. Шмолстигом.
Эта гипотеза оказывается весьма продуктивной для решения многих этимологических вопросов. Однако в том виде, в каком она сформулирована В. Шмолстигом, гипотеза является скорее декларативной, нежели достаточно аргументированной. Это связано прежде всего с малым количеством материала (32 примера, содержащих материал разных индоевропейских языков), подтверждающего теоретические положения В. Шмолстига и одновременно схематизирующего и идеализирующего реальную языковую картину, выводимую из рассмотрения гораздо большего корпуса примеров.
В настоящей работе объем материала значительно расширен и в количественном, и в качественном отношении:
• количество примеров, иллюстрирующих процесс монофтонгизации, составляет 222 (не считая некорневых морфем);
• сделана попытка привлечь все существенные слова, репрезентирующие анализируемые индоевропейские морфемы;
• особое внимание уделено фактам dubia, представляющим трудности в объяснении с точки зрения доказываемой гипотезы.
Анализ проблемы существования монофтонгизации в праиндоевропейском языке привел к необходимости постановки ряда сложных теоретических вопросов, а именно — к попытке обобщения эмпирического материала в теоретическое описание механизма и внутренней логики монофтонгизационного процесса и его причин, а также к типологическому рассмотрению следов предполагаемой монофтонгизации в латинском и праславянском языках.
При этом в центре внимания оказался материал латинского языка, который, в отличие от праславянского, в большинстве случаев дает возможность четко отделить следы собственно латинской монофтонгизации III—II вв. до н. э. от следов предполагаемой праиндоевропейской.
Поставленная проблема не позволяет ограничиться методом внутренней реконструкции, в связи с чем привлечен широкий материал других индоевропейских языков (древнегреческого, старославянского, литовского, древнеиндийского, готского и др.).
Рассмотренные в работе примеры чередования дифтонга и долгого гласного как в корневой, так и в некорневой части слова (флексии, суффиксе), демонстрируют важную роль монофтонгизационных процессов в развитии системы праиндоевропейского вокализма: монофтонгизация послужила источником значительного обогащения уже существовавших долгих гласных.
Следует отметить, что обнаружение примеров с указанным чередованием в таких морфемах, как суффикс и флексия, выводит аргументацию (по сравнению с гипотезой В. Шмолстига) на существенно иной уровень. Ведь количество приведенных в работе фактов чередования в корне, хотя значительно превышает материал В. Шмолстига, но все же составляет относительно небольшую часть по сравнению с общим количеством корней, фиксируемых индоевропейскими словарями. Наличие же монофтонгизации в суффиксах и флексиях говорит о принадлежности этого чередования открытому множеству слов, исчисляемому сотнями лексем.
Однако спорадический характер отражения дифтонгов свидетельствует о том, что монофтонгизация относится, наряду с ассимиляцией, диссимиляцией, синкопой и метатезой, к числу нерегулярных фонетических изменений. Это заставило обратиться к исследованию внутреннего механизма монофтонгизационного процесса и его причин.
Анализ последовательных стадий механизма монофтонгизации привел к выводу о том, что монофтонгизация является результатом реализации в языке новой модели слога, воплощающего структуру восходящей звучности. Эта ориентация на открытость слога могла приводить как к монофтонгизации, так и к метатезе — двум различным способам реализации структуры восходящей звучности в слоге. В связи с тем, что степень автономности слоговой вершины и сонантического элемента в рамках дифтонга постоянно колеблется — от полной слитности звучания до разрушения единого дифтонгического звучания, в момент наибольшей автономизации элементов разрушающегося дифтонга возникал замыкаемый сонантом закрытый слог, в целях открытия которого использовалась монофтонгизация или метатеза.
Исследование монофтонгизации отдельно от синкопы, метатезы, ассимиляции и диссимиляции не позволяет выявить причин этого процесса, которые могут быть поняты только после изучения всего комплекса нерегулярных фонетических изменений.
